Самои. Сборник рассказов и повестей

Анатолий Агарков

О делах давно минувших дней.Пусть живут в памяти вечно наши предки.Мы будем помнить, как они жили, как отчаянно дрались за своду, как неистово любили своих жен и женщин.

Несмышлёнка

История всех до сих пор существовавших

обществ была историей борьбы классов.

(К. Маркс и Ф. Энгельс)

Так Верку зовут мать, отец и баба Дуся. Одна лишь тётка Зоя ласково и всерьёз называет Верочка, а иногда — Вера Николавна. А ей ведь уже седьмой годок и очень она в свои малые лета разумная. И корову подоить готова, хоть силёнок маловато.

Где тебе! — отмахивается мать.

Тятька смеётся:

— Иди Красотку подёргай.

А Верка-то знает, что телята молока не дают, и обижается.

Ей всё больше кажется, что в доме она не родная, наверное, приёмная. Вон у других детворы полные дворы, а она одна. Наверное, у мамки с тятькой что-то не получалось, и они взяли приёмыша, выбрав самого смышленого. Ведь никаких забот с Веркой нет. Другие стёкла бьют, дерутся, день-деньской бегают на улице, от работы отлынивают, а она — домоседка и хлопотунья. Правда, всё впустую. Ну, бабе Дусе клубок подержать, иль мамка скажет: «Пройдись голиком по избе» — вот и все дела. Отец только за квасом посылает. А когда сильно пристаёшь, смеётся: «Натаскай воды ковшом да чтоб полную баню».

Другое дело — тётка Зоя. Всегда весёлая, приветливая, хоть и жизнь у неё, Верка знает, не сложилась. В семье она была младшей, после мамки, красивой и любимой дочерью. Улестил её проезжий купчик и увёз с собой в Челябинск. Не обманул, женился, да не пожилось — пил запойно и драться любил. Когда разводились через суд, попробовала тётка Зоя «оттяпать» у супруга часть имущества, да не получилось. В качестве компенсации за побои присудили только вставить вместо выбитого зуба — металлический. С ним, на зависть мужикам всей деревни, и вернулась Зойка домой.

Не склонная к крестьянской жизни, она всё же не села на шею родственникам, нашла источник существования — на машинке «ZINGER» девкам и молодящимся бабам всей округи шила городского фасона наряды. Жила, по деревенским меркам, широко и весело. От кавалеров отбоя не было, и не раз её дом брали штурмом ревнивые жёны.

Баба Дуся, прежде без памяти любившая Зойку, теперь панически боялась и шёпотом кляла младшую дочь — бросила дом и вместе с угасающим мужем перебралась к Веркиным родителям.

Дед недавно умер. Верка его помнит сгорбленным, ссохшимся старичком, словно прожитые годы иссушили и сделали ниже ростом. Последние дни он не спал ночами, сидел перед домом на лавке, курил махорку и морщился от болей в животе. Верка тайком от родителей пробиралась к нему, сидела рядом, таращила глаза в чистое, усыпанное звёздами небо. Дед указывал на эти светящиеся точки, называл каждую своим именем. Он был добрым.

О том, что идёт война, Верка знала, но в глаза её не видела, всё как-то стороной обходила она Табыньшу. А теперь вдруг нагрянуло столько много бородатых казаков! У всех мрачные настороженные лица. Их главный сотник со своими помощниками остановился в просторной избе тётки Зои. Эти дядьки оказались совсем и не страшными. Но тятька настрого запретил ходить туда, а тётку Зою назвал нехорошим словом.

Вот беда! Верке ну просто необходимо срочно побывать у тётки. У неё осталась на примерку новых нарядов любимая кукла Мотя, вырезанная дедом из деревяшки. Да и новостей скопилось уйма.

Вот вчера, например, с мамкой, другими бабами пошли за кисляткой в лес и наткнулись на беглого солдата. Вот страху-то! Бабы врассыпную. А Верка сразу смекнула — бежать-то хуже и осталась возле боевитой тётки Глани. Мамка, та до деревни бежала без оглядки, и только тогда про дочь вспомнила и её же потом отругала. Ну, справедливо ли?

Дак как же к тётке-то сходить, чтоб про то дома не узнали?

Верка крадучись забралась под крышу амбара поразмыслить и оглядеться.

День начинался весёлым солнечным светом, заливавшим двор, усадьбу, всю округу. К густому духу прошлогодних веников подмешивались все ароматы весны. Сотни щелей в старой крыше. Верка потянула носом, чтобы определить из какой каким запахом веет.

Дверь в избу тихо отворилась и на пороге показалась баба Дуся — маленькая старушка вся в чёрном. Её туго зачесанные назад волосы отливали серебром, и хотя ей было за шестьдесят, лицо оставалось гладким, без единой морщины. Годы будто проскользнули по ней, как вода по стеклу, не оставив следа. Она была босиком и тёрла спросонья глаза.

Значит, тятьки дома нет, подумала Верка, зная, что баба Дуся очень стесняется своего зятя. Где же мамка? Может в огороде?

Она прошла по гулко хрустевшему шлаку, выглянула в слуховое окно. Судя по росе, сверкавшей на огородной зелени, день до самого заката обещал быть солнечным и ясным.

С соседского денника доносился звяк удил и тихое ржание. Вместе с хозяйской лошадёнкой и беспокойно метавшимся вдоль загороди стригунком, Верка увидела чужого, под седлом, доброго коня. Наверное, тоже на постой стали, подумала Верка о соседе, и вдруг уловила в густых изумрудно-серебристых зарослях малины какое-то движение и, вглядевшись, ясно различила прятавшегося меж кустов мужчину.

Она так напрягала зрение, что даже ощутила резь в глазах, и всё же смогла различить, что незнакомец одет в сапоги, перепоясан ремнями и через плетень наблюдает за улицей.

По мере того, как он оставался неподвижным, вызывая своими непонятными действиями страх, сердце Веркино затрепетало. Она почувствовала, как от живота поднимается вверх холодная волна, захватывает всё тело, бьётся и стучит в висках.

Кто это, и что он замышляет? Скорей тятьке сказать. Ах, его нету! И мамка где не ведомо. С бабкой что говорить — глухая и пужливая, даже мышей боится.

Верка спустилась вниз и бегом по улице понеслась к тётке Зое.

Два казака курили и беседовали во дворе, не обратили на девочку никакого внимания.

Невысокий, худющий, с крупными лошадиными зубами сказал:

— Насколько мне известно, его положили в полевой лазарет с высокой температурой.

— Не мудрено, — ответил другой, с лицом похожим на хитрую лисью мордочку. — Любого кинет в жар от такой бабы.

Оба громко расхохотались.

В кадушке для сбора дождевой воды Верка вдруг увидела свою любимицу Мотю, плавающую вниз лицом, облепленную зеленоватой плесенью. Обида шилом кольнула маленькое сердце. Держа куклу в вытянутых руках перед собой, как доказательство гнуснейшего преступления, девочка, едва сдерживая слёзы, спросила казаков о своей тёте. Ей указали на распахнутые двери бани.

Войдя туда, Верка была настолько поражена увиденным, что мигом забыла про Мотины беды. Тётка Зоя сидела на полу, прислоняясь спиной к лавке. Лицо у неё, совсем ещё молодое, затянула восковая бледность. Её пышные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, горящие лихорадочным блеском глаза застыли неподвижно, как у куклы.

— Нет, это так не кончится, — бормотала она, разговаривая сама с собой. — Я ещё всем вам покажу. Да, я ничего не боюсь, меня ничто не остановит. А тебе, милый, я всё скажу, всё до конца…. Нет, ты не бросишь меня здесь. Не надейся.

На лице у Верки выражение растерянности сменила гримаса ужаса.

— Тётечка Зоя…

— Где ты, Верочка? — Зойка пошарила рукой в пространстве, повела невидящим взглядом туда-сюда.

— Не оставляй меня, доченька, — произнесла она дрожащим голосом.

Поймав под руку босые Веркины ступни, она принялась осыпать их поцелуями

— Тётя Зоя, тётя Зоя, — тормошила её девочка. — Я здесь. Посмотри на меня.

Сквозь пьяный туман женщина наконец рассмотрела Верку, схватила её за руку, пытаясь подняться.

— Солнышко моё… Я хочу исповедаться, — сказала Зойка, перебравшись с пола на лавку.

Девочка зачерпнула ковш воды, сунула его тётке ко рту и вскоре увидела, что лицо её постепенно оживает, взгляд приобрёл осмысленность, знакомая улыбка заскользила по её губам.

— Ты ведь меня любишь, доченька? — еле слышно спросила она, — Так позови ко мне Митю.

И тихонько рассмеялась. Верка погладила её по волосам.

Митей звали главного казачьего сотника. Он был сорокалетним, хорошо сложенным, тёмноволосым мужчиной с суровым лицом и настороженным взглядом чёрных, как уголь, глаз. К Верке он относился хорошо. И потому девочка с большой охотой побежала выполнять тёткину просьбу. Она ещё решила, что надо дяде Мите рассказать про страшного незнакомца, прятавшегося в соседском огороде.

Но попасть в избу сразу не удалось. Через двор шагала баба, топая, как солдат.

— Калиныч, твоя идёт! — крикнул один из казаков в раскрытые сени, и дверь тут же захлопнулась.

— Открой, слышишь, — толкнула баба подпёртую дверь.

— Ты совсем спятила. Беги домой, спрячься в погреб от шальной пули: красные вот-вот будут здесь, — глухо донеслось оттуда.

— Открой, я хочу тебя видеть.

— Мы ждём приказа на отступ. Всё равно нам расставаться. Уходи.

— Если ты не откроешь, я сяду тут у порога, — упрямо сказала баба.

По двери изнутри пнули с досады:

— Вот дура! Что тебе с погляду?

— Я люблю тебя.

Дверь распахнулась. Приземистый казак с лиловой от перепоя физиономией показался за порогом.

— У меня таких любовей в каждом селе по десять штук было, — сказал он. — Иди, иди отсюдова. Кончен наш роман.

— Ах ты сволочь! — баба сжала немалые кулаки, шагнула вперёд, а потом плечи её опустились, руки безвольно повисли вдоль тела. Она горестно захлюпала носом, по круглым щекам покатились слёзы.

— А ведь я тебя любила, — горестно сказала и, повернувшись, побрела к калитке, в которую уже входили двое селян.

Калиныч шагнул за порог и погрозил в спину уходящей бабе кулаком:

— Иди, иди, а то дождёшься.

Верка шмыгнула мимо него в раскрытую дверь и за столом в избе в компании пьяных казаков разглядела осоловелого сотника.

— Дядь Мить, — тоненьким голоском позвала девочка.

Но её прервали. Вошли два деревенских мужика.

— Мы, извиняюсь,.. — начал было который постарше.

Увидев просителей, сотник рявкнул из-за стола:

— По одному!

Оба одновременно попятились в двери, в замешательстве столкнулись у порога. Тогда вперёд выступил второй, теребя в руках картуз:

— Ваше благородие, с просьбой мы к вам…

Сотник кивнул, разрешая говорить, и мужик зачастил, торопясь и запинаясь.

— Так ить, пруть красные. Большими силами, говорят, пруть с городу Троицку. Вы как решили — биться или отступать? Мы боимся, чтоб село, значить, не спалили. Может вы в чистом поле?

— Что? — сотник задохнулся от ярости и мгновенно побагровел. — Бунтовать-митинговать? Хлеб-соль красным приготовили?

Сотник схватил кухонный нож и с размаха вонзил его в стол. Потом двинулся на мужика, сверля его злобным взглядом, понизив голос до зловещего шепота:

— Знаешь, что я с тобой сделаю? Прикажу повесить крюком за ребро на собственных воротах. Сдохнешь ты не сразу, может и красных дождёшься. Передай им привет от оренбургского казака Дмитрия Копытова.

— Вон! — вдруг заорал сотник над самым Веркиным ухом и до смерти напугал девочку.

Но не только её. Мужики, спотыкаясь о порог и друг о друга, стремглав, наперегонки бросились из избы и со двора.

Тут только сотник заметил Верку, перевёл дух и погладил девочку по головке. Увидел, что страх не покидает Веркины глаза, улыбнулся, поднял её сильными руками, повертел словно куклу перед собой и, поцеловав в лоб, поставил.

— Хочешь леденцов?

Конечно, Верка леденцов хотела. Получив желаемое, выложила дяде Мите все вести, с которыми пожаловала. Сотник выслушал девочку, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Разговор он закончил коротким: «Хорошо», и приказал трём казакам пойти с девочкой и поймать того, кто прячется в малине.

Подошли к указанному Веркой плетню. Стояли без опаски, курили, переговариваясь. Послали одного казака на денник, и тот, пройдя через двор, пристрелил собаку, вернулся и доложил:

— Точно. Стоит конь под седлом. По всему видать — красный лазутчик здесь.

Докурили, затоптали окурки, крикнули: «Эй, вылазь!» и принялись палить из винтовок наугад в малину. Верка со страху закрыла ладошками уши и присела на корточки.

Лазутчик выскочил неожиданно совсем рядом, высоко вскидывая ноги, прыгая через кусты и грядки, побежал прочь, придерживая кобуру маузера на ремне. Казаки стреляли ему в спину и матерились на каждый промах.

Пуля догнала беглеца, когда он, перемахнув плетень денника, стал отвязывать от прясла свою лошадь. Лазутчик боднул головой крутой бок коня и, пугая его, завалился под ноги.

Казаки пошли посмотреть на подстреленного. Верка, до полного безволия раздавленная страхом, побрела следом.

Красный разведчик лежал, подвернув под себя ноги, с широко раскинутыми руками, глаза его были закрыты. Казалось, он сладко спит, но с его белого, как полотно, лица уже исчезли все краски жизни, а изо рта сбегал ручеёк крови.

На шум вышел хозяин усадьбы, сосед Василий Шумаков. Роста он был невысокого, но скроен ладно. Выглядел лет на пятьдесят. Лицо круглое, насмешливый быстрый взгляд зелёных глаз выдавали весёлый общительный нрав. Шёл он уверенным шагом, ни на кого не глядя, и казаки невольно расступились перед ним.

— Узнаёшь, хозяин, гостя? — кивнул Калиныч на труп красноармейца.

— Назвал бы гостем, — усмехнулся Шумаков, — кабы я с ним почаёвничал, а так…

— Коня-то, поди, сам привязал?

— Коня-то? Первый раз вижу.

— Да-а! Видать, мудрый ты человек, — восхитился Калиныч. — А ну-ка, ребятки, взяли его.

Не сразу казаки заломили Василию руки за спину — пришлось попыхтеть, даже винтовки бросили в конский навоз. Но уж когда согнули мужика — потешились. Застонал Василий, чуть не в колени уткнувшись головой.

— Что у тебя делал красный? — наливаясь яростью, прошипел Калиныч.

— А я почём знаю, — хрипел Шумаков.

В ответ получил сильный удар сапогом в лицо. Василий замотал головой. Капли крови полетели в разные стороны, и одна попала Верке на колено. Она в ужасе попятилась. Казаки толкнули Шумакова на землю и упавшего стали дружно пинать сапогами.

— Говори! Нет, ты будешь говорить! Будешь! Будешь!

— Вы убьёте меня безвинным! — закричал Василий, катаясь и корчась под ударами.

Верка стремглав кинулась с денника. Ей было страшно, хотелось спрятаться, забиться в закуток, но пересиливали страх жалость, желание помочь соседу. Дядька Вася Шумаков был хорошим, всегда весёлым и добрым. Нельзя дать казакам убить его.

Тятька не поможет. Верка побежала к дяде Мите.

В опустевшей избе сотник и едва пришедшая в себя Зойка выясняли отношения. Он стоял к ней спиной, руки в карманах, пристально смотрел, как за окном играет солнце в серебристых листьях сирени. Зойка уже выкричалась вся и, безнадёжно махнув рукой, устало опустилась на лавку:

— Не любишь ты меня, Митя. Не любишь.

Сотник резко повернулся, взял в сильные ладони её помятое, но всё же красивое лицо и сказал, осыпая его поцелуями:

— Эх, любил бы я тебя, родная, кабы не война. Эх, любил бы.

Вбежала Верка и от волнения и зашедшего дыхания не могла связно говорить. Она лишь твердила, тыкая в пространство рукой:

— Там, там…

Втроём пришли на шумаковское подворье. Верный Полкан, разинув пасть в последней угрозе, лежал, натянув цепь. Широко распахнуты были двери амбара, и сотник уверенно шагнул внутрь. Зойка с Верочкой за ним.

Хозяин с посиневшим от побоев лицом стоял на подогнувшихся ногах, неестественно далеко отклонившись от вертикали, высунув распухший язык и выпучив глаза. В этом положении его поддерживала вожжа, привязанная за скобу в стене, перекинутая через крюк в матке потолка и обвившая шею петлёй.

Первым желанием сотника было освободить мужика от петли, прекратить его мучения, будто бы они ещё продолжались. Но взгляд зацепился за сгусток крови под носом и выпученные глаза удавленного.

— Поторопились, сволочи, — ругнулся он и сплюнул на земляной пол.

Оглянулся на девочку, как бы оправдываясь. Зойка вскрикнула, подхватила Верочку на руки и бегом из амбара.

Где-то глухо рвануло, сотрясая землю, и ещё раз, и ещё. В конце улицы развернулся ходок, и сразу же затрещал пулемёт, сверкая белыми огоньками. Фонтанчики пыли запрыгали по всей улице.

— Красные! Красные! — раздались истошные крики.

Огородами к лесу бежали какие-то люди, скакали верховые.

Одна из пуль угодила в выбежавшего со двора сотника и бросила его на землю.

— Зоя, — позвал он напоследок.

Тихо сказал, но Зойка услышала, вернулась и замерла столбом подле распластанного тела, пытаясь понять, жив ли. Верка ящерицей извивалась в её онемевших руках, брыкалась и билась изо всех своих детских силёнок, пытаясь высвободиться. И лишь только пятки её коснулись земли, колыхнулась упругая Зойкина грудь, на белой кофточке начало растекаться тёмное пятно. Тётка несколько мгновений стояла неподвижно, потом силы стали покидать её, ноги подкосились в коленях, и она упала, уткнувшись лицом в Митины сапоги. Грешная душа первой деревенской красавицы отлетела вслед за любимым.

Этого Верка уже не видела. Она неслась к дому на перегонки с пылевыми фонтанчиками, которые вдруг бросились вдогонку. И догнали, если б Верка, увидав отца в калитке ворот, не свернула, кинувшись ему на руки. Фонтанчики пробежали мимо, вдаль. Но тут же возникли снова посреди улицы и ринулись к Веркиному дому.

Отец с дочкой на руках вбежал во двор, хлопнув калиткой. И тут же по воротам хлестанули чем-то звонким, полетели щепки. Вбежав в полумрак сеней, отец принялся целовать Верку, прижимая к себе, гладя по спине и волосам:

— Маленькая моя, сокровище моё….

И только теперь, уткнувшись лицом в тятькину щетинистую шею, девочка, наконец, дала волю потокам слез и оглушительному детскому рёву.