Романтик. Детектор лжи

Анатолий Агарков, 2023

Природа не терпит вакуума – уходят силы, приходит мудрость. С её точки зрения, что я могу сказать о прожитой жизни? Она была интересной. И если бы снова начать…Хотя кто-нибудь скажет – ну и хвастун! За душой ни гроша – нет ни дома, ни дачи, ни машины… Что оставишь потомкам после себя?Доброе имя и свои книги! Разве этого мало? В последних из автобиографичных рассказал, как жил, чем занимался, когда оставили честолюбивые мечты стать богатым и знаменитым. Известным, может быть, ещё стану, а уж богатство совсем ни к чему. Сейчас дорого время – каждую минуту в дело. Планов ещё громадьё – дай Бог здоровья и сил. Ведь в душе я как был романтиком, им и остался на склоне лет…

2

С фамилией Булкина Вера запросто могла претендовать на место в пантеоне гоголевских героев, но росточком и манерами больше смахивала на Гурвинека — кукольного персонажа. Гурвинека-альбиноса: его рыжие вихры, торчащие в разные стороны, на её голове гидроцефала были жидки и к тому же неаккуратно окрашены. Выразительные глазки в густой сетке морщин смотрели на мир с кукольным задором и гуманоидным скептицизмом сквозь огромные в пол лица очки с подкопченными линзами. Хороши были пухленькие губки маленького рта. Да и тельце её, плотно сбитое и тугое, напоминало новенький футбольный мяч.

Данный тип личности мне был знаком. Окружающие не склонны принимать их всерьез — так уж выглядят и держатся эти люди. И чаще всего окружающие на их счет ошибаются. Человек маленького роста, вне зависимости от пола, обыкновенно силен характером и очень неглуп. Такой была и Вера Булкина.

Я её знал, как всякий коренной увельчанин хоть немного, но знает любую старую увельчанку. И ещё — ей абсолютно было делать нечего этим вечером. То и решило….

В шашлычке похвастался, что всерьез увлекаюсь литературой — и начал сие творчество, когда достиг некоей степени мудрости. В частности сказал:

— Природа не терпит вакуума — уходят силы, приходит мудрость. Силою можно построить дом, защитить его…. А мудростью надо делиться — вот я и взялся за перо. Произошло это не поздно, не рано, а в самый раз — в возрасте, когда уже пора делать выводы и не стоит менять планы. Самый существенный вывод, извлеченный мною из прожитых лет, звучит так: стареть — это хорошо. Стареть — это значит созревать, то есть становиться не хуже, а лучше — сильнее (конечно, духом), мудрее, завершеннее. Если же человек, старясь, ощущает не приобретение, а потерю, значит, его корабль сбился с курса. Жизнь не может быть спуском, только подъемом — до самого последнего мига. Продолжая морскую метафору, могу сказать, что рифы полустолетия, где мужчины часто терпят крушение, я миновал на всех парусах, с поднятым гюйсом.

Тут подмигнул своей собеседнице, намекая на то, что ей и в постели со мной скучно не будет — мягкой перины нам!

Вера расправлялась с шашлыком обеими ручками и болтала недостающими до пола ножками — пережевывая мясо, уверяла:

— Я тоже сочиняю иногда — дело нехитрое.

Я не поверил:

— Покажешь?

— Да без проблем. Но лучше у меня рисунки получаются.

— Да ты еще и художница?

— Самоучка.

Совсем интересно. И почему-то жалость проснулась к барышне, похожей на суетливого воробушка, клюющую мясо со свиных ребрышек. Вряд ли сможет законопатить брешь в кровоточащем сердце, но любопытна.

— А как у тебя с личной жизнью?

Она передернула плечиками:

— Да никак. Разве не видно, что я не из тех, кого любят, а из тех, кому в виде особой милости позволяют любить. И то не всегда.

— Браво! Столько сарказма.

— Без него не прожить.

Ну, совсем жалко — некрасивую, маленькую, пародийно-кукольную даже в минуту искренности. Она была, конечно, немного смешна с этой своей саркастической высокопарностью, но в то же время и трогательна. Существует порода женских особей, которые спокойно и без всякой конфузливости говорят про себя: «Я знаю, что я некрасива». Они даже видят в этом некую доблесть, особый род честности. Правда, за безжалостным признанием непременно следует продолжение: «А все вокруг — вообще сволочи, только прячутся за красивыми фразами». Вера окружающих не поминала.

С полчаса мы, насыщаясь, сидели молча — каждый думал о своем. Я о ней: совсем неглупа — в её обществе ничуть не тягостно было молчать, а разговаривать с ней следовало без обиняков и экивоков. Так и поступил.

— У тебя дети есть? Ага, значит кого-то ты все-таки подцепила из мужского племени. Да не поверю никогда, что найдутся женщины, не умеющие завлечь мужика — на это вы все от Природы мастерицы. Ну-ка попробуй изобразить любовную страсть.

— Страсть к кому? — невозмутимо спросила Вера, поглядела вокруг и впилась в меня внезапно загоревшимся взглядом. Ноздри её небольшого носика плотоядно раздулись, на сократовском лбу проступила жилка, полные губки затрепетали слегка, будто не в силах сдержать стон — ни дать, ни взять, высшей квалификации мастерство страсти. Поверил бы и Станиславский.

— Удалось. А ты сама кого-нибудь любила?

— Ах да, любовь — совсем про нее забыла. По правде сказать, я не знаю, что имеют в виду, когда говорят про это чувство. Вероятно, каждый вкладывает в понятие свой смысл. Лично мне просто хочется иногда спрятать лицо на чьей-то груди и поплакаться, повыть — вцепиться в мужские плечи крепко-накрепко, изо всех сил, и будь что будет.

— Может, меня Бог послал, чтобы ты наконец вцепилась и поплакала?

— Думаю, у тебя ничего не выйдет, — заметила она скептично.

Как же все вышло?

Мы затеяли бесконечную дискуссию о том, что такое Добро, и почему Зло сильнее его. Ссылаясь на классиков, утверждал:

— Потому, что Зло не ограничивает себя в приемах — ставит подножку, бьет из-за угла или ниже пояса, нападает с преимуществом в числе. Но это не значит, что если Зло побеждает, то оно всегда в выигрыше. Достаточно проигравшей стороне взглянуть на причину схватки либо её результат своими глазами, т.е. Добра, то оказывается, что и драться не стоило. Драки, скандалы, ссоры всегда выгодны только Злу — они его питают. Добру надо творить добро и не обращать внимания на Зло, тогда оно само собой зачахнет.

— Ну уж дудки! — сказала Вера: ни с чем подобным она категорически не соглашалась. — Нет на свете ни Зла и ни Добра — есть люди и их интересы. Если кто-то поступает так, что не нравится тебе, то он твой смертный враг и олицетворение Зла, и наоборот — если льет воду на колесо твоей мельницы, то он самый, в твоих глазах, добропорядочный человек.

Ну что сказать — суждение не лишено смысла и логики.

— Ты в Бога веришь?

— Еще чего!

— А как же карма, рок, судьба? Разве мы не марионетки в их руках?

— Чушь! — она встряхнулась агрессивно. — Судьба наша в наших собственных руках.

— Напрасно ты это, — не выдержав её сверкающего взгляда, поднял глаза я к потолку, или, если употребить более торжественное выражение, возвел очи к небу. — С Судьбой так не шутят…

— А-а, — Вера отмахнулась: отстань, мол, муха.

За разговорами, прикончив шашлык, приехали ко мне, разделись и легли в постель — одно другому не мешало.

Мир любви волшебен. В нем становишься совсем иными существом, делаешь невообразимые вещи и нисколько их не стесняешься. Время меняет темп, разум милосердно отключается — ты мнишь себя архангелом парящим на облаке. А когда полет благополучно закончился, облако говорит:

— Отвези меня домой.

Соблазнял ли я её в музы-вдохновительницы? Конечно. Но она мне мигом отбила желание:

— Тебя печатают? Где? Ну, как книгу издашь, поговорим.

Мне расхотелось посвящать её в свою творческую кухню — доставало обычной, где она варила пельмени из пакета. Веру же интересовало вот что:

— Почему же ты холост?

— Не могу найти достойную женщину.

— Надо же, каково самомнение! — в голос её прокралась язвительность — И что, усердно искал?

— Старался усердно, — подтвердил.

— Многих, значит, перепробовал? — тут она призадумалась, загрустила, и тема закончилась.

Когда мы занимались любовью, призрак Светки метался по комнате — то в окне второго этажа мелькнет чья-то тень, то сама собой колыхнется штора. Убитая любовь кошачьими когтями царапала мое сердце. Болен, все еще болен ею… Нужно было немного подождать, взять себя в руки, а уж потом новую барышню сюда привозить.

Что ещё рассказать о событиях того дня?

Голова, отупевшая от бесконечных терзаний, отказывалась выполнять привычную аналитическую работу. Никогда еще не находился в столь паршивой интеллектуальной форме. Кто такая Булкина Вера? С чем едят её, чем запивают? Чего от нее можно ожидать? На все вопросы ноль ответов. И нет желания искать.

Я покосился — лежит рядом, безвольно раскинувшись, похожая на уработавшегося пингвиненка.

— Ты где, кем работаешь? — спросил.

Она досадливо отмахнулась:

— В АСКО, главным бухгалтером.

— Ну и как там?

— Да ну их! Не коллектив — ядовитые пауки в одной банке.

— Не нашла общего языка?

Она скорчила гримасу, означавшую — Господи, какие все вокруг идиоты.

Но я не отстал:

— Ты в школе в драмкружок ходила?

Сейчас соврет. Зачем спросил? Зубы заговариваю. Потому что…. Ну, конечно — она свою выводила линию:

— И все-таки, почему ты живешь один? Вроде мужик как мужик — все на месте.

— Все окольцованные мужики находятся под каблуком жены — я же этого не хочу. А ты что, собралась меня женить? На ком, если не секрет?

Я хамил, получив свое, и, понятно, что ответа не услышал. Переиначил вопрос:

— А для чего жениться?

— Быть счастливым.

Уж не с ней ли? Ужасно удивленный, не сразу нашелся, что сказать. Никогда не думал, что на взгляд постороннего выгляжу настолько несчастным, что даже брак с пародией на Гурвинека будет счастьем. Разве счастье — не отсутствие несчастья? Разве наслаждение — не отсутствие страдания? Да поймет ли она?

Попробую растолковать, исполнив любимую арию.

— Запомни: семейного счастья нет и быть не может, но есть покой и душевный комфорт. Только когда женщина сумеет вписаться в сей интерьер, как незаменимая вещь, то она имеет шанс на успех, стать женой, если захочет. И то не всегда — лишь та, которая умеет радоваться жизни, способна составить счастье мужчины.

Вера, подумав, не согласилась.

— Это ошибочное рассуждение, человека, который боится быть счастливым.

Снисходительность ее тона взбесила.

— Ты так считаешь? Тогда… Если и дальше хочешь встречаться, вот мои условия. К черту шашлычки с гнилой собачатиной! Встретились, сразу сюда — мне секос, тебе пятихатка. Устраивает?

— Да.

Подобная прямота с обеих сторон вызывала определенное уважение.

Это я для Истории так подумал, ибо ощущал себя в данный момент неким Наполеоном — владыкой душ и судеб. Владыкой слабым и лукавым, плешивым щеголем, врагом труда. Кто это? Ах, да, Пушкин! О ком? Конечно, не обо мне — у меня с шевелюрой все в порядке. А в остальном….

Слова сказаны, сделка состоялась: я впервые нанял себе куртизанку — не с панели путану, не из борделя девочку, а из акционерно-страховой кампании главного бухгалтера. И что-то здесь было не так — задумался. Хотел независимых отношений — чего испугался? Наверняка буду презирать эту даму и уже презираю. Но не того ли хотел и от Светки, обожаемой и любимой. А чего я хотел? Чтобы все слова, жесты, и подарки шли от сердца, а не от в штанах лукавого, жаждущего одного — дамы в постели. Вот если бы Светка брала у меня деньги, я б не заморачивался — хорошо ей со мной, плохо ли? И…. наверное, не полюбил. Зато и не мучился…. Черт, запутался! Выходит, плата за секос — антибиотик от любви? Сенсационно! Стоит о патенте на открытие подумать. А сформулировать его надо так.

Мужики! Чтобы не испытывать прихоти Судьбы, не рисковать Душой под ударами беспощадной Любви, сразу начинайте платить даме деньги. Ни цветы и ни подарки, ни внимание — Боже упаси! Под любым предлогом только наличку. Тогда получите все, что хотите, и от вас не потребуют взамен того, чего не хотите вы.

Вот такой рассудительный монолог, произнесенный перед самим собой, спровоцировало короткое и негромкое Верино «да».

Снисходительно погладил её обнаженную грудь.

— Красота — ужасная штука….

Нарочно сказал — к черту сентиментальность: теперь я купец, а вот и товар.

–… одних заставляет стремиться ввысь, других загоняет в самый ад. Впрочем, я не из их числа.

Последняя фраза вырвалась непроизвольно — не хотел позерства.

— Я сторонник рационализировать все и вся — в том числе чувства. У мужчины бывают три возраста, и в каждом свое отношение к женщинам. Первый — когда хочется романтической любви. Второй — когда хочется детей и семьи. Третий — когда хочется просто здоровья, и женщина не последний в нем аргумент. Это к тому, чтобы никаких иллюзий, ибо я уже в третьем возрасте.

— А знаешь, чего я тебе скажу…, — голос ее был сух и язвителен. — Впрочем, это народная мудрость — мужчину делает жена. Мужчина подобен единице, женщина нулю. Когда живут каждый сам по себе, ему грош цена, ей же и вовсе никакая, но стоит им вступить в брак, возникает новое число. Сообразишь какое? Только не подумай чего — это я так, в порядке твоего просвещения.

Ну, понятно — кому что, а шелудивому баня.

— Прости, может, о чем другом поговорим?

Впрочем, я скоро понял — ни в какой ЗАГС Булкина не собирается меня тащить: просто нащупала болячку и терзает. Ей, видимо, доставляло удовольствие других (или только меня?) раздражать. Такая маленькая стерва! Тут же снова прицепилась.

— Ты взялся романы писать, а кем себя мнишь — гением или талантом?

Как ответить? Сказал, что думал:

— Весь смысл жизни земной состоит в том, чтобы гения в себе открыть, и неважно на каком поприще. В каждом человеке он зарыт, только не каждому удается его раскопать — тычутся все, как слепые котята, и всегда почти мимо цели. Если же свершится такое чудо, то человек сразу понимает — вот оно, ради чего он в мир пришел, ради чего стоит жить, и живет дальше самозабвенно и плодотворно. Вот это и есть настоящий гений. А талантлив тот, кто понимает, где и что надо искать — хотя не факт, что найдет.

— Ты нашел? — полувздох-полустон.

Зацепило? Или новую шпильку точит? Ну, конечно — тело продала, умом отыграться хочет, которому она знает цену, и цена эта много выше тела. Такой она мне нравилась гораздо меньше. Можно сказать, совсем не нравилась. Не люблю умных женщин. Точнее, умничающих — умницы-то далеко свой разум прячут, чтобы мужик, который рядом, не дай Бог, не догадался, что его IQ ниже колена его дамы.

— Нет, но узнал, где искать.

— И где же?

— В раздумьях. Недавно понял, что в России одной бедою стало больше.

— Это ты про дураков с дорогами? И какая третья?

— Порядочность мы не ценим. Извели большевики дворянство, и охамела Русь — ни «самая читающая», ни «самая грамотная» не помогают.

Вера не согласилась:

— Когда нечем платить за квартиру, детей выучить не на что или накормить, последнее, о чем думается — так это «как слово наше отзовется».

— «И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…»?

— Мне твое сочувствие на хлеб прикажешь мазать?

Нашел в ком порядочность искать — барышня только что сдала мне в аренду свое коротконогое туловище за каких-то жалких семнадцать баксов. Впрочем, это было мое предложение — мог бы и не платить. Так кого же хрена…! Нет, женщины должны быть вне политики с моралью — пусть с ними Всевышний разбирается: сам скомбинировал уродство души и красоту тела в одно целое. Впрочем, о той красоте, которая рядом, говорить можно лишь с большим натягом.

Общим следствием этих бесед стало то, что мы потянулись с Верой друг к другу. Присутствовали, конечно, и товароденежные отношения: пятихатка — секос, но и поспорить о вечных истинах тоже хотелось. Булкина от природы лихо соображала и за словом в карман не обращалась, разбивая общепринятые устои нравственности и морали. Притом, в спорах у неё были аргументы, а у меня большей частью сантименты.

— Ты крещеная? — как-то спросил, поев пельменей и перепихнувшись.

— Материнским ремнем.

— Как это? Почему?

— Такая мать. Ты вот романтиком в детстве рос при обоих родителях, а меня моя пьяница так поднимала — чуть что, за ремень, чуть что, за палку…. Да что подвернется! Как собаку…. Целомудрие мое одному козлу за пол банки….

Это уж слишком!

— Кончай заливать, — призвал собеседницу к порядку.

— Видел бы, как я с ним дралась…. Ты не смотри, что я маленькая — я сильная. Всех мальчишек в классе лупила.

— Их-то за что?

— Чтоб не дразнились.

— И как они тебя? Дюймовочка?

— Если бы! Секельдявка.

— Это откуда?

— Маман наградила. Для неё Веры не существовало — все Секельдявка, да Секельдявка шалавая.

— Ну, а от насильника-то отбилась? — спросил с надеждой.

— У меня от него дочь родилась.

— Я думал, побои….

Доля женская — грустно вздохнул. А у Веры Булкиной через такую жизнь несомненно должно сложиться скептическое мироприятие. И это ещё сказано мягко.

— Вот как сталь-то закалялась. А плакать не пробовала вместо того, чтобы сдачи дать?

— Ну, ты научишь!

— Не я, Карл Маркс — бородатый считал, что главная сила женщин в их слабости.

— Ага, сейчас — ты будешь издеваться надо мной, а я буду плакать? Попробуй только — ка-ак дам…! — она сунула мне под нос крутой кулачишко, не из тех, что мозги вышибают, но в задумчивость запросто приведут.

— А я, бестолковый, раньше думал — все женщины плаксы истеричные.

— Только не я, — и Вера доходчиво разъяснила мои заблуждения по части женской психики. — Да и остальные нипочем в обморок не упадут и истерики не устроят, если рядом мужиков нет. Женские обмороки, истерика и плаксивость — это все ваши выдумки. Вам хочется нас слабыми да беспомощными представлять, вот бабы под вас и подстраиваются. Видел когда-нибудь, как они дерутся?

— Видел — жуткое зрелище.

Да, моя скромная (ну, хорошо — пусть нескромная) особа много чего в жизни повидала, и, как говорится, к сему комментарии излишни. А на Секельдявку осерчал — это неслыханно: ишь, моду взяла, кулаками грозить, забыв субординацию. Я как-никак для нее купец, она для меня…. Вобщем, понятно.

Вера, между тем, продолжала:

— Сейчас так много развелось слабых мужиков — по всем приметам ваш пол вырождается. И женщины поневоле не в свои сани впрягаются — семью тянут, мужа-пьяницу. Хочешь-не-хочешь, надо быть сильной. Поэтому женщины не особо-то ныне замуж стремятся, а вот мужики так и норовят к кому-нибудь да присосаться. Лишь ты исключение. Или бравируешь?

— Нет, все верно. Трудно нынче сыскать женственность в женщинах, а жить с боксершей — это мне надо?

Но мы что-то отвлеклись, а мне поподробнее хотелось узнать о ее прежней жизни: посулы-то каковы — мать-пьяница, насильник, ставший отцом ее ребенка, Вера всех лупит…. Прикидывал с какого бы конца вывернуть разговор на продуктивную тему, но собеседница, похоже, имела на то собственные виды.

— Вот ты мне скажи — какое из человеческих преступлений считаешь самым чудовищным?

Подумав и перебрав в уме возможные варианты, твердо ответил:

— Насилие над детьми.

— Да, наверное, это самое ужасное, — Вера согласилась и загрустила — должно быть, рассчитывала услышать нечто другое.

— Они так доверчиво смотрят… У какого гада рука поднимется? В порошок его, на мыло…

Вера, не слушая, продолжала поиски артефактов моей жизни:

— Скажи, чем живешь? Каково твое кредо?

— Ну, это просто: делай, что должно, а там будь, что будет.

— Так ты фаталист?

— Из благородного сословия.

На ее приподнятую бровь пустился в объяснения:

— Я капитан запаса — офицер, по-прежнему считать, так дворянин. При царе Горохе, выйдя в отставку, получил бы в награду крепостных деревеньку да баб молодых водил в баню помаленьку…. Чем не жизнь?

И заскучал по женской слабости и красоте. Сколько мимолетных встреч бывает в жизни — то, что могло бы сбыться, да никогда не сбудется, заденет шуршащим крылом по щеке, обдаст дурманом грез и дальше летит себе. А тут лежишь с Секельдявкой (надо же — прицепилось!), вздыхаешь о несбыточном и довольствуешься тем, что Бог послал. Печально, господин капитан.

Вера пытала:

— Много времени отнимает литература?

— Да, прилично. Я ведь катаюсь до обеда, потом отдохну и за компьютер. Так что часиков шесть каждый день….

— А в деньгах? Если работал бы, как чебурек — до последнего пассажира….

— Ну, скажем, штуку в день.

— Тридцать тысяч в месяц! — ахнула Вера. — Но это….

— Ты хочешь сказать, безумие или расточительность? Скорее блажь. Другие тратятся на семью, алкоголь или предметы роскоши, а у меня, одинокого пуританина, одно пристрастие — то, о чем говорили. И это не филантропия, поскольку пишу не для общества, а для собственного удовольствия. Впрочем, лукавлю — конечно хочется, чтобы меня, любимого, не забыли земляне. А как это сделать? Ну, конечно же, книгами. И еще экспериментирую — хочу жизнь прожить честно, без подлостей. Удастся ли — время покажет, а помогает творчество: через сито совести и морали просеваю фактики прошлой жизни — то было хорошо, это не очень, а вот это вообще стыдно вспомнить — повод исправиться и не повторять грехов.

— Однако не кажется ли тебе, что эту упущенную трицаху (за год — больше трети миллиона) можно было потратить с большей пользой — например куда-нибудь съездить? — спросила Вера.

— Да, конечно, можно. Но мне нравится играть в писателя, и я играю с полной душевной безмятежностью. Кому от этого холодно или жарко? Ты разве б пожалела части своего дохода в обмен на крепкий сон, здоровый аппетит и гармонию с собственной душой?

Вера лишь развела руками, затруднившись ответить на вопрос, но в глазах читалось — не втолковать идиоту (это мне) про сына со снохой, живущими под одной со свекрухой (это она) крышей, да и вообще…

— На самого себя я трачу ерунду, — продолжил, упиваясь. — Утром пакетик китайской лапши, обед в столовой рублей на сто, на ужин примерно столько же. Квартплата, аренда гаража, уход за машиной — вот собственно и все. Ну, выходной — ты сама знаешь. Вообщем, не вижу причин напрягаться. А литература давно уже переросла из простого увлечения в смысл жизни. Вот как-то так.

По лицу собеседницы видел, что не совсем убедил её в своей умственной полноценности. Да Бог с ней! Я сам спросил:

— А ты, Вера, куришь?

Хотел уличить в злонамеренной и напрасной трате денег.

— Нет, не курю. Тебе не нравятся мои духи? Сменю.

Причем здесь духи? Мне не нравился запах ее дыхания — будто от непромытой пепельницы.

Как-то Вера решилась на весьма рискованный изыск.

— Писателей считают архитекторами человеческих душ — обо мне ты что можешь сказать?

— Как всегда правду и ничего кроме.

— Ой, как интересно!

Хм — сказал сам себе. — А ведь правда вся в том, что Булкина, не смотря на нашу близость, не складывалась в моем представлении в положительную героиню. Деньги за секс берет — это раз. В постели не позволяла мне никакого разнообразия — единственная поза «бревна» — это два. Ну, а третье — её рейтузы…. Она щеголяла в них, недораздевшись, будто это был последний писк моды эротического белья. Светку бы сюда — вот было б хохоту. Унизительного для меня — с Булкиной-то, знаю, как с гуся вода. Сказать это вслух? Хм! Достаточно глупо и даже рискованно — ну как, зафигачет кулачком в глаз.

Тут мои мысли сами повернули к Светке. Лишь с ней, любимой, жизнь моя имела полноту, счастье и смысл. Как она была мила, как хороша, как эротично порхать умела по квартире в одной футболке. Вспомнились непослушные завитки ее огненных волос, которые, утомившись в любви, любил, накручивая на палец, разворачивать в обратную сторону. Не добившись, ворчал — ты такая же вредная, как твои волосы. А Светка хохотала, и было мне с ней хорошо.

Мысленная инвентаризация Светкиных прелестей присутствовала всякий раз, когда мы с Булкиной ложились трахаться — помогала потенции. Но стал замечать — все хуже и хуже: то ли образ стирался временем, то ли скудные очарования теперешней подруги сошли на нет и превратились в антилибидо. И обеспокоенный рассудок начал предупреждать — а тебе это надо? Даже не рассудок, а, пожалуй, инстинкт самосохранения. Но тормозила привычка доверять судьбе. Раз она здесь, думал о Секельдявке, значит, кому-то это надо, и не хрен о другой мечтать — несбывшееся на то так и зовется, чтобы не сбыться….

Однако следовало говорить — дама ждет.

— У тебя умные глаза, красивые губы….

— И все?

— Ягодицы и груди, как у школьницы, упруги.

Вера вздохнула:

— Я тебе о душе, а тебе все сиськи с пиською….

Подумал, вот он момент, когда можно закончить затянувшееся приключение, ставшее в тягость с некоторых пор.

— Знаешь, что понял я на счет души — мы не два сапога пары: для реализации мужского начала мне слабая женщина нужна, ты же сильна — тебе хочется помыкать хлюпиком. Верно?

О мужчинах и женщинах, их роли и сути в устройстве семьи, общества и государства мы спорили часто и всегда в одном не сходились — силе и слабости полов. Вера доказывала, что «слабым полом» женщин нарекли зря — неправда это, разве что в смысле крепости мышц, да и то не у всех и не всегда. Предлагала мне сбегать или сплавать с ней наперегонки.

— Может, армрестлингом удовлетворимся?

А Вера за свое:

— В наш динамичный век слабый пол стал сильнее сильного — и умственно, и физически. Мы даже превосходим вас в том, что идем к цели не заморачиваясь на условности. Вас же глючит ваш петушизм — всегда и во всем хотите покрасоваться.

— Ты это к чему? Хочешь убедить, что мужчины слабы и тупы, ни на что не способны, кроме как дам ублажать да детей зачинать? Трутней из нас сотворить хочешь?

— Да вы трутни и есть. Даже семью завести боитесь.

Обрадовался:

— Замуж что ли собралась?

— Я не про себя. Я про женскую силу и мужскую дохлость…

Я слушал да посмеивался в усы, и это распаляло Булкину ещё больше и больше.

— Хуже всего эта твоя снисходительная усмешечка! — наконец взорвалась она. — Это в тебе от мужского высокомерия. Я тут распинаюсь перед тобой, а ты слушаешь и все равно считаешь: курица не птица, а женщина не человек. Ведь так?

— Нет, я так не считаю. Женщина — это божество, по-моему. Только к чему божеству руками махать и слюной кропить простыню? Повергни ниц мужика взглядом, улыбкою, обнаженным коленом — и властвуй над ним сколь душе угодно.

— Даже не думай! — построжала Вера. — Буду я перед кем-то хвостом вертеть.

— А как собираешься мужиков завлекать? Бутылкой что ли?

— Тебя ж без бутылки окрутила.

Ленин? Тут и сел старик!

Если тут козни Дьявола, то Бог сильнее всё равно. Задался целью избавиться от Булкиной любой ценой, пока совсем не оскудел потенцией. Только как это сделать, не нарушая однажды данного себе обета — во всем доверяться судьбе? И так думал и этак — ничего не выходило. Вера один раз в неделю звонила — свободна, мол. И я, как ослик безропотный, тянущий безрадостный груз, выцеплял её где-нибудь в городе, вез к себе, ел пельмени, слушал треп, а потом сдавал приятеля своего её жестким ладоням — сам он уже не торчал, как прежде, гюйсом и даже до клотика не добирался: так себе, болтался на половине мачты — ни рыбой, ни мясом.

Даже Секельдявка, заметив, сказала ехидно:

— Поизносились, Анатолий Егорыч — вот вам результат беспорядочных связей.

Огрызнулся:

— Это от твоей кожи шершавой. У тебя дома наждак вместо рушника?

Булкина в очередной раз повергла меня в изумление:

— Ладошки огрубели от сапожных инструментов.

— А говорила, что бухгалтер.

— Днем сижу в офисе, на вечер заказы беру в мастерской.

— Оно тебе надо?

— Не надо бы, да денег не хватает.

— Не спрашиваю на что, но, хочу сказать — знаешь, в чем наша, русских, беда? В том, что мы за все беремся и всю делаем через…. Ну, вобщем, понятно. А надо бы выбрать занятие по душе и довести профессионализм до гениального совершенства. Не пробовала? Зря.

Впрочем, за что только Вера не бралась — ко всему у неё способности с талантами.

Чихнула двигателем машина моя — она:

— Продуй жиклеры у карбюратора.

— Вообще-то у меня инжектор.

— Какая разница!

Услышав, что Вера еще и программист, попросил глянуть на мой компьютер — что-то при открытии текстовых документов, он рисует на них «плюсики» в строчку. Она согласилась, но когда заметила:

— Компьютер твой долго греется.

Мне расхотелось ее помощи:

— Вообще-то компьютер грузится.

Булкина вне сомнений экземпляр интересный для литератора, но как же мое либидо? Преодолев полустолетний рубеж с ясной головой и бодрым гюйсом, мнил себя баловнем судьбы. И на тебе — такая оказия! Еще месяц, больше — полтора, и со мной, как мужчиной, будет покончено навсегда — останется лишь половое бессилие, и, наверное, обида и злоба на весь мир. А ведь когда-то мнил себя способным на любую глубину чувств. Теперь же дурнушка и бесприданница, как говорила о себе сама Булкина, убивает во мне влечение к дамам за мои же деньги. Вот это влип! Главное, по всем направлением — неказистая внешность, язвительный ум, душа, погрязшая в мизантропии — она была с большим знаком минус. И не скрывала этого, будто знала — никуда я не денусь: и слушать буду, и слушаться, и под венец пойду, если прикажет.

Раньше считал, что человек всегда может меняться к лучшему — в любом возрасте, после любой ошибки, любого нравственного падения. Еще верил: всякому страждущему можно помочь, всякого непонятного можно понять, потому что в саму нашу психику заложен механизм самосовершенствования. То ли Булкина была исключение, то ли я стал хреновым учителем: в этом направлении ноль результатов, а счет жизни моей потенции шел уже на часы.

Тепло, теплее, горячо…. От этих мыслей по спине побежали мурашки.

Да, с Секельдявкой надо кончать — отступать уж некуда: секс с ней не награда за пятихатку, а какое-то наказание Божье. Может, приплачивать, чтоб не звонила? Ах, бедный я, несчастный…. Спасти от Булкиной меня теперь может разве только чудо, да не такой тут случай, чтобы Провидению чудесами разбрасываться — спасаться надо самому, пока идут старинные часы. Боцман наш, помнится, говаривал — стоять не будет, застрелюсь. А мне еще шанс был бежать. Хотелось б только знать — Господи, за какой из многочисленных моих грехов ты наказал меня этой близостью?

Если окинуть взором жизнь мою, не так уж много будет женщин, у которых стоило бы мне просить прощения. Я не бросал беременных, не врал, когда шептал на ухо, что люблю. Всегда был верен той, с коей делил постель и не искал услад на стороне. Не слыл завсегдатаем борделей. Когда путан возил, таксуя, брал, что давали — деньги, натуру: ведь я не ханжа. Да, было дело — на своем жизненном пути много женщин перебрал, но на то была Господня воля. Мне бы и одной хватило, чтобы с ней по жизни навсегда, но не Судьба.

Надо признать — на пенсионном пороге я так и не превратился в мужика с цельным, твердым характером и полной ясностью насчет того, что в жизни важно, а что пустяки и внимания не заслуживает. Жил не тужил — как всякий здоровый мужчина, заглядывался на красивых или просто привлекательных женщин (а таковых во все времена найдется предостаточно), и, если был свободен, а барышня особенно нравилась, шел на контакт.

Умел ли добиваться дам? Да, когда нравились — опыта не занимать, а пуще того, знания женского сердца. Главное — добиться их доверия и не обмануть.

Так почему с таким инструментарием не смог создать и сохранить семьи? Обычная история, даже пошлая — таких вокруг полным-полно. Я был женат, любил жену, а мною взяли и пренебрегли. Еще раз пробовать? Нет уж, слуга покорный. С меня довольно — Чингачгук не наступает на грабли трижды (дважды умудрился вождь краснокожих). Если бы не писательский зуд, был бы я сейчас горьким пьяницей. Если бы был….

Но откуда, сам не пойму, завелась у меня эта толстовщина — врезали по щеке, подставь другую. И ладно бы вообще, а то ведь только для женского пола. Кем и за что проклят был? Чьи грехи искупаю? Дед с отцом, гласит история, были примерные семьянины.

Может, мне Бог судил жениться на Секельдявке? Ну, пусть некрасива, зато не глупа — вон она как разницу-то легко нашла между правдой и истиной: истина, мол, для всех одна, а правда у каждого своя. Это из темы Добра и Зла. Что ж, можно подумать над перспективой: она будет истины изрекать, а я за ней успевать-записывать. Тем и прославлюсь. Бред!

Вот так я терзался, борясь с желанием избавиться от душившего плоть и душу ярма и нежеланием поступать против стечения обстоятельств. Где и когда потерял опору? Всегда считал, что жизнь есть преодоления Зла и борьба за Добро, а не капитуляция перед негодяями. Как же Булкина легко сумела расшатать эти устои — мол, нет ни Добра, ни Зла, а есть люди и их интересы.

Но что мне далась эта Секельдявка? Сказать — отвали, да и все дела. Но не так это просто — не квадратура круга: жил себе, жил непорочно, а потом увлек барышню и бросил, не перевоспитав, не сделав лучше. Экий Родион Раскольников! Нет, точно знаю — совесть замучает, и прощай тогда прежняя жизнь-благодать. Вот если бы она мне сказала — отвали к черту! — я бы ее на радостях расцеловал. Да разве дождешься — вот когда понял, что не куртизанку за пятихатку купил, а себя продал. Не хотел напрягов в отношениях, а угодил в моральный ощип. Да-а, поторопыжничал, выбивая Светку из сердца… Вот меня за что Бог наказал.

И надо же, кем наказал! Обычно сердечное трепетание вызывали у меня голубоглазые блондинки с точеной фигуркой, как у Мэрилин Монро. Или царственные брюнетки со жгучим взглядом черных очей и нежным изгибом белой беззащитной шеи — ну, как Клеопатра в исполнении Элизабет Тейлор. Или, как Светка, с огненной шевелюрой, смешливыми ямочками на щечках и дерзким вызовом в карих очах. А эта была неказистой, с недоощипанными блеклыми волосами, да еще и в очках.

Короче, вывод ясен и прост — у меня паранойя.

(Паранойя — это такая штука, когда тебе все понятно, а другим объяснить невозможно).