Судьба давала мне шансы где-нибудь в чем-нибудь отличиться – грех жаловаться.Я мог бы:– остаться мичманом в погранфлоте и служить на Ханке;– сделать карьеру профсоюзного деятеля в ЧПИ;– выйти на Станкомаше в большие начальники;– стать профессиональным журналистом;– втереться в партийную номенклатуру;– замутить собственный бизнес…Но, увы. Старость, пенсия, одиночество – итог жизни. Даже жилья нет собственного. И кто я после этого? Вот-вот…Но грех жаловаться – жизнь прожита замечательная! В этом Вы сейчас сами убедитесь…
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Растяпа. В паутине предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
2
Еще когда был у меня магазин на базе ЮЗСК, зачастил в него один армянин — краснолицый и толстощекий, с густо усыпанными перхотью плечами и явной нелюбовью к диете — Георг Кастанян, владелец и руководитель строительной шарашки, называемой в простонародье «армян-строем». Он был общителен и смешлив, но за его веселыми похрюкиваниями всегда чувствовалась некая нечистоплотность обитателя свинарника. Он отличался туповатостью — качество которое акцент армянский мог замаскировать, но не исправить. Да и черт с ним! — нам же вместе детей не крестить, и желания общаться не возникало: обычно лишь кивал в ответ на его заверения. А терпел как неизбежность: в конце концов, он покупатель — куда от этого денешься? На посторонний взгляд могло показаться даже, что отношения наши приятельские.
Авершин Гриша так и решил, как-то спросив после отъезда Кастаняна:
— Твой корифан, Анатолий?
— Ага. Только не знаешь после общения с ним то ли пойти руки помыть, то ли так поблевать.
— Вот-вот, — и Григорий подтвердил свой расизм; правда, он появился не очень давно — после того, когда хачики из шашлычки достали свои кинжалы и обратили в бегство искателей правды, эмигрировавших из Казахстана. — Всякий раз, когда вижу армяна, меня тошнит, как беременную бабу.
Кастанян брал у меня фасанину и чугунину за наличку. Потом что-то выменял на машину «ВАЗ-2106» 1994-го года выпуска, оценив её в тридцать пять тысяч. Потом стал просить в долг. И я давал, снисходительно на него поглядывая — думаю, хачикам всем известно, как наказывает братву курносую за воровство Чесменский.
На день закрытия магазина Кастанян накопил за собой долгов двадцать тысяч. Об этом свидетельствовали накладные на отпуск товаров, которые подписывал его брат, водитель грузовика. Пора было призывать Георга к ответу.
День клонился к вечеру, холодало, небо из голубого становилось темно-синим, когда я отправился к Кастаняну на рандеву.
Георг жил неподалеку — в двухквартирном коттедже из белого кирпича сбоку от стадиона. Когда я вошел, хозяин сидел на диване и смотрел телевизор. Увидев меня, он подскочил с таким выражением ужаса на лице, будто на него неожиданно на дороге надвигался с большой скоростью автобус. Вот сейчас ка-ак… Мне даже показалось, что он готов сигануть в окно через стекло, увидев меня на пороге своего дома. Кого это хачик так боится? За кого он принял меня? Наверное, все такие, в ком совесть нечиста…
А ведь обычно бывает такой лощеный, самоуверенный… перхотный, правда, но это, должно быть, чисто армянская национальная традиция — мыть голову чем придется или совсем не мыться. Запашок от них еще тот…
Мы вышли во двор.
Он мог хитрить, а мог говорить прямо — мне бы хватило одного взгляда, чтобы понять лжет он или не лжет. За годы коммерческой деятельности столько вранья пришлось услышать, что у меня выработался на него нюх — пускай даже внешне эта деза выглядит вполне убедительной.
— Я закрыл магазин. За тобою остался долг. Здесь записано, — показал ему накладные. — Двадцать тысяч. Когда отдашь?
Армян покачал своей чешуйчатой головой и хмуро посмотрел на меня.
— Кто подписывался под твоими бумагами? — голос у Кастаняна был хриплым, как воронье карканье.
— Твой брат, который приезжал на «камазе». Ты же сам эту схему предложил — разве не помнишь?
Кастанян поскреб пархатую голову и на мгновение задумался.
— Ну, давай, посмотрю.
— Смотри свои — точно такие же мы водителю заполняли в дорогу.
— А он мне их не отдал.
— Твои проблемы. Ну, так что — платить будем? Или как? Ведь долги как ангина — от них надо избавляться вовремя, чтобы не было горьких последствий.
Георг сухо откашлялся, как будто был раздосадован этим вопросом. Как будто я унизил его… богатого и порядочного армянина. Тем не менее, подарил мне отечески снисходительную улыбку, обнажив нечистые зубы в коричневых пятнах. Я испугался, что меня вырвет, если он немедленно не прикроет зубы губами.
— По три тысячи каждую субботу тебя устроит?
— Вполне.
— Оставь мне эти бумаги, я с братом разберусь.
— Я обменяю их на твои деньги — потом разберешься.
— Ты не доверяешь мне?
— Не доверял бы, не давал товары в долг. И сейчас верю — тебе дешевле будет вернуть, чем артачиться из-за двадцати тысяч.
Кастанян, конечно, понял намек — поскольку злобно ухмыльнулся и тяжело вздохнул, выпуская пар. Я даже почувствовал, как от него исходит негодование. Гордый хачик! Ну-ну…
— Кстати, о брате… А почему ты сам не потребовал с него накладные? Первый раз стройкой руководишь? Не знаешь какие документы выписывают при покупке и перевозке стройматериалов?
— Спрошу, — Кастанян дернул головой, что можно было расценивать как кивок. И издал этот свой дурацкий хрюк. — Возможно, бумажки у него дома лежат.
М-да… вот он такой, армян-строй, в полной красе своей: взятки налево-направо умеют давать, тырить тоже, когда есть возможность, а дела вести согласно нормативным документам — кто бы их обучил? Мне стало противно от того, что я хожу и упрашиваю этого хачика вернуть мне долг. Порядочный человек сам должен помнить о своих кредитах и вовремя их гасить. Включить бы счетчик паразиту! Жаль, что мы не договорились по срокам…
Почему-то есть такие люди, от которых с души воротит. Но каждую субботу вечером в одно и то же время я отправлялся к армяну Кастаняну за деньгами. Он мне молча подавал три тысячи — я молча их получал, и мы расставались, не сказав и трех слов. Так было три раза. На четвертый Георг пропал…
— В Германию уехал, — сказала жена. — За машиной…
— Когда вернется?
— Не сказал…
Я передернул плечами и отправился восвояси.
Кастанян появился через месяц. А во дворе у него расположился сверкающий «Мерседес» — может новенький, может нет… Меня интересовал совсем другой вопрос.
— Тебя не было целый месяц, — начал речь свою с упрека. — Как раз четыре субботы прошли. Может, ты всю сумму разом отдашь? Там осталось каких-то одиннадцать тысяч…
Георг вскинул на меня налитые кровью глаза:
— Ничего я тебе больше не должен. Ничего я тебе больше не дам. Мы в расчете…
Это был второй случай, когда я видел Кастаняна без маски — первый раз он смертельно перепугался и чуть в окно не сиганул, а теперь его одутловатое лицо дышало неподдельной ненавистью ко мне.
— Тебя что, контузила разлука с ишаком? — указал я на «Мерседес».
— Какой ишак? Ты сам ишак! За базаром следи…
Угроза хачика была пустой, но все равно ранила. Я поморщился, спокойно кивнул — мол, понял тебя и сказал, не найдясь даже с умным ответом, не говоря уж об остроумном:
— Не боишься быть оштрафованным за воровство? Ну, смотри… тебе жить.
— Ничего у тебя я не крал! — Кастанян уже брызгал слюной метра на три, и первая порция попала на шею мне. — В твоем магазине цены высокие… Я смотрел Прайс…
— Мог бы не брать — кто ж заставлял? А теперь прости и прощай — с тобой будут разбираться специально обученные люди. Меня тошнит от таких, как ты…
— Давай не пугай…
— Я не пугаю. Ты лучше съезди к своим землякам в шашлычку на автозаправке за Кичигинским поворотом и расспроси — как страшно им было, когда на них наехали за воровство? Сколько они заплатили штрафа — тоже поинтересуйся на всякий случай…
При этих словах глаза Кастаняна зажглись бешенным огнем, какая-то самодовольная, наглая и издевательская гримаса исказила его толстощекую морду — таков был его молчаливый ответ на мои угрозы. Как будто не денег ему жалко, а корежит злоба на весь мир.
А мир этот в моем лице невольно улыбнулся, представив картину, как Чесменский ставит на место зарвавшегося армянина. Сергей обломает его парой слов, доставив мне удовольствие. Он не оставит дерьмо в покое, хотя бы по той простой причине, что наших бьют!
Вернувшись домой, я позвонил Чесменскому и рассказал о проблеме.
Вот что мне ответил Сергей:
— Знаешь, Анатолий… Виктор Анатольевич ведь отказался от завода в Южноуральске и уже получил за него отступные… Мне теперь там делать нечего. Ты обратись к южноуральским пацанам — они должны тебе помочь… Это их обязанность — смотреть за порядком.
От его спокойствия мне стало не по себе. Впрочем, он всегда был уравновешенным человеком — по крайней, мере всякий раз, когда мы встречались. Сейчас в его спокойствии было что-то смертельно равнодушное, будто мы уже не были знакомы и не работали на одного босса. Чувство обреченности затопило душу, вытеснив из неё беспокойство.
М-да… ну и ночь у меня была!
Будь проклят Чесменский! И прокляты эти его глаза, что наводили ужас на Гришу Авершина, моего продавца. И голос его спокойный… и слова… В конце концов, это вера в его всемогущество подтолкнула меня к кредиту для вороватого армянина. Я знаю, у местных бандитов Георг Кастанян в почете — он сам как-то хвастался. И теперь его не достать… Будь проклято все!
Впрочем, если без лукавства, вслух и про себя употреблял слова, которые не рекомендуется размещать на страницах книги. Но не это главное…
Люди глупы. Только я не хотел признавать себя своим в этом толпе.
На следующий день Чесменский позвонил сам — прямо с утра.
— Я разговаривал с Виктором Анатольевичем по твоей проблеме. Он просит помочь тебе. Я сейчас выезжаю. Где мы встретимся?
— А вы хорошо знаете Увелку?
— Что — она больше Южноуральска?
— Да нет. На единственном светофоре повернете налево — там вокзал. Я буду вас ждать на привокзальной площади.
Мы встретились, где условились, два часа спустя.
— Выше голову, приятель! — приветствовал меня Чесменский. — Прыгай-ка в машину и поехали к твоему хачику.
Будто внезапно я очутился в тесном замкнутом пространстве с человеком, один вид которого наводил ужас на посвященных в детали его профессии. Уличный шум замер, ветер стих, и единственное, что осталось — это запах одеколона Чесменского и осеннее солнце на небосклоне.
Я снова рассказал ему историю возникновения долга — о том, что Кастанян, признав его, сначала платил, а сейчас отказался. Я чувствовал себя виноватым, что поверил на слово вороватому хачику.
Закончил словами:
— И теперь я не знаю, что с этим делать — как стрясти с него долг…
Чесменский пристально смотрел на меня, но взгляд его, пронзая, устремлялся к чему-то невидимому.
Кастаняна мы не застали дома. И я не знал, что предпринять.
— Едем к южноуральским пацанам, — сказал Чесменский.
Казалось, он был доволен и приятно возбужден. Он на моей стороне — поэтому беспокоиться не о чем.
Мы пересекли Увелку и выехали на трассу в сторону города. Минут через пятнадцать вошли в штаб-квартиру южноуральских боксеров. Помнится, я уже был здесь когда-то. Да и Чесменский, видимо, тоже — все присутствующие с ним сердечно поздоровались. А на меня не обратили внимания. Лишь тот, который приводил сюда мою персону для разговора, подошел и уставился, сверля тяжелым взглядом.
— Ты опять прыгаешь через голову?
— Все нормалек, — заступился Чесменский. — Мы здесь по делу. Сможете мне найти хачика Кастаняна?
— Жору?
Чесменский взглянул на меня — я кивнул, подтверждая.
— Его.
— Да без вопросов.
Кто-то позвонил по мобильному телефону и доложил.
— Уже едет. Скоро будет.
Ждем. А братки местные, между тем, парни милые и веселые, развлекали гостя челябинского разговорами — рассказами про приколы тюремные и удалые разборки. Истории в общем-то жутковатые, но в их изложении они были даже забавными. Я поймал себя на том, что думаю: интересно, каково это быть бандюком — бесстрашным и уверенным в себе и в то же время таким ужасно веселым? Они-то уж точно знают, что такое быть мужчиной — не ведать сомнений, не мучиться: прав ты или не прав. Таких ничто не смутит в этом мире — ни окружение, ни то, чего оно ждет от тебя.
Между прочим, один сказал довольно интересную вещь. Отфильтрованная от матов и блатняцкого жаргона, она звучит примерно так: «Счастье — это только отдельные минуты: пришло и ушло до следующего раза. И постоянно счастливыми могут быть только лишь идиоты. А вот горе — это вещь прочная: если уж пришло, само не уйдет». Понравилась мне эта мысль…
Да и пацаны… Сомнения им не ведомы. Сомнения, которые вечно во мне присутствуют, им не страшны. А во мне так сомнения поселились с детских лет и к седым волосам стали прочными, как то горе, о котором только что говорили. Как-то они отыскали лазейку в мою душу и навсегда поселились в ней. Ну, и я всю жизнь сомневаюсь — в том числе, и в самом себе: сомневаюсь, что могу быть хорошим мужем, отцом, специалистом и гражданином… Теперь даже не знаю, каково это — жить не сомневаясь ни в чем.
Вошел Георг Кастанян. Я даже не сразу его узнал — настолько он суетливо и подобострастно кинулся по кругу пожимать длани всем присутствующим. Но это был он и, наконец, оказался напротив меня, протягивая трясущуюся клешню свою. Я проигнорировал жест дружелюбия:
— Ну, давай еще поцелуемся.
От обиды, наверное, голос прозвучал глухо, как со дна колодца.
Один из местных повел разговор:
— Слышь, Жорик, а за тобой, оказывается, должок, и ты отказываешься платить. Вот этот мужик предъяву тебе выставляет. Что скажешь?
Кастанян бросил на него острый, как у курицы взгляд, и опять кинулся ко мне, пытаясь завладеть рукой:
— Дорогой! Ты все неправильно понял… Ты меня совсем не так понял… Просто я машину купил и денег сейчас совсем нет… Но я отдам… Сегодня же отдам… Сейчас…
Хачик кинулся к столу, лихорадочно шаря по карманам и выкладывая попавшие в его липкие пальцы купюры.
— Вот… все, что есть пока. Остальные вечером… Вечером приходи ко мне — все отдам.
— Ага, — негромко сказал Чесменский. — Забавный хачик. Обхохочешься.
Я заметил, как переглянулись с Чесменским местные братки, и понял значение этих взглядов — сейчас они будут решать, как наказывать Кастаняна.
— Твой вопрос решен? — спросил меня Сергей. — Ну, тогда — пока.
Я забрал со стола кастаняновскую дань — две с небольшим тысячи — и покинул штаб-квартиру местной братвы. Почему-то я не получил от мести той радости, на какую рассчитывал. Но есть вещи, ответов на которые предпочитаешь не знать.
Я добрался до дома, дождался вечера и отправился к Кастаняну.
На этот час что-то в мире окружающем стало не так — в прохладном воздухе почувствовалось нечто мрачное и зловещее. Может, погода сменится ночью? Но однако же, такой прогноз не снимал ощущения надвигающейся беды — точно кто-то неизвестный и зловещий крался моими следами по улице, прячась за столбы, каждый раз, когда я с беспокойством оглядывался; точно земля под моими ногами в любой момент могла превратиться в зыбучий песок.
Никогда прежде не ведал такого страха — разве только в кошмарах. Всю свою жизнь строил на надежной основе здравого смысла и боялся лишь зримого и ощутимого — но только не чертовщины надуманной! Никакие рассказы из «ужастиков» не трогали в такой мере, как угнетало сейчас предчувствие — что-то в мире стало не так.
Глупости какие! — попробовал себя одернуть. — Нервы разыгрались, вот и все.
Но возникшее ощущение не проходило, исподволь завладевая моим сознанием. Боязливо оглядывался и озирался вокруг, а ощущение присутствия кого-то крадущегося за мной все росло, нагнетая душевную напряженность. И уже паника, как ветер холодный в проводах, завывала в сердце моем.
Из этого унылого и нервозного тумана, обволакивающего сознание в полусумраке вечера, всплыла одна-единственная позитивная мысль — сейчас Кастанян отдаст мне долг, и никогда более в жизни не буду иметь с ним дел.
Георг поджидал меня во дворе и был не один — три кривоносых брата Кастаняны, одинаковой степени волосатости и аромата немытых тел, взяли меня в кружок. Атмосфера мгновенно накалилась. В этом сумрачном забетонированном дворе повеяло чем-то уж очень зловещим, перечеркнувшим все мои уличные предчувствия. Словно шагнул я за ворота и оказался в совершенно другом мире, который уже не Увелка и даже, представьте себе, не Россия. Где я? Черт возьми! Почувствовал, как леденеет кровь. Кто эти люди вокруг меня?
Их беспокойные глаза напоминали подвальных крыс — трусливых и опасных. О господи, смилуйся, убереги меня от всякой нечестии и заразы! Мне и раньше приходилось видеть подобное — когда подлость и трусость, в угол загнанные, вдруг набирают силу и злобу.
Сразу почувствовал себя беспомощным и одиноким — я был в ловушке. Холодные, безжалостные, невидимые руки потянулись к моему горлу. Ледяные пальцы сомкнулись на шее, пережимая кровеносные сосуды, перекрывая доступ воздуха в легкие. Это был конец…
Но ведь никто на свете не умеет умирать так красиво, как русские — никого из двуногих мы не боимся. Хотя осторожность — мать доблести, и речь я начал с приветствия.
— Добрый вечер, братья армяне! Почетная встреча кредитора? Весьма польщен… — сказал с сарказмом, старательно изобразив улыбку и кивнув всем присутствующим сразу.
Георг схватил меня за плечо:
— За деньгами пришел? Тебе мало того, что я дал? Хочешь еще?
Я стряхнул его руку с плеча и оглянулся на братьев за спиной — не с ножами ли они в руках? Потом воззрился на самого младшего и более подлого из всех присутствующих.
— Ты что, Жорик, с чинары упал или братки тебя так здорово прессанули в Южноуральске, что умом тронулся? Ужасно выглядишь, между прочим…
Тот хрюкнул по своему обыкновению, вытаращил глаза, а лицо его начало синеть.
— Ничего я тебе больше не дам! Так и знай…
— Какой же ты мужчина, если слово не держишь? Трясешься от жадности — смотреть противно. Но подумал ли ты бестолковкой немытою, что свои похороны тоже сам будешь оплачивать?
Хачик головою дернул, словно гремучая змея, готовая ужалить, и завизжал высоким голосом:
— Ты что, сука-бл…, решил братвой меня запугать? Не выйдет!
— Черти тебя дери, Кастанян! Не ты ли ползал сегодня у моих ног и прощения просил? На много они тебя наказали? Совсем от жадности спятил?
— Сволочь проклятая! Ты мне за это еще ответишь, — хозяин двора визжал, брызгая мне слюной в лицо, а два шкафа с пустыми антресолями легонько подпихивали меня в спину, нагнетая напряжение обстановки.
Но русские не сдаются!
— Слышь, хачик, я сейчас домой приду, позвоню Чесменскому, и ты будешь очень жалеть, что снова нарушил слово.
Кастанян запрокинул голову и расхохотался, раздув шею, как лягушка живот.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Если про свою «крышу», то дабл я её в рот.
— Ну, знаешь… За слова такие придется сполна отвечать. Слыхал я про то, что крысы иногда кидаются на волков, но чаще всего попадают в пасть. Ты, наверное, будешь очередной. Нет, правда, ума у тебя не больше, чем у козла.
— Звони своей «крыше», а я посмотрю, что он тебе скажет теперь.
— Отсюда посмотришь?
Георг махнул рукой, и его оголтелые братья за моей спиной расступились.
Я беспрепятственно дошел до калитки ворот и, открыв её, оглянулся. На лице Кастаняна застыло самодовольное выражение старой обезьяны, добывшей гнилой банан с сухой пальмы.
— Жалко мне тебя, хачик. Завтрашний день для тебя может быть не столь лучезарным, как сегодня. И это будет дорогая цена за то дешевое представление, которое ты и твои братья сейчас разыграли предо мной.
Вдогонку мне понеслись трехглавые русские маты с армянским акцентом.
О господи, думал я, возвращаясь домой, никогда не чувствовал такой душевной усталости. Усталости и печали, бессмыслицы и одиночества. Меня измучили мои же ошибки, и моя ярость, и моя горькая-прегорькая печаль. Когда же все это кончится, и начнется нормальная жизнь? Прав Чесменский, говоря, что я сам виноват во всех своих неприятностях. Видимо, не в свое болото попал, не по себе шапку примерил…
Вернувшись домой, позвонил Сергею и сообщил о том, что армян слово свое не сдержал и более того… Не без ехидства передал слова Кастаняна о том, что он Чесменского дабл в рот.
— Вот даже как? — удивился Сергей. — Ладно. Завтра разберемся.
И отключил связь.
А чего же я ждал — оперативной и неотложной помощи? Меня как-то разом пронзило прозрение. Боль догадки возникла вдруг и все разрасталась в груди. Впрочем, теперь это была уже не догадка, а уверенность. И уверенность неприятная. Кастанян неспроста стал бузить — что-то поменялось в течение дня. Разборки, должно быть, прошли не так, как ожидал, и я, похоже, в них проиграл.
Какой же был идиот! — с горечью подумал о ситуации. — А теперь вот за все это расплачиваюсь…
Искреннее раскаяние овладело душой.
Вышел во двор освежить раскаленную голову. Влажный ночной воздух повеял прохладою в лицо. Дождь — или что там посыплет с неба? — еще не начался, но влажность настолько была высокой, что с крыши уже закапало. Мир был окутан промозглой сыростью и холодным туманом, который нес с собой запахи умершего лета. Окна в соседних домах не светились — видимо голубым огонькам экранов не хватало сил пробиться сквозь обступившую окрестности мглу. Казалось, будто весь мир съежился и застыл, а природа накрыла его ватным одеялом.
Вернулся домой, размышляя о том, что теперь будет и что надо делать.
Где-то читал, что признаком глубокой депрессии являются постоянная усталость и настоятельная требовательность во сне. А еще в размышлениях о сути жизни и несостоятельности веры в Бога. Ведь всем понятно, что Георг Кастанян — человек порочный. Но земля не разверзлась под его ногами. Значит, спит Господь Бог, если он есть…
Что ж, так — значит так.
Ну и день выпал сегодня — все вверх дном!
Внезапно ослабев от страшного напряжения последних суток, я грохнулся спать и проспал без просыпа двенадцать часов подряд.
В эту ночь шел мокрый снег. Но когда настал новый день, ледяная крупа перестала сеяться с неба, и задул холодный ветер. Я остался дома, не позвонив даже на ЮЗСК по поводу погрузки плит — все ждал звонка. Но Чесменский не позвонил. И я утвердился в подозрении — тема закрыта не в мою пользу.
Не буду я ему больше звонить и не пойду к Кастаняну — к чему? Смотреть, как его обезьяньи глазки искрятся весельем, а сам он закатывается хохотом? Да, он выиграл этот раунд, но ведь еще не вечер. Когда-нибудь и на чем-нибудь я обязательно поймаю проклятого хачика, которого мало повесить — накажу финансово и скажу все, что о нем думаю. Вот будет праздник на моей улице!
Но пока эта минута не настала, простой здравый смысл требует признать свое поражение и временно отступить — ну, не бить же ночами в отместку ему окна в коттедже камнями. И если это называется лицемерием, что ж пусть так оно и будет.
Раздражало то, что обвел меня вокруг пальца безграмотный хачик, предки которого только вчера слезли с чинары. Как сказал про них герой одного известного фильма — в Россию на ишаках, обратно в «Мерседесах». Пора бы уже догнать, как они это делают…
Однако наступит день, наступит час, когда придет праздник и на мою улицу.
Но для того, чтобы он наступил, нужны тугрики — ни больше, ни меньше.
Я находил удовольствие в этих мыслях о будущем — вот когда у меня будут деньги, много денег… Мне достаточно было верить, что такой день обязательно наступит, и я не поскуплюсь для своей мести — обязательно раздавлю Георга Кастаняна. Во что бы то ни стало! Чем я хуже графа Монте-Кристо?
Мне очень хочется стать богатым прежде всего для того, чтобы иметь возможность послать к черту любого встречного поперечного. А вот армяна Кастаняна точно сотру в порошок!
Ну, а пока, надо засунуть свою ненависть куда подальше и не трогать лиха, пока спит тихо. Неспроста ведь Чесменский отступился и проглотил армянское: «Дабл ю в рот». Так что, не стоит поднимать шума, когда делу нельзя помочь, даже если нутро кипит. И лозунг момента, как говорил покойный ныне товарищ Ленин, должен звучать так — не вопи, а с улыбкой жди своего часа.
В жизни бывают взлеты и падения — с контрастами приходится мириться: они вынуждают нас к этому. И когда происходит что-то неприятное, а ты ничего не можешь поделать, какой смысл кричать и кататься в истерике по полу? Легче будет отступить, затаиться… и это потом старицей окупится. Таков секрет выживания.
А подленький Кастаняшка от меня никуда не денется: врун всю жизнь остается вруном, а вор — вором. И самых ловких из них наказывает Судьба. Умный и грамотный человек всегда может заработать себе на жизнь, а вор обязательно будет сидеть в тюрьме. Пусть обманет он одного-двух простофиль, но ведь слава дурная поползет за ним как удушливый запах немытого тела — и уж имя свое ему никогда не отмыть. Дайте срок — и ФИО Георга Кастаняна станет синонимом параши: оно будет недостойно плевка. Не я, так Бог расправится с ним — от возмездия подлый хачик не уйдет!
Хотя… когда он нужен, Всевышнего нет, как нет совсем. Но когда не надо, он бывает свирепым и карающим. Пойди — угадай и угоди…
Никто не учил меня искусству-науке-религии (подчеркните понравившееся) мести, однако возможные предпринятые мною шаги в отношении армяна Кастаняна должны быть точными и тонко рассчитанными. В них должно быть нечто особенное и уникальное, чем бы я мог гордиться долгие годы, не разочаровываясь.
Интересно, сколько это может продлиться — подготовка и осуществление акта возмездия? Сколько времени мне потребуется, чтобы удовлетворить свою ненависть?
Да хоть бы и вечность!
Месть местью, но я не собираюсь лезть в пекло вместе с хачиком Кастаняном, когда туда его потащат черти. В жизни есть много способов умереть более достойно. Один из них — тихо дожить свои дни в постели. Руководствуясь этой мыслью, я даже попытался себя убедить, что это не так уж скверно, что существует на свете плохой человек — вор и обманщик — которого обязательно следует наказать. Надо поблагодарить Судьбу за то, что появился на моем пути хачик Кастанян: мне еще не встречался человек, вызывающий такую ненависть и желание отправить его в ад. Это происшествие может послужить и моему воображению сочинителя. Ведь теперь я постиг, что есть такое нравственная пытка.
Наказать любым способом — авантюристам вроде меня совесть в таких делах практически не нужна. Или я не авантюрист? Или не пытаюсь извлечь выгоду из любых обстоятельств, не задумываясь — хорошо это или плохо? Да Кастанян и не заслужил, чтобы с ним поступали по-честному.
Но для возмездия стоит жить и работать, не опуская рук. Судьба меня подстегнула. Спасибо ей за это…
Короче, армян Кастанян — мы еще встретимся!
Наверное вы уже поняли, что к чему — я сижу и накачиваю себя водкой, представляя планы на будущее. Свет за окном потускнел, потом погас, а я все сидел, пил и думал с глазами полными слез — возраст сделал меня чувствительным. А в доме было гнетуще тихо — даже мама не ворчала по своему обыкновению на мое пьянство.
Итак, чего же я хочу?
Деньги и уверенность в завтрашнем дне — вот что мне нужно! А разве я их раньше не хотел? Сейчас не знаю. Когда-то знал, но уже почти забыл. Больше всего хотел, наверное, чтобы меня оставили в покое. Чтобы меня не донимали люди, которых я не люблю. Чтобы меня не заставляли делать то, чего мне не хочется.
Но это было в советское время — сейчас все изменилось. И мы меняемся…
Великие чувства — а ненависть в их числе — способны, говорят, подвигнуть нас на дела великие. Но человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний. Из сложного клубка чувств, в который скрутились они в последние дни, родилась меланхолия — точно ворон уселся на плечо, каркая в ухо и долбя темечко. Злость на хачика, боль от ухода любимой женщины очень скоро сменились непостижимой апатией. За последнее время из моей жизни исчезло многое, придававшее ей остроту. Я и сам теперь не понимал, что со мною происходит. Будто ушло дорогое что-то как детство навсегда.
И кстати, наверное я потерял способность разбираться в людях, которой когда-то гордился очень. Из двух лиц последнего конфликта не сумел разгадать ни одного — ни Чесменского, ни Кастаняна. В сознании где-то таилась мысль, что бандюки только говорят о чести, но охотятся всегда за деньгами, и что армянам нельзя верить на слово в ни коем случае. Вот если бы я к ней прислушался раньше, не возникло бы этой ситуации. Может, лучшие мои годы уже позади?
С тоскою думал — мы все сильны лишь задним умом.
Но, благодарение Богу, существует на свете водка, которая дарит отупение. А если бы не она, острая боль обиды порвала сердце мне на куски.
Сейчас я не стану об этом думать, — мрачно решил, подливая в стаканчик «огненной воды». — Иначе сойду с ума. Подумаю завтра. И сила русского духа поможет мне, как всегда помогала в лихую годину моим предкам далеким и близким. А сейчас только залью свои раны…
От этих мыслей стало немного легче, а боль отодвинулась в глубь сознания. Желание мести — это болезнь. Но что толку хлестать мертвую лошадь? На время мне придется освоить роль пессимиста. Сегодня — это сегодня, что будет завтра неведомо. Жизнь моя переполнена событиями, но лишена смысла! А я слишком ленив и независим, чтобы все бросить и устроиться куда-нибудь на работу, как все люди.
В интернеткоммерции нет ничего плохого, однако это путь к одиночеству. А ведь надо общаться с людьми. Надо хоть иногда смеяться. Надо писать свои рассказы — ведь их публикуют журналы. И конечно, надо следить за собой — например, одеваться получше…
Опорожнив бутылку, я с трудом разделся, улегся и накрыл голову подушкой, снова и снова убеждая себя, что все не так уж и плохо.
Это еще не катастрофа, — мысленно повторял. — Не катастрофа… не катастрофа…
Неделя после разборок с Кастаняном казалась невыносимой. Конечно, это моя вина. Наверняка существует много способов злорадства над врагом, не превращая, однако, месть в самоцель. Но я, наверное, слишком глуп, чтобы найти эти способы. А жизнь и её обстоятельства, то есть неподконтрольные мне события, должно быть, сбились с ног, чтобы усугубить всепроникающие невзгоды и безнадежность, коими пронизаны мои уникально паршивые дни — настолько паршивые, что их невозможно отличить один от другого.
Не было ангела на правом плече, не было дьявола на левом; не было мысленного взвешивания «про» и «контра» для быстрого продумывания возможных последствий, обходных путей или запасных вариантов затеваемых действий. Ни одной дельной мысли — я просто плыл по течению, машинально совершая жизненный круг. На душе было неимоверно легко, и было офигеть как глупо — но очень скоро первое стало походить на второе. Жизнь не всегда идет по плану — мутные потоки событий зачастую несут нас в даль неведомую.
Я собирался что-то новое предпринять в интернеткоммерции, но у компьютера каждый раз меня охватывали усталость, лень и инерция. Поэтому без всяких новаций тупо размещал информацию о своих товарах и слепо верил, что успех — это, в конечном счете, всего лишь сумма попыток.
Осень. Все садово-огородные дела закончены. Выключив компьютер после ночного бдения, я отправлялся на пробежку. Потом звонил на ЮЗСК и, если мне отказывали в погрузке плит, заваливался спать. Возможно, звучит угнетающе, но это был лучший месяц за несколько последних лет.
Отупение душевное никак не сказалось на физической форме. Вечерами ходил на стадион — играл в шахматы и настольный теннис.
Когда меня спрашивали: «Чем занимаешься?», отвечал, что безработный. Мне не верили: «Для безработного слишком рожа довольная». И советовали: «Шел бы в «Ресурс» — они всех берут». На что отвечал — мол, не рожден для труда рутинного.
Однако наслаждаться ленью и расслабленностью стыдно, и я старательно демонстрировал окружающим пристойную комбинацию печали, сожаления и подавленности.
Бывшие друзья детства и нынешние забулдыги частенько мне выговаривали — мол, совсем отбился от стаи: не пьешь, даже когда есть повод и возможность. Того не знали, что я привык выпивать в одиночестве. И не в той отчаянной, безнадежной манере типа — я должен пить, чтобы пережить происходящее. Я напивался, чтобы душу свою разгрузить.
В университете марксизма-ленинизма меня учили разговаривать с людьми — не с трибуны, а запросто, но целенаправленно. Главное — помнить, что никого не интересует твой род занятий или ценное мнение по любому вопросу. Поэтому сам задавай вопросы — спрашивай о чем угодно, изображай горячий интерес, заполняй неловкие паузы новыми вопросами.
После практики в газете и райкоме партии я мог вести беседу с кем угодно, но это уже не приносило такого удовольствия в нынешнем моем состоянии. Потому-то, может быть, и застолья с друзьями детства и прочими забулдыгами меня не влекли.
И кстати, теперь я ценю гораздо выше умение изящно закончить беседу.
Следующие три недели пролетели примерно одинаково. Настроение портили ежедневные звонки с предложениями что-нибудь продать через Интернет. Происходило это примерно так.
Голос в трубке:
— Здравствуйте. У меня есть коллекция редких марок. Досталась в наследство. Не могли бы вы помочь в реализации?
— Да, пожалуйста. Но нужны будут сканы самых дорогих из них, потому что возникнут вопросы — что конкретно предлагается?
— Простите, что такое сканы?
— Оцифрованные фотографии марок. Если сами не сможете сделать, приезжайте ко мне.
— Спасибо. Скажите адрес.
Я озвучивал, но никто не приезжал, не звонил, не…
Кроме этих безрезультатных звонков были другие — более конкретные, информацию о которых я записывал и выставлял в интернет. Предлагали свои машины и тракторы, библиотеки книг и коллекции картин, стоки бытовой электротехники и конфискаты одежды с обувью…
Вот такая получалась коммерция!
Я забывал о депрессии, хотя трудно судить об этом, поскольку подъема душевного еще не было. Кроме утренней пробежки, похода в магазин за продуктами и на стадион размяться я почти не выходил из дома и ломал голову над тем, как построить жизнь остатнюю, чтобы не работать совсем.
Знаете, многие любят нести чепуху вроде: «Стоит мне неделю побыть в отпуске, я уже на стену лезу от скуки! Наверное, я из тех, кому необходимо чем-то заниматься, вносить свой вклад… ну, вы понимаете меня». Нет, не понимаю. Жизнь без работы на производстве мне казалась прекрасной. Меня устраивало быть бездельником, коим мама меня считала. И хоть денежный ручеек после реализации со склада своих товаров почти совсем пересох, я не терял надежды раскрутить Интернеткоммерцию.
Кстати, о вороватом хачике Кастаняне — виновнике, как я полагал, моей великой апатии ко всему…
Прослышав о моих разборках с ним однокашник Михаил Андреев так сказал:
— Тебе еще повезло. У Жорика дядька полжизни зону топтал, и с такими подвязками он тебе вообще мог ничего не отдать.
Вот даже как! Ну что ж, спасибо судьбе…
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Растяпа. В паутине предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других