Люди Падающей Воды

Анатолий Агарков

Давно это было… Жил на свете бог Солнце, и была у него жена – красавица Луна. Жили они дружно, но встречались редко и то лишь в самом начале дня. Были у каждого свои дела, но и семейные не забывали. Родила от Солнца Луна трёх детей – двух сыновей-богатырей и красавицу дочку. Звали братьев Урал и Алтай, а сестру назвали Любовью…

3

Солнце скрылось за горизонт, позолотив подбрюшья облаков, когда Харка вошёл в пещеру. Атмосфера в ней дышала тревогой, это он почувствовал сразу — приглушённые звуки, минимум движений и какая-то растерянность на лицах. Что-то произошло, пока он отсутствовал.

Приемник шёл к шкуре белого бизона у ног глиняного Бурунши — обычное место Хранителя, а люди поднимались из своих углов и собирались в толпу за его спиной. Эта молчаливая процессия смешала вместе извечных врагов, мужчин и женщин, теперь оставивших без присмотра детей — такое случается редко.

Хранитель лежал на шкуре бизона прямой, как копьё, устремив неподвижное лицо в каменный свод пещеры. Одного взгляда было достаточно понять, что душа последнего Посвящённого в том далёком краю, где никогда не бывает зимы, где никогда не заходит солнце — в Долине Вечной Охоты. Остались люди Падающей Воды без покровительства Великого Бурунши. Что может непосвящённый приемник?

Харка опустил колени на белую шкуру — скорбь, жалость к старику, страх за то, что он теперь единственный в ответе за судьбы людей, схватили его душу.

Харка застонал, и народ за его спиной застонал тоже.

Харка качнулся, закрыв ладонями лицо, и люди за его спиной, будто камыш на ветру, закачались из стороны в сторону.

Харка упал лицом в белый ворс, а в пещере началось светопреставление. Женщины стенали и выли, рвали на себе волосы. Мужчины рычали и плясали, потрясая оружием, танец смерти. Ребятишки визжали от ужаса….

Великое горе пришло к народу Падающей Воды.

Лишь к полуночи, попадав в изнеможении, все успокоились.

Харка поднялся:

— Оставьте меня одного — буду молить Великого Буруншу вернуть нам своё покровительство. Буду молить ушедшего вернуться и свершить обряд Посвящения. Я сделаю всё, чтобы в пещере был Покровитель.

— Хоу! — сказали люди и вышли.

Харка остался один.

Вновь, как и утром, сидел он у изголовья старика, теперь уже навсегда умолкшего. Одна только ночь у него есть, чтобы силой разума или волей случая постичь тайну, ставшую недоступной — на молитвы приемник не уповал. Молись, не молись, на карту поставлена его жизнь — милость божества должна быть возвращена народу любой ценой. Он должен либо стать Хранителем, либо уйти за ним — на то он и приемник.

Как переменчива судьба! Днём ещё безоблачной была — будущее сулило счастье, звучали клятвы, радовала перспектива…. А теперь осталась последняя ночь у изголовья умершего старика. Она пройдёт — солнце взойдёт, песни запоют птицы. Стада придут на водопой, охотники подстерегут добычу. Всё будет идти своим чередом, только Харки уже не будет. Дул будет делать стрелы, Лам лепить горшки, а Суконжи всех задарит сверкающими украшениями. Эола будет рожать детей невесть от кого, как и её подруги, или отрежет себе грудь и в руки возьмёт лук охотницы. Только Харки уже не будет. Безногий Туол выстучит на стене его гордый профиль….

Приемник взглянул на старческое лицо с заострившимся профилем — о, Хранитель, лучше бы ты не заметил меня. Ну, что ты нашёл во мне такого, чего не обнаружил в остальных? Чем я привлёк твое внимание — цветом глаз или волос, ростом, силою, умом? Да, я быстрее всех бегаю, да, я дальше всех ныряю, да, я схватываю на лету то, что знающие говорят, но, признаюсь тебе сейчас — в Буруншу я не верю. Будь я рождён под сводом пещеры, будь я потомком Серых Волков, тогда, может быть, кровь моих предков привила к истукану любовь. Но меня принесла Падающая Вода оттуда, где рождается сама, где на крутых утёсах гнездятся горные орлы, где люди гордые живут. Почему же их сын должен кланяться истукану с длинным носом, кривыми ногами и круглым толстым животом? Скажи, о, Хранитель….

Приемник коснулся холодной ладони умершего старика — может быть, неспроста ты ушёл, не открыв мне тайны Посвящения. Ну, какой из меня Хранитель глиняного Божества — ты этого не понял, мой учитель, но поняла твоя душа, вовремя покинув бренное тело. Всё, что случилось, случилось к лучшему — мне не придётся, храня традиции, дырявить твой запеченный череп, высасывая мозги….

Вопли за выходом из пещеры отвлекли Харку от его мыслей.

Что там? Должно быть, охотники вернулись от Гнилого болота с вестью, что носорога нет и Великого Примирения не будет — ещё одна немилость божества привела народ в исступление. Несчастные люди! Харка во что бы то ни стало должен помочь им…

Приемник перебрался к глиняному истукану, встал на колени, приложил к его животу ладони и притиснулся лбом.

Как там рассказывал Хранитель про первого посвящённого Шурханшу? Тот, умирая с голоду, слизал жертвенную кровь с глиняного живота, и Великий Бурунша очнулся от сна — так свершилось Посвящение.

Харка, преодолевая отвращение, коснулся языком осклизлого живота.

Ничего не произошло. Тихо в пещере.

Но ведь не слизывать же ему всю засохшую кровь — это сделал бы до него последний Хранитель. Какую-то тайну он унёс, оставив Харку непосвящённым. Что же он хотел сказать? Может быть, то, что никакого Хозяина нет, что вера людей поддерживается силой воображения Хранителя?

Легенда гласит, что Буруншу разбудил Шурханша. А не сошёл ли с ума голодный охотник — мать свою съел, потом сына, потом мать своего сына…. Искалеченная нога? Нога зажила сама — такое бывает. Но сумасшедший Шурханша сумел убедить людей, что его исцелил Бурунша, и назначил Хранителем.

С этого безумца и началось в пещере безумие — отцы пожирали своих детей, женщины убежали из семей, перестали работать и взялись за оружие. Хранители хранили эти традиции. И Харки была уготована та же участь, но провидение вмешалось, до срока забрав Посвящённого. Быть может, ему предоставлена честь изгнать из пещеры Безумие ценой своей жизни.

Казалось бы, просто — скажи, что общался с Буруншой, и ты станешь Хранителем того, которого нет, получишь безраздельную власть над людьми. Но потом придётся всю жизнь выкручиваться и лгать, а то и сына сожрать, рождённого для тебя Эолой. Попробуй, разубеди народ, прожившего так не одно поколение — пожалуй, на то не хватит власти и авторитета Посвящённого.

Чтобы людям помочь избавиться от безумия, надо лишить пещеру самого Хранителя. Без него вера забудется — к мужчинам вернётся чадолюбие и ответственность за тех, кого произвели на свет, кто закроет им очи на смертной шкуре. Женщины сожгут свои луки в костре — станут тихими и покорными, какими должны быть в семье. Безумие кончится, и начнутся свадьбы….

Харка вздохнул обречённо — приемник выбирает смерть.

Вместе с пасмурным утром в пещеру вошли хмурые люди.

Харка поднялся с белой шкуры.

— Было мне Откровение, Люди Падающей Воды — Великий Бурунша сказал, что покидает вас навсегда. Выберите себе вожака, слушайте советы стариков и живите своим умом — такова его последняя воля. Посвящённых в пещере больше не будет — я ухожу вслед за Хранителем. Сделайте мне знак Обречённого.

— Хоу! — сказали люди, задавленные горем.

Вновь собрались у белой шкуры, когда появился в пещере Глям. Он выплеснул приемнику на грудь белую краску из половинки панциря большой черепахи.

Харка сказал:

— Люди Падаюшей Воды, на закате солнца сожгите меня вместе с телом последнего Хранителя на костре перед входом в пещеру.

— Хоу! — воскликнули люди, услышав волю последнего Посвящённого.

— Да будут в пещере мир и согласие.

— Хоу!

— А теперь оставьте меня в покое.

— Хоу! — сказали люди и разошлись.

Снова приемник на белой шкуре у изголовья умершего старика. Только теперь он Обречённый — жить ему осталось…. Впрочем, кого винить — сам пожелал. Он мог бы стать Хранителем, повелевать людьми, Эолу в жёны взять…. и сожрать её сына. Нет, пусть вместе с ним умрут в пещере кровавые обычаи, и кончится власть толстопузого Бурунши.

Харка закрыл глаза….

— Спишь, Обречённый?

Агда стояла в трёх шагах, покусывая стебелёк, отставив в сторону стройную ногу и уперев руку в бок.

— Зачем пришла?

— Тебя увидеть. Привет от Эолы передать.

— А где она сама? Что не идёт проститься?

— Твоей последней просьбы боится, а я не боюсь и готова любить даже Обречённого, если страх смерти не помешает ему быть мужчиной.

Харка усмехнулся горько:

— Зачем тебе это?

— А вот! Хочу, чтобы сын мой был на тебя похожим.

— Ты пробуждаешь во мне силы, но мне бы хотелось Эолу увидеть. Свидетельница наших клятв, уговори её прийти или передай, что я любил её, люблю и буду любить даже тогда, когда душа моя вместе с дымом отправится на небеса.

Агда капризно поджала губы.

— Я, Харка, чем хуже её?

— Ты, Агда, всех превзошла, но для любви чистота нужна — это главная красота женщины.

— Вот поганец! — Агда добродушно рассмеялась. — Ладно, попробую уговорить твою чистую, но трусливую.

Эола подошла, прикрыв лицо кудрями.

— Прости, Харка, я не могу тебе дать то, что ты хочешь.

Юноша согласно кивнул:

— Я понимаю, печать Обречённого…. Но поцеловать ты меня можешь?

Эола кивнула, опустила колени на белую шкуру, откинула волосы от лица и зажмурила глаза. Обречённый макнул палец в белую краску на своей груди и провёл по девичьей — от основания до самого соска. Эола отпрянула.

— Что ты делаешь? Она же не смоется!

— Этот знак моей любви будет тебя хранить. Если кто-нибудь захочет причинить тебе зло, так и скажи — у меня на груди знак сожженного Обречённого — жди страшной мести от него.

— О, Харка, как же ты мог? Этот твой знак теперь можно удалить разве только вместе с грудью. Но она же левая — мне придётся безгрудой стать, если захочу я в охотницы.

— Не удаляй. Верь мне — всё будет хорошо.

— О, Харка, Харка, зачем ты сделал меня несчастной?

Эола убежала, испугавшись Гляма.

Краскотёр потыкал пальцем в Харкину грудь:

— Ещё не просохла? Знаешь, только что придумал ей название — милость Бурунши. Как думаешь, подойдёт?

Харка усмехнулся.

— Нарасхват пойдёт — всем нужна милость того, которого уже нет и никогда не будет.

— Я готовил её из белой глины, добавив немного волчьего жира и пихтовой смолы. Чуешь, как пахнет? — Глям притиснулся носом к Харкиной груди и зашептал. — Доведётся с Ним встретиться там, попроси для меня….

— Месторождение белой глины, волчьего жира или пихтовой смолы?

— Силы мужской. Бабы ходят ко мне табунами за красками для красоты, готовы на всё, а я…, — краскотёр прицыкнул языком.

Взор Обречённого посуровел:

— Младенцев ел?

— Говорили, продляют жизнь.

— Вот и живи.

— Так радости нет.

— Ступай, — Харка закрыл глаза. — Силы твои ушли в обмен на долголетие.

— Так если б я знал…. — Глям горестно махнул разноцветной рукой и прочь пошагал.

Явился Многорукий Лам.

— Ты тоже с просьбой?

— Поговорить пришёл. А впрочем, да, конечно, хочу попросить — раз ты последний Посвящённый….

Харка поправил:

— До заката.

…. дай мне помощников — я обучу их гончарному делу.

— Толково. Но у меня другая мысль — лето для охоты, пусть юноши сейчас постигают навыки пищу добывать, а горшки учиться лепить можно зимой в пещере. Ты сюда глины натаскай — как опадёт листва, и все стада откочуют в края высокого солнца, в помощниках тебе недостатка не будет. И приглядишься — кто посноровистей, летом в овраг с собой заберешь.

— Верно мыслишь. Какой бы из тебя вышел Хранитель! Ты, Харка, видишь жизнь не так, как все — не зря же был выбран приемником.

— А ты как видишь её, Лам Многорукий?

— Восход — закат, зима и лето, рождение — жизнь — смерть…. Примерно так.

— А для чего всё это?

— Кто знает? Наверное, Бурунша….

— А самому постичь?

— Тут голова нужна Хранителя.

— А ты под ним? Удобно. Ответь мне, Лам, любил ли ты женщину когда-то всей душой, которая сгорала в огне нетерпеливой страсти — к ней бегал на свидания, томился, ждал и обнимал в безудержном порыве?

— Конечно, Харка, ведь я — мужчина.

— А она тебя любила?

— Говорила, что любит меня единственного….

— А потом?

— По рукам пошла….

— Почему же она так поступила?

— Потому что женщины все такие!

— А может, она твоего спасала сына — ты не подумал?

Лам задумался.

— Ты смог бы, Лам, защитить её и своего ребёнка?

— Если только покинуть пещеру, но зимой это верная смерть.

— Женщины спасли детей, объединившись.

— Но я-то мужчина!

— Трусливый.

— Что ты, Харка, от меня хочешь?

— Чтобы ты думал, как тебе жить?

— Для этого есть Хранитель.

— Ты хотел сказать, был. Теперь тебе, Лам, самому решать, как жить — сам ты себе Хранитель.

— Ты, Харка, в своём уме?

Обречённый улыбнулся и кивнул.

— Ты им восхищался. Послушай совета последнего Посвящённого, Многорукий Лам — выбери женщину, нарожай детей, а если на твою семью посмеет кто-нибудь посягнуть, возьми палицу, разбей ему голову и будь настоящим мужчиной.

— Знаешь, я бы свою разбил, чтобы ты остался у нас Хранителем.

— А я отдаю жизнь свою, чтобы не было в пещере Хранителей.

— Как тебя понимать?

— Поймешь, когда к груди младенца прижмёшь, которого защитишь, накормишь, вырастишь и обучишь гончарному делу.

— О, Харка, неужто такое возможно?

— Теперь да!

— О, Харка! Ты настоящий Хранитель…. пещеры.

Ушёл гончар, терзаемый мыслями, а Обречённый светлел и креп душой — смерть ему казалась подвигом, совершённым ради людей.

Пришёл проститься Суконжи — медный топор, насаженный на полированную рукоять, к Харкиным ногам положил.

— Прими подарок.

Харка лишь покосился на оружие.

— Прекрасная работа! Ты хочешь, чтобы я с ним в огонь вошёл? Ручка сгорит, топор расплавится — нет, не возьму, Суконжи. Но попрошу после сожжения пепел собрать и бросить в реку — пусть мой прах унесёт вода, как однажды сюда принесла живым.

Плавильщик тяжко вздохнул. Харка продолжил.

— Мне рассказывал умерший Хранитель, что прежде люди Падаюшей Воды звались Серыми Волками и кочевали вслед за стадами. Они не пожирали своих мертвецов, а закапывали вместе с оружием и верили, что в Долине Вечной Охоты им не придётся голодать. Сыты ли души съеденных в пещере, как думаешь, Суконжи?

Плавильщик молчал. Харка спросил.

— Кому нужен этот обычай пожирать умерших и родившихся?

Хрипло сказал Суконжи одно слово:

— Бурунше.

— Или безумцу, вкусившему однажды родную плоть. Посмотри вокруг себя, Суконжи — охотники добывают мясо, ты делаешь им ножи, Лам пятками вращает круг…. Причём здесь Бурунша? Что заставляет верить в глиняного истукана? Молчишь? Я скажу — Хранитель.

— Харка, ты сам Посвящённый.

— Тебе откроюсь — я соврал.

— Зачем?

— Чтобы перестали люди в пещере пожирать покойников и младенцев.

— Ты не боишься гнева Хозяина?

— Я не боюсь даже костра. А Бурунши не было никогда и никогда не будет — его придумал, увидев идола, один сумасшедший, назвавшись Хранителем. С него и началось безумие….

Суконжи, потупившись на свой топор, тихо произнёс:

— Харка, если Хозяина нет, зачем ты идёшь на костёр?

— Чтобы убить веру людей в толстобрюхого истукана.

— А может быть….

— Нет. Если бы это сказал всем, меня просто убили. Потом бы нашёлся хитрец, заявивший, что ему Откровение было — уснувший Бурунша проснулся и назвал его Хранителем. Ничего бы не изменилось. Теперь люди поверили, что Бурунши уже нет, и будут думать, как дальше жить.

— Но кому нужна твоя жертва?

— Последний Посвящённый должен умереть, чтобы сомнений ни у кого не осталось.

— О, Харка, если ты не сошёл с ума, то, наверное, сойду я. Как же мы будем без веры?

— Верь в себя.

Суконжи, помолчав:

— Может, однако, так случиться, что хитрец, которого ты боишься, всё-таки объявится в пещере.

— Может, но я потому и открылся, что надеюсь на твою помощь.

— Чем я могу тебе помочь?

— Не мне, а себе и людям. Надо глиняный идол разбить и выкинуть из пещеры, чтобы не появился хитрец.

— Верно, но как это сделать?

— Тайком. В открытую, поймав настроение людей. Не знаю как, но надо.

— Я тебе, Харка, в этом клянусь.

— Тогда забери свой подарок — он тебе больше пригодится.

Плавильщик ушёл.

Харка думал о нём — я не ошибся, есть среди мужчин Падающей Воды толковые люди. С них и начнётся зарождение добрых обычаев. Вот ещё Дул….

Стрелочник подошёл. Харка кивнул ему — садись рядом на белую шкуру.

Дул покачал головой и присел на усыпанный каменной крошкой пол — шкура бизона для Хранителей.

— Ты в отчаянии, стрелочник Дул, что пещеру покинул Хозяин?

— Я, как все.

— Скажи, своё ремесло ты постиг сам, научил Хранитель, или Бурунша открыл, явившись во сне, мастерства секреты?

— Всё в пещере по воле Хозяина.

— Как же ты дальше будешь жить, ведь Он ушёл.

— А ты, Харка, не ошибся?

— Харка бы мог и приемник тоже, но уста Посвящённого волю Хозяина огласили. Ты сомневаешься?

— Признаться, да.

— И гнев Бурунши тебя не страшит?

— Зачем бояться того, кто ушёл?

— Не боишься, что вернётся?

— Вернётся — буду бояться.

Харка улыбнулся.

— Горазд же ты, мастер, говорить.

Потом помолчал и спросил:

— Ты хотел бы вернуть Буруншу?

— Конечно, чтобы успокоились люди.

— Без него у тебя стрелы скривятся? У Многорукого Лама отнимутся ноги? В печь упадёт Суконжи?

— Охотники считают, что в западне носорога съел разгневанный Бурунша.

— Да будь же он проклят, лишивший людей Великого Примирения.

— Харка, ты что говоришь?!

— То же, что ему сказал на Откровении — твои обычаи нам не подходят, покинь пещеру, оставь в покое людей.

— Ты верно сошёл с ума!

— Я безумие изгнал из пещеры!

Оба, распалившись, замолчали. Но Дул сидел, не уходил. Хороший знак, подумал Харка и продолжил:

— Люди, оставленные Буруншой, забудут его обычаи, и воцарится в пещере покой. Надо только немного помочь им в это смутное время.

— А ты уходишь, — горько сказал Дул.

— Я ухожу с Буруншой подмышкой и тебя попрошу помочь, Суконжи, разбить его идола, чтобы память о нём выветрилась у людей.

— Харка, когда ты всё это задумал?

— Стрелочник Дул, разве тебе нравится пожирать людей?

— Охотники верят, что от плоти съеденных к ним переходят сила и ловкость.

— А от младенцев?

— Жизнь.

— И ты в это веришь?

— Я как все.

— Когда на пальце качалась стрела, я восхищался твоей мудростью. Что же теперь затмило тебя? Скажи, ты искренне веришь в Хозяина?

— Я не хочу смуты в пещере….

— Уже легче. Что же ты хочешь?

— Порядка хочу.

— При котором каждый знает, что будет съеден, когда настанет срок?

Дул плечами пожал. Харка продолжил.

— И каждый младенец едва родившись рискует быть съеденным собственным отцом?

— Да, это было, но мы живём. А без Хранителя может такое случится, что каждый возьмется за топор, и кровь польётся рекой — может так статься, что в пещере не останется никого.

— С чего бы это?

— Всем нужна власть, оброненная Посвящённым.

— Неужто? Не знал. И тебе нужна власть? Ты тоже возьмёшься за топор?

— Только в том случае, если женщины будут побеждать.

— Считаешь, что и они захотят править в пещере?

— В первую очередь они.

— Зачем?

— Чтобы завести свои обычаи, унижающие мужчин. Так что, Харка, пока не поздно, верни людям веру в Буруншу.

— И это говоришь мне ты — мудрейший из мудрых!

— Да, Харка, я. Кстати, ты можешь остаться Хранителем — зачем тебе умирать, но обычаи обязан будешь соблюдать.

— Очень мне жаль, стрелочник Дул, что мы не поняли друг друга. Я видел в тебе друга, а ты уходишь врагом.

— Это ты уходишь, сея в пещере раздор и панику.

— А я верю в благоразумие людей. Пусть льётся кровь, жаждущих власти, но с победителем придёт порядок — люди начнут хоронить мертвецов и перестанут пожирать младенцев.

— Вот как! Ну, что ж, пойду делать лук — стрелы теперь самому пригодятся.

Ушёл Дул, оставив Харке смятение. Неужто он что-то не предусмотрел? Неужто правда то, что охотницы натянут луки, и рекой польётся в пещере кровь?

Обречённый думал, после его смерти люди поскорбят немного, изберут вождя и будут жить семейно, забыв прежние распри. Но власть, власть действительно лакомый кусок. Что она даёт человеку? Возможность работать не руками, а головой? Харка так думал, а теперь понял — это возможность видеть согбенные спины соплеменников. Пожалуй, за власть иные охотники будут не против свару затеять и убивать.

Но всех опасней, конечно, женщины — они организованы, вооружены, стрелы их бьют без промаха. Захотят ли они покориться мужчинам? Вот о чём Харка не подумал, свергая Буруншу. Ему казалось, что мужчины, побузив или миром, решат вопрос, кто править будет, какие порядки заведёт. Без Хранителя мужчины захотят иметь детей, а женщины в семьи вернуться — ведь им природой суждено хранительницами быть домашних очагов.

Но стрелочник прав — женщины, взбунтовавшись, могут перебить многих мужчин, а тех, кто останется, или юношей поставят на колени у своих ног. За время безумия в пещере и противостояния полов не мало, должно быть, зла скопилась в их алчущих любви сердцах. Вот о чём Харка не подумал!

Красота и нежность, материнская ласка — это в семьях, под защитой мужчин. А женщины у власти — это глупость, это роскошь (баловство, богатство, шик), это праздность и безделье, это безумие, в конце концов. Вот о чём Харка думал теперь.

Явился Бель к нему с подарком — утку запеченную в глине принёс.

— Поешь, Обречённый.

Харка кивнул, но к еде не притронулся.

— У тебя есть любимая женщина, шкурных дел мастер?

— Зачем одна? — дубильщик чиркнул ребром ладони по горлу. — Мне их во как хватает.

— Дул говорит, в пещере будет смута — женщины поднимутся на мужчин. Ты готов с ними драться?

— Зачем? Мне и в землянке хорошо.

— А зимой?

— Зимой вернусь в пещеру.

— Женщинам ступни лизать?

— Да хоть бы и так. Впрочем, что они могут без нас? Жрать? Спать? На солнцепёке валяться? Даже не смогут рожать!

— А убивать? Их стрелы не знают промаха.

— Зачем им меня убивать?

— Так значит, тебе без разницы, кто будет править в пещере?

— Абсолютно. Моё дело шкуры дубить.

— А не хотел бы ты иметь семью, нянчить детей, ласкать жену?

— Дак кто же не хочет?

— А если победившие женщины заставят тебя целый день работать, еды дадут ровно столько, чтобы ты не умер с голоду, а ночью ещё отдадут в чьи-то руки. Как тебе эта перспектива, мастер Бель?

Конец ознакомительного фрагмента.