Подростковый возраст

Анастасия Финченко

Почему подростковый период называют «трудный возраст»? Родители сравнивают его с морской бурей. В этой книге, написанной коучем и сказкотерапевтом, собраны рассказы и притчи про непростые ситуации и столкновение с жизнью, поиск выхода из кризиса и нахождение ответа на волнующие вопросы. В них среди художественных деталей скрыты подсказки, интересные наблюдения, действенные советы психологов, наглядные примеры по выходу из разных сложных ситуаций.

Волшебная пуговка

Анастасия Финченко

Жила-была девочка Оля. Родители души в ней не чаяли, как и в ее двух братьях и младшей сестрёнке.

Но люди они были сдержанные и строгие: чувства свои открыто в семье проявлять было не принято. Зато заботились друг о друге, о бабушках и дедушках искренне, всегда приходили на помощь. Так что все знали, что любят друг друга, даже и не говоря об этом вслух.

Была у Оленьки крестная — Наташа. Но Оля с детства ее называла Таташа. Так и закрепилось за ней это имя.

Иллюстратор: Рузалия Сафина

На десятилетие крестная подарила Оле красивую вязаную шаль в честь её скорого вступления в пору юности. И не простую, а очень изящной вязки. А еще ее необычность была в пуговке. Да-да, была на шали пуговка небольшая перламутровая. Так что можно было ее просто на плечи накинуть, а можно было использовать как шарф и застегнуть на шее для тепла.

Очень понравилась Оле шаль. Девочка ее по праздникам лишь носила, да в театр, да на первые свидания. И чудо ли, не раз шаль согревала ее и уберегала от беды. Например, раз в театре пальто у нее украли, но Оля в шаль закуталась, пока до дома ехала, и не замёрзла, не заболела. А в другой раз шаль ее от кавалера бедового уберегла. Он Олю увидел и решил во что бы то ни стало познакомиться. Да только подойдя, сразу сказал: «Что ты в шали ходишь, как старушка?». Обиделась Оля и отвергла его ухаживания. А позже оказалось, что неблагополучный он был.

Прошли годы. У Оли появилась семья: чудесный муж и сын, как две капли воды на нее похожий. И быт для их семейной лодки не был помехой. Да только годы все же брали свое…

С мужем спустя 15 лет совместной жизни как-то отдалились друг от друга. Он стал уставать на работе, больше ценить одиночество и личное пространство. Пристрастился к компьютерным играм. Приходил с работы и сразу «прятался» в свой кабинет с компьютером: выделенный уголок в гостиной.

Вот ведь катастрофа! Ладно сама Оля, которая страдала от одиночества, с каждым годом понимая, что мужу совсем не интересны ни ее работа, ни заботы, ни увлечения, ни даже семейные планы на будущее и отпуска.

Но ведь сын Костя все видел! И волей-неволей брал с отца пример: тоже норовит уткнуться в свой планшет. Там и друзья, и уроки все в электронном виде, и игры… И вот поди узнай, чем он там все вечера напролёт занимается… В школу не вызывают, и слава Богу.

А тут как снег на голову переходный возраст: стал сторониться матери, перестал рассказывать о своих делах, все односложно: «хорошо», «нормально». А Оле хотелось подробностей, хотелось знать, чем живёт и о чем мечтает ее кровиночка.

Так день за днем проходил, тепло в семейном гнезде Оли потерялось… И, казалось, безвозвратно. От этого Оля плакала вечерами до красных глаз. Но тихонько, в подушку, лежа одна в холодной постели. Потому что муж до глубокой ночи «расслаблялся» перед компьютером, становясь все более чужим. Это был его выбор, в который Оля считала себя не вправе вмешиваться. И как Оля ни пыталась до него достучаться, он лишь больше раздражался, становился агрессивным. Так и жили…

И сын так же. Весь в отца был: только Оля к нему с расспросами, он выстраивал перед ней холодную стену отчуждения, через которую не достучаться, не прорваться. И с каждым месяцем все большая пропасть между супругами и между родителями и подрастающим сыном образовалась.

Что было делать? Оля не знала. В душе ее было столько любви, столько тепла к родным, ее родственным душам! Целое море, даже целый бушующий океан. Но как выразить эти чувства? Оля не знала и не умела.

Кого винить? Родителей ли, которые не проявляли своих чувств, лишний раз детей не обнимали и не гладили, не говорили ласковых слов, а радели лишь об ответственности и доброчестивости? (Что по тем временам было нормой.)

Себя ли, что за всю свою долгую жизнь не научилась проявлять чувства открыто, от всего своего большого сердца?

Вот так просто встать бы, да подойти к сыну, да обнять его крепко, прижать к себе, услышать стук его сердца, бьющегося в унисон с ее…

Как когда-то в прошлом, когда он был малышом, ароматно пахнущим материнским молоком… Беззащитным, ласковым, так нуждающимся в ней… Нуждающимся в ней…

Теперь же он нуждался лишь в свежевыглаженной рубашке и разогретой еде. Но не в ней, не в матери: не в ее объятиях, нежных руках, словах поддержки… Он возмужал. Мама была больше ему не нужна. Казалось так…

И становилось страшно… Страшно подойти и стукнуться больно своим лбом, своим трепещущим материнским сердцем о стену и разбиться вдребезги. И с каждым днем все меньше представляла Оля, как преодолеть эту стену отчуждения между нею, сыном, мужем: такими родными, но такими чужими…

Она понимала своей мудростью женской, что шаг к сближению должна сделать именно она. Ведь она женщина — хранительница домашнего очага, тепла, души семьи, которая утекала теперь через ее пальцы. Значит, не сумела Оля уберечь его, не смогла…

Знакомая посоветовала найти психолога, но Оля не верила, что посторонний человек сможет примирить родные когда-то сердца. В доме Оли повеяло холодом и отчуждением… И частенько вечерами она мерзла от одиночества и отчаяния, кутаясь в уютном кресле в свою шаль, которая за годы не потеряла своей прелести, не постарела, осталась той же.

И невдомек было Оле, что за ней и ее жизнью, проблемами, прорывающимися болью в сердце, наблюдает тихонько волшебная пуговка, что красовалась на любимой шали…

А через нее, сквозь время и пространство, — ее крестная Таташа, которой давно уж не было в этом мире. И вот однажды случилось невероятное чудо. Такое, что Оля и представить себе не могла. Будто бы заснула она в своём кресле за чтением книги, под тёплым, уютным светом любимого торшера. И будто проснулась тут же, услышав голос крестной так ясно, словно она стояла прямо в ее квартире, рядом с ее креслом.

Спросонья Оля никак не могла понять, откуда слышится голос. Случайно опустив глаза на свою пуговку, она обомлела… В перламутровой круглой пластинке отражалось лицо любимой крестной. И та заговорила с племянницей своим ласковым голосом:

— Не время отчаиваться. Верь в себя, в свою женскую, материнскую всеобъемлющую любовь. Лишь ей все под силу, стоит отбросить страхи и выпустить на свободу все копившееся годами тепло. Все препятствия ты создала себе сама своими обидами на родных, гордыней, унынием, разочарованием. А уныние — есть грех. Все испытания Господь даёт нам, зная, что нам по силам справиться с ними. Задумайся, что сдерживает тебя в твоей любви к ближним твоим? Лишь предрассудки и заблуждения. Представь только, вспомни, что жизнь наша конечна. И никому не дано знать, сколько нам отпущено. День ли, месяц ли, годы… Но проживать каждый день нужно, как последний. Дарить свою любовь, согревать ею замёрзшие, покрытые инеем чужие сердца. Отдавать, не прося ничего взамен. Ожидая ответных действий, ты проявляешь эгоизм. А нужно просто искренне делать родных счастливыми, ничего не требуя. Потому что не знаем, сколько еще раз дано нам это сделать… Ни один день не стоит упускать. Посему отбрось страхи и все лишнее. Раскрой сердце свое, и ты удивишься, как наполнится теплом и любовью твоя жизнь. Открой солнце в сердце твоем, в доме твоем, и оно растопит лёд и разрушит стены. Даже те, что возводились годами. Люблю тебя, дорогая. Верь мне, — сказала крестная и исчезла.

Растворилась в перламутровых разводах пуговки.

Проснувшись, Оля долго не могла прийти в себя. Сон ли снился ей? Привиделось ли? Но ощущение было, будто наяву случилось чудо. И все изменилось вмиг. Крылья выросли за ее спиной. Шоры с глаз спали, словно стёрли слой пыли со стекла, через которое она смотрела на окружающий мир.

Оля вскочила и посмотрела на часы. Вот-вот должны были прийти домашние: муж с работы, сын с футбольного кружка. Нужно было готовиться: накрыть на стол к ужину и постелить непременно новую скатерть (и почему они не кушали все вместе за столом, а каждый в своём углу? Пора вводить новые семейные традиции!), привести себя в порядок.

Вот и звонок в дверь: на пороге сын. Он замерз на осеннем ветру, красный нос выдавал его. И тем проще Оле было обнять его.

Она прямо там, в небольшой прихожей бросилась ему на шею, обняла крепко, сказала, что скучала и услышала под курткой отзывающийся, волнующийся стук его сердца.

Когда обласкала сына, и тот пошёл переодеваться, пришёл муж. Оля и его обняла, как 15 лет назад он ее обнимал, когда они только делали первые шаги на совместном жизненном пути. И он обнял ее крепко и прижал к себе. И она снова, как тогда, услышала, что их сердца стучат вместе, в унисон.

А потом все вместе сидели за одним столом и ели вкусный ужин. И разговаривали о том, как прошёл день. Сын смотрел на все происходящее удивлёнными глазами (никто не гнал его делать уроки, не требовал посмотреть дневник и вообще ничего не требовал…). Муж потихоньку оттаивал, не спешил сбежать к компьютеру и смотрел на жену снова влюблёнными глазами.

А Оля… Оля просто была счастлива, ведь это маленькое чудо сотворила она сама. Своей любовью, прорывом своей души. Как просто и легко сейчас казалось ей дарить свое сердечное тепло, согревая сердца родных! Будто и не было месяцев, лет ледяного отчуждения. А на самом деле глупых заблуждений, порожденных ее страхами и стеснением.

Оказалось, не нужно учиться проявлять любовь. Нужно просто решиться и сделать это. Выпустить в мир свою любовь к родным и наблюдать за тем, как мир отвечает взаимностью. Перед сном Оля помолилась и от души поблагодарила свою крестную, пришедшую в трудную минуту на помощь со своим мудрым советом и поддержкой.

Оля положила рядом со своей подушкой шаль, погладила пальцем волшебную перламутровую пуговку, научившую ее заново проявлять свою любовь и вылечившую её сердце от очерствления. А затем легла в тёплую постель, согретую её мужем, который ни в этот вечер, ни во все последующие больше не позволял Оле засыпать в одиночестве.