Любить Дракона

Анастасия Стрельцова, 2019

В один прекрасный день в небольшом средиземноморском городке поселилась волшебница, и ей пришло в голову рассказать тем, кто здесь не бывал, о солнечном Аликанте, его жителях и гостях, приезжающих сюда со всего мира. За шутливым тоном зарисовок автора проглядывает непростая правда о жизни в эмиграции. Сказочница написала несколько городских новелл и фантастическую повесть. Все эти истории привязаны к городу света и любви – Аликанте. Читая рассказы Анастасии Стрельцовой, понимаешь, что можно всё изменить в своей жизни и найти себе место даже за тридевять земель от тех краев, где родился.

Городские сказки

Пуговкины сказки

В одном приморском красивом городе, там, где всегда светит солнце, цветут сумасшедшие цветы и много симпатичных полицейских, жила-была самая обычная волшебница. Вернее, она пока сама не знала, что волшебница, поэтому вела очень тихую и размеренную жизнь.

Все началось в самый обычный и ничем не примечательный день, когда волшебница, проходя мимо самой обычной помойки, заметила, что кто-то выбросил старые вещи. На одной из них поблескивала интересная пуговица. Она была выпуклая, гладкая и немного с блестками внутри. Как будто кусочек далекой планеты прилетел через весь космос и теперь призывно подмигивал.

Надо бы мне вам сказать раньше, но мы же только начали разговор… Так вот, наша волшебница немного шила для собственного удовольствия и была очень предусмотрительной персоной. В ее сумке всегда лежали вещи самой первой необходимости. Например, наперсток, нитки, иголка, крошечные ножнички и печенька.

Итак, она некоторое время смотрела на пуговицу. Затем поспешно достала ножнички из своей сумки, оглянувшись, не смотрит ли кто на нее, отстригла пуговицу и положила в кармашек сумки.

Эта пуговка положила начало ее коллекции. Волшебница стала посещать блошиные рынки в поисках интересных пуговиц и, хотя еще не представляла, для чего они все могут послужить, страстно собирать их. Самые разные по форме и характеру, они тихо лежали в отделениях большой деревянной коробки, которую волшебница заказала у смешного маленького бородатого столяра. И он, к слову сказать, сработал на славу, обив мягким бархатом шкатулку внутри и отшлифовав снаружи. Он не стал покрывать темное тяжелое дерево лаком, позволив ему дышать и менять цвет со временем.

* * *

Рождению чуда всегда предшествует некое незаметное, но очень важное событие. Знак, который и знаком можно было бы не считать, но все же невозможно не заметить, и впоследствии всегда становится понятным, что это и есть самый что ни на есть пусковой механизм для начала важного и значимого.

Волшебница решила прогуляться по вечернему городу. Она выбрала удобные замшевые туфли и перчатки, затем ровно одну минуту смотрела на себя в зеркало, а после, взяв сумку, вышла на воздух, который, напомню, был морским, теплым и свежим, ведь волшебница жила в маленьком приморском городке.

Она шла вдоль пестрой набережной, любуясь спокойным видом моря, как вдруг увидела девушку, которая одиноко плакала, закрыв лицо руками. Девушка сидела на скамейке, и плечи ее трогательно вздрагивали. Волшебница почувствовала непреодолимое влечение помочь плачущей, чувствуя тепло и силу внутри, в своем сердце.

Она никогда раньше не делала подобного, но все же, сделав глубокий вдох, подошла и, слегка кашлянув, сказала:

— Милая девушка, не стоит плакать из-за мужчины с отстраненным высокомерным лицом и расчетливым сердцем. Скорее всего… он был неудачно женат и прочел много неправильных книг. Он совершенно бесполезен в домашнем хозяйстве и не хочет слышать подле себя детский смех.

Девушка изумленно подняла свои заплаканные глаза и тихо спросила:

— А вы откуда все это знаете? Я даже подруге не говорила…

— Я и сама не знаю, откуда знаю, но мне бы очень хотелось вам помочь. Вы позволите?

Не давая девушке опомниться, волшебница достала нитку с иголкой, надела на нос очки, порывшись немного в сумке, вынула из самого маленького кармашка ту самую космическую пуговицу и почти молниеносно, но при этом прочно и аккуратно, пришила ее к внутренней части воротника куртки девушки.

— Это зачем? — спросила, оторопев, девушка.

— На удачу, дорогая.

Волшебница продолжила свою прогулку, а девушке расхотелось плакать. Она решила вернуться домой к маме. Подходя к дому, девушка заметила, что мать моет окно, помогла ей закончить уборку, а потом они вместе приготовили простой, но вкусный ужин. После они улеглись в свои кровати, уснув счастливыми.

Может, конечно, пуговица была и ни при чем, но именно с этого самого момента жизнь девушки повернулась в нужную сторону.

* * *

Волшебница уже и не помнила про тот случай, но внезапно почувствовала непреодолимое желание пришить пуговицу соседу по лестничной клетке. Ему бы подошла маленькая кокетливая пуговка с четырьмя отверстиями, но волшебница постеснялась проявлять инициативу, все-таки мужчина не был близким другом, просто соседом.

Ветер носил по декабрьским улочкам обрывки бумаги и листья, кружа над прохожими, резко обрывая неровный танец у подножья горы Бенакантиль. В этом ворохе волшебница нашла именно такую пуговку, которая бы подошла соседу. Набравшись смелости, поздно вечером она выглянула во внутренний дворик. На разнокалиберных веревках в патио сушилось соседское белье, в том числе пиджак соседа. Волшебница украдкой пришила пуговку к обратной стороне лацкана и скрылась в своей квартире, тяжело дыша от волнения.

Буквально на следующий день, когда пиджак соседа высох и тот его надел, последовала целая череда необычных событий. Например, машина не завелась, и ему пришлось бежать на автобус. Раньше, за рулем, он любил представлять, что встретит свою женщину для счастья, и придумывал ей разные образы. А в толчее утреннего транспорта и в окружении новых и не всегда приятных запахов он раздражался.

Автобус качнуло на повороте, и мужчина еле удержал равновесие — в отличие от милой женщины невысокого роста в странном коричневом пиджаке с пуговицами в виде божьих коровок: она неловко навалилась прямо на него, в последний момент ухватившись за лацкан пиджака.

— Ой! — вскрикнула женщина.

— Я держу, держу! — успокоил мужчина.

— Я благодарю вас, но позвольте спросить…

— Спрашивайте, — почти умоляюще ответил он.

Он смотрел в ее зеленовато-карие глаза и думал, что если она сейчас спросит, где зарыта его коллекция старинных орденов, он ей расскажет.

— Откуда у вас это?

Она ткнула коротким ухоженным ноготком в пуговицу-красавицу, что пришила волшебница.

— Э-э… — только и смог выдавить из себя мужчина.

— Вы не подумайте, что я сумасшедшая, просто я буквально на днях потеряла точно такую и жутко расстроилась, потому что найти ей замену совершенно нереально. Понимаете? Я сама шью одежду и все подбираю с большим пристрастием.

— Серьезно? — мужчина, улыбаясь глазами, легким кивком указал на божьих коровок.

— А что? Что вам не нравится? Это, между прочим, уникальные пуговицы из керамики, выполненные на заказ в единственном экземпляре. И я все свои пуговки узнаю с первого взгляда.

— Я готов вернуть вам вашу пуговицу. Но с одним условием…

— Я согласна, — неожиданно для самой себя ответила женщина, густо покраснев.

Она вышла из автобуса, оставив неповторимый запах и номер телефона. А он долго смотрел ей вслед и понимал, что всю жизнь искал именно такую пуговку. Маленькую, гладкую, блестящую, украшающую мир собою.

* * *

Следующий случай, когда волшебница почувствовала непреодолимое желание пришить пуговицы соседским девчонкам, идущим на экзамен, принес ей известность в городе. Экзамены были сданы блестяще, и люди стали рассказывать друг другу о женщине, способной творить чудеса и исполнять желания, надо только, чтобы ей захотелось пришить тебе пуговицу.

Ей стали дарить пуговицы и даже присылать их по почте. Она не была уверена в том, что события, значимые для новых владельцев пуговиц, происходят из-за того, что она их пришила, но и не могла игнорировать эту странную связь. Когда же она знала, что человек нуждается в ее помощи, то испытывала радостное возбуждение и странное щекотание внутри.

Скоро ее милое увлечение стало бременем. К ней подходили незнакомые люди и начинали рассказывать свои истории, кто робко и запинаясь, а кто требовательно и решительно, настаивая на том, чтобы она исполнила желание. Чудо не рождается под принуждением, но это невозможно объяснить людям алчным и эгоистичным.

Волшебница пыталась затвориться в доме, но затворничество не шло ей на пользу, и она все реже чувствовала вдохновение.

Однажды, взяв в руки коробку с коллекцией пуговиц, она подошла к окну и швырнула их все разом в нарастающий ветер. Затем выбежала из дома и долго спешным шагом шла вдоль моря, подставляя лицо брызгами и утирая слезы рукавом. Она не знала, как быть дальше. Бремя славы душило ее, в то же время предоставляя ей возможность быть кем-то, в ком люди нуждаются.

— Кажется, это ваше… — услышала она приятный мужской голос.

Высокий мужчина наклонился над нею, протягивая большую деревянную пуговицу. Она отпрянула в испуге, спрятав за спиной руки и мотая головой. Мужчина продолжал протягивать ей свою находку, а ветер крепчал и захватывал город и все вокруг в свой поток. Неожиданно сильный порыв ветра поднял пуговицы, что она выбросила из окна, и понес их над городом. Люди поднимали головы, ловили крошечные знаки судьбы и, не в состоянии объяснить возникшее чувство, устремлялись к морю.

Волшебница сидела на выступе скалы и не могла вымолвить ни слова: люди возвращали ей ее предназначение, ее дар. Вздохнув, она начала распихивать своих вернувшихся друзей по карманам, понимая, что нельзя отказываться от того, что дано свыше.

Теперь по воскресеньям волшебница приходила в тихое место под старым фикусом недалеко от центральной площади и пришивала всем желающим пуговицы. И не она выбирала их, позволяя это сделать самим людям.

Город с благодарностью принял новое волшебство и живую достопримечательность.

Приезжайте к подножью Бенакантиль, вдохните морской бриз, и, может быть, вам повезет — вы получите свою пуговицу в подарок и обретете веру в чудеса и в самих себя.

Сказки для добрых

Бабушка называла ее Пичужкой.

Девочка рано осталась одна. Не то чтобы родители ее покинули, просто они решили, что она взрослая девочка. Конечно, мама причесывала ее по утрам и завязывала бантик на тугой косичке, но при этом все время смотрела куда-то сквозь Пичужку. И вечером, целуя в высокий лобик, всегда говорила одними губами:

— Спокойной ночи… — тихо закрывала за собою дверь, а девочка выглядывала из-под одеялка в надежде найти того, кому мама говорила это самое «спокойной ночи».

Став чуть старше, Пичужка научилась сама причесываться и плести не такую тугую, какая получалась у мамы, но все же красивую косу. Мама стала уходить на работу, пока Пичужка спит.

Теперь каждое утро Пичужка искала себя. Учитель истории сказал однажды, что задача каждого человека в жизни — найти себя. И наша девочка первым делом с утра искала себя. Зовет, кличет, под стол заглянет, за окно посмотрит: где же я, где?.. В шкафу платьями бабушкиными пошуршит, и тут старый круглый будильник с треснутым циферблатом тихонько напомнит, что в школу пора идти. Пичужка вздыхает и выходит из дому: вдруг она по дороге в школу себя найдет — это же неизвестно, где ты себя оставил.

Так проходили дни.

Пичужка хорошо училась и наводила порядок в доме к возвращению родителей с работы. Мама часто звонила и спрашивала, все ли в порядке, разговаривая словами вроде бы понятными, но будто сказанными другому человеку.

«Вот бы изобрели видеотелефоны, — думала Пичужка, — я бы посмотрела, кому на самом деле говорит все это мама. Может, он знает, где я себя оставила…»

Бабушка девочки очень любила готовить. Скорее всего, она искала себя в бесконечных котлетках, супчиках, пирожках и оладушках.

А Пичужка стала примерять на себя платье сказочницы. Как будто жила-была сказочница, только вначале она не знала, что сказочница, и ограничивала себя рамками правды. А потом оказалось, что даже если подробно расскажешь, как все было, какого цвета шарфик у Петровны и что курил Захар Алексеевич, то никто не поверит, и скажут: «Гадость какая несусветная!»

В чудесный вечер прекрасного времени года, когда цветет жасмин, и запах его вовсе не удушлив, а свеж и тонок, она решилась… и, рассказывая за чаем историю, добавила что-нибудь от себя. В «от себя» поверили все без исключения, и даже прозвучали аплодисменты.

Пичужка-сказочница приободрилась и как давай врать по полной, а люди верят! Ей стало стыдно: она бога боится, на небо теперь только искоса смотрит и повторяет: «Прости меня, прости меня… Я же красного словца ради. Очень грустно одной… Жаждет душа признания».

И главное, что интересно: как только она скажет чистую, истинную правду, ну все как было, так сразу ей по башке: на тебе, вот ведь какая врушка, врет и не краснеет! Смирилась она со временем и решила, что сказки на то и сказки, чтобы людям было во что верить. В чудо-то всегда проще верить, чем в провал.

А потом Пичужка отважилась и написала несколько сказок. Время, пока она созревала, убежало так далеко вперед, что уже и видеотелефоны изобрели, и радио никто не слушает, всё прямо так из космоса с помощью интернета хватают. Только там так много информации скопилось, до небес! И люди хватают, а усваивать не успевают. И называют это блужданием в тумане. Автора не помнят и повторить толком тоже не могут, а книга хорошая. Послевкусие такое, знаете ли. Интересное. Да-да, атмосфэ-э-эрное…

Написав несколько сказок, отправила их Пичужка издателю. Ей повезло, попался добрый и мудрый человек. Он сказал, что даже Толстому с Достоевским имеет что сказать, так что критиковать такую молоденькую мадмуазель ему не делает чести. Главное, что все равно люди читают.

А она осмелела и начала писать про все подряд. Про все на свете. И забыла, что надо искать себя. Потому что если не искать, то вроде как и не нужно вовсе. Когда человек делом занят интересным и сердцу приятным, то саму себя само собой находишь.

Повезло Пичужке. Первый издатель — он как первый мужчина. На всю жизнь. Не избил критикой и не перехвалил, чтобы глаза не замутило.

А вот потом накинулись грамотные люди. Они назвались филологами. И ничего-то толком объяснить не смогли — кроме того, что Бунин страшно теперь расстроен. А он вообще-то умер уже, Бунин-то.

Пичужка погрустнела. Потому что живого человека расстроить не страшно, его же потом обнять можно и целовать в заплаканные глаза. А мертвого обидеть — это уже очень серьезно.

А ночью Бунин взял да и приснился ей.

— Пиши, — говорит, — хоть как. Научишься потихоньку.

— А вы меня не видели? Я уже много лет саму себя ищу.

— А как же, видел.

— Где, скажите, где?!

— В каждом слове твоем, от которого тепло людям в душе… или если слово стремление задуматься рождает.

— Спасибо большое, я вам очень признательна.

И стала Пичужка жить спокойно и сочинять всякое себе на радость и людям на забаву. А главное, поняла, что те, кто жестко критикует, на самом деле свою боль так выражают. Они не делают хорошо, а только еще больше травмируют. Не обязаны все писать как гении… или ваять скульптуры как боги. Но каждый может выражать себя искусством. И обязательно всех надо хвалить.

Хотя… если «накласть», «текёт», «ихний», «здеся», «ложит», «садит», то можно вздохнуть глубоко с печалью.

Рисунок городской сказки

Москва, «Фрунзенская».

Покинув полупустой вагон метро, идешь по пустынной станции, трогая кончиками пальцев гладкие прохладные мраморные стены. При проектировании постановление о запрете излишеств не коснулось этого подземного дворца.

Поднявшись на поверхность, зажмуриваешься. Внешний мир набрасывается радостным псом с высунутым языком и счастливыми преданными глазами, который привлекает внимание, виляя хвостом.

Время, когда уже солнце покинуло свой зенит и с притихшей силой льет чистый свет. Тени удлиняются, и летний центр Москвы лишь слегка затихает в послеполуденное время. Не знаю, как сейчас, а во времена моих страстей это было заметно. Знакомые сердцу дома отдыхали, поблескивая окнами.

Если слушаешь музыку в наушниках, спрятавшись от остальных звуков, то окружающее становится декорацией к фильму. Двигаешься внутри фильма, рассматривая лица проходящих мимо людей, деревья и окна домов. Краем глаза можно увидеть бегущие титры. Время как будто замедляется. И кажется, что проходишь сквозь толщу прозрачной воды, поэтому успеваешь заметить незначительные мелочи. У высокого подростка развязан шнурок. Киваешь ему, улыбаясь, глазами указывая на волочащуюся яркую полоску. Он отмахивается и через несколько долговязых шагов спотыкается. «Вынужден признать вашу правоту», — говорит его сгорбленная спина. Он приседает у края тротуара и завязывает кислотный шнурок.

Несложно буквально за несколько шагов дойти до парка Трубецких, выбрав самую тенистую лавочку, тихо опуститься на нее, закрыв глаза. Тогда музыка завладевает тобой безраздельно. Мой любимый второй концерт для фортепиано Рахманинова.

Я бы хотела, чтобы вы читали рассказ, слушая эту совершенную музыку. Скорее всего, она расскажет каждому именно то, что он хотел бы услышать.

* * *

Таисия чувствовала стеснение. Всегда. Она стеснялась роста и лица. Своего имени. Она рисовала и пела втайне от всех. И всегда думала, что это ничто, не значит ничего, только кратковременное замирание после, дрожь в теле. Истома накрывала лишь на миг, но и этого было достаточно, чтобы застегнуть все пуговицы и убрать волосы в гладкий высокий хвост. Зачем смотреть людям в глаза, если можно рассматривать носки своих туфель. Тогда люди не боятся привирать и лукавить, чувствуя себя свободней. Говорят, говорят, говорят… Главное в этот момент — улыбаться. Придя домой, закрыться в большом платяном шкафу и беззвучно петь для самой себя, создавая музыкальных монстров из музыки людей и собственных незрячих слов.

Таисия всегда чувствовала чужие эмоции. Понимала гнев, боль, радость, возбуждение. Если она не успевала избежать рукопожатия или взгляда в самую сердцевину ее души, то долго еще носила на себе отпечаток чужого сгустка эмоций. Это вынуждало ее сторониться людей и переполненного транспорта, выходить на свежий воздух в те самые часы едва различимого затихания города.

Квартира, где она жила, находилась неподалеку, в старом доме постройки двадцатых годов прошлого столетия. Высокие потолки и широченные подоконники вместе с деревянными облупленными рамами дополняли образ ветхого жилья. Полы скрипели так, что в сумраке ночи весь подъезд слышал, кто из соседей объелся арбуза поздно вечером.

Квартира напоминала старый пиратский корабль. При ее внушительной площади она была совершенно не приспособлена к человеческой жизни. Дом причислили к памятникам архитектуры, но реставрировать не собирались. Квартира в центре столицы — вещь ценная, однако находилась в таком плачевном состоянии, что вся ценность улетучивалась от одного взгляда на глубокую чугунную эмалированную раковину на кухне. В ней, без ванны и душа, можно было мыться частями.

Бытовые неудобства не смущали Таисию. Она приноровилась наводить чистоту в глубоком тазу с высокими бортиками и радовалась скрипучему полу. В затихающем городе она начинала медленно ходить босиком по квартире, и пол превращался в огромный рояль с гигантскими клавишами. Таисия убыстряла темп, бегала по квартире, и скрипучие доски отвечали нежным дребезжанием, а музыка разливалась глубокими волнующими волнами вокруг.

— Счастье — жить внутри рояля… — пела она тихим шершавым голосом. Внутренний песок самобытно присыпал звучание ее песни:

Счастье жить внутри рояля,

Слышать музыку небес,

И играть, не прикасаясь,

И дышать, теряя вес…

На последнем аккорде она замирала, вскинув тонкие руки, вытягиваясь всем телом вверх. Затем падала на мягкий теплый коврик и сразу засыпала.

Маленькая мышка, живущая в старых перекрытиях, сбрасывала оцепенение, вызванное музыкой, и, утерев крошечной лапкой слезы с мордочки, спохватывалась, суетливо убегая доделывать свои бесчисленные мышиные дела. Но каждый раз она благодарила мышиного бога за эти мгновения счастья и музыкального наслаждения.

Таисия же спала, подрагивая ресницами во сне, и просыпалась наутро всегда в хорошем настроении. Она рисовала на выцветших обоях новый цветочек или облачко, и рисунки на мгновение оживали, чтобы после замереть плоскими отражениями ее фантазий.

Когда-нибудь она изрисует все-все стены от пола до потолка, и дом наполнится цветом и силой. Сейчас же старая скрипучая квартира обветшала и выцвела. Впрочем, Таисии нравилась желтоватая потертость стен, потрескавшаяся краска пола и слегка мутные стекла окон, исцарапанные еще в то время, когда всё мыли речным песочком. И, если бы не странный обычай жителей города добывать деньги, она бы в жизни не покинула свой рояль. Но деньги нужны даже полуволшебным существам, и Таисия ходила на работу. Радовало только то, что в скромной нотариальной конторе, где она работала, ей надо было лишь набирать текст на компьютере. Лицом офиса была настоящая секретарша с губами, волосами и ресницами. Но, к сожалению, печатать быстро и грамотно она не могла.

В один из весенних дней Таисия пришла в офис пораньше. Ей давно хотелось побыть одной в этом странном серо-белесом месте. Для оправдания своего поступка она прибралась на столе, аккуратно стерла пыль, стараясь не задеть паутину в углу стеллажа с пухлыми папками. Тихим шепотом успокоила паучка Леонида, который сонно тер глазки и волновался. Нет, конечно, она не потревожит его шелковый гамачок, ведь они давние друзья. Но никто об этом никогда не догадается.

Раздался сильный напористый стук, неожиданно резко дверь распахнулась. Таисия вскрикнула, но только внутри себя. Конечно, этот вскрик никто не услышал, разве что паучок Леонид приосанился, готовый вынуть свою острую сабельку и защитить подругу, пусть даже ценой потери паучьей жизни.

На пороге стоял высокий черноволосый молодой мужчина. Он казался одним из тех, кто носит костюм. Это очень умные и дисциплинированные костюмы. У них четкая, поставленная речь и острые когти. Души их никогда не сопровождают, потому что хранятся за семью банковскими кодами и без печати и подписи не существуют. А с собой костюмы их не приносят: души могут спутать все планы и расчеты.

Все знают, что души сотканы из легкомысленного света звезд. В мороз на улице в тонком шифоне танцуют, на оголенные провода мокрыми ступнями… да что там говорить, сами все знаете, глаз да глаз за ними. Так и норовят спеть во время серьезного судебного заседания или стихи посочинять на переговорах. Нет, определенно, если хотите сделать хороший бизнес, то душу заприте на замок за толстыми стенами и не кормите перед важным рывком, пусть спит усталая и голодная. Потом покажите ей тихонечко спектакль новомодный и в музее отпустите на два шага от себя полюбоваться красками. И обратно домой…

Итак, мужчина смотрел на Таисию и делал вид, что сверлит строгим взглядом. Таисия же почему-то расслабилась и стала рыхлой, воздушной, как взбитые белки. Сверлить белок совсем неинтересно — ни звука, ни опилок.

Мужчина поздоровался, сделав широкий шаг вглубь комнаты. Протянул широкую крепкую ладонь Таисии. По привычке спрятав руки за спину, Таисия ответила тихим шепотом:

— Здравствуйте… — и замерла.

Мужчина сделал еще один шаг, выхватил спрятанную руку собеседницы из-за спины, нежно пожал. Теплые волны, прокатившись по всему телу Таисии, сорвались вниз, заставляя глупо улыбаться. Она зажмурилась, чувствуя радость: внутри костюма была душа. Скромная, сильная, одинокая, она рвалась к новым чувствам и уговорила костюм взять ее в тот день с собою, а теперь… Теперь она затрепетала, завибрировала, наполнилась красным горячим глинтвейном, запахом апельсиновых корочек и горького шоколада. Она затрясла светлыми волосами, стряхивая вокруг сахарную пудру и маленькие ванильные пончики.

Воздух потеплел от запаха выпечки.

Таисия почувствовала желание быть ближе к мужчине. Она, не прерывая рукопожатия, протянула вторую руку и тихонечко дотронулась до его лица. Через мгновение звук волн, разбивающихся о борт небольшого судна, заглушил стук их сердец. Горячий тягучий поцелуй наполнил все внутри и снаружи счастьем…

— Таисия!

Рык нотариуса, вошедшего в собственный офис, в мгновение ока вернул серо-белесому пространству обычный вид.

Таисия не могла прервать такое родное прикосновение, и мужчина, сморгнув наваждение, усилием воли разорвал рукопожатие.

— Простите, — он кашлянул, — я немного не в себе…

— Душу надо дома держать! — рявкнул нотариус. — Она у всех есть, но так дела не делаются!

— Конечно, конечно, — сказал мужчина, — вероятнее всего, приду завтра, а сейчас отведу ее домой.

— Как пожелаете, — уже смиренным тоном ответил нотариус и добавил: — А ты — уволена.

Ровное глубокое дыхание Таисии стало почти осязаемым дуновением северного ветра.

— Леонид, мы уходим… — выдула она слова свежим порывом.

Паучок резво запихнул паутинку в крошечный дорожный чемодан, подаренный еще бабушкой на совершеннолетие, щелкнул золотыми замочками и ловко взобрался Таисии на плечо.

Гордо вскинув голову, Таисия плыла километровыми шагами к дому. Ее нес северный ветер, и она оказалась на месте почти мгновенно.

Душа мужчины начала скулить, ерзать, заглядывать в сердце. Сердце держалось из последних сил, но вскоре заполнилось гремучей смесью жгучего любовного перца и горючих слез. Мужчина, схватившись за грудь, побежал вверх по водосточной трубе к небу, опираясь на серые тяжелые тучи, рвал на себе рубашку. Потерял папку с документами. Блестящие ботинки свалились с ног и теперь бежали рядом с ним, стараясь не отставать. Северный ветер направлял этот странный молчаливый бег.

Единственное желание охватило костюм и его душу — вновь почувствовать в своей руке крошечную тонкую ладошку, слегка влажную от волнения и с еле заметной мозолькой на большом пальце. Осязать волшебный запах ландышевых волос и обнимать крепче и крепче, любить и оберегать, кормить воздушным и петь у вечернего окна тихие песни старых каминов…

Трезвый звонок мобильного телефона прогнал ветер, обрушив влечение. Ботинки с испуганным хлопком упали на землю, а мужчина в который очнулся. Солнце умерило пыл.

Мужчина, страдальчески и глубоко вздохнув, выдохнул трепет души. Она сникла, подобралась, понурившись, залезла вглубь костюма и застыла.

* * *

Таисия, почувствовав, что ветер утих, вошла в квартиру. Рояль откликнулся ровным приветственным аккордом и, вздохнув в терцию, пропустил самые больные ноты, чтобы не усугублять чувства, не терзать рваные края от утерянного.

— Как же так?.. — непонятно к кому обращаясь, спросила вслух Таисия и впервые без бега в музыкальный шабаш уснула рядом с теплым ковриком, не снимая ботинок, не выпив горячего чаю, не пожелав душе спокойной ночи.

В темноте произошедшего блестели два круглых умных глаза маленькой мышки. Она волновалась и спешила по своим бесконечным мышиным делам. Но возвращалась вновь и вновь к свернутому калачику девичьего тела, понимая, что произошло что-то очень тяжелое и важное. Потом она принесла мохеровые, радужного цвета нитки с люрексом, когда-то где-то украденные, и беззвучно кивнула Леониду.

Леонид собрал смелость и весь свой талант в восемь мохнатых кулачков и связал к полуночи бесконечный обволакивающий плед. Таисия, согревшись, заулыбалась во сне. Мышка, немного успокоившись, принесла пару жирных мух Леониду. Он наелся до отвала и сыграл ей на семиструнной паутине старинную испанскую балладу. Признался, что особенно любит серебристый проблеск люрекса в паутине серых дней. Мышь то и дело поправляла плед вокруг Таисии, переживая, что же теперь будет с привычкой добывать деньги. А затем юркнула в далекие пыльные подвалы с сырыми углами. Утром, когда первые лучи развеяли ночные страхи и согрели пустоту комнаты, мышка вернулась, неся в острых зубках бумажную денежку. Целую тысячу рублей.

Леонид спал, развалившись на краю пледа. Тонкая струйка платиновой слюнки текла из уголка рта. Мышка тихонечко положила купюру около лица Таисии и окончательно погрузилась в наступающее утро.

Но Таисия не просыпалась. Ей было хорошо в царстве снов. Тепло и спокойно. Она не спешила выныривать из океана фантазий и сбывшихся мечтаний. Рояль скучал и ждал ее шагов, но она все спала и спала.

Потом вернулась мышка и растолкала Леонида. Они молча смотрели на замершую любовь. Так трудно любить костюм, который прячет душу. Но что делать, рукопожатие любви отменить невозможно. Если оно состоялось, никто во всех измерениях и вселенных не вправе его отменить, не в силах заставить забыть.

— Придется еще постараться, — решили мышка и паучок.

Несколько раз серая хозяюшка подпрыгивала, и вот наконец цепкий коготок ухватил тончайшую нить лунного света. Леонид приступил к работе. Он соткал тончайшую шаль, которая могла накрыть всю планету своим теплом и светом, но при этом уместилась в самых маленьких лапках мира. Мышка свернула шаль и, не позволив себе полюбоваться ее красотой, побежала искать душу. Она нашла ее, полусидящую в дальнем углу темнейшего из шкафов, застывшую и разбитую. Укрыла шалью, согрела и повела за собой.

Костюм почувствовал неудобство, волнение и странную пустоту. Но, как обычно, он был сильно занят, распределяя деньги по многочисленным счетам.

Но не тут-то было: мужчина, воспользовавшись занятостью костюма, тайно взглянул на лунную дорожку ночного неба. Взгляд приковался к Луне оковами дамасской стали, нырнув в светлую глубину спутницы Земли. Там он почувствовал шаги серенькой мышки и тяжелую поступь измученной души в легкой лунной шали. Мужчина снял престиж и уверенность, высокомерие прижал тяжелым дубовым столом к стене и вышел в окно офиса. Первый шаг на лунную дорожку был осторожным, но затем он осмелел и побежал за душою, увлекаемый зовом любви.

Он нашел спящую Таисию и замер, не шевелясь. Смотрел на нее, наполняясь жизнью. Душа кружилась в воздушном танце, расплескивая брызги лунного света, которые падали на старый потертый пол. Рояль ожил. Он вторил танцу новой светлой мелодией.

Таисия зашевелилась, но не вырвалась из плена своих снов. Мужчина встал на колени, обняв ее, едва касаясь, поцеловал в ландышевый затылок. Таисия вздохнула и открыла глаза.

На другом краю реальности надрывно вскрикнул костюм, теряя всю свою строгость и стрелки на брюках.

— Чем вы будете жи-ы-ыть… вы утеряли привычку добывать деньги! — рыдал он.

Но влюбленные не слышали его, купаясь в свете луны и своей любви, и только мышка отодвинула тысячную купюру подальше от вихря объятий: денежка пригодится, когда они разомкнут губы и оторвут взгляды друг от друга. Она хитро подмигнула Леониду. Паучок шутливо отсалютовал:

— Все понял, свяжу кошелек! А мухи есть?

— И мухи есть, и котлетки есть — ешьте, мои любимые, насыщайтесь. Одной любовью сыт не будешь.

Город вторил мелодии рояля, мелодии старых перекрытий.

Он жил своей особенной жизнью, не нарушая счастья избранных.

Любить Дракона

Дракон спал. Зеленовато-бирюзовая чешуя тускло поблескивала в свете очага, там и тут проскальзывали серебристые чешуйки — указатели пройденного пути и всего пережитого. Он был мудрый и наивный Дракон одновременно. Научился жить среди людей, прячась за невзрачной внешностью обычного человека. Лишь густая окладистая борода говорила о внутренней силе.

Он пошевелился во сне и выдохнул залп старого перегара.

Накануне выпито было немало. Он еле дышал и вздрагивал во сне. Сон не приносил отдыха, он лишь помогал прожить еще один день, уснуть без сновидений и не чувствовать боль. Как только она утихала, Дракон становился расчетливым скучным человеком в сером галстуке и серых носках. Яростно пересчитывая золотишко, поучал домашних бережливости. И они терпеливо натирали каждую монетку мягонькой фланелькой, складывая в огромные, обитые кожей сундуки.

Но когда наступали дни полной луны, его влекла неведомая сила в подвалы замка, и он открывал старую подружку, бочку столетней давности, заколдованную самым сильным заклятьем. Именно благодаря заклинанию вино не превращалось в уксус, сохраняя терпкость.

Дракон наливал первый бокал и долго дышал над ним, прежде чем первые капли тягучего, разжигающего страсти напитка касались неба и языка.

— Уф-ф… ж-ж-ж… жеж… — только и мог произнести он.

Дальнейший сценарий никогда не менялся.

Он пил крепко, не закусывая, веселясь и покупая дурацкие подарки всем, кто попадался на его пути. Вызывал трубадуров, читал стихи и смотрел на звезды.

И все бы ничего, если бы не жуткий запах, что он начинал источать, и жуткий недосып у всего замка, включая самую распоследнюю прачку, поскольку ночью Дракон не давал спать никому, а днем у всех были свои обязанности. И никто из обитателей замка не осмеливался пренебречь ими, памятуя со страхом об огромном пятне в главной торжественной зале. Это еще дедушка Дракона, знаменитый Херберт, увидев грязь на своем любимом камзоле, спалил прачку дотла. И стену завещал не отчищать. В назидание потомкам.

Дракон просыпался, подслеповато щурясь на единственный луч пыльного света из слухового оконца под самым потолком. Слабо начинал шевелить лапами и ползком двигался в подвал, к подружке.

Выходил он уже твердо и пританцовывая. И весь двор молча вздыхал, пряча глаза. А хозяин замка уже хрустел крыльями, вытягивался во всю длину, пощелкивая суставами:

— Э-эх, хороша жизнь! А сейчас — завтракать!

Стол мгновенно накрывался темным гобеленом с причудливой золотой бахромой и уставлялся всевозможными блюдами. Мясо Дракон любил жарить сам, никому не доверял. Плевал жаром прямо в тарелку и подгорелое, с кровью, медленно разжевывал, запивая крепленым из большого причудливого кубка. Пил. Смотрел по сторонам. Иногда спрашивал что-то неожиданное:

— Эй, голубчик, как тебя там?..

— Филимон, ваше драконство!

— Филин… что? Впрочем, неважно. Пойди, миленький, в библиотеку и скажи счетоводу, чтобы посчитал, сколько мы за прошлый год сахара съели.

— Слушаюсь… — только и мог ответить Филимон.

Хорошо, что уже к обеду веки Драконовы смежались, и он забывал о всех своих поручениях, а счетовод на глаз прикидывал на всякий случай, сколько сахару съели, да и забывал о вопросе на веки вечные.

К ночи Дракоша пробуждался с пустотой в желудке и вечным колоколом в висках, хрипло кричал в пустоту:

— А сейчас… танцы!

— Срамные?

— Нет! Сегодня современные.

И врубал танго.

Сам плясал до обморока и всех обитателей замка заставлял, кто давно служил уже и привык к тому, что движение — жизнь. А кто новенький, тот падал замертво.

Конечно, сейчас должен появиться мудрый положительный персонаж. Например, бабушка Дракона, добрая, слегка раздобревшая Старая Дракониха с подрезанными крыльями. И должна она тихо сказать:

— Жениться тебе пора, внучек.

Но даже я, сказочница, понимаю, что ни одна девочка на свете не заслуживает такого.

* * *

В одну из танцевальных ночей внезапно смолкла музыка и раздался громкий стук в дверь. Дракон издал низкий утробный звук, не сулящий ничего доброго окружающим и посуде.

Двери отворились, и на пороге появилась она — сорванный высоко в горах цветок на тонком стебельке с золотистыми локонами. Причудливые оборки на платье запылились. На ногах были тяжелые армейские ботинки.

Онемевшими губами слуги прошептали:

— Боже, хоть бы она была настоящей ведьмой… Мы тогда за Дракона были бы спокойны.

Как выяснилось, белокурая бестия обладала навыками чтения примитивных мыслей.

— Спокойно, — сказала она, — я лучше, чем ведьма. Я Хорошая Девочка! — и, воодушевляясь произведенным впечатлением, добавила: — Из приличной семьи.

Все забегали, засуетились, огонь разожгли во всех печах и каминах. Послали за угольщиком и зачем-то пригласили повитуху. Впрочем, логика в этом есть: повитуха старая, живет за дальними болотами, и если все в сказке сложится, то как раз к рождению первенца она и приползет.

Дракон выдохнул залп самого старого и зловонного перегара и для смелости подышал над вазой с прахом прародителя всех драконов. Нос и язык его онемели, и он галантно кинул в Хорошую Девочку стул. Ловко его поймав, она мирно уселась, сложив ногу на ногу.

Пауза затянулась.

— Окна бы помыть, — произнесла гостья. — Ручей у вас далеко?

— Я спать, — прошипел Дракон и уполз в подвал.

А Хорошая Девочка, надев фартук, вымыла все окна замка. Мыла она их целую неделю и за это время успела раздать всем поручения и маленькие подарки. Конечно, все, от поваренка до счетовода, в нее влюбились.

Она говорила ярко и кратко и всегда то, что действительно думала. А не как теперь барышень обучают: говорить то, что заучишь, а думать хоть на суахили можешь, никто ж не узнает наверняка, прокляла ты или рецепт придумала.

Дракон уже и сам был не рад, что уполз в подвал. Он с удивлением заметил, что солнечный луч из-под потолка теперь не пыльный, а яркий, чисто вымытый. Луч слепил глаза, теребил загривок. Освободиться от этого угрюмого сна ему что-то мешало. Он понимал, что жизнь его изменилась навсегда, но принять такое резкое изменение не позволяла гордость и любовь к единовластию.

Дверь в подвал распахнулась, раздраженно стукнув о стену.

— Я хочу с тобой помолчать, — раздался серебристый напористый голосок.

Вздох с нарастающим рокотом был ответом.

Хорошая Девочка, развернувшись на каблучках, вышла из подвала, молча приказав следовать за нею, и Дракон вынужденно пополз, стекая по ступенькам и растворяясь в новом дне.

Она шла уверенно и легко, а он страдал от странного теплого чувства в области сердца и голода.

— Это мы сейчас исправим, — промолчала Хорошая Девочка и швырнула Дракону небольшую козлиную ножку. Он, опалив ее на лету, проглотил не жуя. Но что это?.. Божественный вкус и мягкость мяса повергли его в восторг:

— Мм!..

— Мятный маринад и немного киви. Киви размягчает любое мясо.

— Ум-м… мм… гр-р…

— Я так и думала, что тебе понравится.

Она игриво дернула плечиками, направляясь к выходу. Дракон поспешил за ней.

День ждал за дверью и торжественно представил потоки солнца в легком танце сотни-другой бабочек. Цвели луга с пасущимися парнокопытными всех мастей.

— Отличная погодка, не правда ли? — спросила она.

— Смотря для чего… — ответил он.

— Для прогулки молчания.

— А можно мне еще того мяса?

— Сколько угодно, — пообещала она.

Дракон поймал себя на мысли, что чувствует себя непривычно легко и тихо. Хотелось прыгнуть в ледяной водопад, взлететь к самым звездам, а потом слегка прикоснуться к лаве в новом вулкане, который пробуждался вместе с его сердцем.

Мелькнула шальная мысль — сжечь все к драконьей прабабушке. Он отмахнулся от нее — уж очень пламя внутри его тысячелетней души приятно грело, наполняя новыми мыслями.

Дракон подхватил Хорошую Девочку на руки и впервые спросил ее имя.

— Зови меня Радость, — ответила она, глядя ему в глаза тем самым серьезным взглядом, которым обычно мама Дракона смотрела на него после школы.

Продолжая пристально смотреть друг другу в глаза, они кружились в воздухе, растворяясь в новых ощущениях и блаженном отсутствии мыслей.

* * *

Замок торжествовал. Хозяин остепенился, засиял чешуей, восстановив физическую форму, не шаркая больше при ходьбе пузиком об пол.

Хорошая Девочка поднималась по утрам рано и успевала сделать замок счастливым к пробуждению Дракона. Несмотря на то что дурное расположение духа по утрам — признак королевской генетики, ему ничего другого не оставалось, как глупо улыбаться и сыпать триста круассанов в бочку с крепким латте.

Сложно сказать, что явилось спусковым механизмом для дальнейшего развития событий, но в то утро Радость выбежала из замка затемно и, заслушавшись соловьев в дальнем лесу, не вернулась к завтраку. Дракон глупо поулыбался с полчаса и полетел ее искать. Не найдя, вернулся обратно, бесцельно побродил по замку и случайно заглянул в темнеющий проход в нижний подвал. Сверкнула синеватая искра на секунду, и он на автомате спустился в знакомый погреб — навестить подружку.

Вскрикнули испуганно ржавые петли:

— Ой, что же будет!

Дракон обернулся через плечо, прижался широкой грудью к полу, ощерившись, прошипел:

— Тихо, я на тридцать секунд… я тридцать капель. Тридцать пять…

Радость сразу поняла, что что-то изменилось. Строй серых облаков шел маршем, удлиняя тени предметов на земле и скрывая свет солнца. Вороны закружились над башнями, трубадуры пустились в долгий путь по направлению к замку.

Она бежала, задыхаясь, не оглядываясь, но когда вошла в замок, уже было поздно. Расталкивая многочисленных гостей, бросилась к подвалу.

Дракон полусидел, привалившись спиною к каменной стене замка, обнимая подружку: раскрасневшаяся морда с мутным взглядом.

— Милая… ик… Я искал тебя…

Она не могла поверить своим глазам. Смотрела на него молча, без укоризны, без осуждения. Так смотрят на набедокуривших детей, на дурачков деревенских.

Глаза Дракона слипались, он с трудом поднимал сонные веки.

— Как же мне повезло с тобой, Радость… Ты-то за что так попала? Как же ты так ошиблась? — спросил он и уронил голову на грудь.

Глубоко вздохнув, она накинула на него мешковину, что валялась в углу, и вышла из подвала.

Жители замка уже стояли у выхода.

— Я вернусь, — пообещала она. — Постарайтесь избавиться от гостей.

— А когда вернешься? — спросил самый маленький поваренок.

— Когда прольется последняя капля надежды.

— А где мы ее возьмем?

— Она есть всегда, но появляется в самый последний момент.

* * *

Дни тянулись невыносимо долго. Зарядил нескончаемый мелкий серый дождь, стены замка напитались водой и потемнели.

Дракон просыпался от слабого толчка внутри сердца и медленно осознавал, что что-то потерял. Искал одним лишь взглядом потерянное — и снова прикладывался к своей бесконечной подружке.

Жители замка забросили свои дела и бесцельно бродили по многочисленным комнатам, кидая растерянные взгляды в окна. Но никто не приходил.

Настал день, когда Дракон не открыл глаза, не оживил себя тридцатью волшебными каплями. Он медленно, сантиметр за сантиметром, превращался в серый тусклый камень.

Замок застыл, и только счетовод остался сидеть в библиотеке, перечитывая многочисленные книги и разбирая приходящие по привычке письма: приглашения на фуршеты и балы, презентации и театральные постановки.

Когда и счетовод решил покинуть замок, он аккуратно сложил свои счеты и книги и в последний раз спустился в подвал. С жалостью посмотрел на окаменевшего, как статуя, Дракона. Из глаз счетовода вытекла незаметная скупая слезинка и медленно сползла вниз. Казалось, она падает целую вечность, но в итоге упала на каменную макушку замершего исполина.

Веки Дракона дрогнули, и он вздохнул. Трещины покрыли каменную оболочку. Дракон, резко расправив крылья, протяжно рявкнул утробным глубоким рыком, вскочил на ноги:

— Танцы!.. Музыка!.. Который год?!

От неожиданности счетовод, попятившись, оступился и упал на пол.

— Так нет никого, вы окаменеть изволили…

— Не впервой же…

— На моем веку — впервой, ваше драконство.

— Есть хочу.

Дракон опрометью бросился на кухню.

— А-а, — яростно вращая глазами, прошипел он, — нет ничего! Не страшно, зови всех обратно, жалованье за время моего сна заплатить. Я свежатинки охотой добуду! — и вылетел, выбив раму с витражным стеклом, в окно.

Так бывало уже много раз: после смерти окаменения он возрождался сильным и молодым, готовым к новым свершениям и буйным вечеринкам.

Голод разрывал его внутренности на части. Вдали он увидел убегающую молодую лань. Решил не опалять пламенем, побыть животным и резко спикировал к своей жертве. За секунду до того, чтобы схватить крепкими когтями нежное тело, стряхнул морок, сфокусировал взгляд: раскрыв объятия, перед ним стояла Радость.

Хорошая Девочка не показывала, насколько ей страшно. Она почувствовала, что последняя капля надежды пролита. И вернулась.

— Неси меня домой! — скомандовала она.

Уже через мгновение очаг горел в главной зале; вернулись все, от самого маленького поваренка.

Дракон наелся до отвала и, довольно вздохнув, сказал:

— Долго эта чертова повитуха плетется, слетаю за ней завтра…

Радость лишь манерно закатила глаза.

Вскоре замок наполнился детским смехом и хлопаньем крошечных чешуйчатых крылышек.

А счетовод, незаметно подсев к Хорошей Девочке, спросил самым тихим шепотом, на который был способен:

— Он же снова может все это повторить? Как ты решилась вернуться?

Она медленно повернула свое лицо к нему и так же тихо, но очень твердо ответила:

— Если любишь Дракона, будь готова, что рано или поздно он тебя съест.

Три страха

Плыть к горизонту, к скрытому легкой дымкой острову Табарка, к буйкам, к мистическим далям… Плыть столько, сколько позволят мышцы и легкие. Пока не утомили волны или не понесли сами обратно к берегу, к песку, к детям.

От моря никогда не ждешь подвоха, но оно преподнесло подарок: небольшая черная медуза обвила левую руку. Боль обожгла мгновенно. Схватив тварь, отцепила, отбросив как можно дальше, но новой волной ее снова кинуло на меня.

— Я же даже не еда тебе! — крикнув ей, снова оторвала ее щупальца.

Левая рука повисла как плеть. При этом электрические разряды и жжение нарастали. Боль густым гелем растекалась и дошла от кончиков пальцев до плеча.

Конец ознакомительного фрагмента.