Ночь в моей голове

Анастасия Ронис, 2022

На заре далеких времен господин Время и госпожа Вселенная задумали создать собственные королевства – несравненной красоты и необъятных просторов. Ими должны были править их мудрые и прекрасные наследники. Немало чудесных миров засверкало своим волшебным великолепием, и безудержное счастье их обитателей, казалось, вовсе не имело конца, пока в сердце одного из наследников не поселились злоба, жадность и гордыня. Теперь все перевернулось с ног на голову, а жизнь обычных людей померкла в черных красках. Двенадцатилетний Чарли узнает от дедушки невероятную тайну его жизни, историю, лишенную цвета солнца. Он слышит сказание о странном госте по имени мистер Че, который явно знает больше, чем показывает. Мальчик отправится в путешествие длиною в целую жизнь. Его ждут полеты на пространственных котах, захватывающие погони за беглыми озерами, ожесточенные схватки с огненными великанами, невероятные приключения на морских волнах, сверкающие алмазы, глубины радужных песков и затерянных миров. Вместе они приоткроют завесы тайн, проникнут в самую суть добра, что точно сильнее зла, даже в особенно мрачные часы отчаяния.

Глава 2

Встреча

Когда мы встретились впервые, я был чуть младше тебя, мне на днях исполнилось девять. Но чувствовал я себя совсем взрослым и самостоятельным. В тот момент я подрабатывал разносчиком газет. Я использовал каждую возможность, чтобы хоть немного помочь своей матушке, с которой мы жили вдвоём в самом сердце трущоб Белфаста. Это был жутко бедный район, особенно по нынешним меркам города. Но мы не обращали на это внимания. Рядом друг с другом мы чувствовали себя счастливыми. Тепло и любовь наполняли меня, пока она была со мной, до самого последнего ее дня. Я стремился дать ей больше, хотел взять на себя все её труды и страдания. Но что я мог, я был лишь ребёнком, который только и умел, что разносить газеты.

Матушка обладала нежными чертами лица, тонкими губами, большими синими глазами и светлой кожей. Даже слишком светлой для холодной Англии. И ещё у неё были длинные чёрные волосы, аккуратно причёсанные и убранные под платок. Только несколько прядей постоянно, слегка игриво спадали ей на лицо, как бы она ни пыталась их убирать. Матушка изо всех сил старалась выглядеть достойно и аккуратно, даже в сложнейшие дни своей прогрессирующей болезни. Помню её добрую улыбку, с которой она смотрела на меня, тепло ее губ, когда она целовала меня перед сном. Каждый день! И утром, когда будила… Это мои одни из самых счастливых воспоминаний. Мне до сих пор не хватает её, её голоса, объятий, нежных поцелуев. Я не успел всем этим насладиться, да и осознать всей важности её присутствия в собственной жизни тоже не успел. Она ушла от меня слишком рано.

Когда нам пришлось переехать в этот район, мы начали часто голодать. Особенно трудно давались холодные дни. Тогда наша крошечная, потрёпанная временем лачуга на окраине города продувалась со всех сторон. Конечно, всё это не могло не сказаться на её здоровье. Тем более что вокруг в городе уже вовсю бушевала эпидемия туберкулеза. Люди исчезали мгновенно, будто их вовсе не существовало. Так произошло и с матушкой. Когда диагноз подтвердился, я сильно испугался. Но я далеко не сразу осознал, что наше расставание случится уже совсем скоро. А болезнь и не думала ждать моего понимания. С каждым днём её лицо становилось более блеклым, руки слабели, а ясный взгляд тускнел, предвещая неизбежное. Я видел, что происходило вокруг, наблюдал, как туберкулез уносил жизни родителей многих моих сверстников. Да и товарищей болезнь не щадила. Иногда мне казалось, что только я совершенно здоров, словно все недуги избегали меня.

Что у матушки осталось мало времени, я понял в один день. Но и тогда отказался в это поверить. Я не мог себе представить, что всё происходит наяву. Я продолжал ждать и надеяться, что случится какое-нибудь волшебство, мой кошмар закончится, и матушка снова станет здоровой. Пойми меня правильно, я был ребёнком, просто ребёнком, бескорыстно верящим в чудо и страстно ищущим его.

Моё утро началось как обычно. Я обмыл лицо матушки, помог ей напиться воды и побежал за пачкой свежих номеров. Поздний ноябрьский ветер пронизывал мою тонкую жилетку, но я не страшился его холода. Мне во что бы то ни стало было нужно раздать газету и заработать свои монеты. Я уже предвкушал, как зайду за мягкой буханкой хлеба и банкой молока совсем скоро, когда внезапно передо мной появился странный незнакомец.

Его звали мистер Че, Четыре Солнца и Девять Лун, высокий, худой, с чёрным в полоску цилиндром на голове, в полосатом серо-белом фраке, сером шелковом шарфе и чёрной тростью в руке. Он вел себя интеллигентно и жутко мило и так нежно заговорил тогда со мной, что я невольно впустил его в свой чёрно-белый мир.

— Мой дорогой друг, не будешь ли ты так любезен и продашь мне один номер?

— Да, сэр! — воодушевился я и с большим энтузиазмом протянул ему утренний номер Таймс. — Один шиллинг, сэр!

— Лови, мой юный друг! — с открытой улыбкой чеширского кота он подбросил мне заветную монету.

— Спасибо, сэр! — я подпрыгнул и схватил блестящую круглую деньгу. — Ваша газета! — протянул я номер неизвестному тогда мне джентльмену. Но его уже не было рядом. Я оглянулся, посмотрел по сторонам, добежал до ближайшего перекрестка — странного незнакомца нигде не было. — А как же газета, — раздосадовался я, вдруг вспомнив про монету.

Я раскрыл ладонь и увидел нечто необычное — это была большая круглая деньга неизвестного мне номинала с любопытным рисунком. На одной стороне было изображено солнце с вырезанными лучами, а на другой — луна, подчёркнутая полукруглым месяцем. Белый блеск монеты на дневном свету мне понравился, и я решил её сохранить, положив её во внутренний карман жилетки. Домой я вернулся после обеда, довольный собой. В руках я держал молоко и хлеб. Этого нам было достаточно на пару дней вперёд.

Шумно хлопнув парадной дверью, отчего петли нервно затрещали, я принялся рассказывать о прожитом дне. Мне не терпелось поделиться со своей матушкой историей о странной встрече, об интересном джентльмене, о том, что он так и не забрал купленную газету, о монете, которая совсем не похожа ни на какую другую деньгу.

— Быть может, это очень редкая монета и она стоит больших, ну просто огромных денег? — размышлял я вслух, разогревая тазик с водой. — Тогда ее можно будет продать, вызвать самого лучшего доктора, который есть в городе или даже на всем свете! И он-то совсем точно вылечит тебя, моя дорогая матушка! Вот увидишь! Стоит только её продать!

Слушая мою болтовню, она улыбалась. Но приступы снова и снова охватывали её. Она пыталась сдерживать кашель, но он оказывался сильнее, и она вновь захлёбывалась своей кровью. Я дико боялся в такие моменты, каждый раз страшась того, что именно этот приступ станет последним.

— Лилиан, дорогой, подойди, пожалуйста, — прошептала она в перерыве между кашлем. — Запомни, ты — самый замечательный сыночек на свете! Я тебя очень, очень люблю и всегда буду с тобой рядом, чтобы ни случилось, — она поперхнулась. Откашлявшись, продолжила: — У тебя всегда были светлые и добрые мысли. Я безмерно ценю твоё стремление помочь мне. Но некоторые вещи уже не изменить, — её голос дрогнул, а глаза наполнились слезами. — У тебя замечательная идея, но, боюсь, что её сможем оценить только мы. Это необычная монета, сохрани её. Но, к сожалению, она не изменит то, что должно произойти, — матушка снова закашляла и попросила жестом воды. — Мой милый, чтобы ни случилось, будь сильным и смелым! Я верю в тебя, ты справишься!

Я мгновенно подпрыгнул за стаканом с водой. Вернулся, казалось, в одну секунду, но она уже потеряла сознание.

— Матушка! — закричал я, схватив её за плечи и начав трясти. Но она не приходила в себя. Я чувствовал тяжесть её ещё тёплого мягкого тела, такого родного и бесконечно далёкого. Она, словно облако, вытекала у меня сквозь пальцы, всё дальше и дальше улетая далеко в неизвестность.

Я выбежал на воздух и помчался к доктору. Уже стоял поздний вечер, поэтому лекарь открыл не сразу. После долгих ударов в дверь я, наконец, услышал шаркающие шаги, и засов отворился. Передо мной стоял доктор Ричардсон, низенький худощавый мужчина с тонкой бородкой и толстой оправой на очках. Он уже успел надеть длинную застиранную ночную рубашку и колпак, готовясь отправиться спать. Доктор с трудом открыл дверь, хмуро глядя на меня с маленькой свечкой в руках. Выслушав мои слова, он напрягся, сказал подождать и закрыл передо мной дверь.

Спустя минут десять доктор Ричардсон вышел в старом заношенном костюме с небольшим квадратным саквояжем.

Мы шли быстро, но мне всё равно казалось, что прошла целая вечность, пока мы снова не вернулись домой, к моей дорогой матушке. Осмотрев её, доктор пощупал пульс, склонил голову и твёрдым голосом проговорил:

— Сожалею, Лилиан, — он взглянул на меня, видимо, пытаясь найти в моих глазах понимание.

Но я упорно отказывался верить ему. Мне думалось, он обманывает меня, жестоко шутит.

— Ты сейчас должен понять, Лилиан, что твоя матушка долго и серьёзно болела, что ей уже нельзя было помочь…

— Нет! Вы все врёте! — крикнул я в ответ, выбежав на холодную улицу. Снаружи давно потемнело, в соседних домах еле-еле пробивался свет, а переулок освещала полная луна. Она казалась такой далёкой и одинокой. Я посмотрел на неё и вспомнил про монету. Мне захотелось выкинуть её, избавиться от неё, такой бессмысленной и ненужной. Всё равно от неё не было никакого толка. Но тут в темноте неба я будто услышал чей-то шёпот, умоляющий подождать и сохранить монету. Я почувствовал, как по всему телу пробежались мурашки. Съёжившись от холода, я нерешительно и с опаской снова посмотрел на монету, затем положил её обратно во внутренний карман. В этот момент доктор тронул меня за плечо. Я вздрогнул.

— Лилиан, мне, правда, очень жаль. Всё, что было в наших силах, мы сделали. Наверное, ты думаешь, что этого было недостаточно. И, возможно, ты прав. Но большего мы не могли. Пойми, некоторые вещи не изменить.

Он повторил матушкины слова, что только раздражало. Я стоял, слушая его, не шелохнувшись. Доктор Ричардсон с самого начала болезни помогал нам, подбадривал, всеми возможными ему способами пытался уменьшить ее страдания. Мы были благодарны ему. Но в тот момент я ненавидел его, ненавидел всё вокруг, совершенно всех, считая весь мир виновным в смерти моей матери. Я поднял свои глаза и взглянул ему в лицо. Оно выдавало нескрываемую грусть и скорбь. Я разглядел искреннее сострадание доктора и, не сумев сдержаться, разрыдался. Мистер Ричардсон обнял меня и тихонько погладил по спине.

После доктор помог мне пригласить священника, толстого старикашку с хитрым бегающим взглядом. Он забрал её, дав мне пару минут проститься, и в следующий раз мы смогли встретиться только во сне. Тогда я уже не плакал, честно. Но грусть, окутавшая меня, казалось, с ног до головы, сделала окружающий меня мир еще более серым, чем я его видел прежде. Потом был приют, затем другой, третий, и спустя пару лет скитаний по сиротским домам я очутился во Франции, в католическом приюте для мальчиков, для таких, как я, совершенно одиноких. Тогда мы были почти подростками, уже не дети, но и ещё и не взрослые.

Мой новый приют представлял собой серое каменное здание в несколько этажей, основательно заросшее мхом. На первом и втором ярусах находились классы, где нам преподавали грамматику и учили считать, там же размещалась столовая со столь скудной серой пищей полностью одинаковой консистенции — нечто несъедобного на завтрак, обед и ужин. На третьем и четвёртом этажах были спальни, большие залы с двухъярусными кроватями в два ряда. Моя кровать находилась в самом углу, возле большого окна со сломанным рычажком, из-за чего оно никогда не открывалось. Здесь было неплохо, правда. Особенно в сравнении с другими приютами, где я жил. Наши нянечки довольно терпимо относились к нам, почти не наказывали нас, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь, по их мнению, не переходил все границы и не становился категорически неуправляемым. Такие вещи случались редко, но всегда заканчивались одинаково — все мы, почти 100 мальчишек, именно столько нас тогда содержалось, вставали в пижамах на колени и повторяли одну и ту же молитву о грехах и раскаянии.

Еще у нас был свой небольшой огород, где мы со старанием и заботой выращивали овощи — что-то продавали на городских ярмарках, что-то шло нам на еду. О мистере Четыре Солнца и Девять Лун я совсем позабыл, но его чудом сохранившаяся монета все также согревала мой внутренний карман потрёпанной жилетки, покрытой слоем серых заплаток.

Наша вторая встреча случилась под Рождество 1931 года. Тогда нас всех уже разогнали по постелям, потушили свечи, заперли высокие дубовые ставни и двери. Через несколько минут все, холодные и измотанные, прочитав молитву перед сном, крепко спали. Один я продолжал лежать и смотреть в вечно запертое окно, покрывшееся морозным узором. Ночь стояла ясная — на чистом чёрном небе я мог разглядеть, кажется, все звёзды, осыпавшие небосвод. Я любил ночь, я понимал её и разделял с ней каждое мгновение окружавшей нас темноты. Ночь являлась частью меня, продолжением моей жизни, всей палитрой нарисованного мира в моей голове.

Иногда, думая о ребятах, которые так же, как и я, волей случая или судьбы остались одни, я начинал завидовать им, ведь несмотря на серость дней, они могут видеть краски ночью, в своих снах. Видеть цвет солнца, летней травы, разноцветных полей, различать каждый кусочек радуги, озаряющей небо после тёплого дождя. Я им завидовал и злился. Да, в эти минуты я злился на свою маму, папу, которого никогда не знал. Злился, что я такой, что они ушли, не оставив мне даже маленького оттенка какого-нибудь яркого цвета. Навсегда бросили меня наедине с этим холодным чёрно-белым миром. Но с приходом луны и звёзд я успокаивался, мысленно просил прощения у матушки и наслаждался безмолвным соучастием в творении чёрной красоты.

— Добрый вечер, мой дорогой друг!

Я вздрогнул. Из ниоткуда, словно из закоулков самой тьмы на сером подоконнике возник он, мой давний случайный знакомый. Переглянувшись, я понял, что не сплю только я один. Все остальные, будто совершенно ничего не произошло, продолжали грезить, улыбаясь своим цветным снам. Я пощупал себя — может, и я уже сплю, протёр глаза, даже ущипнул себя за руку, от чего чуть не вскрикнул от боли. Нет, сна не было ни в одном глазу. Тогда как он тут оказался?

— Добрый вечер, мой дорогой друг! — повторил нежданный гость. — Не переживай, ты не спишь, ты так же бодр, как матушка королева нашей далекой заснеженной Англии в дни своей беспощадной бессонницы, — словно прочитав мои переживания, он постарался меня успокоить. — Позволь представиться, его предвосхитительство солнечных полей, граф ночных берегов, проводник в миры и сновидения, господин Четыре Солнца и Девять Лун! — мужчина в том же самом полосатом костюме спрыгнул и выпрямился в полный рост.

Он поклонился в высоко воспитанной манере, раскинув в разные стороны свои длинные руки. Одна из них крепко сжимала чёрный полосатый цилиндр.

— Странное имя, мистер Пять Лун и восемь солнц… — я явно нервничал. Еще бы! Кроме меня этого довольно шумного незнакомца больше никто не слышал. Точно, я всё же сплю. Странный сон…

— Четыре Солнца и Девять Лун, — спокойно и даже слишком приветливо поправил он меня. — Моё имя олицетворяет миры, сплетённые между собою тонкой тропинкой, собранной по кусочкам из веры каждого ребёнка на свете, ищущего чуда. Я хранитель тайн и сновидений, проводник, которому доступны все двери всех миров. Но для друзей я просто мистер Че. Как тебя зовут, мой юный друг?

— Ли… Лилиан, сэр! Лилиан Дрим! — собрался я. — А как ты сюда попал?

— Через окно, — спокойно ответил мой собеседник.

— Но оно же закрыто, — не унимался я.

— Это не имеет значения, — улыбнулся мистер Четыре Солнца и Девять Лун. — Многое не имеет значения. То, что по-настоящему важно, ты бережёшь в сердце, в самом потайном месте, — он подошёл ко мне и протянул свою тонкую кисть в белой перчатке. — Только ты знаешь, что на самом деле важно. Но понять это сможешь, когда избавишься от мишуры, которую навязывает тебе окружающий мир, — он внимательно посмотрел на часы, аккуратно обрамлявшие его левую кисть.

Мой ночной гость слегка нахмурил брови, отчего его лицо на несколько секунд стало тяжёлым, даже обречённым. Но это выражение быстро изменилось — и он опять озарился улыбкой.

— Пойдём, нам уже пора!

— Куда пойдём? Мы об этом не договаривались… я вас не знаю… как мы куда-то пойдём? — его просьба окончательно сбила меня с толку. Совершенно незнакомый мне джентльмен, появившийся неизвестно откуда, назвавшийся проводником через миры, предлагает мне сейчас куда-то отправиться. В замешательстве я попятился назад.

— Мой дорогой друг Лилиан, все свои вопросы ты сможешь задать в пути. А нам и правда пора! Доверься мне, — его и так огромная улыбка стала еще шире.

Он склонился ко мне чуть ниже.

Я не знал, как поступить, на вопросы он не отвечал, но настойчиво просил присоединиться к нему. Мой взгляд метался от его рук по полосатому фраку, я видел его белые сверкающие зубы и глаза.

Именно его глаза приковали меня к себе словно магнит. Они были бездонным морем, где несколько вселенных в упорядоченном хаосе мерцали в блеске далёких звёзд. Глаза притягивали своей глубиной и завораживали. Я не видел в них ни страха, ни ужаса, ни подлости, лишь спокойствие и вера в будущее отражались в космосе его невероятного взгляда. Я машинально подал ему свою руку.

Больница. День 2

Мистер Дрим раскашлялся и попросил воды. Чарльз сразу подскочил к рядом стоящему столику, налил из прозрачного кувшина воду в высокий стакан и поднёс его дедушке.

— Деда, и что дальше? — эту историю мальчик слышал впервые, и она ему даже понравилась. Поэтому он с большим нетерпением ждал продолжения.

Но мистер Дрим молчал. Вернув стакан обратно внуку, он снова посмотрел на окно и, кажется, задремал.

— Деда, ну деда, — мальчик потеребил старика за плечо.

— Хм, хм, — очнулся Лилиан Дрим. — То рассказывай ему, то не рассказывай, — старик хитро улыбнулся и как бы невзначай глянул на подоконник. — Ты же не веришь в сказки?

— Ну, деда, ну и что, — Чарли запнулся. — Кто тебе сказал, что не верю, конечно, верю!

В этот момент в комнату зашла медсестра, молодая коротко стриженная светловолосая девушка с приветливым, но болезненно бледным лицом и маленькой ямкой на левой щеке. С лёгкой улыбкой на губах она вкатила поднос и направилась к Лилиану.

— Добрый день, мистер Дрим! Вы сегодня прекрасно выглядите!

— Здравствуй, Эммочка, не лучше, чем вчера, — он улыбнулся. Ему нравилась забота юной медсестры, и Лилиан всячески старался её в этом поддерживать. — Ты знаешь моего внука, Чарльза? Ему уже 12. Чарльз, познакомься, это Эмма, она ухаживает за мной.

— Здравствуйте! — Чарли немного засмущался и не сразу подал руку своей новой знакомой.

— Приятно познакомиться! — девушка искренне улыбнулась ему и перевела взгляд на Лилиана. — Мистер Дрим, пора обедать. Посмотрите, сегодня у нас мягкая гречневая каша, рагу из овощей и земляничный чай.

— Ммм, как же я его люблю, — Лилиан вдохнул аромат земляники, — он напоминает мне о далёком давным-давно покинутом мной доме.

Чарли задумался, о каком доме говорит сейчас дедушка. В его семье такой чай никогда не готовили.

Мистер Дрим приподнялся на постели, устроился более удобно, немного поворчал и приступил к еде. Обычно медсёстры госпиталя Святой Женевьевы для ветеранов сами кормили своих пожилых пациентов в таком возрасте, как Лилиан. Но мистер Дрим не желал признавать себя старым и изнеможенным. До конца оставаясь борцом, дрожащими руками он самостоятельно продолжал есть приготовленную для него еду, втайне страшась того дня, когда он не сможет этого делать совсем. Но пока у него сохранялись кое-какие силы, он сам предпочитал есть.

В это время Эмма, болтая с мистером Дримом о пустяках, поправляла ему постель, отодвигала шторы, открывала окно, проверяла, есть ли у него вода, рядом ли все лекарства. Чарльзу она показалась милой и заботливой, лучше, чем первая сиделка Лилиана — ворчливая старушка Мейз. Ему нравилось думать, что дедушка находится в месте, где о нём заботятся и ему спокойно и комфортно.

Наблюдая за происходящим, Чарльз решил, что ему пока нечего больше здесь делать. Он подумал, что ему пора идти.

— Деда, я пошёл, пока! Завтра я обязательно приду, — мальчик понял, что сегодня Лилиан точно не будет продолжать начатую им историю.

Он поцеловал Лилиана Дрима в макушку, забрал рюкзак и пошёл домой.

— Пока, деда, до завтра! До свидания, мисс Эмма!

Девушка помахала ему в ответ.

— У вас славный внук, — произнесла она.

— Да. Вы даже не представляете насколько. Он очень умён и любознателен, — мистер Дрим доел отведённую ему порцию еды и отодвинул поднос. — Милая Эмма, как же вы похожи на одну мою дорогую знакомую! — он нежно взял её руки в свои и посмотрел ей в глаза.

— Ваша супруга тоже работала в больнице? — улыбнулась девушка, позволив Лилиану задержать свою ладонь.

Ей нравился этот любопытный старичок, который даже в глубоком возрасте сохранял шарм и галантность молодого джентльмена.

— Что? Да, конечно, моя супруга была прекрасной женщиной, — он убрал свою руку и вернулся в лежащее положение. Эмма помогла ему спуститься, — жена, действительно, так же, как и ты, работала в больнице, в военном госпитале. Именно там мы с ней и познакомились. Шел 1944 год, никто не знал еще, что война завершится через год. На одном из заданий мой самолёт подбили, я оказался ранен, осколок попал мне в левую ногу, а правое плечо подстрелили. Очнулся я в госпитале от нескончаемой боли и кошмаров. Первое, что я увидел тогда, — это её лицо, излучающее нежность и доброту. Слегка пухлые губы, крошечные круглые щечки с ямочками по обе стороны, большие голубые глаза, золотые волосы, аккуратно убранные под медицинский берет. Мэри Сперроу ангелом спустилась в мою жизнь и с лёгкостью забрала её себе. После завершения войны я вернулся к ней, и мы больше не расставались, целых 70 лет, — мистер Дрим грустно улыбнулся.

— Вот это да, какая у вас была большая любовь, — искренне сказала Эмма, — я тоже когда-нибудь хотела бы пережить нечто подобное, такое же настоящее.

— Вы еще так юны, моя дорогая, уверен, у вас всё впереди, — он снова положил ей на ладонь свою морщинистую руку. Эмма робко улыбнулась.

Лилиан Дрим любил, искренне сильно любил жену. Но юная медсестра напоминала ему совершенно другую, бесконечно важную для него девушку. Бледную, почти прозрачную, невысокого роста с белыми серебристыми волосами, спадающими ниже плеч, с холодной тонкой улыбкой и с космическими яркими глазами. Девушку, навсегда оставшуюся молодой в далёком королевстве Девятой луны. Образ его лунной королевы всё чаще являлся ему во сне. Он думал, что давно забыл её, но сейчас, лежа в кровати без возможности когда-либо подняться, Лилиан думал именно о ней. Эмма напоминала ее образом мыслей, немного характером, иногда улыбкой и взглядом, и всегда своим бесконечным желанием жить и верить.

После того как юная медсестра ушла, мистер Дрим ещё долго грезил о прожитых днях, предаваясь хлынувшим воспоминаниям.

— Да, мой дорогой друг, я всё ещё думаю о ней, — произнёс он, будто надеясь кого-то увидеть в своей светлой комнате.

Но никто так и не появился. Он закрыл глаза и крепко уснул, сегодня он спал с именем Мона на своих губах.

От госпиталя Святой Женевьевы, где мистер Дрим жил последние полгода, до дома Чарли было всего несколько кварталов, растянувшихся вдоль центрального городского парка. Летом здесь было особенно людно — школьники, студенты, милые старички разбавлялись вереницей семей, которые решили устроить пикник прямо посреди рабочей недели.

«Почему мне так знаком этот, как же его, мистер…» — он попытался вспомнить имя Четыре Солнца и Девять Лун, но у него это никак не получалось. — «Нет, ну почему? Почему меня это так заинтересовало? Эта встреча, этот разговор, как будто…» — в глубине его памяти вдруг что-то зашевелилось, вот-вот готовое вырваться наружу, — «брось! Ты же взрослый, Чарльз! Хватит верить в эти дедушкины байки про цветочные берега», — он тряхнул головой. — «Что за глупости! Деда опять меня дурит! Ну, деда! А я почти поверил!» — внезапное озарение, что новая история Лилиана не что иное, как вымысел, проветрило его голову. И до самого дома он больше не вспоминал о нём.

Однако на следующий день Чарльз снова забежал к Лилиану. Мистер Дрим в это время дремал, и, судя по его улыбающемуся лицу, сны, которые он видел, наполняли его счастьем. От неосторожного хлопка двери старик проснулся.

— Чарльз? — несмотря на свои годы, мистер Дрим отчётливо различал перед собой окружающий его мир. — Чарльз, здравствуй, нас прервали, — словно не заметив разницу в целые сутки, он подозвал внука к себе и прошептал:

— Сон — это не просто фантазия, границ которой нет ни в одной вселенной, сон — это отражение нас самих, наших самых потаённых желаний, завёрнутых в оболочку воображения, и только ты определяешь, насколько тверда и глубока эта оболочка.