В доме печали, или Жизнеописание барона Бернара де Монрагу

Анастасия Озерова, 2022

Удастся ли романтичному поэту Бернару де Монрагу достичь счастья с прекрасной, как звезда Аделаида, девой? Неужели же несчастного Синюю Бороду все-таки прикончат в конце книги, или верный слуга спасет его? При чем тут девушка, певшая в церковном хоре, появится ли она на последней странице на радость читателю?

Глава 1. В доме печали

Проведав о том, что некий модный писатель, господин де Перро, сочинил презабавную, якобы, сказку. Я полюбопытствовал прочесть оную, и, с горестью и гневом узнал в злодее женоубийце ни кого иного, как несчастного моего хозяина. И тогда я, старый неимущий слуга, Жиль Ренье, в свой черед взялся за перо. Если уж не могу я отомстить за него подлым убийцам — его алчным шуринам, развратной жене его, Диане, и бесчестному её любовнику… То сделаю хотя бы то, что в моих силах — поведаю современникам и потомкам всю правду об этих печальных событиях. Почитаю своим долгом обелить память о моём добром хозяине, восстановить его честное имя и развеять гнусную клевету, кою измыслили и распространили о нем злодеи, дабы оправдать себя и избегнуть карающей десницы правосудия за свершенное ими чудовищное преступление. Никто в округе не поверил их нелепой выдумке, кроме одного человека — продажного взяточника судьи, месье Вогеза, несомненно подкупленного преступниками. Но не странно ли, что глупая эта басня пришлась по вкусу королю и двору, и даже почитается образчиком изящного сочинительства и «прелестной сказочкой». Воистину, «когда б вы знали, из какого сора, растут цветы…. Ммм… или «цветут стихи»… Словом, душа кровью обливается, когда видишь что бесстыжие оправдания убийц, — подло, трое на одного! Заколовших невинного, кроткого, пожилого человека, с целью завладеть его имуществом. Вот эти их чёрные наветы становятся салонным развлечением для праздной и легкомысленной знати.

Во-первых, о «Синей Бороде» — хозяин мой имел имя, и притом весьма славное. Звали его Бернар, и происходил он из древнего рода Монрагу. И владел он прекрасным замком Гийетт, земли его простираются между Кампьеном и Пьерфоном. Многие поколения его предков служили при дворе, где занимали высокие должности. Да вот взять хоть покойного отца господина Бернара, старый Этьен де Монрагу был… впрочем я отвлекаюсь, речь ведь не о нём. Тогда, в 1630 ом, мы были молоды и веселы. В замке своём часто устраивал он пиры и праздненства, на которые приезжали к нам в гости все знатные дворяне нашей провинции. Господин Бернар был большим поклонником итальянского искусства и сам недурно бряцал на лютне и даже на новомодной гитаре. Для своего ансамбля он выписал из Италии лучших музыкантов, и многие приезжали в Гиетт специально, Чтобы послушать хорошую музыку. Другие поплясать, третьи поесть и выпить. А как же, и повар — провансалец Огюст у нас тоже был из самых лучших. Сеньор мой называл себя эпикурейцем, и объяснял так: «Это значит, любезный мой господин Ренье, что лучше весело и роскошно поживать в своё удовольствие в провинции, чем в Париже тереться в чужих приёмных. Здесь я сам — король!» Ещё он умел слагать замысловатые стихи, и часами вздыхал, глядя на портреты голых тёток, вывешанные в каждом зале дворца. Когда однажды я осмелился заметить, что дамы здесь изображенные, конечно, весьма приятны для взора, однакож негоже знатным дамам,( а по их рукам и ногам видать, что не из простых) позировать в столь непристойных костюмах ( а иной раз и вовсе без оных, телешом), да ещё и с такими двусмысленными улыбками… господин мой выбранил меня, сказав, что если что и «негоже», так это когда смерд судит о картинах Ботичелли.

— Да ладно уж, хозяин. Пускай я и не больно то разбираюсь в ваших благородных развлечениях, но кое — что моя садовая голова понимает получше вашей.

— И что же?

— Я знаю, отчего вы так тяжко вздыхаете. Глядя на вот эту благородную даму, с корзинкой овощей, нарядившуюся садовницей.

— Это Помона. И отчего же я вздыхаю?

— Жениться вам, барин, пора! Вон, поглядите на мою Марту — бывало и разжужжится что твоя пила, и сковородкой запустит. А как надаёшь ей тумаков, а опосля купишь её новый передник. Или чего она там хочет, и так то она меня приголубит, да приласкает, что… эхма!

— Да, твоя Марта славная дев… женщина.

А надобно сказать вам, сеньор мой был весьма застенчив с благородными девицами, коих мог видеть она на балах и прочих увеселениях. Неоднократно уж пытались сосватать ему своих дочерей окрестные помещики. И ведь такие достойные партии ему предлагались! Особливо же на сей счёт донимала мессира его тётушка Мария-Консуэло. Будучи вдовою, мадам де Меффрэ проживала с нами и сильно убивалась, как бы не зачах с сиром Бернаром древний род де Монрагу. Притом что в 1632 м году ему шел всего лишь двадцать первый год, когда он «осчастливил» таки тётушку своей женитьбой. Тишком — молчком, ни полслова никому не сказав, он обвенчался. Но с кем! С цыганкой! Молодая баронесса де Монрагу называла себя Колеттой Пассаж, но, скажу я вам, ей бы следовало называться Карменситой или какой-нибудь там Гитаной. Какая там Колетта! Чернявая, смуглая, глазищи как тёмное пламя, ресницы как вороньи крылья, губы как у негритянки, в ушах золотые кольца. Смуглые руки и груди пляшут, смуглые ноги летят, юбки вихрем, скачет, бьёт в бубен и водит медведя! Да — да, ещё вдобавок и медведь! Она притащила его с собою в замок, тискала и ласкала, пожалуй, чаще чем мужа и звала его Бароном. Тётка от эдакой невестки упала в обморок, потом впала в истерику, и весь день служанки метались по замку с нюхательными флаконами, солями, грелками, каплями веерами и прочим. В общем то Колетта была девушкой доброй и с сеньором Бернаром ладила отлично. Бывало, задёрнут полог кровати — так весь замок кажись, шатается. Мне, бывалоча, сильно надоедало — выйдешь в сад — а там хозяин с Колеттой за кустиком, поднимешься на башню — они там, на фоне звёзд, в какой угол ни ткнись — в самом неподходящем месте, они милуются. Ух, до чего страстная девка была, эта Колетта, а, пожалуй, единственная из всех его жён, которая ему не изменяла. Впрочем, может она просто не успевала, он же её ни на минуту от себя не отпускал. Глаз с неё не сводил, и руки свои всё держал у ней на талии… или ещё где, даже за обедом. Бывало, куда ни пойдёт Колетта, а за ней господин Бернар, а за ним — медведь. Так и ходят повсюду табором.

Но я почему-то чувствовал, что Колетта у нас надолго не задержится. Иногда, начнёт ей тётушка Мария мораль читать, а она знай себе похихикивает, будто от щекотки, да ёрзает у барона на коленях — и вдруг, ни с того ни с сего, появляется в звериных её глазах цыганская тоска, чёрная и глубокая, как бездонный колодец смерти. Встанет она, хлобыснет дверью, да и запрётся в своих покоях, и глядит, глядит на запад, где пылает закат, и ждёт появления цыганской звезды Сириус. Так что я ничуточки не удивился, когда в одно прекрасное утро вышел на двор — ан глядь, а Барона — то и нигде нет! Куда, думаю, подевался чёртов медведь? А тут как раз и господин барон высовывается из окошка. «Жиль, не видал ли ты мою жену?». Кинулись все искать госпожу баронессу. Все окрестности обшарили и даже дно рва граблями прочесали.

Наш дорогой хозяин шибко захандрил, сидит от так ота один вечерами, струны перебирает, глядит в глаза Помоне, будто просит о чём то. И вижу я — в глазах его угнездилась цыганская тоска, чёрная и бездонная, как колодец смерти. Глядит он, глядит на запад, где пылает закат, и ждёт появления цыганской звезды Сириус.

Вечер — не уходи от меня!

Вновь, тку полотно

Музыки и уходящего дня

Солнце, не падай на дно

Колодца Заката!

Глава 2 Мадам Жанна

Что уж и говорить то, день, другой, а на третий — просыпаюсь я, помниться, утром, едва рассвело, слышу — кличет меня господин мой. Сидит он в седле, в дорожном костюме, при шпаге, и спрашивает:

— Поедешь со мной, Жиль?

— Ох, господин барон, куда же ж вы собралися? Но, дык ить, Марта же ждёт нашего первенца, как же я её брошу одну то? Да и всё равно, где ж уж вам найти тую клятую цыганку, прошу прощения, мадам…

— Ну прощай, Жиль. Присматривай хорошенько за моими владениями, до моего возвращения.

Хлестнул коня и ускакал. Только пыль столбом.

Отсутствовал он пять лет. Первенца нашего мы назвали Бернаром, в честь хозяина. Потом у нас родилась дочка, окрестили её Бланш. Тут не о чём рассказывать, но наконец хозяин вернулся. Он повзрослел, ему уже исполнилось 26. Загорел там где то на юге, взгляд стал тверже, выучился говорить по испански да по итальянски. Видать, в тех краях побывал. Бороду сбрил — в столице, говорит, так не носят. А как носят? Смех смотреть, каков наш барон стал. Щёки выбриты до синевы, а посредине — узенькая коротенькая прядочка, этакий козлиный клок. «Муш а-ля Мазарини» называется. Ха Крестьяне, само собой, прозвали его «синяя борода» — они такого отродясь не видывали. Смешно им, вишь. Притом что мессир Бернар жгучий брюнет, и его бритые щёки и впрямь отливали синевой. Наподобие галочьих крыл или Колеттиных ресниц. Тётушка Мария была чрезвычайно рада и причёске его модной, и одежде новейшего фасона, и тому, что робости в нём поубавилось. А главное, тому, что живой вернулся. Но благородных дам и девиц он по-прежнему шарахался, Как чумы. И тётушка постаралась, спроворила ему свадебку «заглазно». Списалась с родителями невесты, договор заключили, послала кольцо от его имени. В общем, обручила его с девицей Жанной де Ла Клош, дочерью Компьенского судьи. Хозяин по своему обыкновению повздыхал, глядя на Помону. Но поскольку нрава он был кроткого, и хотел доставить приятность тётушке, а девица, видать была из хорошей семьи, и притом недурна собой, то он и согласился.

Свадьба была пышная и весёлая. Гости кричали «Горько», невеста, раскрасневшаяся от вина, смотрела на жениха сияющими от счастья глазами и покорно целовала его за каждый тост. От чарочки она не отказывалась, а лихо опрокидывала их одну за другой, почище какого-нибудь драгунского капитана. Развеселившись, новобрачная громко хохотала, задорно трясла кудрями, и совсем расшалившись, сплясала на столе галоп.

..обняв за талию. Она, склонив голову к полу, жалобно стонала. Ей было очень плохо. Волосы её мокрые и грязные свисали как половая тряпка, и сама она, вся подобная той тряпке, висела на руках мужа. Её рвало. Я вызвал служанок баронессы с тем, Чтобы они убрали в покоях и помыли мадам. Бледная и измученная, она крепко уснула. Барон, обняв меня за плечи, молвил угрюмо. «Как думаешь, Жиль, вторая брачная ночь у нас будет не такая?». Увы, что я мог ему ответить?

И так потянулись у нас невесёлые дни и тоскливые ночи. Если баронессе не удавалось выпить, она становилась раздражительна, и рыдала так, будто сердце у неё разрывается. Била служанок, и запирала на ночь двери своей спальни перед носом супруга. Если ей удавалось выпить — ей всё было мало, она хныкала как дитя, прося добавки. И пила до тех пор, пока не погружалась в бесчувственное состояние. Утром, продрав глаза, растрёпанная и опухшая, не умывшись и не сменив одежд, бродила она по замку, грязно ругаясь и богохульствуя. Барон строго — настрого запретил слугам наливать госпоже. В замке наступила пора «сухого закона». Гости, зная, что здесь им не нальют, избегали Гийетта как зачумленного. Слуги роптали — каждый, от кого тётушка или барон учуяли бы запах спиртного, был нещадно порот на конюшне. Сам барон пил за столом воду и соки. Богатый винный погреб Гийетта был запрет и запечатан личной печатью де Монрагу. Мадам Жанна, тяжко страдая, лежала в своих покоях, нюхая тётушкины соли. Оживлялась она лишь дважды в день, когда барон выдавал ей по бокалу «лекарства». Но этот бокал лёгкого вина был ей что капля воды на все пески Сахары. Время шло, и постепенно баронессе становилось легче. Мы стали надеяться, что она излечится от своего пагубного пристрастия. К тому же мадам понесла. Все в замке радовались за неё, и барон воспрял духом. Он даже решился на краткое время покинуть её. Он получил небольшое наследство от родственников по материнской линии, но наследство оспаривали, и по делам тяжбы ему необходимо было выехать в Париж. Мне дозволено было сопровождать хозяина, мадам же была оставлена на попечение старой баронессы. Старушка с годами ослабела памятью, но сохранила бодрость. И передвигалась по замку весьма живо, по-прежнему суя нос во все дела. Барон вызвал виночерпия, г-на Бонжуа, и строго — настрого наказал стеречь винный погреб от мадам баронессы. Пригрозив, что за ослушание мэтр Бонжуа поплатится не то что местом, но и самой жизнью. Я со своей стороны, принял некие меры. По совету кузена-кузнеца, я вложил в замочную скважину погреба губку, смоченную составом, который он мне дал. Попадая на металл, эта жидкость въедается в него, оставляя несмываемые следы. «Окисляется» — как выразился мой кузен. Виночерпию было запрещено доставать вино под любым предлогом, а в случае, если старая госпожа пожелает выпить рюмочку. То купить ей в таверне, дабы у виночерпия не было потом никакой отговорки. Я хотел было вообще взять ключ с собой. Но мало ли что — вдруг там крысы, или наводнение, или пожар, или сборщики налогов — мало ли какое бедствие может обрушиться на замок. Ключ от погреба должен быть под рукой.

До Парижа мы добрались благополучно, погода была на славу. Господин Бернар добился присуждения наследства ему, склонив судейских в свою пользу с помощью аргументов, привезённых нами в седельных сумах. (Что поделаешь, другого способа нет!). Он был принят в Лувре королем и королевой–матерью весьма ласково. Побывал на нескольких придворных празднествах в Версале. Но не столько веселился с дамами, сколько бродил по коридорам Лувра, разглядывая развешанные по стенам картины, отделку дверей, плафоны ламп и даже стулья и дверные ручки! Словно оценщик-еврей на аукционе. Да, надо признать, мой хозяин порядочная деревенщина. На балете, слушая музыку итальянца Боккерини он до того замечтался, что, когда некая принцесса крови бросила ему цветок из своей причёски, желая привлечь его внимание… Что он сделал? Он отмахнулся от цветка, Приняв его за докучное насекомое! Дамы смеялись, а придворный поэт, мэтр Ронсар сочинил стих-каламбур об этом случае. А мой барон даже об этом и не узнал!

В общем, Нам хорошо было в Париже, и я чувствовал, с какой неохотой возвращается господин Бернар в собственный замок. Когда мы выехали из столицы, он напевал мелодию из балета и в глазах его застыло отрешенное выражение. Мне даже показалось вдруг, что из карих, они стали синими как небо. На постоялом дворе в Арле, где мы заночевали, он вдруг вернулся с небес на землю. С утра он ехал молча и лишь один раз спросил меня. «Как ты думаешь, Жиль, как там Жанна?»

— Я полагаю, с мадам всё в порядке — заверил я его. Сложения она крепкого. Когда моя Марта носила Бернара, я, положим, тоже волновался, но…

— Я не о том — раздражённо оборвал меня господин Бернар и умолк. Он молчал целый час, и тогда я рассказал о своей уловке с ключом.

Господина барона передёрнуло, словно от прикосновения к лейденской банке, и он процедил сквозь стиснутые зубы. «О, мы и так сразу узнаем!» Он оказался прав.

Приближаясь к замку, мы всё нахлёстывали коней, торопясь узнать, как там без нас наши жёны. Мост был поднят и ворота заперты. Как мы и опасались, баронесса была в стельку пьяна. Она лежала замертво на полу, и в кармане её был ключ от погреба. Он был покрыт ржавой плёнкой, похожей на засохшую кровь. Господин Бернар повертел ключ в пальцах и пробормотал: «Хороший сюжет для легенды — несмываемые пятна крови на ключе». «Господь с вами!» — Воскликнул я — и о чём вы только думаете в такой момент!»

Старая баронесса со слезами кинулась на шею племяннику. Бедняжка ничего не могла поделать. Она никак не могла дознаться, где мадам берёт вино. Мадам Консуэло спрятала все фамильные украшения и драгоценности. Чтобы мадам баронессе нечем было подкупить виночерпия. Я спросил у Марты, не знает ли она, ака это всё произошло. Знаете, чем мадам Жанна подкупила г-на Бонжуа? Что она дала ему? Стыдно сказать, но баронесса соблазнила виночерпия и тот пустил её в погреб. Заметив, Что на ключе остались отметины, г-н Бонжуа решил, что барон заколдовал ключ, и страшно перепугался. Опасаясь гнева барона, он спешно покинул замок, прихватив с собою два бочонка самого лучшего «лакрима-кристи» и золотой крестик баронессы.

Что было делать? В замке вновь был объявлен «сухой закон» И что же? На следующий же день мадам снова нажралась как свинья. Она повадилась бегать по кабакам, покупая там самое гнусное дешёвое пойло. Когда ей не удавалось взять из дома денег, она выменивала на выпивку свою одежду и обувь. Что было делать? Опасаясь ещё худшего бесчестия, хозяин не лишал её карманных денег. Рассудив, Что пусть уж лучше она пьёт, чем ждать что вдобавок ко всему, она будет отдаваться за стакан вина. А на это мадам Жанна, увы, была способна. Попытки удержать её взаперти привели к ещё более страшным результатам.

Особое беспокойство господину Бернару доставляло положение мадам. Срок рождения младенца близился, но страшно было представить, каким уродцем может оказаться малыш. Моя Марта тоже готовилась стать матерью, и я радовался, Что у будущего Монрагу-младшего будет достойная кормилица. В волосах сеньора в те дни я впервые увидел блеснувшие седые пряди. Доктор Маттео, осматривавший мадам, заявил, что она страдает делириум тременс. Что младенец, весьма вероятно, будет болезненным. И что средств к исцелению наука пока не знает. У мадам часто случались приступы бреда и галлюцинации. Она металась по замку с воплями, что её преследуют призраки. И во всех своих страданиях винила почему-то мужа. Она возненавидела господина Бернара лютой ненавистью, и во всех её галлюцинациях он занимал главенствующую роль недруга и преследователя.

Однажды он, по своей всегдашней привычке, сидел в своей любимой комнатке, «кабинете злосчастных принцесс». Кабинет весь расписан фресками какого-то флорентийца. Не помню как его звали. То ли фра Анджели, то ли фра Доменико. Там были изображены всякие драматические сцены. Например некая дама в короткой рубашке и без юбки, расстреляв из лука 9 младенцев напоследок целится в даму, завернутую в простыню. Бедняжка лежит на земле, умоляюще простирая руки к грозной богине. Это Ниобея и Артемида. Ещё одна дама сидит на огромном быке, в ужасе вцепившись в рога, вот — вот упадёт. А другую миловидную даму пронзает дротиком молодой господин приятной внешности. С венком на голове. В общем жуть, страшно смотреть на бедных девиц. И там же его любимица, Помона, со своей корзиной. Всё идёт и идёт вам навстречу. Хозяин почему–то называл её по разному, то Флорой, то Помоной, а то так и вообще Аделаидой.

В один недобрый вечер, мадам Жанна, вырвавшись из рук служанок вбежала в «кабинет принцесс». Где-то по дороге, похоже, в охотничьей палате, она сняла со стены кинжал. Спрятав его в складки одежды, и недобро блестя глазами, она вкрадчиво приблизилась к хозяину. Тот, подняв голову от своих бесконечных книг, без опасения глядел на жену. Была она уже на девятом месяце, и, привыкнув лишь жалеть её в её скорбной участи, хозяин ничего худого от неё не ожидал. Подойдя тихо, и даже как бы ласково, Жанна внезапно бросилась на господина Бернара со стремительностью змеи, и пырнула его в живот ножом! Вскрикнув, он сумел оттолкнуть её, но тут же упал навзничь. Привлечённые шумом, вбежали слуги и увели мадам. Доктор Маттеус, осмотрев рану, сказал, что она опасна, возможен перитонит и разлитие мокрот. Наутро рана воспалилась, хозяин впал в горячку. В жару метался и звал свою Аделаиду. Прости, Господи, его язычника, нет бы обратиться к божьей матери. Сутки я провёл у его постели, на другое утро он умолк и похолодел. Я, думая, что он умирает, горько плакал, припав к его груди и просил не покидать меня. И не когда-нибудь, а в эту самую ночь моя благоверная вздумала рожать! В шесть утра прискакала Мариэлла с воплем, дескать, Марта разрешилась двойняшками, оба мальчики! Я велел ей привести священника. Чтобы хозяин не умер без отпевания и отпущения грехов. Но раньше священника явился доктор Маттеус и объявил, что никакого священника он сюда не впустит, так как больного тревожить нельзя. Мне он также велел убираться отсюда и разводить свои мокроты в коридоре. Что я и сделал незамедлительно.

Конец ознакомительного фрагмента.