Сердце ворона

Анастасия Логинова, 2019

Он не такой как все. Он закрывает глаза и видит события, которым не был свидетелем. Он читает прошлое людей, как открытую книгу. Он помнит то, чего не может знать. Дар? Волшебство? Если это волшебство, то чье-то очень злое волшебство. Есть лишь одна причина, по которой он все еще мирится с ним – его дар приносит пользу людям. Он сыщик Российской Империи и распутывает самые безнадежные дела. Но есть и отрада для него – девушка, чей образ является в видениях особенно часто. Он знает о ней все. Не знает только, существует ли она на самом деле.

Глава 2. Американец

Всякий раз, как приходилось топить самовар, Лара дивилась, отчего вскипевшая вода имеет запах дерева, коим его заправляли. Положишь черешневые ветки — чай станет сладко-кислым и пахнуть будет молодым вином; положишь орешник — и вязкий маслянистый вкус сохранится, сколько бы ни клали туда лимона после. Но Лара более всего любила добавлять к углям свежий сосновый щеп, тогда над самоваром поднимался густой и теплый хвойный дух — вовек им, кажется, не надышишься! Ларина воля, она одной сосной топила бы и печь, и камины, и самовар — да мама-Юля не велит. Мол, сухие черешневые ветки и так складывать некуда. Не выбрасывать же?

И то правда.

Готовили завтрак для постояльцев. В кухне Матрена уже обсыпала круассаны сахарной пудрой, а Лара на веранде учила новенькую горничную Стаську управляться с самоваром, когда туда с горящими новой сплетней глазами вбежала Галка.

— Ни в жисть не догадаетесь, Лара Николаевна, что нонешней ночью приключилось!

Галка была старшей из двух горничных в «Ласточке», девицей во всех смыслах примечательной. Волоокой красавицей с толстыми русыми косами, разложенными по плечам, и со столь выдающимися формами, что редкий их постоялец мог хотя бы приблизительно сказать, какого цвета у Галки глаза.

Сплетницей Галка была каких поискать. Каждый день у нее приключалось нечто вселенского масштаба, потому у Лары не имелось никакого желания гадать. Да и возможности такой Галка не дала, объявив без предисловий:

— Господа Ордынцевы приехали и к нам в пятый, шестой да девятый нумер заселились!

Хорошо, что Лара уже поставила самовар, иначе непременно обварилась бы. Новость и впрямь была всем новостям новость.

— Как же?.. — изумилась она, — говорили ж, не осталось никого из графов Ордынцевых…

— Вот так, — развела руками Галка, — из графьев не осталось, зато родня какая-то дальняя объявилась. Да не просто так погостить приехали. В усадьбе-то Ордынцевской неспроста, видать, молотками стучали с утра до ночи. Жить там господа собираются!

Лара, обтирая руки полотенцем, невольно устремила взор на Ордынцевскую усадьбу, отлично видимую с веранды. Все мысли ее были — не о той ли «родне» предупреждал ее Ворон? Не медальон ли им на самом деле нужен, а не плохонький, прогнивший насквозь дом?

— А что за Ордынцевы-то? — в который уже раз спросила Стаська, но услышали девочку только сейчас.

Стаська это младшая из двух горничных — было ей всего тринадцать, и поступила в «Ласточку» она меньше недели назад. Характер имела несмелый и покладистый, чем без зазрения совести пользовалась коварная Галка, свалив на девочку всю черную работу да вдобавок и подшучивая при каждом удобном случае.

Никто толком не знал, откуда взялась девочка, но совершенно точно она была не из их краев — даже знаменитых Ордынцевых не знала. Галка на том и сыграла:

— Неужто и про старика Ордынцева, старого колдуна, не слышала никогда? — делано изумилась она.

— Галка, прекрати, ей-богу! — не выдержала, наконец, Лара. — Уши вянут слушать тебя! Какой же он старик, ежели ему всего-то тридцать один год был, когда помер?

Галка хмыкнула и подбоченилась, не собираясь сдаваться так скоро:

— Уж не знаю, Лара Николаевна, кого там похоронили, только люди зря болтать не станут. Колдун он, ваш Ордынцев распрекрасный, колдун и нежить! А по ночам еще в Ворона оборачивается и летает по округе, и горе тому, кого застанет он за недобрым делом! Али, скажите, тоже неправда?

Лара смолчала в этот раз. До сих пор перед ее глазами стояло то, что она видела десять лет назад в компании Кона. Что каменный Ворон сперва обернулся живым, а после рассыпался искрами и убил мальчишку-вора. И заключена была в каменном Вороне душа Ордынцева — в этом Лара была уверена так же, как и в том, что луна сменяет солнце.

— Это всего лишь легенда, Стася, — вслух ответила она. — Но с покойным господином Ордынцевым да с его усадьбой и впрямь не все ладно. Мне Акулина сказывала, что после погромов в Крымскую войну много домов по всему побережью порушенных да пожженных тогда стояло — почитай каждый. Усадьбу, что на месте нашей «Ласточки» была, тоже погромили — тогда-то, лет через десять после войны, папенька Кона… Константина Алексеевича, выкупил землю да и выстроил здесь пансионат. Архитектора из самого Петербурга выписывал — знаешь, сколько денег сюда вложено? Прорва! Он из дворян был, Алексей Иванович наш, настоящий русский барин. Добрый и щедрый. Жаль, ты его не застала. Так вот, все дома в округе порушены, лишь одна Ордынцевская усадьба стоит целехонька. Волшебство да и только…

Три девицы вдруг разом обернулись, поскольку снаружи веранды раздалось негромкое покашливание: молодой русоголовый господин, коротко стриженый, синеглазый, в дорожном песочного цвета костюме явно пытался привлечь их внимание.

Лара даже отругала себя: в пылу спора она совсем позабыла о постояльцах, а ведь мама-Юля строго-настрого наказывала не болтать при них лишнего!

И еще сильнее ее сердце забилось, когда она осознала, что никогда не видела этого постояльца прежде. Значит, он прибыл ночью. Значит, он и есть Ордынцев.

Господин же тем временем несмело им улыбнулся:

— Прошу прощения, милые барышни, ежели напугал… Могу я попросить у вас чашечку кофе?

Скользнув взглядом по лицам всех трех девушек, он остановился, однако, на Ларином и улыбнулся еще раз, показывая, кому именно адресует просьбу. На крупном тяжелом подбородке у него заиграла ямка — на редкость обаятельное лицо, в ответ которому хотелось тоже немедленно улыбнуться. Впрочем, Галка не терпела, когда одинокие мужчины так невежливо игнорировали ее формы — тотчас она заявила, как отрезала:

— Нынче чай подаем. Насчет кофею с вечера распоряжаться надо было…

— Я сделаю, — перебила ее Лара. Не из-за ямочки на подбородке, конечно, а лишь потому, что мама-Юля велела постояльцам во всем угождать. — А вы со Стаськой заканчивайте с завтраком скоро да без разговоров. — И уже господину в песочном костюме куда любезней, чем ее подруга, сказала: — Обождите здесь.

Но господин не послушался. Обошел веранду, дабы быть ближе к горелке, где прежде кипятили самовар, и где теперь на медленном огне Лара разогревала молотые кофейные зерна в турке. Туда же бросила две ложки сахару под молчаливым заинтересованным взглядом.

— Как ловко у вас выходит… — восхитился незнакомец. — Значит, вы и есть хозяйка пансионата?

Лара посмотрела на него коротко: он все еще улыбался, не сводя глаз с ее лица.

— Я дочь хозяйки, — поправила она. — Вы кофе со сливками изволите?

— Нет, благодарю. Ах, дочь! Мог бы и догадаться. Впрочем, вы так умело управляетесь с прислугой, что вскорости непременно станете здесь хозяйкой.

Лара снова бросила на него взгляд — неодобрительный. Лесть она не любила. Однако мучиться в неведении не любила еще больше, потому решилась выяснить, кто он таков, немедля.

Турка с добавленной в зерна водой покоилась на огне, и у Лары была пара минут, чтобы поглядеть на незнакомца открыто да приветливо ему улыбнуться. Что-что, а приветливо улыбаться вне зависимости от настроения Лара за годы в пансионате научилась.

— Лариса, — она первой протянула руку. — Ведь вы наш постоялец, не так ли?

Незнакомец охотно пожал ее ладонь, несколько задержав в своей. Что же касается имени, то он явно замешкался, прежде чем его назвать. Будто раздумывал.

— Джейкоб Харди. Я и впрямь ваш постоялец с нынешней ночи.

— Вы из Европы? — изумилась Лара, позабыв о кофе. Иноземцы не были у них частыми гостями. — Никогда бы не подумала… вы очень складно говорите по-русски.

— Из Америки, — поправил тот. — Но моя матушка была русской, и вот уж она порадовалась бы, узнав, что ее уроки не прошли даром. Она умерла.

— Мне жаль…

— Мне тоже. Это случилось четыре года назад, с тех пор я оставил Нью-Йорк, где прежде мы жили с отцом… Вы слышали о Нью-Йорке?

— Конечно! — тотчас подхватила Лара, опасаясь прослыть невежей.

Сей город ни раз упоминался в произведениях ее любимого Марка Твена, однако до сего дня Лара сомневалась, не является ли он сказочным, навроде Страны чудес. А уж вот так запросто болтать с настоящим живым нью-йоркцем…

— О, это невероятный город, — продолжал он тем временем, по-детски сложив локти на бортике веранды и устроив на них голову, — вам бы там понравилось, Лариса. Я и сам намереваюсь еще вернуться на родину… когда-нибудь. Мой отец занимается экспортом кофе из Бразилии в Америку, и, подозреваю, что как только я вернусь, отлынуть от семейного бизнеса мне уже не удастся. И все-таки я рад, что нынче попал сюда.

Под его взглядом Лара неожиданно для себя смутилась. Благо, пенная шапка над кофе как раз подступала к горлышку турки, а значит, можно было с чистой совестью отвлечься от разговора.

Она ловко перелила напиток в тонкую фарфоровую чашку и, подавая ее с блюдцем, салфеткой и Матрениным круассаном, снова поймала улыбчивый взгляд американца на своем лице. В этот раз не удержалась и улыбнулась в ответ.

— Ваш кофе — без сливок, но с сахаром. Так что же привело вас в наши края, господин Харди? Вы приехали по делам?

— О, нет, что вы — я здесь по воле случая. После смерти матушки всерьез решил заняться изучением русской словесности — собираю народный фольклор, легенды и сказки. Потому и… простите, я невольно подслушал ваш разговор с подругами — о каменном Вороне. По-моему прелестная сказка, мне бы как раз подошла. Расскажете мне ее, Лариса?

Лара смешалась окончательно. Потому даже обрадовалась, когда услышала из кухни тяжелые шаги мамы-Юли.

— Простите, господин Харди, я должна идти, — наспех распрощалась она и не посмела даже обернуться лишний раз — мама-Юля не выносила, ежели Лара беседовала с постояльцами без крайней на то нужды.

Тем более что матушка и впрямь разыскивала ее.

— Ну вот где ты опять носишься? По всем комнатам тебя разыскивать прикажешь? Снова с прислугою лясы точишь, работать не даешь?

— Что вы, матушка! Стаське помогала самовар ставить.

Мама-Юля уперла руки в бока:

— Это что ж — она так и не научилась с самоваром управляться?

— Научилась… — прикусила язык Лара. — Я лишь помогала, дите ж совсем…

Матушка на расправу была скора — ей-богу выгонит Стаську, с нее станется. А девчонка сирота, некуда и пойти более.

— Дите… — передразнила мама-Юля, — иные в ее возрасте уж мужние жены, и все хозяйство на них. И ты такая ж неумеха растешь, одни развлечения на уме — ох, грехи мои тяжкие…

Лара стояла пред нею, повинно опустив голову. Все так, она и половины не умела из того, что ежедневно делала мама-Юля. Да и что уж там — гораздо охотнее проводила бы время в своем укромном уголке на берегу моря, чем помогала с хозяйством, так что маменька была права во всем.

Разговор сей был не нов казалось бы, однако он принял неожиданный поворот.

— Сядь, — вдруг велела мама-Юля. — А ты, Матрена, выйди на минуту — мне с дочерью поговорить надобно.

И когда кухарка, поворочав под нос, вышла, маменька повела разговор о новоприбывших господах Ордынцевых. Кажется, не только Лару взбудоражил их приезд.

— Небось в буфете завтракают, — решила она и заговорила вдруг с Ларой неожиданно ласково, даже коснулась ее волос и заправила за ухо выбившуюся кудряшку. — Ты пошла б, дочка, причесалась поаккуратней да и заглянула бы к господам. Вдруг нужно им чего? Поглядеть надо, что за люди они такие, и надолго ли к нам. Соседи будущие, как-никак.

— Вы меня шпионить отправляете? — прямо спросила Лара.

Мама-Юля нахмурилась, снова посуровела:

— Боже ж ты мой, где ты слов таких только понабралась, наказание мое! Сказано тебе — причешись и ступай! Да полюбезней с ними будь. А после тотчас ко мне приходи. Ясно?

Хоть для Лары и осталось загадкой, отчего мама-Юля не идет к Ордынцевым сама, она проявила покорность как всегда.

* * *

Пансионат «Ласточка» расположение имел не самое удачное: до ближайшей железнодорожной станции, что в губернском Тихоморске, дорога неблизкая, ухабистая и тяжелая. Оттого-то путешественников редко заносило в эти края, ведь всегда можно найти гостиницу и рядом с городом, и поудобней.

Ежели знали бы туристы, что после трудной дороги их встретит добротная и вполне современная гостиница, где даже ватерклозеты были устроены — наверняка переменили бы мнение. Добавить сюда прекрасный персиковый сад под самыми окнами, завораживающие виды на Черное море и удобный спуск на пляж. Не удивительно, что те, кто побывали здесь единожды, всенепременно хотели вернуться.

Из окон же пансионата можно было разглядеть и немногочисленные домишки станицы с непривлекательным название «Болото». Лара понятия не имела, откуда взялось такое название: ни единого даже самого захудалого болотца в округе не имелось. С болотной ребятней Лара провела все свое детство, из Болота же была родом и Галка, и старая нянька-Акулина, и Федька — тот самый, что подбил когда-то Кона влезть в усыпальницу Ордынцевых…

Нынче та ребятня давно разъехалась, кроме разве что Федьки да Галки, что нынче служат в «Ласточке» — на Болоте жили все больше старики. Впрочем, была причина, по которой станица не считалась забытой богом: здесь, в виду отдаленности от Тихоморска, имелось собственное почтовое отделение с телеграфом, которыми постояльцы «Ласточки» и пользовались в свое удовольствие.

Словом, «Ласточка» насчитывала девять номеров, и редкое лето они все не были заняты постояльцами.

Впрочем, лето 1909 года и было тем самым — редким. Еще в марте маме-Юле написал некий популярный художник, отдыхавший здесь в прошлом году и пришедший в восторг от местных красот. Он упросил придержать все девять номеров для него и его многочисленного семейства, но что получил охотное согласие. Юлия Николаевна даже на рекламные заметки решила в этот год не тратиться. Однако в апреле художник не приехал. Не приехал и в мае. Только в июне от него пришло короткое письмецо, задержанное, оказывается на почте: художник сообщил, что нашел другое место для отдыха, а у них, мол, дороговато для такой глуши…

Оттого в разгар сезона «Ласточка» и пустовала. Лишь два дня назад приехала сюда совершенно внезапно и без письменного уведомления некая состоятельная дама, назвавшаяся madame Щукиной. Дама эта заняла роскошный седьмой номер для себя и восьмой, поскромнее, для своей компаньонки. Успела с тех пор madame сперва очаровать весь немногочисленный персонал своей щедростью, а потом его же и замучить бесконечными капризами и придирками.

Нынешней же ночью — снова внезапно — в пансионат явились господа Ордынцевы. Сняли три номера, самых лучших в пансионате, и платили за все не скупясь.

Оставалось, однако, загадкой, какое отношения давешний Ларин знакомец, господин Харди, имеет к тем Ордынцевым…

* * *

С прической Лара не мудрила: переплела потуже светло-русую косу, подколола шпильками пряди у висков, что постоянно норовили выбиться, и, не взглянув напоследок в зеркало, бросилась за дверь, пока мама-Юля снова не послала за нею.

Для ужинов и обедов в пансионате имелась столовая, занимавшая изрядную часть первого этажа и соседствующая с большой гостиной да музыкальным салоном. Украшала столовую огромная люстра богемского стекла, выписанная из Европы еще папенькой Кона, а витражные окна во всю стену высотой выходили на персиковый сад, среди которого тянулась мощеная камнем дорожка и уводила к пляжу.

Но столовая — для ужинов, а завтракали да перекусывали господа по обыкновению в буфете на втором этаже, расположенном точно над столовой. Стаська, обрядившись теперь в нежно-голубое форменное платье с крахмальным передником, как раз накрывала чайный столик, когда, сдерживая сбитое бегом дыхание, туда степенно вошла Лара.

Буфет в этот совсем уже не ранний час пустовал — лишь компаньонка madame Щукиной, скромно встав у стены, явно кого-то дожидалась. Видимо свою беспокойную хозяйку.

— Входите-входите, Лариса, — тотчас обрадовалась она Ларе и даже подалась навстречу. — Присоединитесь к нам? Я как раз завтракать собиралась — Ираиду Митрофановну только надобно дождаться. Госпожа поспать любят подольше, — она, стесняясь как будто, наклонила голову.

— Благодарю, madame, — в тон ей невольно расплылась в улыбке Лара, — я завтракала уж. Маменька послали спросить, не нужно ль вам чего?

— Что вы, что вы, Лариса, и так всего вдоволь. Ах, как я сегодня спала хорошо… у вас здесь рано светает: представьте только, милая, я проснулась в пятом часу ночи — а за окном солнце светит будто днем! Такая благодать!

Пели цикады за распахнутым ввиду жары окном, ароматный чай дымился на столике, остывали круассаны — отменные круассаны, надо сказать, Матрена других не печет.

Пока глядела на женщину, Лара все время улыбалась нежнейшей из своих улыбок.

Компаньонку беспокойной госпожи Щукиной звали Анною Григорьевной. Ларе она понравилась сразу и безоговорочно, во всем хотелось угодить столь приветливой даме. Лара даже спину выпрямила, лишь бы чуточку походить на нее. Была Анна Григорьевна уже немолода: светлые тщательно собранные в пучок волосы ее слегка проредила седина, но глаза горели как у юной девушки, стан был гибким, а талия такой тонкой, что вполне могла соперничать с Лариной. Платье она носила светло-серое, простое, а из украшений признавала только круглые золотые часики в виде кулона на цепочке. Наряд ее был до того простым, что у Лары в голове не укладывалось — как можно в нем выглядеть столь благородно и изящно?

И разговаривать с Анной Григорьевной было приятно, будто знакомы они тысячу лет. Лара, все так же улыбаясь, без умолку рассказывала, что после завтрака, покуда не слишком жарко, им следует обязательно пойти на пляж — только зонтики непременно нужно захватить. А к полудню, когда солнце станет совсем уж немилосердным, надо бы воротиться в пансионат и провести несколько часов персиковом саду, его окружающем. В саду у них имела беседка, увитая плетистыми розами и так ловко устроенная, что даже в самые губительные часы в ней свежо и прохладно, а Стася… да что там Стася — она сама принесет им с госпожой Щукиной спелой черешни и абрикосов. А на обед…

Лара как раз собралась спросить, что предпочла бы Анна Григорьевна на обед, когда — в столовую вошел новый их постоялец.

Признаться, Лару вот уже десять лет как страшно манила к себе личность последнего хозяина Ордынцевской усадьбы. Каких только баек не травили про него на Болоте, и настоящей мукой было выудить из тех баек толику правды. Однако Лара в этом преуспела.

Она разыскала даже его портрет — старую газету с фотокарточкой, если точнее. Спасла ее от участи быть пущенной на растопку и с тех пор хранила у себя.

Граф Николай Ордынцев был весьма выдающейся внешности мужчина. В профиле его, гордом и благородном, будто срисованном со старинных монет, и впрямь было что-то от благородного Ворона. Такое лицо, увидав один раз, не забудешь никогда.

Еще и потому Лара не признала в господине Харди потомка Ордынцева — они были совершенно не похожи. Господин Харди, вне сомнений, хорош собою, его яркие синие глаза и ямочка на подбородке уж точно не оставляют девушек равнодушными. Но он более походил на парней с Болота, чем на потомка благородного Ворона.

Совершенно иное дело мужчина, только что вошедший в двери буфета.

Ему нынче было, наверное, не меньше пятидесяти; волосы серебряные от седины, узкие плечи и крайне невысокий рост. Однако этот точеный профиль именно их — Ордынцевский. Ошибиться невозможно.

Еще до того, как пожилой мужчина представился, Лара почтительно опустилась перед ним в реверансе. Назвалась.

— Мое почтение, Лариса Николаевна, — поклонился Ордынцев в ответ, и после поклонился и Анне Григорьевне — с большим, нужно сказать, вниманием.

И обе они ахнули с восхищением, когда Ордынцев показал из-за спины букетик полевых цветов — маргариток и алых душистых маков, который разделил надвое и подарил обеим дамам.

Господин сей представился Александром Наумовичем, и он и впрямь намерен был надолго задержаться на побережье. Юность и молодость провел он во Франции, отдалившись от родственников, там и женился, родилась дочь — единственная, увы, потому как жена вскорости умерла.

Оказалось, что Ордынцев проснулся еще на рассвете, успел познакомиться с Анною Григорьевной и, подобно Ларе, был очарован благородной красотой этой женщины. А может даже и поболе Лары…

Девушка не знала уж, куда деть свои глаза — настолько лишней она себя здесь чувствовала. И, в то же время, была счастлива, что знакома теперь с этими людьми и даже может с ними разговаривать.

Отца своего Лара никогда не знала, но всем сердцем, каждой клеточкой существа, надеялась нынче, что он хоть чуточку похож на Ордынцева. Хоть самую малость… Впрочем, конечно же, мечты были наивными: ежели бы Ларин отец имел хоть что-то общее с Ордынцевым, разве ж он бросил бы ее?

У Лары, правда, был Алексей Иванович, но он — папенька Кона, и Лара сроду не думала о нем, как об отце. Да он бы и не позволил. Алексей Иванович хорошо к ней относился, дарил игрушки, красивые платья и нанимал учителей. А синьору Марроне, бедному художнику из Венеции, невесть как попавшему в их края, даже все лето позволил жить у них без платы, лишь бы он ее, Лару, выучил обращаться с красками. Однако отцом он ей стать не пожелал даже когда женился на маме-Юле.

От мыслей Лару отвлекла вновь отворившаяся дверь — на сей раз без стука. Дверь распахнулась, и, наконец, миру явилась Даночка — единственная дочь Ордынцева и единственная же его наследница.

«Ах, и повезло же родиться такой красавицей!» — вздохнула Лара, едва ее увидела.

Даночка — по рождению Богдана Александровна — барышня несколькими годами старше Лары. Или же так чудилось оттого, что была она выше и имела куда более женственные формы. Наряженная в утреннее шифоновое платье, она казалась настолько модной, что здесь, в их глуши, многие сочли бы ее экстравагантной. Ажурный лиф с розовым атласным пояском плотно охватывали стан; юбка, расшитая бисером, свободно струилась по бедрам, заметно повторяя их очертание, а позади волочился шлейф, украшенный розами из того же атласа, что и поясок. Рукав, такой же свободный, выше локтя оголял алебастровую кожу рук. Для Лары величайшей загадкою было, как сохраняет она эту волшебную белизну — ведь не первый день она в их краях! Должна она была как-то сюда добраться?

Впрочем, Лара не удивилась бы, узнав, что сошла эта красавица не с пыльной почтовой кареты, а прямо с обложки «Paris modes», который выписывала мама-Юля, и который Лара иногда листала.

Войдя же — точнее грациозно вплыв — Даночка усталым, равнодушным взглядом обвела столовую залу и томно, с французским прононсом, пропела:

— Papa, не видали ли вы Жако?

Догадавшись, что Жако это ее домашний питомец, Лара даже обрадовалась, ведь у нее с этой неземной Даночкой есть хоть что-то общее! Лара сама держала собачку — Бэтси.

— Не видал, Даночка, — расстроившись, покачал головой Ордынцев. — Должно быть, гуляет… позавтракай со мною, девочка моя: Лариса, дочь Юлии Николаевны, говорит, что круассаны просто изумительны — с клубникой и сливками, как ты любишь.

— Я не голодна, papa, — равнодушно ответила Даночка и на стол даже не взглянула.

— Как пожелаешь, солнышко, — Ордынцев нежно поцеловал дочку в щеку и, задорно блестя глазами, вынул из-за спины новый дар: бережно завернутый в платок огромный абрикос. — Скушай, доченька, — попросил он. — Только что сорвал в саду — сок аж по рукам течет!.. Вы не против, Лариса, что я тут похозяйничал?

— Что вы, что вы! — горячо поддержала Лара, глядя все с той же умиленной улыбкой. — На здоровье, Богдана Александровна!

— Не хочу! — та брезгливо посмотрела на фрукт. — Papa, уберите, вы мне юбку перепачкаете… у меня совершенно нет аппетита, — призналась она плаксиво. — И спала я дурно… почитай с пяти утра, как рассвело, глаз не могла сомкнуть. Еще и птицы эти кричат.

— Они не кричат, они поют — это соловьи, Богдана Александровна, — заметила Лара немного с негодованием.

— Ох, да все равно! — отмахнулась та.

Лару так и подмывало сказать этой балованной девице что-нибудь дерзкое — она сдерживалась из последних сил. Более всего было обидно за Александра Наумовича: Лара, выросшая на юге, правда и сама к абрикосам была равнодушна, но, ежели бы ей его папенька поднес — сам, да с такими сердечными словами… она бы съела этот абрикос тут же! Вместе с черешком и косточкой!

«Вот же зараза какая неблагодарная!» — неласково думала Лара.

Даночка же, сперва отмахнувшись от Лары, после вдруг посмотрела на нее как будто даже с интересом. А Лара и язык прикусила, испугавшись: не вслух ли она сказала про заразу?

— У меня роза на подоле едва держится, пришить бы надо, — молвила та куда менее томно.

Они вместе с папенькой Ордынцевым долго глядели на Лару: Даночка выжидающе, а ее отец как будто извиняясь:

— Вы не могли бы, Лариса… позвать кого-нибудь — платье починить? — неловко попросил, наконец, он.

— О, конечно, сейчас же пошлю Стасю.

— Зачем же, думаю, вы и сами справитесь, — холодно перебила ее Даночка и, подхватила на руку свой шлейф с несчастной розой. — Пойдемте-ка прямо сейчас. Лариса, да?

И не успела Лара одуматься, как уже шла по коридору: Даночка молча и уверенно плыла впереди и лишь дорогу спрашивала. Вообще-то Лара была не горничной здесь, чтобы платья зашивать — такого бы и мама-Юля не одобрила. Однако отказать столь самоуверенной особе Лара не сумела.