Незнакомка с родинкой на щеке

Анастасия Логинова, 2017

Незнакомка с лицом, укрытым вуалью, появилась на пороге внезапно, из ниоткуда. Внесла сумятицу в размеренную жизнь молодоженов Ильицких, перевернула все с ног на голову и – столь же внезапно исчезла. А загадки, с нею связанные, остались. Разве может юная, скучающая и не в меру любопытная Лидия Ильицкая оставить загадки нерешенными? Не может. Но у нее еще будет время пожалеть о своем любопытстве. Художник: Елизавета Метлинова.

Глава четвертая

Меня разбудил бьющий в глаза свет, и тотчас я поняла, что так быть не должно. Проспали!

Но Ильицкий никуда не торопился, а сидел, закинув ногу на ногу, в кресле у изголовья кровати и мирно пил кофе. Была за ним такая скверная привычка — проснуться чуть раньше, тихо сесть рядом и глядеть, как я сплю. Признаться, всякий раз меня это смущало.

— Боже, который час?! Ты, верно, уже опоздал! — всполошилась я спросонья.

Женя оставался невозмутим:

— А я решил больше вовсе не ходить на службу. Надоело. Лучше стану каждое утро приносить тебе кофе с пирожными.

Кофе, к слову, пах божественно, а на вкус был еще лучше — в чем я убедилась, приняв из рук Жени чашку. И только потом догадалась:

— Ах, сегодня воскресенье… Откуда пирожные?

— Сам испек, — гордо соврал он и выбрал для меня огромное, лимонно‑желтое с розовой обсыпкой. — Называются baiser. Ты знаешь, как с французского переводится «baiser»?

— Совершенно не знаю, — тоже соврала я.

И Женя с удовольствием мне объяснил, весьма подробно остановившись также на других французских substantifs et verbes¹⁰.

О вчерашнем не говорили, будто не было ничего. Может, стоило забыть вовсе… но позже, когда, покончив с baisers, мы все‑таки оделись, я будто бы между прочим спросила:

— Милый, раз сегодня воскресенье, отчего бы нам не пригласить кого‑нибудь на ужин? Степана Егоровича, скажем.

Ответом мне был кислый взгляд из‑под бровей, который в полной мере выражал мнение Ильицкого о вышеупомянутом Степане Егоровиче. Впрочем, меня это не испугало.

— Мне надобно отдать одну книжку, что он давал прочесть, — объяснила я.

Книжка называлась «Пѣна и пѣнистая жидкость въ дыхательныхъ путяхъ утопленниковъ», но я обошлась без этих мелочей. Поморщилась выбранному мужем простому черному галстуку и с дотошностью начала повязывать модным английским узлом другой, темно‑синий и атласный.

— Кроме того, — продолжала я меж тем, — нам следует собирать общество хотя бы изредка, не то все подумают, будто мы так счастливы вдвоем, что нам совсем никто не нужен. А людская зависть никогда не заставит себя ждать, ты же знаешь. Шептаться станут, рассказывать всякое. Могут и на службе тебя невзлюбить.

— Меня? С моим золотым характером да невзлюбить?!

Женя иногда так шутит, ибо характер он вообще‑то имел тяжелый. Был вспыльчивым и крайне нетерпимым к людской глупости, а также ко всему, что за нее принимал. Оттого друзей у него было не так чтоб очень много.

— Впрочем, если тебе хочется, — смилостивился он, — то зови своего Кошкина. Мы же и впрямь не дикари какие‑нибудь. — Женя взял мои руки в свои и ласково продолжил: — После же мы поедем в театр, чтобы общество, не дай бог, не подумало, что нам есть чем заняться вечерами. А по пятницам я стану ходить в бордель — тогда мы запутаем всех еще больше. Здорово я придумал?

— Да, милый, — не менее ласково согласилась я, — а я в таком случае благосклонно отвечу на то письмо нашего соседа по даче. Женечка, какой же ты у меня умный!

Он напрягся мгновенно:

— Какой еще сосед? Николаев, который водил тебя танцевать? Он писал тебе? Или тот другой, прыщавый малолеток с дурными стишатами в альбоме?

— После, Женя, — отмахнулась я в том же легком тоне, — сперва распорядимся с обедом. Негоже приглашать одного Кошкина — я думаю написать Раскатовым, они как раз задолжали нам визит. Вспомни, вы с Павлом Владимировичем так хорошо и обстоятельно обсуждали реформу образования — даже сошлись во мнениях. А Светлана мне показалась весьма интересной собеседницей. Что ты думаешь?

Ильицкий предсказуемо скривил губы:

— Я думаю, что у его сиятельства графа Раскатова не много найдется общих тем для беседы со вчерашним полицейским урядником из Пскова. При всем моем уважении к твоему Кошкину. Однако так как Кошкин для тебя, очевидно, интереснее графа, то позволь, я вместо Раскатова приглашу своего армейского товарища. К его жене как раз на днях приехала сестра из Харькова. Милейшая особа, блондинка.

Я вздернула брови:

— Ты что же, решил сосватать Степана Егоровича? Чем он тебе досадил?

— Скажем так, я предпочитаю, чтобы моя жена водила дружбу с женатыми мужчинами.

Я удивилась еще более:

— Разве ж есть разница? Николаев, к примеру, женат, и тем не менее…

— Так тебе писал все‑таки Николаев?!

Я неопределенно повела плечом, снова отмахнувшись:

— После, милый, после. Я немедля напишу Степану Егоровичу, а ты не забудь пригласить своего товарища с харьковской…

Я не договорила, потому как мой взгляд упал на заголовок утренней газеты. Очевидно, Женя принес ее вместе с пирожными, но едва ли заглянул в заметку на первой странице.

— Ты и теперь станешь говорить, будто не знаком с Хаткевичами?! — Я разозлилась столь сильно, что даже ударила его по плечу этой газетой.

А испугалась и того сильнее — жадно пыталась угадать Женины мысли, покуда он, хмурясь, бегал глазами по строчкам.

В заметке было сказано, что вчера, ровно в восемь пополудни, неизвестный бросил в коляску Ксении Хаткевич, молодой жены генерала, бутылку с зажигательной смесью. Она и ее горничная погибли тотчас, на месте. Неизвестный в суматохе скрылся.

Я никогда не видела прежде, чтобы Ильицкий бледнел. На челюстях его взбугрились желваки, а газета, смятая, полетела в угол.

— Останься сегодня дома, Лидия! — бросил он мне, срываясь бежать куда‑то.

— Но…

— Не спорь! — он позволил себе повысить голос.

Я растерянно села, не зная, что и думать. Куда он поспешил? Что ему за дело до этого генерала и его жены? Немного придя в себя, я все‑таки подняла газету, расправила смятые страницы. Перечитала заметку еще раз десять, надеясь хоть что‑то понять.

Это произошло на Дворцовом мосту. Вчера в восемь. Ком в груди все нарастал, мешая уж дышать: Женя снова солгал мне. Он никуда не ездил с той дамою. Они были в городе, иначе к восьми Ксения Хаткевич никак не успела бы попасть на Дворцовый мост!

А неизвестный, что бросил бомбу, — неужто новый последователь этих народовольцев?¹¹ Я прочла заметку еще раз, чтобы убедиться: его не задержали. Надо полагать, в этот час Дворцовый мост малолюден, и сумерки, в которых легко затеряться, уже сгущаются. Замечено лишь, что это мужчина. Достаточно сильный и молодой, чтобы за ним никто не сумел угнаться. Лицо до самых глаз было закутано шарфом, так что его и приблизительно никто не описал.

А еще я отметила, что ни слова не сказано о кучере, что правил коляскою. Вероятнее всего, он тоже погиб…

Ксении Хаткевич исполнился двадцать один год, и она оставила сиротами двоих маленьких детей, девочек.

После я долго и бесцельно смотрела из окна спальни на шумную улицу и не знала, что делать. Негоже перечить мужу во всем, ведь он велел остаться дома. Ежели это и впрямь очередное буйство народовольцев, то опасения Жени более чем оправданны, но… полиции следует знать, что Ксения была здесь! И о записке. Решившись, я быстро оделась и поехала на Миллионную, по вчерашнему адресу.

Нет, я не собиралась выкладывать всю подноготную о моем муже первому же попавшемуся полицейскому — я даже сомневалась, стоит ли особенно откровенничать с Кошкиным, когда найду его. Для начала надобно просто выяснить, что известно следствию.

Очень плохо я тогда была знакома со структурой городской полиции, с трудом отличала ее от жандармерии и как‑то не сомневалась даже, что расследование поручат именно Кошкину. И здорово удивилась, не найдя его в доме на Миллионной: возле парадной толпились полицейские экипажи, люди в форме стояли у дверей вместо вчерашнего швейцара и не пускали посторонних.

— Мне бы Степана Егоровича увидеть, — самым обыденным тоном обратилась к полицейскому у дверей.

— Кого‑кого?.. — не понял мужчина, и тогда я впервые осознала, что не все в городской полиции знакомы с моим добрым другом. — Вы кто такая, сударыня, будете?

— Гувернанткою я у Хаткевичей буду, — ответила я не раздумывая и чертыхнулась про себя. Зачем солгала?! Но столь же уверенно продолжила: — Приболела я, потому позже обычного пришла.

— Проходите, — без интереса мотнул головой полицейский и открыл мне дверь.

Вестибюль генеральского особняка — просторный, с высокими потолками, хрустальными люстрами и зеркалами, укрытыми черной тканью, — встретил суетою еще большей, чем улица. Прислуге дела до меня не было, и даже пальто со шляпкой никто не предложил взять. Я двинулась вперед, а после толкнула одну из дверей, все еще надеясь найти Степана Егоровича. Здесь была большая гостиная с роялем у окна: всхлипывала девушка в одежде горничной, со слезою в голосе говорила что‑то другая. Важные полицейские хмурились и делали записи с их слов. На меня никто не смотрел. Я прошла в дверь, ведущую из гостиной, и лишь здесь меня остановили.

— Вы к кому, милочка? — спросила немолодая полная дама в строгом черном платье. На носу у нее было пенсне, а на поясе связка ключей. Глаза же — красные и заплаканные.

— Я… я в гувернантки наниматься пришла, — сказала я уже не очень уверенно. И добавила: — Мне назначали.

— Ах, милочка, какая теперь гувернантка… — Подбородок у женщины задрожал, а под пенсне заблестели новые дорожки слез. — Для маленького ведь гувернантку брали… вот‑вот народиться должен был. Восьмой месяц дохаживала голубушка наша. Господи, Пресвятая Богородица, да что ж деется‑то, что ж деется…

Вовсе без сил дама опустилась на софу, сняла пенсне и закрыла ладонями лицо. Плечи ее била крупная дрожь. Однако, всем сердцем сочувствуя чужому горю, я не жалела сейчас, что пришла сюда. Даже напротив — в груди поднималась волна ненависти к нелюдям, которые сотворили такое. И я сама себе поклялась, что все от меня зависящее сделаю, чтобы их наказали. Нужно непременно рассказать полиции все, что я знаю!

Вот только Ксению Хаткевич и ее нерожденного младенца это не вернет… Но я крепче закрыла глаза, как молитву твердя слова дяди, что чувства надобно держать в узде — они мешают здраво мыслить. А мне непременно нужно выяснить, что эту женщину могло связывать с моим мужем.

Поискав глазами, я нашла графин с водою и налила полный стакан — женщину (кажется, это была экономка Хаткевичей) следовало скорее успокоить.

— Попейте, — присела я подле нее и осторожно погладила плечо.

В последние годы в Смольном мы с Натали, той самой, которая стала теперь княгиней Орловой, несколько раз в неделю ездили помогать сестрам милосердия в госпиталь. Многого я там насмотрелась. И многому научилась — быть может, и побольше тогда узнала о жизни, чем за все годы учебы, вместе взятые. С доктором тамошним мне несказанно повезло: видя мой интерес, он не жалел времени, объясняя мне кое‑что из медицины. И среди прочего заставил уяснить, что самый верный способ успокоить плачущего — дать ему воды. Ничто так не приводит в ритм дыхание и биение сердца, как размеренные глотки.

А пока женщина пила, я усиленно размышляла о незнакомке, что стояла на пороге моего дома. Неужто Ксения Хаткевич была беременною на восьмом месяце, а я этого не заметила? Впрочем, пурпурный ее наряд не был приталенным, а модницы порой столь усердно затягивают корсеты — будучи и в положении тоже, — что немудрено ошибиться…

Однако уверенности у меня оставалось все меньше. Я огляделась в уютной, очень женской гостиной. Стены, затянутые шелком в белую и голубую полоску, портреты, изображающие членов семьи Хаткевичей, надо полагать. У высокого окна холст с незаконченной вышивкой — котенок с пышным розовым бантом. Обивка на диванах нежно‑голубая, в тон стенам. Очень спокойная и нежная комната — никаких кричащих пурпурных и красных, которые столь преобладали в наряде нашей незваной гостьи.

Я приметила и фотокарточку в серебряной рамке, что стояла на каминной полке среди прочих, — супружеская пара с девочками‑погодками: одну усадил на колени пожилой обрюзгший мужчина в форме генерала пехоты, вторую придерживала за крохотную ручку молодая женщина в светлом кружевном платье.

— Стало быть, это и есть мадам Хаткевич? — Я взяла рамку в руки. И подивилась с горечью: — Девочки совсем маленькие…

— Она, милочка, она… — Экономка отобрала рамку и принялась натирать стекло подолом фартука. — Что ж теперь будет‑то: сиротами младенцы остались. Антон‑то наш Несторович, его превосходительство, женится сызнова, как пить дать, а детушкам разве ж заменит кто мать? Так и придется теперича в падчерицах мыкаться. Ох, Господи, Пресвятая Богородица…

Я не дослушала женщину — не смогла. Все мысли мои были о том, что это лицо на фотокарточке, нежное и обрамленное мягкими светлыми локонами, ничуть не походило на лицо незнакомки с родинкой, что навещала меня два дня подряд.

Та незнакомка — не Ксения Хаткевич. Я снова не знала ни ее имени, ни причин, по которым она скрылась в доме генерала.

Примечания

10

Имена существительные и глаголы (фр.).

11

«Народная воля» — революционная народническая организация, возникшая в 1879 г. после раскола организации «Земля и воля». Поставила основной целью принуждение правительства к демократическим реформам, после которых можно было бы проводить борьбу за социальное преобразование общества. Одним из основных методов политической борьбы «Народной воли» стал террор.