Загадка для благородной девицы

Анастасия Логинова, 2013

Юная Лидия Тальянова – сирота. Когда-то она считалась француженкой и носила другое имя, но родителей убили при самых загадочных обстоятельствах. А девочку взял под опеку пожилой русский господин и увез в далекую Россию, где устроил в Смольный институт благородных девиц. Даже спустя девять лет, став взрослой девушкой, Лидия не сумела разгадать, кто он, и отчего принимает в ее судьбе столь живое участие. А ведь загадки Лидия любит более всего на свете… Как это обычно и бывает, завеса тайны приоткроется случайно – во время каникул в старинной дворянской усадьбе, куда едет подруга Лидии, дабы навестить больного отца.

Глава четвертая

Ну, что сказать, русская деревня оказалась вовсе не такой, как на картинах Суходольского, например. Хотя и у него она изображена довольно неприглядной, но в реальности все оказалось даже хуже. Серые покосившиеся домишки из плохо оструганных бревен, крытые где соломой, а где и вовсе сухими ветками. Улицы как таковой не было, дома стояли в хаотичном порядке — какие‑то окружены подобием забора, какие‑то нет. Посреди, меж домами, разлита лужа, больше напоминающая небольшой пруд, в которой барахтались грязные и чахлые утки. Эту лужу по краю, стараясь не намочить босые ноги, обходила молодая женщина, кажется, беременная, и морщилась от бьющего в лицо солнца. Сильно завалившись на бок, в руке она несла ведро, полное воды.

— Малая Масловка‑то небольшая деревня, — как будто извиняясь, пояснил Вася, — вот Большая побогаче будет. Здравствуй, красавица! — вдруг задорно окликнул Вася женщину с ведром.

Та увидела его, заулыбалась смущенно и поправила свободной рукой платок:

— Скажете тоже, барин, «красавица»…

Вася, по кочкам перепрыгивая лужу, подал руку ей, вконец смутившейся, и помог перейти.

— Куда путь держишь, милая? — снова спросил он.

— Так у колодца была, набрала воды вон, теперича домой иду. Мой‑то в поле, надо обед ему сготовить да отнести…

— А, ну да, в поле ведь все, — расстроился Вася и потерял к беседе интерес. — Вечером сюда нужно идти, вечером здесь гораздо веселее. Ну, иди‑иди, милая, — отпустил он женщину. Та, как была с ведром, низко, до земли, поклонилась и продолжила путь.

— Да, вечером нужно приходить… — еще раз вздохнул Вася и вдруг замер прислушиваясь. — Никак балалайка где‑то играет?

— Да, где‑то играют… — согласилась я.

Я слышала, что балалайка — это такой диковинный музыкальный инструмент, исконно народный. Никогда прежде не видела ее и не слышала, потому мигом меня разобрало любопытство. Не задумываясь, подобрала юбку и поспешила за Васей меж крестьянскими домами.

Вскоре мы вышли на лесную опушку за деревней, где звуки были слышны гораздо отчетливей. Издали я разглядела трех парней, один из которых и играл на инструменте незатейливую и бодрую мелодию, а три девицы — совсем еще девочки, я бы сказала, — смеялись от души и глядели на четвертую, рыжую, которая звонко и лихо, будто артистка в театре, распевала под эту мелодию не менее бодрое:

Мой миленок как теленок,

Только разница одна:

Мой миленок пьет из кружки,

А теленок из ведра.

Взрыв хохота девиц, свист парней и всеобщее улюлюканье. По‑видимому, это и есть то, что называется chanson russe⁹. Рыжая девчонка — совсем молоденькая, но уже статная и фигуристая, лихо отплясывала, уперев руки в бока, — она и впрямь была хороша, я даже залюбовалась.

Вася вместе со мной молча прослушал с десяток куплетов, после чего пошел к компании — шагая вальяжно, по‑барски и размеренно хлопая в ладоши. Музыкант его заметил, резко прекратил играть, склонил голову. Да и прочие, обомлев, застыли с опущенными лицами. Только рыжей девчонке все нипочем: глядела на барина смело и, пожалуй, даже нахально.

— Опять ты, Настасья, в этой компании куролесишь! — покачал головою Вася, впрочем, едва ли он в самом деле сердился. — Почему не дома, почему матери не помогаешь?

— А вы, барин, мне не указывайте, вы мне не муж!

Девицы, ее подружки, прыснули со смеху и начали толкать девчонку в бок, а та не обращала внимания.

— Ох, и остра ты на язык, Настасья. Твои таланты бы да в мирное русло… — Вася повернулся к музыканту: — Что играть прекратил, Стенька? Неужто мешаю?

— Никак нет, барин! Мы вам завсегда рады! — разулыбался тот, снова начиная играть.

Через полминуты хохот, свист и пляски продолжились. По всему было видно, что Васю в этой компании хорошо знают. Я уж хотела было упрекнуть Васю (в мыслях, разумеется) за то, что, совратив уже эту несчастную горничную, он заигрывает еще и с молоденькими крестьянками — да только Вася не заигрывал. Ни с кем более не заговорив, он встал в сторонке и принялся набивать трубку, лишь ухмыляясь бойким частушкам Настасьи. Как будто ему просто доставляло удовольствие наблюдать за искренним весельем местной молодежи.

Да и мне было любопытно смотреть да слушать. Право, после того холода, что царил в доме Эйвазовых, здесь я буквально отогревалась душой. Так что Васю я даже понимала.

Я стояла, обняв рукой ствол березы, и куталась в шаль, пытаясь осмыслить текст частушек. Увы, но иронию в текстах и даже общий смысл уловить мне удавалось лишь изредка — русский очень мудреный язык. Но все равно я не могла отвести глаз от этой девчонки и ее живого, подвижного танца — столько в нем было лихости и задора.

Сперва я глядела только на рыжую Настасью, но потом решила рассмотреть остальных. И даже ахнула, когда узнала в одном из парней утреннего своего знакомца — цыгана, что вел себя столь нахально в сиреневом саду.

Он смеялся громче всех, подхватил на руки одну из девчонок, которая тут же довольно завизжала, и кружил ее. Кажется, сей цыган пользовался популярностью у местных девушек, и я их вполне понимала. Высокий, широкоплечий, с черными блестящими глазами — а главное, во всей его фигуре, в каждом движении, в каждом звуке голоса и взгляде чувствуется огромная сила — не только физическая, но и внутренняя. Как будто он способен на все. А это, надо признать, завораживало.

Мне он показался эдакой мужской копией Настасьи, и я с улыбкой наблюдала за ним какое‑то время. Покуда он меня не заметил. Тотчас отпустил девчонку и, широко улыбаясь, направился ко мне, словно мы старые друзья.

Скрестил на груди руки и прищурился, оценивая меня с головы до ног. А потом изрек:

— Красивая вы, барышня.

Право, на светское обхождение я и не рассчитывала, так что не удивилась и уж точно не оскорбилась. Ответ сорвался с языка сам собой:

— И вы весьма недурны.

Крестьяне притихли и зашушукались. Цыган хмыкнул вполне удовлетворенно, склонил голову к другому плечу:

— А отчего ж не пляшете, барышня?

— У меня при всем желании не выйдет столь же ловко, — честно ответила я.

— Глупости говорите, ну‑ка…

И вдруг он схватил меня сразу за обе руки — да так резво, что шаль слетела с плеч. Потянул меня к танцующим, а я, только теперь испугавшись, отбивалась и пыталась вырваться. Право, не знаю, чем бы все закончилось, но к нам подскочил Вася, толкнув цыгана так, что тот попятился и едва не упал.

— Руки убери прочь, собака! — Я не думала, что в глазах у робкого Васи может быть столько ярости. Вот теперь я по‑настоящему испугалась. — Сказано тебе было не подходить к барышням! Вылетишь отсюда так, что только свист слышен будет!

— Не вы меня на место взяли, не вам и гнать, — ухмыляясь, цыган оттирал ладонь, которой все же коснулся земли, и едко добавил: — барин!

— Он обидел вас, Лидия Гавриловна? — Вася уже не слушал его, а торопился поднять шаль, соскользнувшую на землю. — Обидел? Вы только скажите!

— Нет‑нет, все хорошо, уверяю! Давайте просто уйдем?

— Да, конечно…

Напоследок он еще раз оглянулся на цыгана, но я сама взяла Васю под руку и поторопилась увести. Я ужасно боясь, что стычка получит продолжение.

Обратный путь прошел в молчании по большей части — тем более что уже вечерело, а нам обоим хотелось добраться засветло. Лишь у ворот Вася все‑таки не выдержал и заговорил:

— Лидия Гавриловна… то есть Лиди… вы, наверное, ужасно злитесь, что я привел вас в деревню. Не стоило, я знаю.

Он опять избегал смотреть мне в глаза и выглядел неловким — совсем не таким как там, на опушке.

— Василий Максимович, я уверяю вас, что не злюсь. Более того, этот несчастный крестьянин меня даже не обидел…

— Несчастный?! — хмыкнул чему‑то Вася.

— Вы говорите о нем так, будто давно знаете, — заметила я осторожно.

Вася ответил мне не очень охотно, но все же ответил:

— Это Гришка‑цыган, наш конюх. Его здесь все знают. С детства, говорят, конокрадством промышлял, а потом осел здесь, в этих краях. В лошадях‑то он, может, и разбирается, да только с каждого места его в конечном итоге прогоняли.

— Раз он так плох, то зачем же вы его к себе в конюхи взяли? — резонно поинтересовалась я.

Вася снова хмыкнул:

— Будь моя воля, Лиди, я б его за тысячу верст близко к усадьбе не подпустил! Но цыгана Лизавета Тихоновна все приваживает, хозяйка наша!

* * *

После ужина, когда я, переодевшись ко сну, сидела за бюро и писала письмо для Ольги Александровны, в мою дверь постучали.

— Лиди, это я, открой, дорогая… — услышала я жалобно‑просящий голос подруги.

Пришлось отложить письмо и отпереть дверь.

— Ты думаешь, что я ужасный человек и очень плохо поступила сегодня утром, да?

Она стояла на пороге тоже одетая ко сну, с распущенными волосами и закутанная в длинную шаль. Говорила она по‑французски, почти скороговоркой — будто боялась, что я вот‑вот захлопну дверь перед ее носом. Натали глядела на меня снизу вверх полными раскаяния глазами. Ну как на нее сердиться?

— А ты сама как думаешь? — важно спросила я. — Достойно ты вела себя с Лизаветой Тихоновной? Что бы сказала Ольга Александровна, услышь она тебя?

Натали состроила плаксивую гримаску и мимо меня проплыла в комнату, с ногами забралась на кровать.

— Я знаю, что вела себя дурно. — Она низко наклонила голову и избегала смотреть мне в глаза. — Мне очень стыдно, и я уже десять раз отругала себя за несдержанность. Но я ничего не могла с собой поделать: всякий раз, когда я вижу свою мачеху, в меня как будто бес вселяется. Я просто не могу удержаться! Но согласись, что и она виновата!..

Я, уже закрыв дверь комнаты, села на край кровати и внимательно слушала Натали. Она и правда раскаивалась. Но я не могла не возразить:

— Я не припомню, чтобы твоя мачеха сказала и сделала хоть что‑то плохое в твой адрес.

— Она отправила меня в Смольный! — Натали даже вскрикнула возмущенно. — Неужто этого не достаточно?!

— Во‑первых, не стоит кричать, дорогая: все уже спят, — заметила я. — А во‑вторых, ты говоришь так, будто она отправила тебя на каторгу, а не в лучшее женское учебное заведение в России.

Натали подумала секунду. Но потом опять нахмурилась и выдала неопровержимое:

— Все равно!

Я подсела ближе к ней, взяла ее руку и попыталась поймать взгляд:

— Натали, послушай, я понимаю, что у тебя предубеждение к этой женщине. Однако оно основано на обидах маленькой, капризной двенадцатилетней девочки. А теперь ты взрослая, умеющая владеть собой барышня — смолянка. Ты же знаешь, как должна относиться истинная смолянка к людям, которые ей не нравятся?

Натали, разумеется, знала, потому как Ольга Александровна изо дня в день нам поясняла, как должна вести себя смолянка и что она должна думать. И, что немаловажно, еще и показывала это на собственном примере: ни разу за девять лет обучения я не слышала, чтобы наша начальница повысила голос, высказалась о ком‑то дурно или пренебрежительно.

И я, и Натали, и, наверное, каждая из смолянок стремились к тому, чтобы стать похожими на Ольгу Александровну.

— Вероятно, я должна найти в ней что‑то хорошее, — неохотно признала Натали.

— Умница! — похвалила я. — И я уверена, в ней есть это хорошее — за что‑то же ее полюбил твой отец.

Я поддержала Натали улыбкой, и та ответила мне тем же — кажется, у моей подруги даже настроение улучшилось после того, как она приняла решение помириться с мачехой.

— Лиди, перед тобой я тоже должна извиниться, — снова вернула жалобный взгляд Натали. — За то, что не пошла с тобой на прогулку. Вероятно, тебе очень хотелось поговорить, а я этого не поняла, потому что все мое внимание занял Митенька… — Лицо ее озарила улыбка. — Он такой славный малыш, ты себе представить не можешь! Завтра я обязательно тебе его покажу! Вася дал ему свое отчество и фамилию. Папенька, конечно, ужасно разозлился, узнав, но запретить все равно не мог. Хотя и пригрозил, что даже лишит его наследства. Однако Вася не испугался и все равно хочет жениться на Даше! Лиди, правда же, он поступил храбро, как настоящий мужчина?

Мне очень хотелось сказать подруге, что настоящий мужчина сперва ведет женщину под венец, а потом уже заводит детей, но я смолчала.

Признаться, я даже восхищалась Натали сейчас. Очень мало я знала людей, которые могут любить так искренне и бескорыстно. Совершенно не придавая значения тому, что племянник — незаконнорожденный и что его мать всего лишь горничная. Скажу честно, я бы так не смогла.

Натали же любила людей исключительно за их внутренние качества и всей душой стремилась помогать слабым. Пусть запала ее хватало ненадолго, как с госпиталем. Впрочем, большинство людей вовсе не считают нужным задумываться о бедах посторонних.

Я поступила в Смольный на три года раньше Натали. Эти три года были самыми тяжелыми в моей жизни: я ужасно говорила по‑русски, не понимала и половины того, о чем ведут речь мои подруги по институту. Да и подругами они лишь назывались — девочки искренне хотели меня поддержать, зная, что я недавно осиротела, но были бесконечно далеки от меня. Да и то, что совсем недавно во Франции случился переворот, сокрушивший Вторую империю, сыграло свою роль — меня, француженку, считали, наверное, иностранной шпионкой и противницей монархии.

Я была ужасно одинока в то время.

Натали же едва ли не с первого дня своего появления в Смольном стала душой всего нашего курса. По счастью, ее поселили в одном дортуаре со мной, и даже кровати наши стояли рядом. Позже выяснилось, что Натали тоже потеряла мать, что и стало основной причиной нашего сближения — она понимала меня.

Помню, меня поразило, что она ровно вовсе не заметила, что я француженка — Натали ни разу не спросила, поддерживаю ли я новую власть во Франции, ратую ли за принятие конституции в России и как вообще так вышло, что меня — вовсе не дворянку и даже не русскую — приняли в Смольный.

За эти качества я сердечно люблю Натали и, хоть и недовольна ею временами, готова простить моей подруге все на свете.

— А как тебе Женечка? — хитро прищурившись, спросила вдруг Натали.

— Ты хочешь сказать — Евгений Иванович? — поправила я ее с упреком.

Но Натали на этот раз и не думала виниться:

— Нет, именно Женечка! — Она придала лицу важность и заговорила наставительным тоном: — Поверь мне, дорогая, мой кузен относится к тому типу мужчин, которых будут звать Женечками даже их внуки. В крайнем случае как‑нибудь вроде «месье Эжен», — манерно произнесла она, — но никогда его никто не будет воспринимать всерьез. Ты ведь помнишь этот момент за завтраком? Маменькин сынок!

— Когда ты начала так хорошо разбираться в типах мужчин? — с ноткой сарказма спросила я.

— Ну ты же не станешь спорить, дорогая Лиди, что опыта у меня побольше, чем у тебя! — абсолютно серьезно отозвалась Натали. — Просто я помню Женечку еще когда мне было три или четыре, а ему, соответственно, лет двенадцать. Помню, Людмила Петровна все время пыталась накормить его пирожными, пирогами и прочими сластями. А вдобавок запрещала бегать и играть с другими детьми — они, видите ли, могли его обидеть. В результате Женечка был просто ужасно толстым и неповоротливым, с огромными пухлыми щечками… И рядила она его в какие‑то ужасные бархатные костюмчики с рюшами и сорочки с кружевами. А в волосы заплетала ленточки — как девчонке, фу!

— Мне показалось, что сейчас он выглядит вполне мужественно, — заметила я ради справедливости.

— Ну, не знаю… ты хотя бы про сахарок вспомни! — отмахнулась Натали и продолжила: — Я помню, как он однажды пытался забраться в седло в своем бархатном костюмчике и кружавчиках, — Натали уже откровенно хохотала, — пыхтит, тужится, падает, но все лезет и лезет… мы с Васей тогда просто от смеха покатывались, глядя на это чудо!

— Натали, как тебе не стыдно! — Я изо всех сил старалась быть серьезной, хотя это стоило мне усилий. — Мальчику не повезло с мамой — следует пожалеть его, а не хохотать.

— Вот здесь ты права, Лиди, — посерьезнев, ответила Натали, — хуже нет, чем мужчина, которого воспитала такая маменька. Бедная его будущая жена.

— Да‑да, действительно бедная: вдобавок к супругу получит столь великолепную родственницу… — вполне серьезно вздохнула я.

И оборвала фразу на полуслове, потому что в этот момент где‑то громко и отчетливо хлопнула дверь.

— Что это? — насторожилась Натали.

— Кажется, внизу.

Натали слезла с кровати и бросилась к окошку:

— Кто это в такой час к нам пожаловал? Или, наоборот, кто‑то собрался прогуляться?..

— На крыльцо выходят окна из галереи, — напомнила я, тоже поднявшись и уже накинув шаль на плечи. — Пойдем посмотрим — чего гадать?

Натали засомневалась, но почти сразу кивнула:

— Пойдем…

В коридоре было совершенно темно, как и во дворе за окном. Свечу же мы предусмотрительно не взяли, дабы не быть замеченными. Долго смотрели в черноту ночи за стеклом и сперва не углядели ничего примечательного: тот же пейзаж за окном, что и днем, только погруженный во тьму.

А потом я увидела белую фигуру, которая спустилась по ступеням веранды… По усыпанной гранитной крошкой тропке она направилась в парк, где спустя недолгое время скрылась в тени деревьев.

Сначала мне почудилось, что фигура в белом и вовсе полупрозрачная и парит над землей. Однако я сумела уговорить себя, что это лишь свет луны создает такую иллюзию, а на самом деле фигура отбрасывает вполне реальную тень. Ничего потустороннего здесь нет. Но оттого фигура в белом не стала менее загадочной: кто‑то из обитателей дома — и, судя по узким плечам, это была женщина — ночью в одиночку направился в приусадебный парк. Зачем?

Тотчас мне подумалось, что папеньке Натали стало хуже — оттого послали за доктором. Однако ничего сказать я не успела.

— Ты видела это, Лиди, ты видела? — зашептала Натали чуть слышно. Лицо ее было бледнее мрамора, а расширенные от ужаса глаза смотрели в сторону парка, где уже скрылась фигура в белом. — Это привидение… должно быть, дух бывшей хозяйки усадьбы, чей портрет висит в конце коридора…

Я очень старалась вразумить Натали, но она меня не слушала. Настолько крепко вбила себе в голову идею о призраке, что так и не отпустила моей руки до тех пор, пока не уснула.

А я делала несколько попыток уйти: ведь, разумеется, это никакой не призрак, призраков не бывает! Это живой человек, который вышел из дома и который, скорее всего, скоро вернется. Вот момент этого возвращения мне и хотелось застать. Я наверняка смогла бы разглядеть его лицо, и, я уверена, все тотчас и разъяснилось бы.

Но я никого не увидела, потому как сидела подле Натали.

Примечания

9

Русская песня, частушка (фр.).