Алмазная пыль

Анастасия Логинова, 2019

В 1913 году в Петербурге живет маленькая Надя, которую изводят монстры, видимые только ей. Никто девочке не верит, особенно родной отец – он держит дочь взаперти и никого к ней не пускает, кроме гувернантки. А в 2018 году в Петербурге живу я, Марго. Страсть в моей жизни только одна – старинные куклы, на которых я трачу большую часть зарплаты. Покупка одной из них и стала фатальной… Загадочные Ордэне почему-то считают, что у меня есть дар, и я одна сумею помочь Наде. Я в это не верю, но, кажется, мне все равно предстоит побывать в прошлом и стать Надиной гувернанткой.

Глава 3. Дом на Мойке

Еще в детстве, пока училась в школе, самым нелюбимым мной предметом была физика. Я ее ненавидела. И решать физические задачки было той еще пыткой. Однако и в детстве я понимала, что даже ненавистные физические задачки когда-нибудь решаются: все на свете решается — для этого нужно лишь время и некоторые усилия с моей стороны. Поэтому придумала для себя идеальный способ пережить трудности: нужно просто зажмуриться. Не в прямом смысле, конечно, но надо запретить себе переживать и чувствовать, запретить ныть о том, как все плохо — и четко понимать, что рано или поздно это кончится. Ну и, разумеется, методично, шаг за шагом, делать необходимое, каким бы тяжелым оно ни казалось.

Точно так я собиралась поступить и теперь, когда Яков высадил меня у главного входа в огромный особняк на Мойке — трехэтажный, серокаменный, нависающей надо мной так сурово, что я вдруг совершенно серьезно спросила:

— Это правда, что здешний хозяин — маньяк, который похищает девушек?

Наверное, мне бы сделалось легче, если б Яков в ответ расхохотался и сказал, что это чушь. Но он посмотрел на меня крайне внимательно, а потом с сомнением пожал плечами:

— Сказать по правде, я об этом фон Гирсе почти ничего не знаю, — таков был ответ. — Знаю только, что дома он почти не появляется, а всеми делами — в том числе и наймом прислуги — заведует какая-то дама, то ли его родственница, то ли жены. Вот ей-то ты и передашь свои рекомендации.

— Рекомендации?..

— Да, держи, — он всучил мне увесистую кипу бумаг.

— А если меня не наймут?

— Наймут, — заверил Яков. — А если не наймут, то у меня есть план «Б».

Не сомневаюсь. Думаю, если хозяин все-таки окажется маньяком и порежет меня на кусочки, то у Яши даже найдется план «В». Увы, дурочек, желающих по дешевке купить редкую старинную куклу найдется немало…

— А если я здесь умру? — всполошилась тогда я.

И Яков снова не обнадежил:

— Это будет не очень хорошо. Постарайся не умирать.

С тем и простились.

Ноябрь стоял теплый, ласково пригревало солнце, играя бликами на черных водах Мойки, медленно плыли пушистые облака по лазурному небу. И высилась прямо надо мной махина серокаменного дома. Не дома — дворца. Мрачного, источающего тревогу и смуту дворца. Из центральной части, балкон которой поддерживали шесть стройных колонн, исходили два крыла — видимо, с жилыми комнатами. Крыло левой части венчала изящная ротонда с такими же колоннами по окружности, а справа из крайнего окна на втором этаже… я даже козырьком приложила руку, чтобы разглядеть лучше. Да, там стоял кто-то небольшого роста и смотрел, кажется, как раз на меня. Девочка? Впрочем, она быстро спряталась в тень.

Все-таки странная девчонка, очень странная.

Я приказала себе поторопиться и скорее перешла улицу. У остекленных двустворчатых дверей замерла, раздумывая, как постучать — и вдруг обнаружила маленький латунный кругляш с ручкой и заманчивой подписью: «Прошу повернуть».

Ну раз просят…

За дверью что-то тихонько тренькнуло, и, пока я дожидалась последствий, взгляд сам наткнулся на такую же латунную табличку с надписью, пестрящей дореволюционными «ятями»:

«Домъ ювелирныхъ дѣлъ мастера барона Георгия Николаевича фонъ Гирса».

И почти сразу же дверь распахнули: та самая женщина в смешном фартуке и чепце, что встретилась мне прошлой ночью. На сей раз она обрадовалась мне как родной:

— Вернулись?! Ну наконец-то, заждались уж. Вы больше без предупреждения не убегайте, — перешла на шепот: — хозяин узнает — мигом выгонит! А поклажа-то ваша где? Не за нею, что ли, ездили?

— Э… привезут чуть позже, — я вымученно улыбнулась.

— Ну тогда идемте, к барышне нашей провожу. Вас как зовут-то?

Неужели и рекомендаций не спросят? Но перечить я не стала, наоборот порадовалась, что обстоятельства сложились так удачно: собеседования, должна сказать, вовсе не мой конек.

Только опять, как и сегодня утром, дорогу мне перегородил все тот же седенький… господин (иначе и не назовешь его) в черной тройке.

— Чем обязан, сударыня?

Голос — сама вежливость; лицо — само благолепие. Зато в тоне голоса и взгляде бесцветных колючих глазок — будто уже поймал меня на месте преступления и прижал к стенке железными доказательствами. Я сразу растерялась и начала что-то блеять, точно зная, что рыльце у меня в пушку.

Зато не растерялась моя провожатая:

— Иди-иди, не стой на дороге, Никитич, — отмахнулась она от господина, — гувернантка это новая — уж кто-кто, а ты бы должен знать о хозяйских-то распоряжениях!

— И не подумаю, — Никитич выше вздернул острый подбородок. — Ничего хозяин о том не говорил, потому без егойного распоряжения не пущу!

— Ну-ну! — Горничная развеселилась, — не пускай. А опосля тебе хозяин выволочку устроит, что дитя день-деньской одна сидит, без присмотру, по твоей милости. Ох, не продержишься ты долго дворецким-то, Никитич!

Никитич присмирел, даже голову чуть вжал в плечи. Что только укрепило меня в мысли, что здешний хозяин — тот еще тип. Уж лучше б дворецкий и правда выставил меня вон. А Яков пускай сам выкручивается.

Но не с моим везением…

Седенький дворецкий, поворчав для порядка, посторонился. Лишь когда я проходила мимо, он прямо в душу мне (честное слово!) заглянул своими бесцветными глазами. Я поклясться была готова, что он что-то обо мне знает. Надо с ним поосторожней.

— Да ты не бойся, — будто подслушала мои мысли горничная, — Никитич всего неделю как место получил, вот и выслуживается. А тебя все же кто нанял-то? Хозяин сам, что ли?

— Сам, — машинально ответила я — и прикусила язык. Но было поздно.

— Вон оно чего… А звать тебя как?

— Марго. Лазарева Маргарита, — припомнила я фамилию, названную Яковом.

— А я Глафира, Глашей тоже можно. Экономка я здесь — дольше всех у господина барона служу. Уж третий год пошел.

Глаша тем временем скоро вела меня по просторному вестибюлю, а я крутила головой, с интересом разглядывая расписной потолок и стены.

— А там что? — наткнулась я взглядом на проход, в который проскользнула утром. Теперь он был плотно перегорожен дверью.

— Туда ходить не вздумай, — серьезно предупредила Глаша и даже тихонько тронула ручку двери, убеждаясь, что та и правда заперта. — Хозяин узнает — мигом даст расчет.

Сурово.

— А там? — я кивнула на дверь противоположную.

— И туда нельзя. Там рояль у нас, личная гостиная да апартаменты господина барона. Ежели барышня захочет помузицировать, то можно — но дальше музыкальной залы ни-ни! Поняла?

Я кивнула — но Глаша, сделавшаяся вдруг строгой, с нажимом переспросила:

— Поняла?!

— Да!

— Ты гляди — господин барон глазастых, любопытных да болтливых не держит. Мигом выставит!

Дворец Синей Бороды какой-то, — подумала я, но вслух правдоподобно заверила, что я совсем не любопытная и ни капельки не болтливая.

А Глаша продолжала экскурсию: теперь мы поднимались по той самой шикарной мраморной лестнице.

— На первый этаж, если уж прямо говорить, ни тебе, ни барышне спускаться не следует. Наверху и столовая имеется, и умывальни аж три штуки с ватерклозетами. Да и в сад с оранжереей через балкон оттудова спокойно можно спуститься. Первый этаж у нас целиком хозяйский, на третьем прислуга размещена, а на втором детская, классная да твоя спальня будет. Это в правом крыле, а в левом на твоем этаже парадная столовая, гостиные да танцевальная зала…

–…но туда мне тоже ходить не следует, — понятливо договорила я.

— Да нет, — разулыбалась Глаша, — там как раз барышня танцами своими занимается, когда балетмейстер приходит — туда-то сколь угодно ходи.

А я все осматривалась. По этим же комнатам я вихрем пронеслась сегодня утром, но, оказывается, тогда и половины всей красоты не увидела.

Мраморная лестница, начавшаяся в вестибюле, меж этажами раздваивалась, поворачивалась на триста шестьдесят градусов, и обе ее половинки выходили на открытую галерею второго этажа. Один конец той галереи тянулся к дверям столовой, второй же (куда мы прошли) выходил к зале, названной Глашей Гобеленовой гостиной. Окна в той гостиной смотрели на черные воды Мойки, соседняя же стена со стеклянными вставками как на ладони показывала мраморную лестницу и вестибюль. Зато две другие стенки и правда были украшены гобеленами. Правда, перемежались с портретами — среди которых мое внимание сразу привлек самый большой, во всю высоту стены.

С портрета, сверху вниз, на меня надменно и неприветливо смотрел мужчина. Довольно молодой еще, лет тридцати, может быть. Глаза хоть и светлые, зеленые, но взгляд — неимоверно тяжелый. Гладко зачесанные назад волосы, тяжелый подбородок с ямкой и сложенные в насмешку губы. По крайней мере, улыбкой это назвать точно нельзя. Разве что не скривился презрительно. И все же лицо его та усмешка не портила — красив. Как черт красив.

— Это и есть ваш хозяин? — спросила я, ничуть не сомневаясь, что угадала.

— Он самый, — ответила Глаша не без гордости и кружевным своим фартуком протерла несуществующую пыль на золоченой раме. — Шикарный мужчина, да?

Я опомнилась, что таращусь на него неприлично долго, и безразлично (насколько смогла) пожала плечами:

— Судя по размерам этой картинки… в общем, чую, комплексов у него полно.

Портрет был выше и шире всех прочих гобеленов, и барон был изображен на нем во весь рост — вальяжно сидящим в кресле и закинувшим ногу на ногу.

Неприятный тип, — решила я и еще раз украдкой взглянула на портрет, когда выходила из Гобеленовой.

Оставшаяся часть крыла называлась «детской половиной» и состояла из, собственно, детской спальни, комнаты гувернантки и классной — вполне себе уютным помещением для уроков, где и нашли мы мою подопечную девочку.

Подопечная, очень ровно держа спину, сидела за партой и читала книгу — однако при нашем появлении немедленно вскочила. Покорно опустила глаза в пол.

Доротея — куда же без нее — была усажена на подоконник и искоса, с затаенной усмешкой поглядывала на меня. Дьявольская кукла.

— А вы, барышня, все с книжками да с книжками — до самой ночи! — с порога запричитала Глаша. — Вы обедали хоть?

Девочка все-таки подняла глаза: на экономку, потом — украдкой — на меня и снова на экономку. Ответила так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать.

— Мне не хочется обедать, Глаша. Кроме того, к семи часам я ожидаю визита monsieur Карпова. Он обещал дополнительно позаниматься со мною десятичными дробями.

Обороты вроде «кроме того» и «ожидаю визита» меня впечатлили, врать не буду. Я подошла и бесцеремонно взглянула на обложку читаемой девочкой книги: «Сборникъ задачъ и примѣровъ по ариѳметикѣ».

Я присела возле ребенка на корточки и заглянула в глаза — небесно-голубые, открытые и чистые, совсем не похожие на глаза отца.

— Сколько тебе лет, солнышко? — поинтересовалась я.

— Ну да ладно — мешать вам не буду, — шепнула, меж тем, Глаша и скорее скрылась.

Мы обе проводили ее взглядами, а потом девочка ответила:

— В сентябре исполнилось девять, madame.

— Мадемуазель, — на автомате поправила я. — Как тебя зовут?

— Надежда Георгиевна фон Гирс, — с достоинством ответило дитя.

Я многозначительно хмыкнула:

— Вон оно как… Надежда Георгиевна. Ну а я — Марго, будем знакомы.

Девочка, будто ее ущипнули, вдруг вскинула на меня глаза — удивленные. А я поздно подумала, что это имя, совсем не свойственное для патриархальной России, она, может, и вовсе никогда не слышала. Уж собиралась объяснить, но подопечная теперь удивила меня сама.

— Это значит, Маргарита? — сведя бровки, уточнила она. — Мою бабушку звали Маргаритой. Вы тоже приехали из Deutsches Reich?

— Нет, я приехала из Магнитогорска. Улица Красных комиссаров, дом три.

Надежда Георгиевна понимающе кивнула и уточнять ничего не стала.

Да и слава богу, потому что долго миндальничать я не собиралась: чем скорее выясню, что с девчонкой не так — тем лучше будет для всех. Ласково, но твердо я взяла ее за плечо и увлекла на мягкий диванчик подальше от Доротеи. Снова наклонилась ближе и полушепотом спросила:

— Эта кукла — Доротея. Скажи-ка, солнышко, откуда она взялась?

Девочка смутилась. Напряглась еще больше, а взгляд небесно-голубых глаз испуганно метался по полу.

— Скажи, — чуть строже потребовала я. — Это важно!

— Я не могу… если скажу, вы разозлитесь и ее отберете.

Я шумно выдохнула. Попыталась заверить, что не разозлюсь (с чего бы мне злиться вообще?!), но девочка неожиданно твердо стояла на своем.

Хорошо.

Подойдем с другого фланга.

— Ну а монстры? — я пытливо прищурилась. — Те, что испугали тебя ночью — они и сейчас здесь?

Девочка нерешительно мотнула головой:

— Когда Доротея со мной — они уходят, — доверительно сообщила Надя. — Почти все.

— То есть, кто-то из них все-таки здесь?..

— Да. Один. Вон там на люстре.

Сама она на люстру не обернулась — взгляд застыл на моей переносице. А я несмело подняла глаза к потолку.

Люстра здесь была золоченая, с фарфором и хрустальными чашами, в которых ярко светили огоньки. Люстра была пуста.

— И мальчик тоже здесь, — снова услышала я шелестящий Надин голосок. Но он всегда здесь. Приходит, когда хочет.

— Что за мальчик? — удивилась я.

— Обыкновенный. — Надя проследила за кем-то взглядом. Голос ее стал совсем неслышным. — Он злой. Он дергает меня за косы, пока сплю. И смеется.

Я передернула плечами.

— Ты всегда их видела?

— Не помню. — Она задумалась и снова свела белесые бровки. — Нет, раньше, когда мама была жива, их не было.

— Так твоя мама… А разве та женщина — ну, которая меня выгнала — разве она не мама?

Я удивилась совершенно неподдельно: хоть девочка и мало была похожа на ту мегеру, я почему-то не сомневалась до этого мига, что они мать и дочь. Но Надя спокойно ответила:

— Нет, что вы. Это была ma chérie tante Vera. Тетушка Вера очень добрая и славная — не сердитесь на нее.

Подумав, я решила не сердиться: что уж говорить, я и сама была не очень-то вежлива. В конце концов, есть дела и поважнее, чем на кого-то сердиться.

Снова я изучила потолок и люстру самым внимательным образом. По-прежнему там никого не было. Девчонка целыми днями сидит одна, зубрит эту свою арифметику и, конечно, отчаянно нуждается в друзьях. Хоть в ком-то нуждается — лишь бы не быть в одиночестве. А тут еще и семейка: мать умерла, тетка-мегера и папаша, который, по словам Якова, дома появляется от случая к случаю. Тот еще папаша. По голове бы ему настучать за такое наплевательское отношение к ребенку!

А девочка… конечно, она выдумала тех монстров, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание.

— Как они выглядят? — спросила тогда я. — Монстры. Можешь описать?

Надя снова принялась смотреть в пол. А хрупкие плечики чуть-чуть дрожали.

— Они черные. Иногда серые. Лохматые. А еще у них желтые глаза. Страшные.

— А как они забираются на люстру? Разве это возможно, чтобы кто-то взобрался на люстру? Это даже не всякая кошка сумеет сделать! Монстров не бывает, солнышко. Почему ты дрожишь?

— Он стоит за вашей спиной.

— За спиной? — Не моргнув глазом, я свободно взмахнула рукой в пространстве позади себя. — Здесь? Ты же видишь, что здесь никого нет!

Но Надя не успокаивалась: у нее дрожали губы, а глаза были теперь на мокром месте.

— Он… он смотрит на вас! Он сейчас укусит! У него огромные зубы — уберите руку, умоляю, уберите, уберите!..

Я и сама уж была не рада, что подвязалась в психологи — такой себе из меня психолог, прямо скажем. Девочка плакала, билась в истерике, а я понятия не имела, что с этим делать…

Слава богу, из детской тотчас прибежала ее тетя — обняла крепко, и Надя начала стихать.

— Простите… прости, солнышко, я не хотела, правда, — неловко пробормотала я.

— Ах, чтоб вас! — в сердцах выкрикнула Вера. — Немедля все расскажу Георгию Николаевичу, как только он вернется! Ноги вашей здесь не будет, ей-богу!