В постели с психологом

Анастасия Корепанова

Сборник включает в себя рассказы и стихи, разные по тематике и стилистике. Но каждый из них обнажает то сокровенное, в чем мы боимся признаться даже себе. Жизнь. Смерть. Любовь и отчаянье. Поиски смыслов и разговоры с неожиданными гостями. Когда грань между реальным и воображаемым размыта, как далеко нужно зайти, чтобы получить ответы. И кто может в этом помочь?Обращаясь к психологу, человек надеется, что тот подскажет путь. Но что, если и психолог бродит в лабиринтах собственных проблем? Книга содержит нецензурную брань.

Пирожки с вишней

Броуновское движение. У меня всегда вызывала отвращение предновогодняя истерия. Люди с одичалыми глазами хаотично скупают тонны ненужных вещей. Количество продовольственных запасов предполагает, будто впереди не праздники, а долгие месяцы дефицита и пустые прилавки. Мишура, никому не нужные сувениры, колбаса, и еще елка, не забыть горошек, а хватит ли шампанского, и салфетки, конечно, надо непременно найти салфетки со снеговиками. Пробираясь сквозь эту вакханалию, я увидела существо, чья спина и походка явно не участвовали в этой ярмарке безумия. Спина эта была мне хорошо знакома, как и ее обладатель. Я замерла.

Холодный холодильник не имел сейчас никакого значения. Хотя я и облокотилась на него, сидя на кухонном столе и поджав к животу ноги. Плакала ли я? Не думаю. Все мои силы были сконцентрированы на том, чтобы упорно отрицать реальность. Возможно, я говорила что-то про то, что этого не может быть, и что мы непременно должны быть вместе, и что все у нас хорошо и я больше не буду… Или я просто молчала и раскачивалась, глядя в одну точку.

Тем временем спина начала растворяться в толпе. Это вывело меня из оцепенения. Подойти? Догнать его? И что я скажу?

«Я не могу жить без тебя! Точнее, могу, но не хочу. Я думала о тебе все эти годы и неизменно подвергала заведомо проигрышному сравнению с тобой каждого мужчину».

Или:

«Я ненавижу тебя! Ты жалкое трусливое ничтожество, достойное презрения!»

Пока я раздумывала, ноги начали двигаться в заданном направлении. Приближаясь к объекту, я резко толкнула его плечом и собиралась злобно пройти мимо, но вместо этого не выдержала и расхохоталась.

— Извините.

Забавно, он извинился за то, что я его толкнула, явно шел сам в себе.

— Добрый день, — сказала я, улыбаясь во весь рот и пытаясь поймать его взгляд. — А я диссертацию защитила!

— Знаю.

— Следите за моей деятельностью?

— Наблюдаю за деятельностью всех своих бывших студентов.

— Но за мной же вам интереснее всего наблюдать?

— Завышенная самооценка?

— Не все же ваши бывшие студенты получили ученую степень. Я явно самый интересный экземпляр!

— Мне все одинаково интересны.

— Равенство — это детская сказочка, вам ли не знать. Кстати, как дети? — Зачем я спрашиваю про детей? Мне сейчас действительно интересна эта информация… Вот именно сейчас, когда мы встретились спустя столько лет. Он что-то отвечает, продолжая быстро шагать. Я пару раз наступаю ему на ногу, случайно. И руки, почему дрожат руки, и голос словно не мой, какой-то истеричный, чужие тональности, я не сразу замечаю, что внутри меня всю трясет. Мне надо поворачивать, мы прощаемся и расходимся в разные стороны.

Теперь уже я своя в этой обезумевшей толпе. Хаотично бегаю по рынку с очумелыми глазами, но ничего не покупаю. Потом минут десять с отупевшим выражением лица пялюсь на носки. Женщина передо мной тщательнейшим образом выбирает себе пару. Потом мужу. Детям. И тете Маше. Я даже не раздражаюсь, покорно жду своей очереди. В сумке начинает звонить телефон, амплитуда моего состояния восхитила бы любого физика. Сердце начинает колотиться, я смотрю на экран и скоро понимаю, что этот неопределенный номер точно не его. Меланхолично вытекаю с рынка.

Я не из любителей гадать «если бы да кабы» и желать изменить свое прошлое. Есть лишь одна ночь, которую я пропустила через десятки и сотни вариаций. Думая, изменилось ли бы что-то, если бы я сделала эти последние шаги. Я не фаталист, но верю: то, что есть в нашей жизни, и то, кем являемся мы, формируется из миллионов крохотных выборов и решений. И я до сих пор не знаю, правильное ли решение мы приняли. Но чувствую, что, несмотря на все мое состояние, это был и мой выбор.

— Это конец?

— Нет, это начало конца.

Дежавю? Или взаправду это снова он? Я ускоряю шаг. Да что уж, я бегу, усердно пытаясь не сбить дыхание. Он сворачивает в булочную. Крохотная, она источает волнительный аромат свежей выпечки за версту и сохраняет его на одежде до ближайшей стирки.

–…Два с сыром, четыре с картошкой…

— Угостишь пирожком? Я есть хочу.

–…

— С вишней, пожалуйста!

Девушка по ту сторону улыбаясь начинает укладывать пирожок в общий мешочек.

— Нет-нет, для девушки отдельно.

— Мы не вместе, — зачем-то поясняю я улыбаясь, — я просто приблудилась и прошу меня накормить.

Накормить… Есть в этом что-то инфантильное, беспомощное и в то же время крайне сексуальное. Девушка явно воспринимает нас за шутников, но все же кладет мой пирожок отдельно. Мы выходим. Мне доставляет отдельное удовольствие использовать именно это симбиотическое местоимение «мы», говоря о нас, давно уже совершенно чужих людях.

–… и это называется послепроизвольным вниманием.

Резкий хлопок в ладоши, после которого вся аудитория слегка подпрыгивает на стульях.

— А это непроизвольное внимание, его возникновение объясняется резким раздражителем.

По аудитории раздаются смешки.

В конце этой последней лекции семестра я волнуясь подхожу к нему и, протягивая для пожатия руку, сообщаю, что для меня было ценным получать знания от такого преподавателя, как он. У меня слегка темнеет в глазах, потому что мне кажется, он все понял.

Спустя время он скажет, что в тот момент окончательно решил, что я помешанная формалистка и от меня стоит держаться подальше. А пока что мы идем рядом спустя столько лет и упражняемся в словесном фехтовании.

— Я выступила на международной конференции с докладом! У меня хорошо получилось! Я даже вставляла в процессе шутки. Слушателям нравилось. А я всегда была убеждена, что не умею шутить.

— Юмор — вещь субъективная.

— Знаешь, все это время я злилась на тебя.

— Скапливаете пассивную агрессию?

— Но совсем недавно, вот только в этом году, смогла простить.

Мы совсем уже подходим к его дому, и я понимаю, что сейчас он просто снова растворится в пространстве вечной спешки. Мне ничего не остается, как остановить его, чтобы сказать эти последние слова.

— Я счастлива, что в моей жизни был ты! Я ни о чем не жалею. И я рада, что мы встретились сейчас, накануне Нового года, и я могу тебе это сказать. Мне было хорошо с тобой в каждый из дней, которые у нас были.

Он разворачивается, кажется, улыбаясь, и, сделав уже несколько шагов, говорит: «С наступающим».

Я иду по знакомым мне улицам, слегка в невесомости, блаженно улыбаюсь. Наверное, так чувствуют себя люди после проповеди и отпущения грехов. И это состояние будет длиться каких-то несколько минут, но сейчас оно приносит такое успокоение. Я вспоминаю про пирожок. Достаю его, отламываю кусочек и, кладя в рот, морщусь. С вишней? Я же терпеть не могу пирожки с вишней…

***

— Завтра начинаются занятия. Вы руководитель группы. И когда же вы намеревались мне позвонить?

— Я…

— Быть может, вы планировали сделать это завтра? Совершенно безответственный подход! Во сколько начало занятий и в какой аудитории?

— Сегодня будет рассылка всей группе.

— Отлично! Надеюсь, хотя бы в рассылку вы никого не забудете включить.

Черная шляпа, высокие ботфорты на высокой шпильке, драматический макияж — что за женщины красят губы днем в кроваво-красный цвет! Вот только истерички мне в группе и не хватало!

Какой же отвратительный тип! Что за пренебрежительное отношение к своим студентам. Чего только можно ждать от такого преподавателя!

Я силюсь вспомнить, как все начиналось, но мои защитные механизмы бережно обо мне позаботились, по максимуму исключив информацию о том, каким был лучший роман в моей жизни. И хотя называть то, что между нами было, «романом» кажется мне кощунственным, я не желаю утопать в романтизме и размазывать нашу историю, которая длилась один лишь месяц. По иронии судьбы это был февраль. Плюс пара месяцев прелюдии до и несколько лет в депрессии после.

Уже ближе к вечеру я начинаю съедать себя за дневной эпизод. Как можно было вести себя так глупо? И что я вообще несла! Эти пирожки. Улыбки. Нелепые признания. Спасибо, что мы были вместе. К чему это все? Но ведь я говорила правду. Почему же на душе так сыро? Решив ее просушить, я открываю бутылку вина, а вместе с ней и ящик Пандоры.

Диссертация, конференция… Я же просто-напросто хотела получить его похвалу! Просто-напросто кричала: «Смотри! Я красивая и умная! И я стала успешным специалистом за эти годы! Я правда профи! И еще я могу быть дерзкой и остро шутить. Ну скажи же, что я достаточно интересная! Скажи, что я не все и тебе не наплевать! Что для ТЕБЯ я особенная».

Мне становится немного тошно от себя. Или от выпитого вина. Но ящичек открыт, и суховатая женщина в чалме, выпуская тонкими струйками дым, пронзительно смотрит на меня своим всезнающим взглядом. Тонкий мундштук в ее костлявых руках выглядит крайне эстетично, что еще больше резонирует с моим самоедством. Стоит ли пояснять, что эта женщина — мой внутренний критик. Достаточно суровый. В отличие от других она не ставит руки в боки и не начинает заезженную тираду на повышенных тонах, всю эту грязную работу она оставляет мне. И даже спустя много лет личной терапии при ее появлении я эту работу послушно исполняю.

Сегодня я буду бунтарь. Допив большим глотком вино, я зачем-то какое-то время смотрю на дно бокала. Что я пытаюсь там увидеть? Истину? Я ставлю бокал на пол и, не приняв душ, иду в постель, полная решительности выспаться. Даже удивительно, как мы бываем наивны… Рассвет я встречаю, так и не уснув.

***

Если бы мы были в фильме, то после нашей встречи накануне Нового года каждый из нас непременно бы понял: другой — это лучшее, что было, есть и когда-либо может случиться в его жизни. Мы бы преодолели короткую полосу комично-драматичных препятствий, разошлись бы в разные стороны, а за считанные минуты до боя курантов встретились бы где-то на полпути, так как в нашей утопической паре каждый бы сделал свои чертовы пять шагов. И классика жанра: мы бы целовались посреди улицы, под снегом и салютами. На мне были бы вечернее платье и туфли, но я бы ни черта не мерзла, потому что рядом был он! И титры закончились бы до того, как наша ванильная идиллия превратилась в однообразную, ничем не примечательную трясину.

Быть может, именно потому, что, даже представляя эту картинку, я уже начинаю скучать, она и не случается в моей жизни? Я люблю эмоции, и страсть, и саму любовь, но слащавая утопия — это не мое. И тем не менее до Нового года оставалось три дня, и я вся была погружена в мысли о нас.

А реальность была такова, что он был где-то там, рядом со своей женой.

— А при чем здесь ваша супруга, когда я говорю о вас? Поверьте, я действительно спала бы намного лучше, если бы рядом были вы!

— Вы безумная, вы не слышите меня! Я женат.

— Это вы не слышите меня! Мне нужны вы! А не ваша жена! А вам… Вам нужна я!

Помню, как год или два назад, когда я, приняв душ, пыталась дотянуться до полотенца, меня словно пробило, нет, это не был остеохондроз, это разомкнулась щеколда защитного механизма. Я вспомнила.

— Проходите, присаживайтесь.

Кабинет был не то что в фильмах про психоаналитиков. Место клиента было чем-то промежуточным между компьютерным стулом и креслом на колесиках.

Белая наглухо застегнутая рубашка, черная узкая юбка с высокой талией. Ботильоны на шпильках. Тот самый случай, когда классическая одежда становится максимально провокационной, и дело тут в определенном посыле ее носителя.

— Меня волнуют мои мужчины.

Этого еще и не хватало. Теперь придется слушать про ее нарциссические похождения. Хотя чего я ожидал, все и так было понятно с самого начала. Самодовольная, поверхностная, демонстративная, пустая истеричка!

— Мой папа, брат и любовник.

Да… да… их целых… Папа? Брат? И любовник?

— Я познакомилась со своим отцом пару лет назад. Это было по моей инициативе. А потом еще со своим братом. Это странно, когда люди, которые могли бы быть тебе близкими, появляются в твоей жизни спустя 20 лет.

Слушая каждое ее последующее слово, я сознавал, что поверхностными оказались мои суждения, а не она. Я думал, что это пафосное начало примитивных любовных интриг, а она говорила просто и ясно о том, что ее беспокоило. Мысли были глубокими, чувства — искренними, события — ранящими.

— О боже! Мы просидели с вами целых два с половиной часа!

— Да, немного затянули…

— Сколько я вам должна?

— Ничего. Вы ничего мне не должны.

— Нет, нет. Это неправильно… Вы говорили… Возьмите.

Я не хотел ни брать денег, ни думать о мотивах этого. Она оставила положенную сумму, спешно собралась и вышла из кабинета. Не уверен, но думаю, уже тогда я смутно предчувствовал, чем это обернется для моего покоя.

И эта встреча была хорошо отражена в моей памяти, за исключением того, что шла я туда отнюдь не за психологической поддержкой. И то, что я была так откровенна, вышло само собой. Я этого не планировала. Я шла туда с одной лишь мыслью — соблазнить его! Перед походом к нему я тщательно подбирала одежду и подкручивала волосы. Я не была жертвой! Но моя память спутала хронологию и извратила воспоминания. Навязав мне идею о том, что я, наивное дитя, шла к нему за помощью, а он подло воспользовался своим положением и моим переносом и в то время, когда я была максимально уязвима, переступил черту.

Как они могли! Моя собственная память и психика, чертовы защитные механизмы. Зачем я вспомнила это? Я не готова была вот так вот, без прелюдии и подготовки, внезапно прорвать шлюзы и окунуться в воспоминания о нем. Воспоминания о нас. Но это было целых два года назад. А сейчас я силилась не просто открыть все шлюзы, а взорвать дамбу, лишь бы вспомнить все! Вспомнить так, как это было в действительности. Теперь уже без попыток искать правых и виноватых. Потому что оба мы были правы. Настолько же, насколько оба были виновны.

«Психоаналитические объяснения суицидального поведения строятся на использовании теоретических концепций как классического, так и современного психоанализа, касающихся проблемы насилия по отношению к себе и другим».¹

В тот самый момент, когда салюты и дикие вопли за окном достигли своего апогея, а президент закончил свою неправдоподобную речь, мой телефон издал жалобный писк. Отложив книгу, я лениво потянулась за ним, не оттого, что ждала чьих-то поздравлений под бой курантов, скорее от удивления: неужто кто-то еще не знает, что я терпеть не могу массовую истерию?

«С Новым годом Вас, Маргарита Андреевна!»

Под приливом эмоций я решила налить себе виски! Я знала: от него это не просто слова, это настоящее сообщение. Послание. Мы — будет!

Я посещала этой зимой каждое занятие, которое он вел. Мы вместе приезжали и уезжали под взгляды удивленных студентов и преподавателей. Вместе курили в перерывах и общались взглядами так, словно знали друг друга всю жизнь.

— Я люблю своего мужа, но меня просто выводит из себя, когда он раскидывает носки! Я не могу этого терпеть!

Мы перекидываемся улыбающимися взглядами.

— Дай угадаю, ты подумал, что порядок она любит больше, чем своего мужа? Нет!…Нет! Погоди, я знаю: «муж выводит ее из себя и ей нужен повод!».

Февраль был прекрасен, как никогда. Снежный, морозный, для нашего южного края это был настоящий подарок!

— Почему ты так улыбаешься? Думаешь о чем-то интересном! — идя рядом по торговому центру, я мягко беру его под руку.

— Думаю, что люди смотрят.

— На меня, — игриво уточняю я, понимая, что выгляжу восхитительно. Платье по фигуре, длинные отливающие каштаном при каждом движении волосы, игривый, даже слегка лукавый взгляд, но при этом не лишенный теплоты и нежности.

— Нет! С чего это? На меня.

— Неплохо! Ты умеешь сделать комплимент. Себе, — говорю я, смеясь и прижимаясь к нему еще больше.

— Поверь, люди однозначно смотрят на меня. Смотрят и думают: «Что! Что эта шикарная женщина делает рядом с ним?!» И начинают высматривать во мне какие-либо выдающиеся качества, которых нет.

Хохоча в голос, я привлекаю к нашей паре еще большее внимание.

Думаю, со стороны мы выглядели довольно броско. Он с его холодными рыбьими глазами, спрятанными за очками с тонкой оправой. Шарф. Пальто. Классический романтизм. Или романтичная классика. Я со своими слегка безумными сияющими глазами. Мне казалось, я вся тогда светилась, но близкие говорили, что была похожа на умалишенную. Возможно. Возможно, счастье сводит с ума не фигурально.

***

Я помню, как принесла ему пирог. Для меня это было чрезмерное проявление нежности. Куда большее, чем что-либо на свете.

Помню, как он приехал ко мне и случился наш решающий диалог. Когда он говорил все самое худшее о себе. Сейчас я сочла бы это малодушием, решила, что человек с самого начала хочет снять с себя ответственность, чтобы после в случае чего развести руками и сказать: «А разве я не предупреждал тебя?» Сейчас. Но я не готова раскладывать по полочкам, анализировать и интерпретировать наши отношения. Потому что тогда я была восхищена, мне это казалось таким смелым! Тогда…

За разговором последовала наша первая ночь. В груди защемило, вернее сказать, не в груди, а чуть ниже и посередине. Руки стали слабы, пальцы отказывались дальше набирать текст. Словно я не имею права сейчас все это ворошить и выкладывать на бумагу. Словно я предаю его. Себя. Нас. Что-то внутри меня сжалось и не желало выходить наружу. Это были минуты нашей близости. Какая-то часть меня кричала: «Остановись! Хватит!»

Той первой ночью мы занимались самой что ни на есть настоящей любовью. Мы были словно дети, которым дозволено делать все, что только ни придет в голову. Он начинал строчку, а я ее продолжала. Мы упивались друг другом. Вдыхали запахи тел. Рассматривали их. Смеялись. Говорили, говорили без остановки, даже тогда, когда молчали.

— Во сне хитрый демон сможет пройти сквозь стены,

Дыхание спящих он умеет похищать.

Бояться не надо, душа моя будет рядом

Твои сновиденья до рассвета охранять.

— Засыпай, на руках у меня засыпай… — сквозь закрытые глаза я видела, что он улыбается.

— Я думал, ты уснула.

— А беречь мой сон будешь ты?

Секса в том понимании, в котором его привыкли видеть люди, у нас не было. Но это была самая сексуальная ночь в моей жизни. Большего возбуждения нельзя себе и представить.

Маленькая квартирка, что мы сняли, напоминала мне подвал, в который Булгаков поместил Мастера с Маргаритой. Хотя едва ли можно было найти какое-то реальное сходство этих двух помещений, кроме того, что чувствовала я: «Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»

Мы въехали в нее 1 февраля. Весь мир отошел на второй план. Я любила и чувствовала, что любят меня. Мы много гуляли. Много разговаривали. Много пили. Много читали. Много занимались любовью.

— Ибо я — первая и я же — последняя.

Я — почитаемая и презираемая.

Я — блудница и святая.

Отложив свою книгу, он снял очки, и я почувствовала его взгляд, а затем проскользнувшие под шелковый пеньюар руки. Я сделала побудительное движение, чтобы отложить и свою книгу.

— Читай, — голос его был спокойным и повелительным.

Я продолжила. Он тоже. С каждой последующей строчкой мой голос срывался все чаще, пока не оборвался, перейдя в стон наслаждения.

— Я — жена и дева.

Я — мать и дочь.

Я — руки матери моей.

Я — бесплодна, но бесчисленны дети мои.

Я счастлива в браке и не замужем.

Я — та, кто производит на свет, и та, кто вовек не даст потомства.

Я облегчаю родовые муки

Я — супруг и супруга.

И это я родила моего мужа.

Я — мать моего отца.

Я — сестра моего мужа.

Поклоняйтесь мне вечно.

Ибо я — злонравна и великодушна.

Я была настолько счастлива, что в какой-то момент испугалась этого. Всякий и каждый считал своим долгом в этот короткий месяц найти возможность сказать мне, что наши отношения ненормальны и не имеют права на будущее. Я взмахивала руками и отгоняла эту чушь. Но, видимо, конформизм в определенной степени был мне присущ, и зерно сомнения начинало медленно прорастать. Мне казалось, что именно я виновата в несчастье его жены, детей и всего мира. Сказав, что мне нужно побыть одной, я уехала.

Это была бесконечно долгая ночь! Несносная. Невыносимая. Уже на полпути от него мне хотелось тут же развернуться и поехать обратно. Сказать, что мне плевать на весь мир, что каждый сам выбирает свой путь и если кто-то решает страдать, то это лишь его выбор, а я выбираю идти по дороге жизни с ним.

Как только наступило утро, я вернулась. Его не было дома. А у меня был для него подарок — «Чтец» Шлинка.

В голове снова все смешивается. Словно я не вспоминаю то проходящее по позвонкам предчувствие неизбежного, а проживаю его вновь. Как если бы я еще не была уверена, чем все закончится.

Я набрала его номер и, когда он ответил, приложила все свои усилия, чтобы максимально беспечно предложить встретиться в городе.

Он взял книгу и сказал, что давно хотел ее прочесть.

— Знаю, — ответила я.

Я говорила. Говорила и говорила без умолку, что жизнь в этом городе мне стала невыносима. Что взгляды людей, их порицание, осуждение, звонки его жены — все это сводит меня с ума. Что нам лучше уехать. Что я готова работать. Готова на все. Только бы быть с ним и подальше отсюда. Он молчал. Смотрел на меня. Но его взгляд был слишком громким.

— Это конец? — спросила я.

— Нет. Это начало конца.

Было 28 февраля.

Ночь, которую я пропустила через десятки и сотни вариаций. Думая, изменилось ли бы что-то, если бы я сделала эти последние шаги.

Какая-то часть меня знала, что он больше не придет. Но другая всячески отказывалась в это верить. «Нет ничего невыносимее ожидания поезда, особенно когда ты лежишь на рельсах», — сказал кто-то. Вспомнилась Каренина.

Время остановилось, и минуты на экране моего телефона категорически отказывались сменять друг друга. Каждый шорох побуждал меня открывать двери в надежде, что это он. Каждая проезжающая машина, бросающая свет фар через холодные окна, то поднимала, то обрывала внутри меня нечто, что с каждым разом падало все больнее.

Я не выдержала и вышла из дома. Это была действительно редкая для юга зима. Таксисты не могли завести свои машины наутро, так как они промерзали насквозь. Но я знала, что он, тот, кого я так жажду увидеть, сейчас сидит в своей машине и расставляет знаки препинания в нашей истории.

Пройдя большую часть пути, я увидела знакомые фары. На стоянке было так тихо, а на улице так холодно, что казалось, трещит не снег под ногами, а сам воздух от теплого дыхания.

Я остановилась. Прошла минута. Или час. Я не знала, во сколько вышла и сколько простояла там, но небо начало бледнеть. Близилось неизбежное утро. Не чувствуя ни холода, ни собственного тела, я развернулась и побежала прочь.

Потом была кухня. Стол. Холодильник. Мои причитания. Или слезы.

И «Крик» Мунка. И «Тошнота» Сартра. И «Меланхолия» фон Триера. И просыпания среди ночи в слезах. Вы когда-нибудь рыдали во сне? И виски. Резкий, почти тошнотворный. Ранним утром, из недопитого стакана. И бесконечно длинные дни. И разъедающая изнутри пустота. Мне было невыносимо настолько, что я не нашла ничего лучшего, как сделать себе еще хуже. И появились любовники.

Бессмысленные. Пустые. Незаметные. Я механически соблазняла их и забывала наутро. Каждый раз чувствуя, что ниже падать некуда, я старательно бурила землю. Я упустила момент, когда боль прошла и я попросту перестала чувствовать. Ни грусти. Ни радости. Ничего.

Безысходность вакуума, в котором я находилась, заключалась в том, что ночами я не могла уснуть. А засыпая под утро, не хотела просыпаться. Мир моих снов казался мне куда более привлекательным, чем реальность. Просыпаясь вечером, я слонялась в тишине по дому. Курила и наблюдала за людьми в соседних экранах — окнах. Я жила тогда в новопостроенном районе. И большинство моих соседей из дома напротив не успели еще прикрыть свою жизнь шторами. Мне было никак.

«Кто-то написал, что время не меняет человека, мудрость не меняет человека и единственное, что может перестроить строй его мыслей и чувств, — это любовь. Какая чушь! Тот, кто написал это, не видел оборотную сторону медали.

Любовь и в самом деле, как ничто другое, способна время от времени переворачивать всю жизнь человека. Но вдогонку за любовью идет и кое-что еще, тоже заставляющее человека вступать на стезю, о которой никогда прежде и не помышлял. Это кое-что зовется «отчаяние»².

***

Утро застигает меня уставшей и раздавленной. Машина времени под названием «воспоминания», должно быть, относится к асфальтоукладывающей технике. Потому что чувствую я себя так, словно меня переехал каток.

Кофе отдает горечью. «Прожитых лет», — саркастически добавляет кто-то внутри. Я подхожу к зеркалу и внимательно себя разглядываю. Высокий лоб. Выраженные скулы. Глаза. Он ни разу не посмотрел мне в глаза! Зрачки расширяются. Именно! За все то время, что мы шли по улице, в булочной и даже когда я остановила его на прощание, он старательно избегал моего взгляда.

Я так усиленно пыталась найти в его словах доказательство того, что была для него особенной, что упустила самое главное — его избегающий взгляд.

Словно самым болезненным все эти годы было не само по себе расставание, а мысль о том, что для него это был пустяк. Словно история, разрушившая самый фундамент моей личности и заставившая с таким трудом отстраивать себя заново, ничуть не пошатнула его. Кто-то скажет про уязвленное самолюбие. Кто-то — что он послужил всего лишь тригером моего падения в детские травмы.

Для меня же тот холод, который наступил с его стороны после морозной ночи 28 февраля, обесценивал самые светлые и счастливые минуты жизни. Мне была невыносима мысль, что я любила, а он нет. Что то, что я чувствовала рядом с ним: его тепло, нежность, трепетность, — что все это мне показалось.

Ни разу не посмотрел мне в глаза… ему было страшно… потому что я особенная. Для него — особенная.

И хотя нас давно уже нет, именно эта мысль позволяет мне расслабить пальцы и отпустить то, что я тянула столько лет. Отпустить нас. В тот самый февраль, где мы были счастливы. Где я любила его. А он меня.

Спустя столько лет после окончания я чувствую, что пришел конец. И эта мысль приносит мне покой. Я прощаю тебя, дорогой мой. Но что еще важнее, я прощаю себя.

***

«Но как только образ перенесен на бумагу, он больше не принадлежит писателю. Он забыт. Просто удивительно, насколько безвозвратно перестает после этого существовать личность, которая на протяжении, может быть, многих лет занимала ваши мысли».

Сомерсет Моэм

Примечания

1

Самоубийства: психология, психопатология, терапия. Авторы: Ц. П. Короленко, Н. В. Дмитриева, Ю. М. Перевозкина.

2

Пауло Коэльо «Одиннадцать минут»