Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца

Анастасия Евстюхина

Семнадцатилетняя Таисия находится на лечении в детском отделении психиатрической клиники. У нее булимия. Девочки-соседки, коротая дни взаперти, делятся друг с другом историями. Тая вспоминает прошедшее лето на даче: Захара, юношу, по которому неровно бьется сердце; Люсю, лучшую подругу. А еще она вспоминает о болезни, которую долго от всех скрывала. Теперь, пересказывая свою историю девочкам из палаты и попутно общаясь с врачом, Тая постепенно, один за другим, пытается найти ключи к своему недугу.

Август

— Шестерка пик.

Карта лежала рубашкой вверх. Ее тут же перевернули.

— Ничего себе! Угадала!

— Как вы это делаете?

Компания молодых людей — четыре девушки и двое юношей — пережидала дождь на просторном дощатом крыльце дачного дома. С желобков крупного шифера на землю тонкими струйками стекала вода.

— Мистика! Вам надо на «Битву экстрасенсов», по-любому!

Тая и Люся переглянулись, наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Единое сознание! У очень близких людей появляется общее энергетическое поле. И один человек часто знает, что думает другой. Потому что мысли все в этом поле…

— Ты-то откуда знаешь, Серега?

— Меня родители таскали с собой к деду, под Лугу куда-то. Там нечего было делать совершенно! Интернета нет, конечно же, Сеть не ловит, в углу только телик маленький с пузатым еще экраном, я смотрел ТВ‐3 от отчаяния уже; там рассказывали.

— По телику чушь мелют. Мои родители давно его выбросили. Спорим, это трюк. Давайте снова. А мы будем следить за девчонками внимательно. Наверняка у них есть тайный язык, и они просто сообщают друг другу карты.

— Захар у нас скептик, — сказала Оксана, — его байками про единое сознание не накормишь.

— Да пожалуйста! Не верите — повторим. Готова, Люсь?

Ребята окружили фокусниц, приготовившись ловить их на горячем.

Перетасовав колоду, Тая выложила на доски квадратом девять случайных игральных карт.

«Медлячок, чтобы ты заплакала, пусть звучат они все одинаково…» — залился мобильный у Сереги.^[2]

Нюра приложила палец к губам.

— Ш‐ш-ш, скинь.

Тая и Люся смотрели на карты.

— Запомнила?

Люся кивнула.

Тая собрала карты, перемешала и снова выложила квадратом, но уже рубашками вверх. Люся выбрала одну, запомнила; не показывая подруге, положила на место. Девушки соединили руки и некоторое время не двигались, вглядываясь друг другу в глаза.

— Семь червей! — воскликнула Тая.

— Вторая в верхнем ряду, проверим, — скомандовала Оксана.

Тая открыла карту.

— Семь червей! Семь червей! — захлопала в ладоши Нюра. — Они опять угадали!

— Я не заметил, чтобы они мухлевали, — сказал Серега.

— Ведьмы, — ухмыльнулся Захар, изящно дернув уголком рта, как только он один умел.

— Давайте я попробую с Люсей вместо Таи, — предложила Оксана.

Девушки уселись друг напротив друга. Люся повторила нехитрый цикл манипуляций с картами. Оксана выбрала из квадрата центральную, запомнила, вернула на место.

Девушки соединили руки и взгляды. Все молчали, только дождь шуршал — будто бы кто-то мял конфетные обертки.

— Девять пик, — сказала Люся.

— А вот и нет. — Тая открыла карту. — Валет бубен.

— Давайте еще. Нужна статистика, — нахмурился Серега.

Но и на другой, и на третий раз фокуса не получилось. Люся называла не те карты, которые запоминала Оксана, и наоборот.

— Просто они не настолько близкие подруги, — подытожила Тая с загадочной улыбкой.

Она положила на колени блокнот и взялась за карандаш.

— Рисуешь? Покажи что-нибудь.

Нюра придвинулась к Тае и попыталась заглянуть через ее плечо.

— Я не люблю, когда читают письма, — Тая успела захлопнуть блокнот.

— Что у тебя там такого секретного? — поинтересовался Захар.

— Тебя не касается, — рубанула Тая.

— Дикая ты какая-то сегодня. — Нюра поднялась и подошла к краю крыльца. — Дождь закончился.

Умытый мир блистал. Над волнистой кромкой леса громоздились леденцовые предзакатные облака.

Тая проводила глазами ребят, нырнувших в дым садовой листвы.

— Наконец-то. Мне неуютно, когда слишком много людей.

Она раскрыла блокнот на случайной странице и черной гелевой ручкой принялась рисовать розу. Проводя линию, свежую пасту она размазывала пальцем — создавала тени.

— Да уж… — согласилась Люся. — Когда я ловлю на себе взгляд Оксаны, мне кажется, что она постоянно меня оценивает.

— Так ведь и ты ее оцениваешь, — сказала Тая, облизывая палец, чтобы легче было размазывать линии. — Ты же спрашивала меня после того, как мы вчетвером ходили в баню, у кого лучше фигура — у тебя или у нее.

— Красиво у тебя получается. Мне бы так. Я вот рисовать вообще не умею…

Роза под пальцами Таи один за другим разворачивала лепестки, обретала объем, пышность.

— Я думаю, Оксане нравится Захар.

— Послушать тебя, так весь мир в него влюблен! — с доброй насмешкой заметила Люся.

Тая фыркнула.

— Может, так и есть. Он ведь и тебе нравится? Нравится же? Хоть немного? Особенно эта его ухмылочка в стиле «бэд бой»?

— Да ну тебя! — Люся со смешком отмахнулась.

Рядом с розой на блокнотном листе проявлялся бутон — будто Тая чуткими пальцами стирала белый налет с готовой прекрасной картины.

— Оксана, мне кажется, тайно меня недолюбливает, — вздохнула Люся.

— С чего бы? Ответ очевиден всем, кроме тебя. Она ревнует!

Люся накрыла ладонями уши.

— Ей нравится Захар, — продолжила Тая, — а Захару, кажется, нравишься ты.

— Опять ты съехала на любимую тему. Ехал-болел мне твой Захар.

— Мы же подруги. Отчего ты мне не хочешь признаться?

— Да не в чем признаваться. Вот серьезно! Ты как будто хочешь меня убедить, будто он мне нравится.

— Я давно заметила, как он на тебя смотрит.

— Не. — Люся смущенно хохотнула. — Он на всех так смотрит. Взгляд у него такой. С поволокой.

Роза была почти готова.

— Можно мне поближе посмотреть? — Люся склонилась к плечу подруги.

Тая протянула ей блокнот.

— Смотри. Только страницы не переворачивай. Там дальше… другое.

— Думаешь, Серегина теория единого сознания — полный бред? — спросила Люся, разглядывая рисунок.

— Нет. Отчего же? Ведь мы сами не понимаем, почему угадываем карты. И не понимаем, почему не получается с Нюрой или с Оксаной. Опиши, как это у тебя происходит.

Люся задумалась.

— Не могу. Знание о карте приходит само. Просто приходит, и все. Неведомо откуда.

— Давай я попробую. А ты скажешь, похоже или нет.

Тая уселась на доски скрестив ноги, прикрыла глаза.

— Мы глядим друг на друга, — начала она монотонно, низким голосом, — долго-долго. Пока твои глаза не превращаются в мое небо, а мои — в твое. Пальцы наших рук переплетаются, как корни деревьев. Мы молчим и слушаем дыхание друг друга. Нет больше ни меня, ни тебя. Плавятся невидимые контуры, мы становимся единым целым. Будто бы нас окружает теплое вязкое нечто; у него нет ни цвета, ни формы — никакого знакомого нам свойства. И в нем — в этом субпространстве — появляется карта. Она вращается, как этажерка с открытками в книжном. Я знаю ее. Потому что ты ее знаешь. И больше не осталось ничего в мире, о чем бы знала ты и не знала я.

Тая расслабилась и засмеялась.

— Ну ты даешь. Я бы ни за что так красиво не придумала…

* * *

— Пошли на пятачок.

Ожидая Люсю, расчесывающую волосы, Тая вертелась вокруг одного из столбиков крыльца подобно танцовщице у пилона.

— Кажется, ты похудела.

— Да? — делано удивилась Тая.

Порыв ветра надул на ней длинную юбку, солнечный свет пробился сквозь легкую алую ткань — будто внутри фонарика желаний возникли очертания стройных ног девушки.

— У тебя шикарная фигура…

Тая погасила довольный блеск в глазах. Промолчала — приняла комплимент как должное.

Если бы Люся только знала, чего тебе это стоило.

У подруг имелось любимое место в лесу — пятачок, так они называли его. На пригорке, окруженном рвами времен Отечественной войны, заросшими вереском, брусничником, толокнянкой, стояло удивительное дерево — очень старая, в два обхвата, сосна. Торчащие из земли могучие корни лежали кругом, точно выползшие погреться на солнце змеи. А нижняя часть ствола, практически лишенная коры, гладкая как камень, темно-серая, отшлифованная временем и всеми теми, кто приходил сюда, гладил ее и скоблил от нечего делать, имела выпуклое утолщение, своей формой поразительно точно повторяющее женскую грудь, на нем даже был «сосок» — зачаток наметившейся, но не выросшей в том месте ветви.

Тая и Люся проходили по главной улице через садоводство, выросшее на лесистом холме, точно семейство опят на пне, огибали шлагбаум на въезде, пересекали шоссе; в молчании, будто могилу, обходили автобусную остановку с выгоревшей на солнце надписью-граффити «Я люблю Захара М.», спускались и шли вдоль залива по двухколейной, когда-то проделанной трактором дороге, у самого берега — сухой и пыльной, а дальше, в бору, изрытой корнями, усыпанной прошлогодней мягкой бурой хвоей. Прогулка служила поводом остаться вдвоем. Фраза «идем на пятачок» давно превратилась в позывной — когда одна из подруг произносила ее, другая только кивала: поняла, мол, есть разговор.

Тая присела на толстый корень и приветственно провела ладонью по могучему стволу сосны с «грудью».

Люся устроилась рядом и принялась поправлять кремовую розочку, устроенную в треугольном вырезе майки.

— Живая? Я не обратила внимания. Думала, брошка. В вашем саду таких вроде нет.

— Это мне принесли.

— Кто? Захар?

— Да… С братом заходил. На пару минут.

— Розочки дарит! Он на тебя глаз положил, говорю же.

— Не, брось… Они всем соседкам такие розочки выдали. И Нюре с Оксаной тоже. Ездили с утра куда-то на машине и нарвали.

— А мне не подарил. — Тая поджала губы. — Я для него особенная. Неприкасаемая. Других девчонок он и посмешит, и пощекочет, а ко мне на выстрел не подойдет.

— Ты сама себя так ведешь, что к тебе подходить не хочется. Будь я Захаром, не подошла бы. Со стороны виднее. Ты откровенно его игноришь в компании, на все его реплики, обращенные к тебе, отвечаешь односложно или вовсе как-нибудь странно. Вот хотя бы вчера. Ну не хотела ты показывать блокнот, дело хозяйское. Только огрызаться зачем? Может, твои рисунки ему интересны. Захар даже в лице переменился, так ты его отшила.

— Ему все равно. Его не моя реакция огорчила, а то, что он не получил чего хотел. Красивые парни острее реагируют на обломы.

— Он мне сам сказал сегодня, когда я спросила, есть ли для тебя розочка: «Я бы принес, да она мне ладно спасибо не скажет, так ведь еще рожу скривит, точно я ей говно на лопате сунул». Твое поведение выглядит так неестественно! Пожалуй, даже напоминает издевательство.

— Ну и прекрасно! — Тая ехидно наморщила нос. — Пусть думает, что у меня все прошло. Что мне уже пофиг. И все остальные пусть тоже так думают. Пусть поскорее забудут. Нет ничего хуже, чем ловить на себе злорадно-жалостливые взгляды «она в него влюблена, а ему плевать, ах, бедняжечка…».

В устремленном на подругу взгляде Люси читалось искреннее сочувствие. Тая отвернулась, пытаясь одолеть знакомые «иголочки» в носу.

— Я ненавижу жалость, — сдавленно произнесла она. — Когда жалеешь, всегда мысленно ставишь себя выше, а когда жалеют тебя, то, даже если до этого ты крепился, нестерпимо хочется плакать. Жалость делает акцент на слабости. Она убеждает в ней и не помогает, а еще больше затягивает в безнадежность. Потому, прошу тебя, не жалей. Никогда и никого. Это жестоко.

Перестав моргать, Тая сканировала взглядом густой штрихкод далеких стволов — пусть успевшие выступить слезы высохнут до того, как их заметят.

Вдруг нечто бесшумно проскользнуло мимо.

— Белка! — воскликнула Люся. — Смотри! Смотри!

Юркий зверек стрелой взлетел по золотисто-медному стволу сосны почти до самой вершины. Некоторое время девчонки сидели с поднятыми головами, высматривая его среди длинной голубоватой хвои.

Люся достала из кармана «Сникерс», принялась растягивать пальцами края упаковки, чтобы ее открыть.

Тая плавила лакомство неподвижным взглядом.

— Хочешь? — спросила Люся, освободив от упаковки соблазнительно подтаявший толстенький шоколадный брусок.

— Нет, — быстро ответила Тая, отрезав себя этим коротким словом от возможного соблазна.

— Хорошо тебе, — жуя, прокомментировала Люся, — у тебя сила воли. А у меня — ляжки.

Она ущипнула себя за сочную загорелую мякоть бедра. Потом шлепнула в шутку. Здоровая девичья плоть заколыхалась.

Тая молчала, разглядывая на кончике пальца свежую каплю смолы, прозрачную, как желтое стеклышко.

Сила воли… Эх…

Майя Плисецкая говорила: женщина один раз в жизни делает выбор, вкусно есть или хорошо выглядеть.

А ты все никак не определишься.

— Расскажи, как у тебя получилось похудеть? Ты считаешь калории? Или ешь только определенные продукты? Ты совсем не ешь сладости?

— Я мало ем, — уклончиво ответила Тая.

— Ну сколько примерно?

— Да не знаю я! Глупые вопросы ты задаешь!

— Не сердись. Я же ничего такого не имела в виду… Просто хотела узнать. Может, мне тоже…

Тая устыдилась своей вспышки. Подруга ведь не виновата; как и все прочие — родители, одноклассники, шапочные знакомые, которые походя замечали перемены во внешности Таи, — Люся заговорила о еде и диетах не со зла, а потому что не знает.

Примечания

2

Слова из песни «Выпускной медлячок» Басты.