Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца

Анастасия Евстюхина

Семнадцатилетняя Таисия находится на лечении в детском отделении психиатрической клиники. У нее булимия. Девочки-соседки, коротая дни взаперти, делятся друг с другом историями. Тая вспоминает прошедшее лето на даче: Захара, юношу, по которому неровно бьется сердце; Люсю, лучшую подругу. А еще она вспоминает о болезни, которую долго от всех скрывала. Теперь, пересказывая свою историю девочкам из палаты и попутно общаясь с врачом, Тая постепенно, один за другим, пытается найти ключи к своему недугу.

Ноябрь

Тая сделала попытку закрыть дверь. Пухлая сильная рука санитарки придержала ручку.

— Я должна видеть, что ты там делаешь.

— Но это же туалет!

— Да. Ты находишься в надзорной палате. За тобой над-зор. Понимаешь?

— Даже гадить, что ли, без надзора не разрешается?

— Сейчас договоришься у меня до успокоительного. Не разрешается. Доктор наказал не оставлять тебя одну.

Впрочем, ты этого заслуживаешь…

Скукожившись, чтобы прикрыться, Тая приспустила шорты и трусы.

Села на унитаз, скрестив руки на коленях.

Санитарка продолжала стоять в дверях, уперев кулаки в крепкие бока.

— Отвернитесь хотя бы…

Еще немного, и Тая расплачется. Она уже не бунтует. Она просит.

— Пожалуйста.

Санитарка горделиво расправила плечи — будто раздулись мехи аккордеона, повернулась боком.

И на том спасибо.

Надзорная палата детского дурдома — блок из трех помещений. Большое квадратное — в него попадаешь сразу из коридора. Здесь четыре койки, ненавистная вечно открытая дверь в туалет, раковина в углу, столы в центре — сюда приносят еду; возле входа сидит днем и ночью неусыпный часовой — узколобая плечистая царица-нянька.

Руки у нее крепкие, как у мужика.

Нянькам нужны крепкие руки — одолевать буйных. Таких как Ленка. Или как Аня Корнева.

И манеры у няньки грубые. И шея, и нос, и пальцы — короткие, толстые, красноватые. Будто она вся наспех из глины вылеплена, в печи закалена. И душа в нее Богом через махонькую дырочку как в свистульку вдунута.

В квадрате спят трое: Аня Корнева — ее койка прямо возле няньки, Ленка и Ира Мальцева — самая младшая.

Аня Корнева — отказная. Так на карте маркером написано.

Ей девять, но говорить она умеет только — бэм, бэм.

Корнева брыкается руками и ногами как опрокинутая лошадь. И иногда у нее судороги.

Стриженая голова Корневой — кокос, у нее были вши.

Целыми днями она повторяет с разными интонациями:

— Бэм! Бэм.

Няньки привязывают ее к кровати на недлинную веревку — чтобы не бродила по палате.

— Бэм! Бэм?!

Ира Мальцева и Ленка с виду не сумасшедшие.

Ира не ест. Ей девять, но она мелкая, как дошколенок.

Няньки говорят, плохо растет, недостаточно витаминов.

— Ты не хочешь есть?

— Не-а.

— Почему?

— Просто не хочу.

— Даже вкусное? Так не бывает!

— Бывает. Мне просто неинтересно есть.

— Я тебе завидую, — вздыхает Тая.

Ленка большую часть времени выглядит как обычно. И можно думать, что с ней всё в порядке, пока однажды не увидишь, как она страшно хохочет, закидывая назад круглую кудрявую голову, и цитирует при этом Апокалипсис. И тогда нянька зовет другую няньку из коридора, потому что в руках у Ленки появляется поистине адская сила.

Один прут в ее металлической кровати согнут, и хочется надеяться, что это не она. Слишком жутко представлять, как такое могло случиться.

Квадрат продолжается двумя продолговатыми палатами, разделенными стенкой, — как две реки из озера вытекают.

В одной из рек — русалки, наяды… Наташка, Светка. Им по пятнадцать, у них длинные волосы. Они расчесывают их, сидя по-турецки на одной кровати. Наташка говорит: беременная она. Светка говорит про любовь. Учитель географии «такой лапочка». Наташка говорит, родители не знают о ребенке. Светка говорит, играли с «географиком» в бутылочку, выпало, поцеловал щеку и висок, ему двадцать пять… Они совсем не похожи на сумасшедших.

Они рады: третья койка-лодочка долго качалась порожняя.

— Твоя, — говорит нянька.

Она ставит пакет с Таиными вещами на тумбочку. Шерстяное клетчатое одеяло сложено квадратом. Подушка стоит углом вверх.

Во второй реке обитает Катя. Ей четырнадцать, и она все время зовет бабушку. Кажется, у нее нет родителей.

— Бабушка. — Среди ночи.

Отчетливо.

Сначала шепотом.

— Бабушка.

Потом громче, до крика.

— Бабушка?!

Катя встает, бродит по темной палате, фонарные тени ветвей плавают по стенам — будто водоросли в толще воды. Катя всегда в рейтузах. Катя ищет.

— Бабушка?!

Приходит нянька. Иногда она просит другую няньку из коридора ей помочь. Они укладывают Катю, умертвляют до утра. Утопленница Катя с полуоткрытыми страшными глазами храпит.

Светка рассказывает: есть простой способ определить, целовался мальчик хоть раз «по-настоящему» или нет, нужно просто ему сказать, что он симпатичный, если покраснеет — нет. Наташка рассказывает: отец ребенка Ринат играл в хоккей на стадионе за школой, Наташка ходила смотреть с подружкой, переглядывались; жили рядом, Ринат свистел под окнами — выходи-жду, валил Наташку на снег, щекотал, хохотали.

Наташкина мама уходила в ларек работать на весь день, и Наташка, кинув портфель и пожевав булки с маслом, шла на двор.

Наташка боится, что о ребенке станет известно, ведь мама велит его убить и доучиваться в школе.

Светка говорит, географ гладил ее коленку.

Тая смотрит на мерклые пятна света, подрагивающие под потолком. «А над нами — километры воды. А над нами бьют хвостами киты…»^[1]

Из распахнутого туалета доносится умиротворяющее журчание.

— А у тебя что? — спрашивает Светка.

Примечания

1

Слова из песни «Дыханье» группы «Наутилус Помпилиус».