Трофей для хоккеиста

Анастасия Градцева, 2023

У каждого есть свои постыдные секреты. Мой секрет – горячая сумасшедшая ночь с незнакомцем, который принял меня за легкодоступную девушку и которого я надеялась никогда больше не увидеть.Но кто мог подумать, что он звезда хоккейной сборной и что именно его я встречу, когда приду туда работать?

Глава 6. Не по плану

Мне нужно какое-то время, чтобы прийти в себя — не могу же я показаться перед тренером и другими игроками такой раскрасневшейся и тяжело дышащей, как будто я стометровку бежала. Ну или как будто меня трахнули где-нибудь в подсобке. Ощущения, кстати, ближе ко второму варианту…

Я заскакиваю в туалет, тщательно умываюсь, приглаживаю волосы, а потом со вздохом смотрю на себя в зеркало. С щек предательская краснота ушла, а вот что делать с этим возбужденно-виноватым блеском в глазах? Его как убрать?

Со мной явно что-то происходит, когда я оказываюсь слишком близко к Багрову. Что-то, что от меня не зависит. Чувствую себя железным гвоздиком, который послушно притягивается к магниту, вне зависимости от того, хочется ему этого или нет.

Кажется, тогда в клубе, сработало именно оно — это чертово притяжение. Я помню, как мне стало весело после этой таблетки, как я тащила Оксану на танцпол, как прыгала под непонятную музыку, как громко хохотала, потому что все вокруг казалось ярким, прекрасным и замечательным, а потом… Потом я случайно врезалась в какого-то парня. В этом мигающем клубном свете его лицо было плохо различимо, к тому же он был очень высоким, и чтобы его рассмотреть, мне пришлось бы запрокидывать голову, а это было неудобно: она сразу начинала кружиться.

Но мне и не нужно было его видеть. Достаточно было теплого мужского запаха, от которого внутри плеснуло желанием, и сильных рук, которые так крепко меня обхватили, что я ощутила себя маленькой, хрупкой и в то же время невероятно защищенной. Это было такое сладкое волшебное чувство, что меня затопило эйфорией.

Кажется, я что-то говорила ему про то, как вкусно он пахнет. И про то, что хочу его потрогать. Чертова таблетка, которую мне подсунула Оксана, сработала как компьютерный вирус: начисто стерла фильтр между мозгом и языком, и я говорила то, что никогда в жизни не сказала бы незнакомому парню.

А еще смеялась, предлагала ему танцевать и все-таки трогала его, не дожидаясь разрешения. И восхищалась тем, какими твердыми были его мышцы под моими пальцами.

А он сказал мне всего одно слово.

«Пойдем».

Конечно же, я пошла. Как я могла не пойти, если в тот момент мне казалось невозможным отпустить его? В тот момент мне казалось, что я умру, если он меня не потрогает в ответ.

Рядом с нами крутилась Оксана, что-то говорила ему (про деньги, как я теперь понимаю), а потом хлопнула дверь ВИП-кабинки, отрезая нас от всего мира, и все… Мои джинсы и топ мгновенно оказались на полу, а я — под Багровым.

Случайная встреча, случайный человек, случайная ночь.

Кто бы знал, что мы потом встретимся — да еще и в рабочей обстановке.

Но ничего, я справлюсь. Главное сейчас — не переступать эту черту, не поддаваться больше на провокации Багрова, мыслить трезво и быть максимально собранной и профессиональной.

Отличный план. Осталось воплотить его каким-то образом в жизнь.

Я вздыхаю, потом грожу пальцем своему отражению, как будто это может чем-то помочь, и спешу на лед. Как только захожу на трибуны, по коже проходит уже привычный озноб и голые руки покрываются мурашками. Да что ж такое! Опять я забыла взять с собой кофту!

Обхватив себя руками, пробираюсь поближе к скамейкам игроков. Багров в прошлый раз говорил, что я должна сесть поближе, чтобы он меня видел. Вот зачем ему это, а? Пусть лучше делом занимается, а не по сторонам глазеет. Ему кучу денег платят не за то, чтобы он на меня пялился.

Но не успеваю я найти себе место, как к борту подъезжает Багров — уже полностью упакованный: в этом дурацком шлеме, форме и с клюшкой в руках. Не обращая внимания на свист тренера, перегибается через борт, тянется к скамейке, где лежит его куртка, неловко сгребает ее хоккейной рукавицей и бросает в мою сторону.

— Лови!

Я сначала хватаю куртку, а только потом задаюсь вопросом, зачем.

— Отнести в раздевалку? — глупо спрашиваю я.

— Надень. Тут холодно, — отрывисто говорит Багров, с силой отталкивается от борта и через пару секунд уже оказывается на центре поля, а я растерянно хлопаю глазами.

Он… подумал про меня? Позаботился? Просто так?

Почему-то это выбивает меня из колеи. Этот жест кажется слишком рыцарским, чтобы его можно было ожидать от Багрова.

Но его куртка вот — у меня в руках. Огромная, черная, тяжелая… едва уловимо пахнущая им…

Мгновение колеблюсь, а потом все же накидываю ее на плечи и просовываю руки в длинные рукава. Какая же она большая! В этой куртке еще две Алины бы поместились! С половиной!

Я поджимаю коленки, устраиваюсь поудобнее и блаженно вздыхаю. В куртке Багрова так хорошо и тепло, словно в уютном пледе. Словно в горячей ванне. Словно в его объятьях…

Стоп!

Куда-то не туда разогнался мой ассоциативный ряд!

Я сурово приказываю себе не думать о всяких глупостях, а наблюдать за тренировкой. Надо мне начать хоть немного разбираться в хоккее — это же теперь моя работа.

Но едва я начинаю понимать, что хочет от игроков кричащий и машущий руками тренер, как в заднем кармане джинсов начинает настойчиво вибрировать телефон. Я достаю его и… черт. Это из бабушкиного пансионата.

Мгновенно подскакиваю, прижимаю телефон к уху и одновременно с этим начинаю пробираться к выходу.

— Здравствуйте! Вы по оплате? Я еще не переводила, но…

— Алина Викторовна, здравствуйте, я по поводу здоровья Маргариты Михайловны.

Мое сердце падает куда-то вниз, и становится тяжело дышать.

— Что с ней?

— Сильный скачок давления, не чувствует тело, даже рукой не может пошевелить. Сейчас она на капельнице, я думаю, вам лучше приехать.

— Конечно. Я сейчас, уже еду! — я торопливо нажимаю отбой и мчусь со всех ног.

И только у турникета понимаю, что я все еще в куртке Багрова. И что вообще-то у меня рабочий день.

Чертыхаюсь, возвращаюсь к раздевалке, оставляю там куртку, а в коридоре натыкаюсь на Костю.

— Костя! Как хорошо, что я тебя встретила! Пожалуйста! Скажи, что мне нужно было уехать! Срочно! Я потом отработаю! Скажешь, хорошо?

— Э, ну ладно, — бормочет он непонимающе, а я уже бегу обратно к выходу. И все мысли только о том, чтобы успеть.

***

— Вашей бабушке уже лучше, подвижность конечностей восстановилась, давление снизили до 130, и вот минут десять назад она уснула, — рассказывает мне врач Анна Матвеевна, очень приятная и молодая.

Она тут всего месяц работает, может, поэтому в ее голосе звучит совершенно не свойственное врачам острое сочувствие.

— Ложная тревога? — я пытаюсь улыбнуться.

— Как вам сказать, — она вздыхает. Видно, что ей очень не хочется меня расстраивать, но и сказать неправду она не может. — Это больше похоже на предвестники нового инсульта.

— Второго?!

— Второго. И велик шанс, что организм Маргариты Михайловны его уже не переживет.

Я смотрю на свои руки, которые лежат, сцепленные, на коленях и предательски подрагивают. Еще год назад я бы плакала, а сейчас даже и слез нет. Как это ни кощунственно звучит, я… я, кажется, привыкла к мысли о том, что бабушки скоро может не стать.

— Спасибо, что вы честно все говорите. Что-то можно сделать сейчас?

— Все, что можно, мы делаем, — заверяет меня врач. — Будем надеяться на лучшее. Хотите к ней? Проводить вас?

— Нет, спасибо, я сама.

Когда я тихонько приоткрываю дверь палаты, то первой вижу сидящую у бабушкиной постели сиделку Марину. И только потом бабушку — с сухим, тонким, поразительно спокойным лицом на белой наволочке.

— Спит, — шепотом говорит мне Марина, как будто я сама этого не вижу. — Здравствуй, Алиночка.

— Здравствуйте, — так же тихо отвечаю я.

Несмотря на то, что Марина мне с первого дня знакомства «тыкает», видимо, по причине того, что прилично меня старше, мне она нравится больше всех бабушкиных сиделок. Она румяная, бодрая, оптимистичная и всегда очень ласково общается с бабушкой, даже когда та совершенно не в себе.

— Как она?

— Давление вот подскочило, капельницу недавно только убрали.

— Да, про сегодня я знаю. А как она вообще в последнее время?

Пока Марина шепотом пересказывает мне хроники последней недели, я машинально подхожу к тумбочке у кровати и начинаю наводить там порядок. Выравниваю стопку книжек — бабушка раньше сама читала, теперь любит слушать, когда ей Марина читает. Даже если ничего не понимает, все равно слушает: наверное, просто сам ритм чтения и голос успокаивают.

Раньше здесь, кроме книг, лежал фотоальбом, я почему-то думала, что это поможет бабушке не забывать близких. Хотя бы меня! Но потом врачи попросили меня забрать альбом домой, потому что бабушка листала его и начинала нервничать от того, что не узнавала лиц людей на этих фотографиях.

— Бывают просветления? — спрашиваю я.

— Ну как, — Марина пожимает круглыми плечами. — Вчера вечером была спокойная. Называла меня Верой и просила забрать Олю из школы.

— Вера — это бабушкина сестра, — зачем-то поясняю я. — А Оля — моя мама.

Меня в бабушкином мире нет уже давно. Она ушла далеко в прошлое, и все ее прояснения сознания связаны именно с ним, с событиями двадцатилетней и тридцатилетней давности.

— Твоя мама? А где она? Не здесь живет? — с осторожным любопытством спрашивает сиделка.

— Умерла. Давно, — резко отвечаю я.

— Ох, Алиночка, — она так сочувственно на меня смотрит, что у меня сами собой начинают подступать слезы к глазам. — Бедная ты девочка! Ну хоть кто-то из родных у тебя есть?

— Есть, — я отворачиваюсь и достаю из верхнего ящика тумбочки стопку листов бумаги. — Бабушка.

— Ох тяжело как одной, — качает головой Марина. — Как же ты все это тянешь, бедная? Еще и в пансионате нашем такие деньжищи платить надо за содержание.

— Как-то тяну, — уклончиво отвечаю я и с трудом сдерживаюсь, чтобы не разреветься. Вот поэтому и ненавижу чужую жалость — от нее только хуже становится. — О, а что это такое?

Я с любопытством перебираю исписанные и изрисованные листы, на которых странные, почти детские каракули перемежаются с твердым, ровным бабушкиным почерком. Я всегда восхищалась тем, как красиво она пишет, а бабушка гордо улыбалась и говорила, что у них в школе был урок чистописания — там и научилась.

— Это просто мусор, я убрала сюда и забыла выбросить, — машет рукой Марина и забирает у меня листочки. — Бабушка твоя любит что-нибудь покалякать, когда настроение у нее хорошее.

— Может, тетрадку в следующий раз принести? Или альбом? Краски?

— Ничего не надо, Алиночка, все тут у нас есть, — Марина жалостливо, как-то очень по-бабьи вздыхает. — Себе лучше купи что-нибудь. Шоколадку там или тортик. А то худая вон как незнамо кто.

— Не худая, а стройная, — возражаю я, а потом присаживаюсь около бабушкиной кровати на корточки и осторожно беру ее за руку.

Так странно… Это те же руки, что готовили мне завтраки, стирали мои вещи, заплетали косы. Те же руки, что обнимали, гладили по голове, а иногда и подзатыльник отвешивали. Руки те же. Тело и лицо то же. А моего близкого человека внутри уже нет.

Я готова сделать все, отдать все на свете, чтобы бабушка прожила как можно дольше, но… но на самом деле я с ней уже попрощалась и оплакала эту потерю. Физически — она вот, рядом, ее можно потрогать. Но ее самой, как моего единственного родного любимого человека, тут уже нет.

Я еще немного разговариваю с Мариной, затем снова захожу к врачу, и только потом собираюсь с силами, чтобы ехать обратно. Достаю телефон из кармана и чертыхаюсь: разряжен. Мобильник у меня старый, ему уже лет пять, поэтому он жутко греется и разряжается очень быстро. А у меня даже зарядки нет с собой! Где-то оставила: то ли дома, то ли на работе.

Конец ознакомительного фрагмента.