Пути Волхвов

Анастасия Андрианова, 2023

Княжества терзает Морь – загадочная болезнь, которая убивает или обезображивает людей. В этом винят скоморохов, сжигающих деревни и города. Княжий гонец Кречет мчит сквозь владения лесовых, чтобы найти волхва для больного княжича, но находит лишь болтливого мальчишку-иноземца. Художник, свечник, сын рыбака и девушка, бегущая от прошлого, оказываются на перепутье, и в какое кружево сплетутся их судьбы, знает только Господин Дорог. История от Анастасии Андриановой, автора «Песни чудовищ». «Пути Волхвов» – тёмное околославянское фэнтези. Мир основан на Руси XIV–XV веков и дополнен авторской мифологией. Напряженная атмосфера и ощущение, что главный герой знает недостаточно, чтобы выжить. Одна из главных тем – фэнтезийная пандемия; болезнь если не убивает людей, то награждает причудливыми физическими особенностями: рогами, чешуёй, копытами. Переосмысление классических сюжетов фольклора и любимых сказок, архетипичные герои в новом прочтении – все не те, кем кажутся. Мрачные тайны и жестокие интриги, невинные жертвы чужих игр и неверные выводы – чем выложены пути волхвов?

Глава 1

Лихо в лесу

В своей жизни я больше всего ненавижу три вещи: голод, болезнь и погони. И именно от погони мы с Рудо пытались уйти.

Я прижимался всем телом к широкой мохнатой спине моего верного монфа, пригибал голову, чтобы колючие ветви не хлестали по лицу. Боли я не боюсь, да только без глаз остаться было бы худо.

Лапы пса бесшумно касались лесной земли, он нёсся с такой резвостью, какую трудно предугадать, глядя на его лохматое грузное тело. Я не оглядывался, но слышал, как по пятам мчится какое-то лихо, ломая ветки и тяжело, надсадно дыша.

Я точно знал, что это не люди. Человек не посмеет свернуть с Тракта, а если кто и наберётся смелости, то не станет нестись сквозь Великолесье сломя голову, без уважения и опаски. И тем более не попытается напасть на княжьего гонца — сокола.

Нечистецы тоже не нападают на нас. Тем более на меня — Кречета, сокола Холмолесского княжества. Со здешними лесовыми у меня давно если не приятельские, то хотя бы ровные отношения, вредить друг другу мы точно не станем. Я не мог понять, от кого мы пытаемся уйти, и из-за этого делалось тревожно. Не страшно — страха я давно не помнил. Но неспокойно и смутно на сердце.

Чёрная фигура с нечеловеческой ловкостью проскочила между елями справа от нас и жутко заверещала. Рудо рыкнул и дёрнулся в сторону, но я хлопнул его по шее, заставляя бежать вперёд. Пёс послушался, как и всегда, но я видел, как подрагивают маленькие, плотно прижатые к голове уши. Рудо тоже слыл бесстрашным — безголовым, как сказали бы многие, но близость непонятных тварей пугала даже моего верного пса.

Сунул руку за пазуху и вынул пару железных звёздочек с остро заточенными лучами-гранями — грозное оружие в руках опытного бойца, пусть и выглядят они несерьёзно. Метнул не глядя куда-то в темень и по визгу понял: попал.

— Угощайтесь, твари, — усмехнулся и спрятал лицо в густую пёсью шерсть, спасаясь от ощерившихся сплетений куманики, которые встали на пути.

Рудо легко оттолкнулся мощными задними лапами и перемахнул через заросли, словно взлетел. Я одобрительно похлопал его по крутому боку и поспешил снова покрепче ухватиться обеими руками за шею.

Ни один конь не продрался бы сквозь Великолесские чащи. Ни один человек не выбрался бы отсюда таким, каким был раньше. И я был счастлив, безмерно счастлив, что вместо тонконогого коня у меня есть Рудо — огромный, с медведя, косматый и клыкастый монф, непременно нагоняющий страху на всех, кто видит его впервые.

Отовсюду разом послышалось свистящее шипение, и стало ясно, что нас окружили с трёх сторон. Как же, будь они прокляты, избавиться от преследователей? В горле пекло от злости — загоняют в угол, дряни, чтоб им под землю провалиться. Я бы предпочёл сразиться с ними лицом к лицу, пусть даже их было штук девять, не меньше, да только перед началом боя неплохо бы определить, что за противник перед тобой. Твари будто дразнили нас, то мелькая прямо перед носом Рудо, то отбегая в сторону и даже перескакивая на нижние ветви елей. Внезапно осознал: без меня пёс мог бы бежать втрое быстрее. Так дело не пойдёт.

— Возвращайся на Тракт и беги в Топоричек. Я найду тебя, — шепнул я на ухо псу, хлопнул его по боку и, подтянув колени к груди, соскользнул со спины монфа на землю.

Рудо привык слушаться с первого раза, этому его научили ещё несмышлёным щенком. Пса уже не было видно, когда я перекатился на живот и рывком поднялся на ноги, замерев в боевой стойке. В одной руке уже был зажат кривой нож, вытащенный из голенища сапога, а в другой я держал с полдюжины звёздочек.

Я зычно крикнул, призывая тварей выйти из мрака под свет Серебряной Матери и явить свои личины. Ну и где эти смельчаки, напавшие на одинокого путника? Я стоял прямо посреди поросшей мхом опушки, и луна серебрила мою фигуру, делая её хорошо заметной. Со всех сторон окружал лес, но никто не мог бы приблизиться ко мне незамеченным, а сам я своим видом показывал: подходите, нападайте, мне нечего скрывать и некого бояться. Я рыкнул и сделал выпад ножом, приглашая сразиться. Справлюсь ли с девятью противниками разом? Кто ж знает. Одно я понимал с предельной ясностью: коварный враг напал бы исподтишка, убил сразу, одним ударом и не стал бы так долго гнаться по Великолесью. Быть может, нас хотели запугать или перепутали меня с кем-то.

Ветви зашевелились, и на опушку выступило девять фигур в грязных изодранных плащах. Я бы принял их за нищих бродяг в рубище, если бы не видел, с какой скоростью они могут нестись по дремучей чаще и влезать на деревья. Я не мог разглядеть ни рук, ни лиц: каждая пядь их тел была скрыта тряпьём, головы укутывали капюшоны. Твари стояли и шипели по-гадючьи, не спеша нападать.

Одним неуловимым движением я метнул все шесть звёздочек — четыре твари завалились на землю, я скакнул в сторону, перепрыгнул через поваленную осину и скатился по склону оврага, пересчитывая рёбрами кочки и толстые упавшие ветки.

Спасаться бегством — неблагородное занятие. Но теперь противников стало почти вдвое меньше — вряд ли упавшие встанут и продолжат погоню, хотя кто знает, что это за существа и откуда взялись. С остальными разберусь по дороге, главное, не приводить их в Топоричек, к мирным людям. Я не понимал, как Смара́гдель мог допустить, чтобы в его владениях появились эти облачённые в лохмотья выродки? Где его бойкие лешачата, готовые выдворить любого, кто ступит в эту часть Великолесья? Из оврага уже виднелись огни Топоричка, мигающие далеко впереди. Нужно выманить тварей на открытое пространство, но сделать это так, чтобы их не привлекли огни.

Я снял со спины короткий лук и сунул в зубы несколько стрел. Тени двигались через заросли, хрустя ветками. Их надсадное дыхание звучало отвратительными влажными всхлипами, как у чахоточных больных. Прицелившись, я выстрелил. Слишком темно, слишком многое мешало, но я не носил бы сокольих знаков, если бы не мог справиться с этой задачей.

Стрела со свистом сорвалась с тетивы. Следом за ней — ещё три. По визгливым хрипам я понял, что попал в цель. Молниеносно вытащил из голенища ещё два коротких ножа, развернулся и метнул их.

На лес опустилась тишина, от которой заложило уши. Я удовлетворённо ухмыльнулся себе под нос и пошёл искать тела, чтобы вытащить ножи и стянуть капюшоны с ублюдков — князь захочет знать, что за лихо на меня напало. Да и самого любопытство разбирало.

Под взором Серебряной Матери каждый лист казался отлитым из неведомого синеватого металла, а мох влажно мерцал росой, облепляя кряжистые бугристые тела деревьев. Я поднялся по скосу оврага и огляделся по сторонам в поисках убитых, но ничего не нашёл. В брусничной поросли поблёскивал нож. Он вонзился в мясистую шляпку лисьедуха — крупного сине-серого гриба в белёсых точках. Я срезал гриб и сунул в поясной мешок. Пригодится. Покрутил головой и увидел второй нож, а выше по склону нашёл все свои стрелы, но ни одного мертвеца не обнаружил — лишь примятую траву. С напускной вальяжностью повёл плечами, не позволяя мурашкам пробежать по спине. Что за жуть здесь творилась? Не могли же они провалиться сквозь землю? Сжав два пальца, я осенил себя треугольником Серебряной Матери. Ладно. Потом разберусь, главное, что удалось отбиться.

— С тебя чарка пенного, Смарагдель! — крикнул в чащу. — Я очистил твою вотчину.

Рёбра начинали ныть после неуклюжего падения, но я давно привык не обращать внимания на боль, усталость и прочие неудобства. Впереди звал огнями Топоричек, там я найду кров, пищу и выпивку. А главное — там меня ждёт Рудо.

Подходя к селению, я закатал рукава, обнажая знаки соколов — рисунки в виде соколиных крыльев, укрывающие кожу от локтей до запястий. Такие носят все шестеро гонцов-соколов, даже холёная красавица Пустельга, чтобы нас можно было безошибочно отличить от простых гонцов. Свои знаки мы получаем после посвящения — умираем людьми и взлетаем соколами — обычно зим в пятнадцать — шестнадцать. Я свои получил в одиннадцать. Приглашённый князем волхв искусно взрезал белую мальчишескую кожу и долго втирал в раны краску, чёрную, как глаза верховного водяного. Я тогда не проронил ни слезинки, только кусал до крови нижнюю губу. Потому что ещё раньше меня научили не бояться боли. А сдерживать слёзы я умел, кажется, с самого рождения.

Простой люд нас уважает — потому лучше сразу показать рисунки на руках, когда входишь в деревню. Так скорее предложат тёплую комнату, отыщут лучшее пенное и сварят свежую похлёбку, сбавив цену, а то и вовсе дадут всё это бесплатно.

Едва я ступил на широкую укатанную ленту Тракта, на меня налетела мохнатая буря, едва не сбив с ног. Чудом устояв, я вытянул руки, пытаясь обнять Рудо, но тот суетливо вилял толстым хвостом, как бестолковый щенок, и норовил лизнуть в лицо. Я обнял его за шею и прижался щекой к упрямому лбу. Рудо, Рудо, мой старый друг… В шерсти пса запутались тонкие ветки и сухие иголки, глаза смотрели устало, но он был цел. Толстая шкура и густой мех надёжно защищали и от холодов, и от вражеского оружия, а от остального спасали клыкастая пасть, быстрые лапы и недюжинный ум. Да, я частенько звал его бестолковым, но любя: на самом деле иногда мне даже казалось, что Рудо — зачарованный человек, ну не может пёс быть таким сообразительным. Он и жил столько, сколько ни один пёс, но этому находилось объяснение: Рудо мой — из породы монфов, а у них кровь собачья смешана с медвежьей. Много сотен зим назад одна ворожея из Северного Холмогорья заколдовала своих охотничьих олек так, чтобы они могли давать потомство от огромных холмогорских медведиц. Так и пошла порода монфов — косматых лобастых псов ростом едва ли не с телёнка. В Холмогорье с ними и охотились, и ездили верхом, однако я единственный из соколов, кто предпочёл пса коню. Кто-то поговаривал, что это блажь, но я точно знал: нет чащи, в которой заплутает мой Рудо, нет кустов, из которых он не выпутается, и нет дичи, которую он не догонит.

— Кречет, Кречет!

Вмиг нас с Рудо облепила сельская ребятня. Мы для них были чем-то сродни героям из старых легенд — высокий рыжеватый мужчина с рисунками-крыльями на предплечьях да гигантский серо-коричневый монф. Мы могли быть совсем незаметными, когда того хотели, — прикидывались простыми путниками. Монфы в Княжествах не такая уж редкость, в крупных городах в базарные дни всегда можно купить себе щенка, хоть и не задёшево.

— Дай гостинец, Кречет!

— Подай, соколик!

Ко мне потянулись чумазые руки, блестящие глаза жадно пялились, высматривали каждую деталь облика: короткую бороду, связанные на затылке волосы, растрёпанные от беготни по лесу, крашеную серьгу в ухе, замшевый шнурок на шее… Я достал из мешка кошелёк и сунул в каждую ребяческую руку по потёртому медяку. Ребятня развизжалась пуще прежнего, я сухо улыбнулся и шугнул их, чтобы не докучали больше.

Мы прошли по улице к трактиру. Я был в Топоричке далеко не впервые и здание с красной вывеской мог найти даже с завязанными глазами. Да и вообще, когда достаточно путешествуешь по Княжествам, учишься за мгновение определять, где в селении трактир, где чистая изба для ночлега, где кузница и дом пекаря, а где можно найти знахаря, который продаст недостающее снадобье или зашьёт, если нужно, рану.

На нас с Рудо оглядывались, а мы и специально шагали медленно, посреди дороги, немного даже красуясь. Да, я устал и был встревожен, но хотелось доставить мальцам удовольствие, пусть глазеют и хвастаются родичам, мне не жалко. Двое грязных мальчишек вбежали в трактир вперёд нас, что-то голося. Я ухмыльнулся: так даже скорее подготовят приём.

Так и оказалось. Навстречу вышел трактирщик — дородный, с пышными белыми усами. Я положил руку на голову Рудо, показывая, что пёс мне дорог.

— Устрой моего пса, отец, — вежливо попросил я трактирщика. — Не в конюшню и не на псарню. Положи мягкой соломки, угости кашей с мясом и налей свежей воды. В долгу не останусь.

Он покосился на Рудо с недоверием. Боялся монфа, что и немудрено: эти псы могут быть грозными стражами. Но Рудо махнул пушистым хвостом: не бойся, мол, человек. Не трону.

— Почту за честь, сударь Кречет, — промолвил трактирщик, осторожно взял пса за ошейник и повёл за ограду во двор.

Я ещё немного посмотрел им вслед — пёс не станет терпеть, если что-то будет ему не по нраву, огрызнётся или сбежит ко мне. Я успокоился и прошёл в трактир.

Внутри душно пахло едой: капустной похлёбкой, пирогами с дичью, хмельным пенным. Были и другие запахи: дыма, табака, пота и немытых тел посетителей, которые шумными компаниями жались поближе к очагу — вечерами уже холодало, пусть леса и стояли зелёные, пока не тронутые увяданием. Я и сам пах не лучшим образом, так что местные ароматы нисколько меня не смущали. Скромно сев в углу, я ненавязчиво положил локти на стол: пусть разносчики и разносчицы видят соколиные крылья.

Тут же подскочила девка: круглолицая, светловолосая, поцелованная солнцем в обе румяные веснушчатые щеки.

— Брусничного пенного, — сразу попросил я. — и чего-нибудь поесть.

Разносчица ускакала и вернулась так быстро, что я даже не успел хорошенько разглядеть лица остальных посетителей. Передо мной появилась чарка пенного — такого ароматного, какое варят только в тех Княжествах, по которым тянется Великолесье. Лесовые следят, чтобы брусника урождалась крупная, с ноготь большого пальца, рдяная, как кровь, и горько-сладкая, как мёд. В обмен они просят всего ничего… Одну-то душу с села.

— Вечер добрый, соколик, — прощебетала девка, подсаживаясь ко мне. — Устал?

Я хмуро отпил пенного и придвинул к себе миску с заячьей похлёбкой. Девушка подвинула свой стул ещё ближе, ласково заглядывая мне в глаза.

— У нас и комнаты есть. Отдохни, соколик.

— Кречет, — буркнул я. Не люблю, когда всех соколов зовут одним именем. Мы все разные.

— А меня Летавой зовут, — обрадовалась девка, посчитав, наверное, что я склонен беседовать с ней. — Знаешь почему? Матушка моя летавицей настоящей была.

— Думается, ты врёшь, — сказал я так мягко, как только мог. Девка всё-таки была недурной, жалко обидеть, но и верить всем подряд небылицам нельзя. — Мы ведь не в Мостках, где люд с нечистецами привык путаться.

— Грубиян! — вспыхнула Летава, но всё же не ушла. Посидела немного, молча понаблюдала, как я расправляюсь с похлёбкой и пью пенное.

Я знал, что ей нужно от меня. Даже мог предугадать, что она скажет мне наутро. Будет проситься в княжий терем. Да только кто ж её возьмёт?

— Что ты делаешь у нас в Топоричке? — спросила она наконец, не совладав с любопытством. Прямо в глаза заглянула, а после пенного любая ещё краше, ещё румяней видится.

Руки у Летавы были мягкие, полные — как я люблю. И волосы такие соломенные, обласканные летним солнцем. Ухмыльнулся ей — не улыбнулся доброй улыбкой, а лишь скривил губы, но девкам почему-то это нравилось, и заглянул в синие глаза.

— Пустой еду. Нет у меня ни княжьего письма, ни посылки. Ищу одного человека, а по пути спасаюсь от других людей, лихих.

Рассказывать ей всю правду я, конечно, не мог.

Глаза Летавы по-детски зажглись, дрогнули рыжеватые ресницы.

— Ой как! — Она едва не захлопала в ладоши от радости. Да уж, видно, редко с ней соколы беседовали. — А кого ищешь? Вдруг знаю что, подсоблю.

Я искал знахаря. Того единственного знахаря, который был нужен моему князю. О нём нужно осторожно расспросить трактирщика. Трактирщика, но не молоденькую болтливую разносчицу. Не хватало ещё, чтобы она по глупости распустила какую-то молву о князе, которая, конечно, не может быть правдой.

Придвинулся к ней так, что почувствовал частое дыхание на своей шее, и тихо сказал:

— Может, тебя ищу, Летава-летавица.

Она ахнула и порывисто схватила меня за руку. Тут же смутилась, покраснела, но глаз не опустила. Значит, я не ошибся на её счёт.

— Веди в свои покои. Но учти: все настои у меня с собой.

— У меня свои тоже есть, — скромно прошелестела красавица и повела меня через весь зал к лестнице.

В таких трактирах часто бывает второй ярус с одной-двумя комнатушками для усталых путников. Нередко сами дочери трактирщиков предлагают своё приятное общество, а вырученные деньги относят отцам. Я не стал спрашивать у Летавы, дочь ли она усатому хозяину или простая наёмная разносчица. Какая разница? Красавица с таким благоговением взирала на мои рисунки-крылья, что я понимал: вероятно, денег с меня тут не попросят, но оставлю несколько монет за пристроенного Рудо, за угощение да за ночлег.

В комнатушке оказалась настоящая дубовая кровать с периной и пушистым одеялом — непривычное богатство для Холмолесского княжества. Если б не Летава, я бы зарылся под одеяло с головой да проспал бы до самой зари, но девка закрыла дверь на ключик и принялась расплетать медовую косу. Я снял с пояса мешочек и поставил перед Летавой пузырёк с заговорённым настоем.

— Выпей прямо сейчас. Не хочу проблем, хоть ты и хороша собой.

Летава потупила взгляд и послушно взяла в руки пузырёк.

— Выпью, Кречет. Ты умойся пока, вон таз с тёплой водой. Отец сам для тебя согрел.

Значит, я не ошибся и усатый трактирщик родитель Летаве.

Я умылся, снял верёвку, стягивающую волосы, и сел к Летаве, которая уже ждала на перине, так же скромно глядя на свои сложенные на коленях руки.

Едва ночная темень подёрнулась мутным молоком, глаза мои сами собой раскрылись. Я не привык долго спать, пусть даже тело ломило от усталости. Наверное, прошло всего два-три часа, потому что в Топоричек я прибыл уже затемно. Летава дремала рядом, доверчиво прижавшись щекой к моей груди. Я осторожно, чтобы не разбудить, перекатился на бок, но дочка трактирщика зашевелилась и промолвила сонно:

— Возьми меня в терем княжий, соколик.

Я сделал вид, что ничего не слышал. Так и знал. С самого начала знал, что она это скажет. Даже и не припомню девки, которая не заводила бы поутру подобный разговор. Всех их, сельских да деревенских, манит сказочный княжий терем, которого они и в глаза-то никогда не видели. Думается им — соколы готовы всех любовниц туда приводить, чтобы им, красавицам, жилось там по-княжески. Но такого быть не может. Гонцы-соколы и сами подневольные, а князья не велят им заводить семьи, чтобы ничего не тяготило, не звало домой. Но красавицам кажется: всё это блажь, врут всё гонцы, чтобы жалели их да хмельным угощали.

Я оделся и проверил оружие. Всё на месте. Из поясных сумок не пропало ни единого сухого кусочка лисьедуха, ни одного целебного листочка и ни единой монеты. Стало быть, могу двигаться дальше, только Рудо нужно забрать.

Было слышно, как позади Летава ворочается на перине.

— Ну возьми, Кречет! — в голосе уже слышалась мольба. — Неужто я плохой подругой тебе была?

— Хорошей, — ответил я и обернулся. В нежных сумерках заспанное лицо Летавы было милым и жемчужно-розовым, как лепесток водяной лилии. — Но в терем тебе нельзя.

Летава недовольно сдвинула брови и свесила с кровати красивые белые ноги. Подошла ко мне в одном исподнем и обняла сзади, приникла тёплым мягким телом.

— Тогда другое для меня сделай, Кречет. Ты с лесовыми ведь дружишь?

Не можешь получить с овцы целую шкуру — отщипни хотя бы клочок. Легко же ты, Летавушка, попрощалась с жизнью в княжьих покоях. И не чаяла, стало быть, просто так болтала — вдруг получилось бы.

— С кем-то вожусь. С другими не дружу, но и не враждую.

Она не уточнила, о каком именно лесовом завела речь. Здешними краями заведовал Смарагдель — один из четырёх Великолесских лесовых. Вот он-то был мне другом. Вторым после Рудо. Только я не собирался тревожить Смарагделя из-за почти незнакомой румяной девицы.

Летава дыхнула мне в шею, так жарко, что по спине побежали мурашки. Я замер. Интересно же, что этой плутовке надо.

— Замолви словечко, Кречет, миленький. Попроси не взимать дань в этом году. Или пусть корову возьмёт, ну или коня, только не братика моего.

Так вот оно что. Я повернулся и ласково убрал мягкую соломенную прядь Летаве за ухо. Она умоляюще смотрела на меня синими глазами, почти чёрными в серой мути сумерек. Полные губы были приоткрыты, и у меня мелькнула мысль что, не будь я соколом, на такой девице можно было бы и жениться. Но никому нет пути назад из сокольей жизни.

— Не могу ничего обещать.

Летава будто бы не знала, что делать — сердиться или бросаться в ноги и молить дальше.

— Соколик, Молеко слабенький совсем! Отец не сможет без него. Он на матушку так похож.

— На летавицу? — хмыкнул я.

— Так разные у нас матери, — потупилась Летава и отошла от меня.

Удивительно, но у меня что-то кольнуло в груди.

— Так если слабенький твой Молеко, какой отцу в нём прок?

Сказал и пожалел. Летава ушла в дальний угол и стала заплетать волосы, собираться.

Так было испокон веку, и кто я такой, чтобы просить нарушить заведённый порядок? Селяне, чьи дома теснились вдоль Трактов посреди Великолесья, должны каждый год платить лесовым за защиту и милосердие. Лесовой и чужаков отпугнёт, и дичь на охотника погонит, а мог бы осерчать за то, что в его владения вторглись да домов из его деревьев понастроили. За то лесовой просил плату: по невинной душе в год с каждого селения. Над чьим изголовьем зажжётся огонёк в макушку лета, тот, значит, избран лесовым и в урочный день должен уйти в лес, чтобы никогда не вернуться к родным, позабыть всё, сменить облик и примкнуть к стаям лешачат, носиться по чащам и выполнять мелкие поручения своих покровителей.

Я услышал, как Летава шмыгает носом. Видно, давно ждала сокола, чтобы за брата попросить. Но не я был виноват. Никто не согласился бы. С нечистецами трудно выстроить отношения, но легко разрушить. Я не хотел портить нашу дружбу со Смарагделем из-за незнакомого сельского мальца. Если избрал тебя лесовой, зажёг огонёк, то можешь пытаться сколько угодно, но не развязать тебе ниточки судьбы, не свернуть с дороги. Господин Дорог и Владычица Яви позаботятся о том, чтобы всё было так, как суждено.

— Не держи на меня зла, Летава, — попытался утешить. — И себя не вини, что не того сокола попросила. Мы все такие.

— Глаза у тебя — как льда куски, — зло бросила мне Летава, вытерев рукавом нос. — И душа такая же.

Я молча согласился с ней. Права красавица Летава, нет во мне ни сочувствия, ни милости.

Пошарил в кошельке и положил, не глядя, несколько монет на стол. И увидел свой пузырёк, который давал Летаве накануне. Такой же полный, каким он и был.

— Я не выпила, — с ядом в голосе призналась девица. — Понесу от тебя, тогда точно в терем возьмёшь.

— Найди меня сначала, глупая. — Я сгрёб пузырёк, распахнул окно и выскочил на крышу трактирского крыльца, а оттуда спрыгнул во двор, за Рудо.

Не хотел, чтобы внизу меня встретил трактирщик. Пусть Летава бежит и жалуется ему, только пока расскажет, мы с Рудо ускачем уже далеко от Топоричка. А о знахаре других расспрошу.