Не звоните Вивиан

Анабелла Саммерс, 2023

Когда тебе семнадцать и ты в шестой раз переезжаешь в другую страну, кажется, уже ничего не сможет тебя удивить. В новой школе Вивиан Ковальчик притворяется немой, но сразу же жалеет об этом, встретив идеального парня Артура Золотова. Будет ли она и дальше врать или заставит себя возненавидеть?

Глава 2

Решение

— Нет, Ви, даже не проси! Ты знаешь, как сложно реализовать твою безумную идею? Да еще и врать Паше с Ливи! Не буду, не ной.

— Но, Саша! Ты еще не выслушал до конца. Это мой первый гениальный план!

Друг нервно переставляет кружку с одного места на другое:

— Прости, Ви, я не смогу врать твоим родителям. Мне с ними работать.

Я скрещиваю руки на груди и надеваю гримасу обиды:

— А я? А обо мне вообще кто-нибудь думает? Запихнули в какую-то тухлую школу в каком-то лесу и рады, что трудятся на благо человечества. А я, можно подумать, не человек вовсе.

— Ви, ну ты чего. Конечно, человек. Даже не думай так… Просто представь, сколько документов придется сфальсифицировать…

— Oh, fiddlesticks^[2]! Пара справок. Никто не будет ничего проверять, это же какой-то Калининград, не столица! Я уже все разузнала об этой школе.

— Да? Кто бы сомневался. Ну, расскажи в таком случае, — Саша говорит и одновременно листает ленту новостей.

Я прокашливаюсь для привлечения внимания.

— Новая гимназия для, конечно же, одаренных детей открыта всего пять лет назад и находится даже не в самом городе, а в…

— Области?

Я поджимаю губы, признавая свое языковое поражение, и киваю.

— Да, в области. Школа действительно элитная, там учатся талантливые дети со всей России. Ну и, конечно, есть такие исключения, как я.

— В смысле?

— Чтобы начать обучение, нужно пройти кучу разных аудиций.

— Прослушиваний?

Я недовольно закатываю глаза:

— Ну, ты понял. А если вдруг существуют те, кто гонятся за модой или просто хотят потешить свое самолюбие, — любой каприз за деньги родителей! Я вслух не скажу, сколько они заплатили.

— То есть ты хочешь сказать, что ты уже зачислена? Все документы в школе? — Киваю. — Ты думаешь, они не удивятся, узнав, что твои родители вдруг забыли упомянуть о том, что их дочь глухая? Или какой ты там собралась быть, немой?

Немного ужасаюсь от того, как это звучит со стороны.

— Немой, да. Поверь, за такие деньги им должно быть все равно! Это отличный вариант. У меня будет больше письменных заданий, я не буду отвечать на уроках, со мной не будут пытаться заговорить люди — супер! Я считаю, что за последние годы я заслужила отдых. Пусть будет по-моему. Хотя бы разок. Тем более ты будешь жить с нами. Значит, сможешь отвозить меня в школу.

— Только водителем я еще не был!

— Pretty pretty please! (Ну, пожалуйста!) Ты спасешь меня!

Саша делает большой глоток уже остывшего кофе. За окном усиливается дождь. Я смотрю на свои тканевые кеды и жалею, что не поехала на велосипеде.

— Но родители рано или поздно узнают. В конце года так точно. Или на собрании. Или им вообще позвонят… Нет, Ви, это как-то очень уж рискованно. Прости.

Каждое утро я просыпаюсь с навязчивой цитатой в голове: «Have more than you show, speak less than you know». Мне все равно, как она должна интерпретироваться, я понимаю ее буквально.

Слышу голоса из кухни: «Я думаю раздать это бедным. Ты согласна?» — «Полностью». Родители делают так каждый раз, и каждый раз меня охватывает гордость за то, что это — мои родители. В любом нашем новом жилище — новая мебель, техника, посуда. Через год все это раздается простым людям, отвозится в учреждения. И одновременно я чувствую пустоту, потому что то, что я считала своим, больше мне не принадлежит.

Достаю из чулана вакуумные мешки и иду упаковывать вещи, чтобы в мой любимый чемодан размера XL влезло как можно больше воспоминаний. Хорошая японская ортопедическая подушка, любимый корейский плед, одеяло тоже влезет… Или это все можно купить на новом месте? Опять ходить по магазинам!..

За несколько часов упакованы вещи первой необходимости. Родители отвезут их домой, а я с рюкзаком за плечами на две недели отправлюсь в тихую родную гавань — в Краков. Я знаю, что бабушка и дедушка не будут доставать меня расспросами или делами по дому, поэтому я хоть немного, но отдохну. С родителями так нельзя, в воздухе всегда витает напряжение. Вдобавок ко всему, когда я дома, я становлюсь Золушкой, не ожидая какого-либо бала или простого человеческого спасибо.

Звонит Саша, чтобы сказать, что присоединится ко мне в середине августа, приедет на пару дней. Просит показать ему город. Включаю камеру.

— Ты какая-то уставшая.

— Это звучит не как комплимент.

— Это не комплимент, а беспокойство.

— Don’t you worry! (Не волнуйся!) Просто спала мало.

— Опять свои дорамы смотришь?

Я улыбаюсь и киваю несколько раз, не говоря о непроходящей бессоннице. Возможно, на меня до сих пор действует влияние соседки по комнате.

— Саш. Ты еще это… не передумал? — коронный взмах бровями.

— Давай обсудим это при встрече? Уже в Польше.

Я снова киваю. Устала говорить.

— Гуд найт, Вивишка.

— Спокойной ночи, Саш.

Иду на кухню попить воды. Родители уже отдали почти всю утварь, наливаю воду из-под крана в свою многоразовую бутылку с Минни-Маус. Значит, Саша мне не совсем отказал. Он хочет что-то обсудить. Надежда умирает последней! Буду ждать нашей встречи и постараюсь его в самом деле убедить.

С тяжестью на сердце окидываю взглядом полупустое помещение: хоть я и жила здесь только по выходным, я знала, что всегда могу вернуться, всегда найду здесь некое подобие своей комнаты и панорамные окна с видом на краешек центра и не совсем приятную, но такую привычную окраину. Достаю из кармана спортивных штанов телефон и включаю камеру. Фотографирую панораму так, чтобы окно разделяло город на две части. Захожу в Instagram и выставляю фото, подписывая: And last but not least, is the goodbye picture. Well, not the last at all («Последнее, но не менее важное — прощальное фото. Хотя, вообще-то, не последнее»).

Кухня, выполненная под металлик, без следов жизни человека, пытающегося привнести уют, выглядела как рабочее место патологоанатома, устрашала и навевала грусть одновременно. Я думаю о том, что понятия не имею, в какой стране хотела бы жить после школы, а также хочу ли я вообще продолжать обучение и получать диплом бакалавра. Если что, варить кофе и печь хлеб у меня получается не хуже, чем решать уравнения.

Поперхнувшись водой, понимаю, что наличие таланта не зависит от количества денег и усилий родителей вложить их в мое качественное образование. А что, если мой талант — это разбивать стереотипы? Если бы я могла распоряжаться деньгами родителей, то лучше бы перевела их в Гринпис или какой-нибудь приют.

Думаю о том, кто сейчас живет в наших прежних пристанищах. Кто-то будет жить и в этой квартире. И мы будем жить там, где кто-то жил до нас. Круговорот.

На кухню заходит отец. Вид у него, мягко говоря, не очень.

— Собираешься спать? Завтра тяжелый день. Мы за тебя переживаем.

Показываю отцу бутылку, мол, ходила попить воды:

— Не стоит.

— Ты права. Мы посадим тебя в самолет, ты пересядешь в Шереметьево, а потом тебя встретят родители. Ты уже большая. Ты умничка, — успокоил себя вслух отец. Я киваю и выливаю недопитую воду в раковину.

— Night, Dad. (Спокойной ночи, пап.)

— Sleep tight, Vi. (Спи крепко, Ви.)

Лежу на незаправленной кровати, укрытая дорожным пледом, и смотрю на то потухающий, то загорающийся от нажатия кнопки блокировки мобильный. Не приходят даже оповещения об обновлении приложений. Интересно, каково это, когда тебе пишут и интересуются, как у тебя дела? Большинство шуток в интернете я не могу примерить на себя, поскольку не подхожу ни по одному параметру. Этой зимой у меня день рождения. Мне будет восемнадцать, но это ничего не изменит, как происходит уже шестой год. Захожу в поисковик и ввожу: «Калининград». Когда-то этот город был частью Пруссии, говорят, там даже похоронен Иммануил Кант, философ. Россияне любят приезжать в Калининград, чтобы почувствовать дух Европы. Парадокс, но я еду туда, только чтобы почувствовать дух России.

Два часа до того, как прозвонит будильник. Я проваливаюсь в неглубокую дрему, но вскоре меня сковывает проклятый сонный паралич. Это мой секрет, я никому о нем не рассказываю, потому что считаю это явление, приходящее ко мне как минимум два раза в неделю, наказанием за все содеянное. Я не люблю спать и считаю сон переоцененным, как и слова.

Смотрю на невысокий, по сравнению с соседними зданиями, небоскреб в последний раз и задаюсь вопросом: «Как скоро я вернусь в Нью-Йорк?» Скованными от внутренней дрожи пальцами я достаю телефон из кармана джинсовой куртки и фотографирую небо так, чтобы в кадр попали часть верхних этажей, многослойные перистые облака и несколько случайных ворон. Решаю не выкладывать это фото в интернет.

Мама нервничает больше обычного, а я кажусь спокойной, как море в штиль. Она приглаживает ладонями мои растрепанные волосы несколько раз, оттягивает куртку, открывает и закрывает молнии на рюкзаке.

— Ничего не забыла? — Мой взгляд приковывает группа молодых людей в спортивной одежде: три парня и четыре девушки. Они делают селфи и хохочут так, что на них оборачиваются все те, кто встал не с той ноги. — Ви?

— Вроде нет, — отвечаю я, помедлив.

Отец засовывает мне в нагрудный карман небольшую пачку купюр.

— Поменяешь в обменнике на злотые. Должно хватить на личные расходы. А карточку мы заведем уже в России.

Я киваю. Родители кажутся взволнованными, но также и умиротворенными, как будто избавились от тяжкого груза. Ах да, я — этот тяжкий груз.

Сажусь в кресло и пристегиваюсь. Нахожусь между грузным мужчиной и женщиной азиатской внешности. Впереди десять часов полета. Телефон вибрирует — пришло уведомление. Саша.

«Извини, что не пришел проводить!!! Вчера до ночи собирал вещи, был уверен, что завел будильник, но ошибся. Прости, Ви, с меня должок! Хорошего пути, обязательно напиши, как приземлишься».

«Ничего, — думаю я. — Кажется, я знаю, как ты оплатишь мне этот должок».

Включаю режим «в самолете», надеваю наушники и включаю аудиокнигу Исигуро Кадзуо «Не отпускай меня» на польском языке. Nie opuszczaj mnie…

— Не отпускай меня, Ви, слышишь? Не отпускай, держи меня!

— Я никогда тебя не отпущу. Держись за меня. Только держись…

— Ви, мне больно! Ви!

* * *

— А вот и моя любимая внучка! — Бабушка крепко сжимает меня в объятиях и просит в подробностях рассказать, как это мне одной удалось прилететь с пересадкой и избежать проблем.

— Я просто очень взросло выгляжу и вызываю у всех доверие, — отвечаю я, сама не веря в свои слова.

Дома меня ждут фирменные бабушкины пончики — не дырявые американские, а пышные польские, посыпанные сахарной пудрой. Дедушка рассказывает, какие музеи закрыты на реставрацию, а какие выставки только открылись.

— Мы посмотрели, как тебе добраться до Калининграда. Сначала доедем на поезде до Гданьска, там посадим тебя на автобус. Вы же уже получили визы? — Я киваю, радуясь тому, что набила рот тестом.

Сижу на балконе и смотрю на уютный и родной Краков. Какой же ужасный мир Кадзуо описал в своей книге! Если бы я узнала, что такое происходит в действительности, то написала бы тысячу петиций властям… Я снова не сомкнула глаз. На эти две недели мне нужно перестать думать. Куплю завтра комиксы, чтобы не читать ничего высокоморального.

Решаюсь посмотреть экранизацию, чтобы сравнить ее со своим представлением сюжета. Снова не могу заснуть из-за ужасных картин, возникающих в голове после просмотра, особенно из-за сцен в больнице. Ненавижу больницы.

По традиции раз в три месяца я, собрав всю волю в кулак, устраиваю осаду кинотеатра. Выбираю самый удобный день (чаще всего это вторник или среда), когда торговые центры немноголюдны, а из проката еще не убрали все новинки. Я покупаю пять или шесть билетов на разные фильмы — все сеансы подряд. В этот раз мне повезло — люблю Польшу за возможность посмотреть фильмы в оригинале с субтитрами: «Однажды в Голливуде», «Дора и Затерянный город», «Человек-паук», «Король Лев», «Мертвые не умирают»… Целый день я провела в пяти разных мирах, отличных от моего, таких красочных и цепляющих, с виду похожих на мою жизнь. Но на самом деле моя жизнь никогда не была похожа на фильм. Даже если я и переезжаю в новую страну, этим мои приключения и заканчиваются. Я не встречаю интересных людей, они просто проходят мимо, я не делаю каких-то открытий, я не провожу время так, чтобы это надолго отпечаталось в памяти… Я чувствую себя своим же эхом.

Две недели проходят как один день. Страшно осознавать, что уже середина августа, ведь совсем недавно было Рождество и Новый год. Время никогда не шло так быстро, как в последние несколько лет, пестрых и сумбурных. Воспоминания еще четкие, но уже кадрированные, как будто я вспоминаю не собственную жизнь, а чей-то пересказанный сон. Достаю из своего Kanken кирпичного цвета уже немного заляпанный блокнот с потертым бархатом и начинаю свою исповедь:

«Никто давно мне не говорил, что такое хорошо, а что такое плохо, поэтому я делаю как знаю. Никто же не пострадает от этого, верно? Всем даже будет лучше. Наконец-то за все эти годы я по-настоящему отдохну от косых взглядов и непонимания. Я буду просто"немой новенькой из Англии". Я стану такой же незаметной, как моя тень».

В старом городе, как обычно, людно и оживленно. Снова тот же мим, снова — многочисленные кареты, запряженные несчастными лошадьми, снова — уличные танцоры, ищущие моментов славы в лучах нетипичного для августа жаркого полуденного солнца. Заворачиваю направо, в узкую мощеную улочку, оставляя Главный Рынок с его ежедневной мишурой позади. Напрягаю зрение и вижу друга, машущего мне обоими руками: все те же очки в темной толстой оправе, все те же уложенные черные волосы и неизменные кеды Vans. Смотрю на свои ноги и улыбаюсь — это то, что делает нас друзьями. Общие мелочи.

— Правда, Starbucks? Ты не изменяешь своим привычкам!

— Вивиша! — Саша крепко меня обнимает и открывает дверь внутрь кофейни. — Просто я знаю, что если здесь и испортят кофе, то обязательно его переделают. Нужна всего-то небольшая истерика. Иди занимай столик, я закажу. Угощаю.

По привычке прохожу в самый конец второго зала, туда, где меньше всего людей.

— Ну что, какие у тебя ожидания?

— У меня их нет. А у тебя?

— А у меня есть. Хочу небольшую, но оборудованную лабораторию, чтобы никто нос не совал не в свои дела, и свою комнату с огромным телевизором. Ну и все, в общем-то.

Размешиваю ложкой в стакане кубики льда и делаю большой глоток:

— А как ты понял, что хочешь быть врачом? Да еще и…

— Онкологом? Удивительно, да, что никто в моей семье с этой дрянью не столкнулся? У меня в начальной школе был друг. Лешка. Его воспитывала мама, и вырос он, в общем-то, хорошим пацаном. Мы с ним все свободное время проводили до четвертого класса, он потом стал очень скрытным, в школу мог неделями не ходить. И вот у него в феврале день рождения. Ну, я-то, естественно, помню, родителям весь мозг проел с конструктором, который он когда-то хотел в подарок. Была суббота, у отца выходной, выпросил, значит, чтобы он к Лешке отвел. Сам ведь боялся, что Лешка уже совсем не Лешка, что его инопланетяне похитили или еще какая ерунда приключилась. Дверь открывает его бабушка и говорит, что они спешат, но, мол, подарок пусть ваш Саша подарит. Иду к нему в комнату, в дверь не стучусь, какое там чувство такта в десять лет? А он сидит на своем диванчике и ревет. Тогда я и понял, что Лешка уже совсем не Лешка… Кладу рядом с ним коробку эту в бумаге оберточной и, испуганный, спрашиваю: «Лех, ты че ревешь, ты же пацан?!» А он давай реветь еще больше. «Уйди, — говорит, — уйди! И никому не рассказывай». — «Конечно, не расскажу, мы же друзья, — отвечаю. — Помнишь, ты хотел конструктор? Робота? Я тебе принес. С днем рождения». Он резко успокоился, смотрит на эту коробку, берет и рвет бумагу, которая аж влажной стала от его слез. «Точно, робот! Спасибо, Сань. Может, вечером придешь, соберем вместе? Если я дома буду, конечно». — «А где ты можешь быть, как не дома?» — спрашиваю…

Друг резко прерывает повествование и поднимает на меня глаза. Конечно, я догадываюсь, в чем дело, но лишь киваю, подталкиваю его на продолжение.

— «В больнице, — говорит Лешка. — У меня мама болеет». Мне десять лет, Ви, я понятия не имею, что такое рак, в СССР по телевизору о таком не говорили. «Так бы сразу и сказал. А когда выписывают?» — спрашиваю я. «Никогда, она скоро там умрет» — отвечает Леха, все рукава уже в соплях, я ничего не понимаю, бабка его в коридоре кричит, что пора… «Как умрет?» — только и могу спросить. А он мне: «Так. У нее рак». А я давай ржать, Ви… Ты представляешь? Смеюсь, говорю: «Какой рак, ты чего, такого не существует». Он выбежал из комнаты и во двор умчался. А мы с отцом ушли. Я еще долго не мог понять, что такого сказал, почему он так разозлился, я же ему робота подарил, а он, неблагодарный, убежал! Ужас, как стыдно-то…

Я смотрю на Сашу и не могу поверить, что этот глупый мальчик из его рассказа — это он.

— А… дальше? Ты с ним сейчас общаешься?

Саша смотрит куда-то в стену и раз двадцать отрицательно мотает головой.

— Я его с того раза не видел. Они с бабушкой продали квартиру и уехали из Подмосковья куда-то в Краснодар, где теплее. Искал его в соцсетях, когда только появились, — тщетно.

— Может быть, вместе поищем? Сейчас столько возможностей, только…

— Нет, Ви, не. Не-а. — Саша поджимает губы и запивает свой рассказ уже остывшим американо. — Умер Лешка. В одиннадцатом году. Подрался с кем-то, такой он вырос, неуправляемый. Представляешь, бабушка его еще жива. Созванивался с ней, она и рассказала. — Я смотрю на смеющихся людей за столиками вокруг, и к горлу начинает подкатывать тошнота. Я отказываюсь верить в эту жуткую историю, в это киношное стечение обстоятельств, в это… — Поэтому я и стал онкологом. Врачом я еще с детства хотел стать, не могу объяснить, почему. А вот специальность выбрал, чтобы судьба таких вот Лешек была не трагичной, а… нормальной. Этого же никому не пожелаешь, особенно в десять лет!

— Да, да… — соглашаюсь я.

— Ну, ты понимаешь.

Я снова соглашаюсь, не совсем уяснив себе значение этой ремарки.

Немного расстраиваюсь, оттого что до сих пор не знаю, кем хочу быть, ведь у меня нет ни истории, способной вдохновить на выбор профессии, ни таланта. Чувствую себя мерзкой, липкой и грязной, но не от жары, а от чувства зависти к человеку, с детства знающему свое призвание.

— Спасибо, что поделился. Правда.

— Да, ничего. — Саша улыбается, снова надев маску весельчака. — Как там твое решение? Ты все еще хочешь претворить в жизнь свой идиотский план?

— Саша! Он гениальный! Обидно. И вообще, ты помнишь, что за тобой должок?

Глаза парня округляются, он заподозрил неладное.

— Нет, нет, нет, и еще раз — нет!

— Хочешь сказать, твои обещания гроша поломанного не стоят?

— Ломаного. Ломаного гроша.

Я хмурю брови и театрально закатываю глаза.

— Ладно. Давай ты мне опишешь весь свой план, а я постараюсь сгладить неровности.

— Я согласна. Итак. — Прокашливаюсь, потому что на самом деле не готова давать какие-то ответы после истории друга. — В своем выпускном классе в школе для одаренных детей, как самая не одаренная, я буду обычной немой студенткой из Англии.

— Ученицей. Студенты учатся в вузах.

Я начинаю закипать, но Саша вовремя сдается.

— Я буду усердно готовиться к экзаменам, к которым никогда не готовилась, буду посещать факультативные занятия, ничего не будет меня отвлекать… От тебя потребуется только несколько заверенных справок, отвозить меня каждый день в школу и… поддержка, конечно.

— Ладно, — бросает друг, пристально меня осмотрев, и возвращается к своему напитку.

— Ну, пожалуйста!.. Подожди, что? Ты согласен?

— Да, согласен.

— В чем подвох? Кто ты и что ты сделал с Александром?

Саша расплывается в улыбке, как Чеширский Кот.

— Вивиан. Ты — единственный человек, который меня понимает. Я не могу стать для тебя еще одним человеком, которому все равно. До тебя я никому не рассказывал историю о Леше, потому что никому нет до этого дела. Никто никогда не спрашивал, почему я решил стать врачом. Я не смогу нормально спать по ночам, зная, что ты ходишь в школу как на пытку. Признаю, что Паша и Ливи не идеальные родители, зачастую они не разбираются в ситуации, как это было год назад, и делают поспешные выводы. Они тебя любят, но твоя успеваемость для них важнее, чем внутреннее состояние. Да и я хорош, ударился в работу и эту Америку, я ж раньше никогда там не был! Про твою учебу я вообще не думал, учишься и учишься, а как тебе это дается… Поэтому сейчас я сделаю все так, как нужно, если ты обещаешь хорошо учиться и все мне рассказывать!

Я не верю своему счастью. Вот он — человек, на которого я могу положиться, пособник моей большой толстой лжи, мой брат и опора.

— Спасибо, Саш. Спасибо.

— О нет-нет, только не плачь!

— Я и не плачу, — отвечаю, промокая глаза салфеткой с логотипом кафе. — Хочу сказать, что я всегда выслушаю тебя и дам совет, знай это. Вот.

— Да я знаю. Лучше посмотри, какую я тебе справку соорудил. Это из Англии, от моего знакомого. Он лор и сурдолог. Ни в какую не хотел выписывать, но и за ним один должок водился. Только я имя твое еще не поставил, так бы он обо всем догадался. Сделаем перевод, заверим его, и все — готово, — Саша показывает на экране телефона файл со справкой. Выглядит она убедительно. — Слушай, Ви…

— Да?

— Тебе правда так будет лучше? А что, если ты захочешь завести друзей?

— Так будет лучше. Не захочу. Мне никто не нужен. Я еду туда учиться и, возможно, понять, кто я и кем хочу быть. А еще было бы неплохо наладить свой сон.

— Хорошо. И про сон идея отличная.

Киваю и решаюсь пока не говорить про свой ночной паралич.

— Ну что? Готов увидеть Краков?

— Yes, ma’am! (Да, мэм!)

Встаю с кресла и крепко обнимаю брата. Верю, что это нужно нам обоим.

Примечания

2

чепуха.