Огненный поток
Финальная часть “Ибисовой трилогии” (две первые книги – “Маковое море” и “Дымная река”). 1839 год, напряженность между Китаем и Британией стремительно нарастает. Китай не желает, чтобы чужеземцы превратили его в гигантский рынок индийского опиума. Теряя огромные доходы, британские колониалисты начинают войну. К китайскому Кантону стягивается британско-индийская армада. В числе прочих судов и шхуна “Ибис”, с которой так или иначе связаны судьбы всех героев. Среди них сипай Кесри Сингх, возглавляющий отряд индийских солдат; молодой моряк Захарий Рейд, мечтающий о богатстве и славе; Ширин Моди, вдова купца-парса, направляющаяся в Китай, чтобы вернуть потерянное богатство мужа; юная француженка Полетт, которая пошла по стопам своего отца, ученого-ботаника; бывший раджа Нил, пытающийся обрести в Кантоне покой… Заключительная книга трилогии расскажет, что случилось с героями “Макового моря” и “Дымной реки”. Их драматичные судьбы разворачиваются на фоне не менее драматичной большой Истории, складываясь в огромное и пестрое многофигурное полотно. В 2015 году роман “Огненный поток” стал лауреатом Crossword Book Award, самой авторитетной литературной премии Индии.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Огненный поток предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 3
Каждый год в начале зимы, накануне праздника Нага Панчами[20], в акхаре, где тренировался Кесри, устраивали ярмарку. Наряду с обычными ярмарочными увеселениями там сооружали особую арену, на которой состязались борцы, приезжавшие даже из дальних краев.
Ярмарка, длившаяся несколько дней, привлекала огромное число сипаев, джаванов и прочих вояк — тысячи их вместе с уймой голых нага-садху, прикативших со всех уголков индийского субконтинента, стекались к святилищу. Праздник считался особенно благодатным для новобранцев, и потому отбытие Бхима к месту службы отложили до окончания торжества.
В тот год Кесри впервые участвовал в состязаниях, и от него ждали многого. Однако неминуемый отъезд брата и перспектива собственного прозябания в деревне так его подкосили, что он проиграл в первой же схватке, угробив надежды своих наставников. Поражение только усугубило его отчаяние, и на другой день он еле встал с постели. В кои-то веки отец над ним сжалился, разрешив не выходить в поле.
Предстоящий отъезд Бхима стал поводом для семейного застолья на открытом воздухе. Мать выставила закуски, сласти, прохладительный шарбат, и все семейство расположилось на чарпае в тени мангового дерева.
Ближе к полудню угощавшаяся семья вдалеке разглядела повозку, по дороге катившую к ее крытому соломой дому. Вскоре стало ясно, что едут чужаки. Убрали еду, девочек отправили в дом. В сопровождении сыновей хозяин пошел встретить незнакомцев.
Первым из повозки вышел человек впечатляющей и даже устрашающей наружности: грудь колесом, длинные руки, способные обхватить медный поднос тхали, закрученные вверх навощенные усы, лицо цвета спелой пшеницы, лоснящееся от горчичного масла. Все в его внешности и повадках — тугое брюхо, массивные золотые серьги, богато расшитый платок на плечах — говорило о больших запросах и ненасытном аппетите. Он представился Бхиро Сингхом, сказав, что родом из деревни близ Гхазипура, милях в шестидесяти отсюда.
Рам Сингх тотчас насторожился. Жители гхазипурских окрестностей были известны тесной связью с англичанами, многие работали на опийной фабрике. Однако гость не выглядел фабричным рабочим, даже в цивильном платье в нем чувствовалась военная выправка, и вскоре это подтвердилось — он оказался хавильдаром первого батальона 25-го туземного пехотного полка, знаменитого “Пачиси”. Он и трое его сипаев ехали в свою часть, расквартированную в Барракпоре под Калькуттой, но решили заглянуть на праздничную ярмарку. Кроме того, сказал хавильдар, хотелось бы обсудить одно важное дельце.
Выяснилось, что он наслышан о спортивной удали Кесри и надеется склонить его к службе в армии Ост-Индской компании. Узнав, что парень не подлежит вербовке, Бхиро Сингх опешил, но еще больше удивился известию о предстоящей службе Бхима в армии могольского бадшаха.
— Но зачем, Рам Сингх-джи? — сказал он. — Сын ваш юн, и вы, как отец, должны ему растолковать, что Дели уже не тот город, каким был когда-то. Кто желает сделать военную карьеру, тому прямой путь в Калькутту, столицу Ост-Индской компании. Ни одна армия в Индостане не может соперничать с условиями, какие предлагают англичане.
— И какие же?
Вопрос дал основание Бхиро Сингху пуститься в подробный перечень преимуществ от службы в туземном полку: пусть начальное жалованье рядового, шесть рупий в месяц, не выше, чем в других армиях, зато выплачивается полностью и в срок. Кроме того, оно возрастает с повышением в чине: найк[21] получает восемь рупий, хавильдар — десять, джамадар — пятнадцать, субедар — тридцать. Главное, выплаты всегда происходят вовремя — за все годы службы Бхиро Сингху ни разу не задержали его жалованье.
— Скажите мне, Рам Сингх-джи, какая другая армия может похвастать четким расчетом с военнослужащими? Вы не хуже меня знаете, что раджи и навабы умышленно задерживают выплаты, чтобы солдаты не дезертировали. В армии Ост-Индской компании такое немыслимо.
А довольствия! У нас они гораздо щедрее, нежели в других армиях, и в денежном исчислении почти равны жалованью. Кроме вещевого, есть особые довольствия в обеспечение походов и боевых действий. Что касаемо трофеев, их всегда делят со скрупулезной справедливостью. Знаете, после битвы при Майсуре английский командующий забрал себе только половину добычи, остальное честно поделили между офицерами и солдатами.
И это еще не все. Бахадур[22] Ост-Индской компании — единственный в Индостане, кто заботится о солдатах-отставниках. По завершении службы им назначается этакая “пенсия” не менее трех рупий в месяц, которую они получают до конца жизни. Вдобавок им выделяется земельный надел, если они того пожелают. Раненным в боях безоговорочно предоставляется бесплатный медицинский уход. Скажите по совести, знаете ли вы другого столь щедрого хозяина?
Рам Сингх был впечатлен, однако спросил:
— А что с расквартированием? В Дели солдаты живут в казармах. У вас предоставляют жилье?
В его полку дело обстоит иначе, сказал Бхиро Сингх, сипаям выдают “квартирные”, и они сами решают вопрос своего пристанища.
— Никто, поверьте, не ропщет, ибо может выбрать обитель по своему вкусу, поселившись среди равных себе.
Рассказ уже посеял сомнение в душе Рам Сингха, и он прибегнул к более веским контрдоводам:
— Что там ни говори, Бхиро Сингх-джи, но эти английские чужаки — мясоеды и христиане. Служить им — значит навлечь позор на раджпутскую семью. Разве не правда, что у них ты вынужден принимать нечистую, а то и запретную пищу и жить бок о бок с людьми самых низких каст?
Хавильдар расхохотался.
— Вы страшно заблуждаетесь, Рам Сингх-джи! Англичане пекутся о кастовой дхарме[23] усерднее любого наваба или раджи. В нашем полку служат только брамины и раджпуты. И это не самозванцы, выдающие себя за дважды рожденных[24], родословная и облик каждого солдата подвергаются тщательной проверке. Верно, прежде индийские армии были подобны джунглям, где скрывались желающие поменять свое происхождение. Повоевав год-другой, какой-нибудь мусульманин-джулаха[25] представлялся высокородным афганцем, а половина тех, кто именовал себя раджпутами, были обыкновенными лесовиками и горцами. Наши бадшахи и махараджи с этим мирились из-за большой нехватки живой силы. За столетия все пришло в упадок: забыв об истинной кастовой дхарме, народ поступал как ему вздумается. Но вот наконец-то англичане навели порядок. В этих делах они куда как строже раджей и навабов: привезли своих ученых, чтобы те изучили наши старинные книги. Теперь белые пандиты[26] лучше нас разбираются в наших писаниях. Нынче кастовую чистоту блюдут, как в дни древних мудрецов и риши[27]. Саибы следят, чтобы всякая каста была как бы в железной клетке и никто не мог туда-сюда передвинуться хотя бы на палец. Низшие касты должны знать свое место, и в том саибы уже преуспели больше, чем индийские цари за целые столетия. В полк белых может вступить только представитель высшей касты, человек же сомнительного рода там не продержится и пары дней. Пищу себе мы готовим сами либо нанимаем слуг высокой касты. По нашему требованию командование расследует дело всякого сипая, и если возникнет хоть кроха сомнения в его касте, он тотчас будет отправлен обратно в свою деревню. Да что там, даже девицы из наших “красных базаров” всегда только благородной касты.
Бхиро Сингх помолчал, давая собеседнику время усвоить сказанное.
— Поверьте, Рам Сингх-джи, — продолжил он, — компания больше нас самих почитает кастовую дхарму. Вот вам пример: недавно английские командиры ввели новое правило — в лагере отбивать время колоколом. Разумеется, никому не хотелось лишней работы, и мы сказали, что высокая каста нам этого не позволяет. И что вы думаете? Тотчас были наняты специальные звонари! А наши навабы и раджи стали бы так хлопотать? Скажи мы, что не желаем звонить в колокол, они бы только рассмеялись и дали нам пинка под зад.
Все это явно произвело впечатление на Рам Сингха, однако он не сдавался:
— И все же, Бхиро Сингх-джи, в службе чужеземным мясоедам нет чести.
— Но ведь мусульмане тоже едят мясо, верно? — парировал хавильдар. — И это не мешает вам отправить сына в могольскую армию, так? Служение мусульманским бадшахам всегда было делом чести для наших отцов и дедов. Армия Ост-Индской компании дает еще больший повод для гордости, ибо англичане очищают Индостан. Тысячелетиями эта земля скатывалась в упадок, люди так перемешались, что не отличишь. Под англичанами все по отдельности, каждый со своим родом: белые с белыми, мы со своими. Они истинные охранители касты, и если вы, Рам Сингх-джи, задумаетесь о дхарме вашего сына, вы отправите его к нам.
— Но дхарма — не только вопрос правил, — возразил Рам Сингх. — Мы раджпуты, и для нас наша марьяда, честь, в том, как мы проявляем свою отвагу. В армии белых, где доблесть и сноровка совсем не ценятся, нельзя стать истинным воином. Знаете, в битве при Асаи наши смельчаки вызывали солдат противника на поединок. Вообразите, никто не откликнулся! Во всей армии не нашлось ни одного настоящего храбреца. Многие из тех сипаев были индусами, но, вступив в армию англичан, они утратили честь и мужество, достоинство и благородство. Даже нам было стыдно за них.
Хавильдар усмехнулся и вкрадчиво спросил:
— Напомните, кто одержал верх в той битве?
Не найдя, чем его отбрить, Рам Сингх понурился. Улыбка хавильдара стала шире.
— Наверное, старые способы войны хороши для сотворения героев, но ими не всегда победишь в сражениях. В том-то и отличие английской армии, что она не зависит от героев. Это не большое собрание смельчаков, вся армия воюет, как один отважный боец. Вот почему ее называют Победительницей. Вся она как один человек, как единый организм, подчиняющийся одной голове, и всякого сипая муштруют, чтобы он это заучил. Каждый подчиняется старшему командиру вплоть до самого верха. Кто откажется исполнить приказ, будет расстрелян. Это вам не индийская армия, где солдаты верны тому, кто им платит, и если командира подкупят, они уходят вместе с ним. Англичане прекрасно о том осведомлены и перед каждым боем подсылают менял-банья, чтобы те подмазали офицеров противника. Почти всегда три-четыре человека возьмут взятку и оставят позиции либо не вступят в бой. Не так ли случилось в Асаи?
— Да, тут не поспоришь, — сказал Рам Сингх. — Но это не единственная причина победы англичан. Их пушки были лучше наших. Да и ружья тоже.
— Вот именно! В отличие от наших раджей и навабов, англичане постоянно чему-то учатся и что-то меняют. С каждым годом их артиллерия все мощнее. Они все время улучшают свое вооружение, не допуская тому никаких помех. — Оборвав речь, Бхиро Сингх вскочил на ноги: — Сейчас я вам кое-что покажу.
Он сходил к стоявшей неподалеку повозке и вернулся с двумя саблями в ножнах, кривой и прямой. Хавильдар пристроил их на чарпаю и сам уселся рядом.
— Взгляните на этот тальвар! — Он достал сверкающую кривую саблю из ножен и положил себе на колени. — Великолепная работа, не правда ли? А до чего остер клинок! — Хавильдар поднял опавший лист манго и провел им по лезвию сабли — лист мгновенно развалился надвое. — Это оружие моего отца и деда, с ним и я осваивал науку сабельного боя, оно остается моим любимым. По виду английские сабли сильно проигрывают тальвару.
Бхиро Сингх достал из ножен прямую саблю и положил ее на колени рядом с тальваром — тусклая серая сталь, заостренный конец, тупые края. Никаких узоров на клинке, словно его не коснулась рука мастера.
— Они все одинаковые, в тысяче сабель ни одна не отличается от другой — все скучные уродцы. — Хавильдар снова провел листком по лезвию, и тот лишь скомкался. — Но вот в бою возникает иная картина.
Бхиро Сингх встал и вскинул перед собой кривую саблю.
— Наш тальвар — рубящее оружие, которое требует свободного пространства вокруг бойца, иначе он поранит своих же солдат.
Хавильдар знаком попросил всех отойти подальше и, кренясь сначала в одну сторону, потом в другую, выполнил два рубящих удара, при этом кончик сабли описал перекрещенные дуги в воздухе.
— Чтобы не задеть товарища, солдаты должны отстоять друг от друга на две длины сабли. — Бхиро Сингх отложил тальвар и взял английскую саблю. — А вот оружие совсем иного рода, не рубящее, но колющее, его задача — пронзать. В боевой цепи солдаты, вооруженные такими саблями и штыками, могут идти плечом к плечу, они не представляют угрозы друг для друга. Плотная же цепь гораздо эффективнее в бою даже с превосходящими силами противника. Солдатам с тальварами, пусть они отменно обученные храбрецы, не обратить нас в бегство. А изогнутые клинки не позволят им сомкнуть ряды, иначе они просто порубят друг друга. Нужда в пространстве делает войско слабым, независимо от его числа. И потому враг всегда бежит от нас.
Хавильдар отдал сабли сипаям, чтоб зачехлили.
— Вот вам обоснованные причины того, что ни одна армия в Индостане не может противостоять Победительнице. Иногда неприятель пускается наутек, едва завидев нас. Если хотите, чтобы сын ваш сражался на стороне, не ведающей поражений, и вернулся домой живым, да еще с деньгами, вы отдадите его мне, и я сделаю из него сипая армии Ост-Индской компании.
Но тут вмешался Бхим, громким шепотом известивший отца, что он уже все решил и хочет служить только в Дели.
На том дискуссия закончилась. Бхиро Сингх презрительно пожал плечами, словно говоря “вольному воля”.
— Что ж, я вас покину, Рам Сингх-джи. Сказано все, что хотелось. Если передумаете, завтра найдете меня на ярмарке.
На этом он и сипаи сели в повозку и уехали.
Лакей перехватил Ширин, когда она возвращалась домой после ежедневного посещения Храма Огня.
— К вам гость, желающий засвидетельствовать почтение, — доложил слуга. — Вместе с вашим братом господин ожидает в гостиной первого этажа.
— Каун хай? Кто он такой? — спросила Ширин.
Слуга только знал, что гость — топивала-саиб, белый господин в шляпе.
Прикрыв лицо верхним краем белого сари, Ширин вошла в гостиную, где увидела брата и высокого мужчину, чье чисто выбритое лицо напоминало иссеченный ветрами утес: глубокие морщины, выпуклые височные кости, похожие на куски горной породы. В оттенке его кожи было нечто от розоватой усталости заходящего солнца. Черный костюм, траурная нарукавная повязка.
Вид вполне европейский, но что-то в облике гостя не вязалось с западным миром, да и поздоровался он традиционным саламом — руки сложены перед грудью, глубокий поклон.
— Ширин, познакомься с господином Задигом Карабедьяном, — сказал брат. — Его имя тебе, конечно, известно, он был близким другом твоего мужа и сейчас пришел отдать дань уважения его памяти.
Не поднимая накидки, Ширин склонила голову. Бахрам рассказывал ей о Задиг-бее. Помнится, подружились они на пути в Англию, и было это лет тридцать назад. Муж говорил, его христианский друг-армянин родом из Египта и благодаря своему ремеслу часовщика много разъезжает по свету.
— Простите, биби-джи, что не сразу явился к вам, меня задержали печальные дела. — Гость свободно изъяснялся на хиндустани. — Я тоже понес утрату.
— Неужели?
Задиг-бей показал на траурную нарукавную повязку:
— Не так давно моя пожилая супруга скончалась от изнурительной лихорадки.
— Мои соболезнования, Задиг-бей. Где это произошло?
— В Коломбо. Судьба мне благоволила, и я был рядом с женой в ее последние дни. Господь не дал вам даже этого.
Глаза Ширин увлажнились.
— Да, Он обошел меня этой милостью…
— Не могу выразить, как я опечален кончиной вашего мужа. Бахрам-бхай был моим самым близким другом.
Взгляд Ширин метнулся на бесстрастное лицо брата. Последнее время имя Бахрама словно было под запретом — казалось, в доме Мистри никто его не произносит, дабы лишний раз не напоминать себе о крахе, покрывшем бесчестьем семью банкрота и его родичей.
Сама Ширин говорила о нем только с дочками, но и те держались так, словно речь шла о чужаке, и сокрушительное разорение, предшествовавшее смерти Бахрама, в корне его изменило, превратив в незнакомца, чьи затеи всегда были обречены на провал, а успехи служили знаком грядущего несчастья, которое он обрушит на самых дорогих людей.
Дочери, прежде души не чаявшие в отце, теперь лишь стыдили и укоряли его, однако Ширин их в том не винила, ибо крах лишил их не только ожидаемого наследства, но и значительной доли почтения, которое прежде им оказывали в семьях супругов.
Для Ширин имя мужа было незаживающей раной, которую она попеременно пыталась убаюкать, залечить и скрыть, и сейчас, когда Бахрама помянули с неподдельной любовью, рана та аукнулась болью.
— Муж часто говорил о вас, — тихо сказала Ширин.
— Бахрам-бхай был невероятно сердечным и благородным человеком. Ужасно, что все так закончилось.
Ширин подметила, как брат заерзал на диване. Конечно, доброе слово о Бахраме ему было неприятно, и он охотно ушел бы, но приличия не позволяли оставить сестру наедине с чужим человеком. Чтобы избавить его от мучений, Ширин прошептала на гуджарати: дескать, можешь уйти, только оставь дверь гостиной открытой и пришли сюда служанку, что ждет в коридоре. Приличия будут соблюдены, сама она под накидкой, беспокоиться не о чем.
Брат тотчас вскочил.
— Ладно, я ненадолго вас оставлю, — сказал он.
Вошла служанка и села возле открытой двери, задрапированной шторой. Укрытая накидкой, Ширин повернулась к гостю:
— Скажите, когда вы последний раз видели моего мужа?
— Месяца за два до несчастья. Я покинул Кантон в самом начале кризиса, а Бахрам остался.
— Почему? Расскажите, что там произошло.
— Зарур, извольте, биби-джи.
Задиг поведал, что в марте нынешнего года китайские власти развернули широкомасштабную кампанию по пресечению потока опия в страну. Император назначил некоего комиссара Линя новым губернатором Кантона, и тот сразу же выдвинул ультиматум иноземным купцам: сдать весь привезенный опий. Получив отказ, он заблокировал чужеземный анклав с воды и суши, чем совершенно отрезал его от внешнего мира. Купцов хорошо кормили и вообще ни в чем не ущемляли, но они, не выдержав заточения, все же согласились сдать свой груз. Разрешение покинуть Кантон получили все, кроме самых крупных торговцев, в числе которых был и Бахрам. Вместе с челядью он остался в своих апартаментах.
— Наверное, биби-джи, вы знаете, что иностранный анклав Кантона состоит из тринадцати факторий, которые там называют “хонами”. Поселение это больше похоже на огромный караван-сарай. В каждой фактории есть разные апартаменты, которые купцы снимают исходя из имеющихся средств. Бахрам со своим персоналом всегда проживал в фактории Фунтай. Вот там-то я его и видел последний раз.
— Как он выглядел?
Задиг помолчал и, откашлявшись, заговорил как человек, которому нелегко сообщать дурные вести.
— Может, не стоило бы об этом рассказывать, но Бахрам-бхай был чрезвычайно подавлен. Знаете, он выглядел совсем больным. Я поговорил с его секретарем, и тот сказал, что хозяин почти не выходит из дому, но целыми днями сидит у окна и смотрит на майдан.
Ширин накрыло волной горечи.
— Просто не верится, — сказала она, перебирая пальцами край сари. — Он всегда был такой непоседа.
— Неудивительно, что заботы его сокрушили. Ему грозила потеря огромных денег, и он очень переживал из-за долгов. — Задиг покашлял в кулак. — Вы же знаете, биби-джи, для него не было ничего важнее семьи, его религии. Вернее, его второй религии.
Ширин просунула руку под накидку и отерла слезы.
— Да, знаю.
— Ничего странного, что все это сказалось на его здоровье. Бахрам заметно ослабел, но я не поверил своим ушам, узнав, что он упал с палубы. Человек с таким-то мореходным опытом! И вот что самое печальное: проживи он чуть дольше, узнал бы, что потери его будут возмещены.
Ширин насторожилась.
— То есть обещают компенсацию?
— Да, — кивнул Задиг. — Иноземные купцы учредили фонд, чтобы оказать давление на британское правительство и заставить его предпринять действия против китайцев. Все торговцы сдали по доллару за каждый конфискованный ящик с опием. Набралась внушительная сумма, которую переслали мистеру Уильяму Джардину в Лондон. Некогда самое влиятельное лицо в торговле с Китаем, он распорядился деньгами по-умному: подмазал многих членов парламента и уйму газетчиков. Свет такого еще не видел — предприниматели подкупают правительство! Столько было произнесено речей и опубликовано статей, что теперь всякий англичанин убежден: комиссар Линь — чудовище. Ходят слухи, что британское правительство, вняв совету Джардина, готовит экспедиционный корпус к отправке в Китай. Захват опия сочтен достаточным поводом для объявления войны и, стало быть, требования репараций. — Задиг подался вперед: — Уверьтесь, биби-джи: когда придет пора делить деньги, о доле Бахрам-бхая не забудут.
— В том-то и беда, что представлять наши интересы некому, — сглотнув рыдание, сказала Ширин. — Братья и зятья заняты собственными делами, им недосуг совершить годовую поездку в Китай. Нет сына, нет наследника, который заменил бы моего мужа, и в том отчасти виноват сам Бахрам.
— Что вы имеете в виду, биби-джи?
Ширин была так удручена, а сочувствие Задига так согревало, что неожиданно для самой себя она заговорила на тему, никогда и ни с кем не обсуждаемую.
— Наверное, вам это неведомо, Задиг-бей, но муж мой страдал изъяном, не позволявшим зачать сына. О том сказал садху, многих излечивший от подобной напасти. Он предложил исцелить и Бахрама, но тот лишь посмеялся. Ах, отнесись он к этому серьезнее, сейчас, возможно, все было бы иначе.
Задиг слушал внимательно, потом, задумавшись, надолго замолчал и вдруг сказал по-английски:
— Позвольте вопрос, биби-джи?
Ширин взглянула удивленно, но часовщик ее остерег, кивнув на служанку.
— Можно кое о чем вас спросить?
— Да, спрашивайте.
— Скажите, вы когда-нибудь выходите из дома?
Вопрос поверг Ширин в недоумение.
— Почему вас это интересует?
— Спрошу иначе: можем ли мы поговорить наедине, чтобы нас не слышали ваши родные и слуги?
Ширин сообразила быстро.
— В четверг годовщина смерти миссис О’Брайен, моей наставницы в английском. Я приду в церковь Богоматери Славы, чтобы поставить заупокойную свечу.
— Католическая церковь в районе Мазагон?
— Да.
— В котором часу?
В коридоре послышались шаги брата, и Ширин прошептала:
— В одиннадцать утра.
Задиг кивнул и тоже ответил шепотом:
— Я буду там.
Сквозь слезы Кесри смотрел вслед удалявшейся повозке, и ему казалось, что в пыли, поднятой ее колесами, похоронены все его надежды.
Из речи хавильдара он не упустил ни слова: вопросы касты и веры его волновали мало, а вот рассказ об оружии и тактике боя вновь всколыхнул мечты о солдатской службе, только теперь хотелось стать уже не просто вооруженным бойцом, но сипаем в батальоне под началом Бхиро Сингха. Конечно, устаревшие способы войны никуда не годились, новые гораздо привлекательнее. Истинное военное искусство в том и состоит, чтобы приспособиться к обстановке, перехитрить врага и победить, да еще всем этим заработать деньги.
Невероятно, что Бхим упустил такую возможность. Кесри отвел брата в сторонку и спросил:
— Батаво, почему ты отказал хавильдару? Боишься отца?
— Нет, — помотал головой Бхим. — Я Бхиро Сингха боюсь. Уж лучше поехать к дьяволу, чем к нему.
— Ты что? Не понимаешь всей выгоды его условий?
Брат лишь пожал плечами и ковырнул ногой землю.
— Эх, будь я на твоем месте… — Кесри горестно вздохнул.
— И что бы ты сделал? Поехал с Бхиро Сингхом?
Кесри кивнул, смаргивая подступавшие слезы.
— Я бы минуты лишней не потратил и уехал с ним прямо сейчас…
Если прежде желание распрощаться с домом саднило тупой болью, то теперь жгло огнем. Жар этот створожил плотный завтрак, и Кесри вырвало на глазах у всей семьи.
Сия неприятность хотя бы дала повод уединиться. Весь день Кесри провел в постели и заснул рано. Утром предстояла поездка на ярмарку, но он боялся не выдержать зрелища, в котором брата благословляют на службу в Дели, и, сказавшись больным, остался дома.
После отъезда домашних Кесри наведался в амбар, где отец хранил опий, и, отщипнув чешуйку, отправил ее в рот. Вскоре он уснул и потом даже не шевельнулся, сквозь сон услышав, что родные вернулись домой. Уже наступил вечер, никто его не потревожил, и он опять уплыл в дрему.
Глубокой ночью его разбудил шепот над ухом:
— Утхелу, бхайя, просыпайся, брат! Идем!
Все еще очумелый от опия, Кесри, держась за брата, прошел по спящему дому и выбрался к чарпае под манговым деревом.
— Поторопись, Кесри-бхайя, — зашептал Бхим. — Тебя ждет Бхиро Сингх-джи.
— Ка кахрелба? Чего ты несешь? — Кесри протер глаза.
— Все так. На ярмарке я переговорил с хавильдаром — мол, ты хочешь служить в его армии, но бабу-джи против и не даст своего согласия. Что мне до воли вашего отца, сказал Бхиро Сингх, он мне не родич, плевать я хотел на его взгляды. Калькутта далеко, там ему парня не достать.
Сна как не бывало.
— А ты что? — спросил Кесри.
— Я сказал, что без отцовского позволенья тебе не найти денег на снаряжение и коня. Конь не нужен, ответил хавильдар, в Калькутту поплывем на корабле. Что до прочего, он даст тебе взаймы, долг вернешь потом.
— Что еще?
— Если парень решил твердо, сказал он, пусть с рассветом приходит к причалу, там стоит наше судно, мы будем его ждать. Дер на хой, не опоздай.
— Правда? — воскликнул Кесри. — Не путаешь?
— Нет, не путаю. Уже светает. Не теряй времени, тогда поспеешь.
Несмотря на жгучее желание уехать, Кесри не хотел подставить брата под гнев отца. Но Бхим заверил, что все будет хорошо и без всяких последствий, ибо отец никогда не догадается о его участии в этой затее. Может, он, Бхим, еще окажется в выигрыше и теперь его оставят дома, что совсем даже неплохо. Да и Кесри наверняка простят, как только он начнет присылать деньги.
Кесри и не подозревал, что брат способен так тщательно все рассчитать.
— Это твой план? — спросил он. — Ты сам его придумал?
— Да что ты! — Бхиро помотал головой. — Это все Дити, ее идея. Велела отыскать хавильдара и научила, что сказать. Она все продумала. Даже вот об этом позаботилась. — Он протянул брату узелок. — Здесь чистые дхоти и лепешки. Другого тебе не надо. Ну давай, поспеши!
2 сентября 1839
Гуанчжоу
Вчера меня вновь пригласили на встречу с Чжун Лоу-сы в печатне Комптона.
День был погожий, и мы уселись во дворе под вишней. После короткого обмена любезностями опять заговорили о британской агрессии против Китая. Нынче Чжун Лоу-сы был чуть откровеннее и дал понять, что знаком с гуляющими слухами.
Потом, откашлявшись, он сказал, очень мягко, словно подчеркивая сложность и деликатность затронутой темы:
— Вы, А-Нил, родом из Бан-гала, верно?
— Хай, Лоу-сы.
— Мы наслышаны, что в Бан-гала под британским правлением люди несчастны. Говорят, зреет восстание против инглизи. Так ли это?
Я помолчал, собираясь с мыслями.
— Простого ответа на ваш вопрос, Лоу-сы, не имеется. Да, в Бенгалии под иноземным правлением многие несчастны. Но в то же время немало тех, кто, сотрудничая с британцами, разбогател и ляжет костьми, чтобы они удержались у власти. Есть и такие, кто всей душой с ними, ибо они принесли мир и покой. Люди помнят бедлам былых времен и не желают его возврата.
Чжун Лоу-сы сложил руки на коленях и чуть подался вперед, сверля меня взглядом.
— А что насчет вас, А-Нил? Как вы относитесь к инглизи?
Вопрос застал меня врасплох.
— Что вам сказать? Мой отец был среди тех, кто поддерживал Ост-Индскую компанию, и я вырос под властью англичан. Но в конечном счете моя семья лишилась всего. Мне пришлось покинуть родину и искать средства к существованию на чужбине. Наверное, можно сказать, что для меня и моих близких британское правление — напасть, которую мы сами же и сотворили.
Комптон и старец слушали внимательно и переглянулись, когда я смолк. Потом заговорил печатник, словно излагая нечто, загодя приготовленное:
— Чжун Лоу-сы просит передать, что он помнит и весьма ценит помощь, оказанную вами в прошлом. Во время давешнего конфликта с чужеземными купцами вы снабдили нас полезными сведениями и дельным советом. Как вы знаете, ныне мой учитель руководит бюро переводов и сбора информации; он считает, что можно еще немало от вас почерпнуть. — Комптон помолчал, давая мне усвоить им сказанное. — Чжун Лоу-сы интересуется, не желаете ли вы работать с нами. В ближайшие месяцы нам понадобится человек, владеющий индийскими языками. Разумеется, вам положат жалованье, но какое-то время вам придется жить здесь, в Гуанчжоу. Кроме того, на этот срок вы обязуетесь прекратить все сношения с Индией и чужеземцами. Что скажете?
Слова “я опешил” не выразят и десятой доли моего ошеломления: я вдруг понял, что мне предстоит выбор одной из сторон, что всегда было чуждо моей натуре. Я извечно гордился своей обособленностью — свойством, как сказал Панини[28], необходимым тому, кто изучает лингвистику. Оттого-то мне сразу полюбился Комптон, ибо я распознал в нем родственную душу, которую слова и явления увлекали лишь одним своим существованием. Однако сейчас от меня ждали присяги на верность не одному другу, но многочисленному народу, целой стране, с которой меня почти ничто не связывало.
В ту минуту перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Вспомнились мистер Бизли, учитель английского, наставлявший меня в чтении, и мое восторженное наслаждение книгами Даниеля Дефо и Джонатана Свифта, и долгие часы, в которые я заучивал наизусть отрывки из Шекспира. Однако в памяти всплыла и та ночь, когда в тюрьме Алипор я пытался говорить по-английски с дежурным надзирателем, уделявшим моим словам внимания не больше, чем карканью вороны. А на что я рассчитывал? Глупо надеяться, что владение языком и пара-другая прочитанных книг — ключ к взаимопониманию между людьми. Мысли, книги, слова скорее усиливают разобщенность, ибо они истребляют твои прежние интуитивные привязанности. И потом, кому я должен быть верен? Уж только не бенгальским заминдарам, не шевельнувшим и пальцем, чтобы избавить меня от тюрьмы. И не своей касте, которая теперь во мне видит парию, падшего и опороченного. Может, отцу, чье распутство обеспечило мою погибель? Или британцам, которые, узнав, что я еще жив, загнали бы меня на край света?
А на другой стороне — Комптон и Чжун Лоу-сы с их просьбой поделиться единственным, что воистину принадлежит только мне, — знанием мира. Годами я забивал себе голову бесполезными сведениями, коим почти нигде не найти применения, и вдруг удача — такое место нашлось. Так сложилось, что я стал кладезем знаний, которые могут пригодиться моим собеседникам.
В результате чашу весов перевесили не преданность, каста или дружба, но мысль, что никчемность вроде меня и впрямь может быть полезной.
Я молчал так долго, что Комптон спросил:
— А-Нил, ней цзоу мх цзоу аа? Так вы согласны или нет? Или вам нужно время подумать?
Я отставил чашку и покачал головой:
— Нет, раздумывать не о чем. Я охотно принимаю предложение и буду рад остаться в Гуанчжоу. В иных местах я не требуюсь.
— Дим саай? — улыбнулся Комптон. — Значит, решено?
— Цзау хай ло. Да, решено.
Костюм, выбранный мистером Дафти для бала-маскарада, был прост: пара простыней, схваченных булавками и заколками.
— Тога, мой друг! Лучшая придумка римлян. В ином наряде танцы станут кошмаром.
Одеяние и крепеж были приготовлены в гардеробной. Следуя указаниям лоцмана, Захарий разоблачился до исподнего и завернулся в простыни.
— Теперь вон тот край слегка засупоньте и присобачьте туда булавку… Во, в самый раз! Шабаш! Красота!
Чтобы все надлежаще засупонить и присобачить, ушел битый час. В столовую, где их ждал аперитив, Захарий и мистер Дафти вошли в одинаковых нарядах, с которыми слегка не сочетались носки на подвязках и начищенные башмаки.
За обедом к ним присоединилась миссис Дафти, одетая троянской Еленой: ниспадающий белый балахон и диадема в блестках. Захарий сделал комплимент ее костюму, и она смущенно зарделась:
— Ой, что вы, меня затмят другие дамы. Говорят, миссис Бернэм предстанет Марией-Антуанеттой!
Мистер Дафти подмигнул Захарию:
— Я думаю, там в одном только корсете толы[29] две чистого золота!
Отобедав, они вышли на улицу и сели в нанятый лоцманом экипаж, который доставил их в район Чоуринги к ратуше на Эспланад-роу, месту проведения бала.
Одно из самых величественных в Калькутте, здание впечатляло массивными колоннами и парадной лестницей. Когда наши пассажиры высадились из экипажа, сквозь распахнутые двери ратуши, числом четыре, уже лилась музыка. Следуя в потоке гостей, Дафти шепотом знакомил Захария со знаменитостями:
— Вон генерал-губернатор, рядом с ним командующий сэр Хью Гоф, а вон там лорд Джоселин, который ходит на задних лапках перед мисс Эмили Иден[30], сестрой губернатора.
Актовый зал ратуши приготовили к балу: ярко горели газовые лампы, под потолком висели гирлянды из цветных лент. Вдоль одной стены были устроены занавешенные закутки с креслами и кушетками, где притомившиеся танцоры могли бы перевести дух. В дальнем конце зала расположился оркестр шотландского полка — музыканты в килтах и со спорранами[31].
Остановившись в дверях, Дафти обвел рукой сверкающий зал с кружащимися парами:
— Любуйтесь, Рейд, такой чакмак увидишь нечасто!
Захарий согласился, что зрелище и впрямь впечатляло. Не успел он толком оглядеться, как миссис Дафти подхватила его под руку:
— Идемте, я представлю вас барышням.
— Но я собирался ангажировать вас на первый танец.
Звонко рассмеявшись, миссис Дафти отвергла приглашение:
— Свой долг кавалера исполните позже. Дамы в жизни не простят, если мы вас монополизируем.
После двух-трех знакомств Захарий понял, что многие дамы читали о нем в “Калькуттской газете” и горят желанием узнать о его приключениях побольше. Изобилие партнерш, пунш, музыка и танцы сулили веселье напропалую.
Однако Захарий не пропустил появление на балу миссис Бернэм в необычном притягательном наряде: шелковое белое платье, широкое в подоле, облегающее в лифе и затянутое в талии. Щедро напудренные волосы были собраны в высокую прическу, напоминавшую улей.
Судья Кендалбуш тотчас увлек ее на середину зала. То и дело Захарий видел свою хозяйку, мелькавшую в толпе танцоров, и, хотя она не подала виду, что заметила его, все время отыскивал ее взглядом. Он бы не отважился пригласить миссис Бернэм на танец, если б не старый лоцман.
— Вы уже отметились в списке ее кавалеров? — спросил Дафти. — Кажется, я не сказал, что существует традиция: молодые моряки приглашают знатных дам на тур вальса. Не стоит пренебрегать своими обязанностями, мой замечательный юный друг.
Возможность исполнить долг выдалась лишь около полуночи; в короткое затишье между танцами Захарий, оказавшись рядом с хозяйкой, отвесил учтивый поклон:
— Вы позволите пригласить вас, миссис Бернэм?
Та нахмурилась, и он приготовился к резкому отказу. Однако миссис Бернэм пожала плечами и в своей обычной надменной манере проговорила:
— Почему бы и нет? В конце концов, это бал-маскарад, где не требуется особая разборчивость.
Оркестр заиграл полонез, размеренным шагом пары двинулись по кругу. Хоть темп был невысок, Захарий подметил, что партнерша его дышит тяжело, а потом еще услышал звук, похожий на скрип трущихся друг о друга костей. До сих пор он старался не пялиться на миссис Бернэм, но теперь, скосив взгляд на ее бюст, который был еще пышнее обычного, понял, что скрип издает слишком сильно затянутый корсет.
Захарий поспешно отвел взгляд и сказал:
— Много народу, правда?
— И не говорите! Так тесно! И ужасная духота! Просто нечем дышать!
Оркестр перешел на вальс, заставив ускорить темп. После нескольких энергичных оборотов миссис Бернэм так побагровела, что Захарий обеспокоился и уже хотел предложить ей передохнуть, но она сама высвободилась из его объятья и схватилась за грудь:
— Я задыхаюсь, мистер Рейд!
— Позвольте, я провожу вас к креслу.
— Будьте так любезны.
Захарий посмотрел по сторонам, но кресел нигде не было, зато прямо за своей спиной он обнаружил зашторенную нишу и, откинув занавесь, увидел свободную кушетку, освещенную канделябром.
— Извольте сюда, миссис Бернэм.
— Ох, слава богу… — Мадам опустилась на кушетку. — Пожалуйста, задерните драпировку. Я не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии.
— Да-да, конечно.
Захарий задернул штору и посмотрел на прерывисто дышавшую хозяйку, на лице которой рдели лихорадочные пятна.
— Может, кого-нибудь позвать? Давайте я приглашу миссис Дафти, она вам поможет.
— Нет-нет, мистер Рейд! Боюсь, не успеем. Пока вы за ней ходите, меня, чего доброго, хватит удар.
— Неужели все так плохо? — всполошился Захарий.
— Нельзя терять ни минуты. Соблаговолите присесть. — Миссис Бернэм похлопала по кушетке рядом с собой.
— Извольте. — Захарий сел, и мадам тотчас повернулась к нему спиной:
— Я буду чрезвычайно признательна, если вы расстегнете верхние пуговицы на платье. Вам откроется край шнуровки, нужно лишь ее распустить.
Захарий сумел побороть нараставшую панику.
— Хорошо, я постараюсь.
К счастью, яркое освещение помогло без особого труда отыскать хитроумно скрытые пуговки. Захарий выпростал их из шелковых петель, ткань разошлась, и взору предстало, как было обещано, нечто вроде шнуровки. Захарий потянул за кожаный хвостик, что-то звучно хрустнуло, и мадам тотчас расслабилась.
— Благодарю вас, мистер Рейд! Вы спасли меня… Я чрезвычайно признательна!
Теперь грудь миссис Бернэм вздымалась и опадала равномерно, и Захарий, вытянув шею, бросил взгляд на драгоценный кулон, висевший точно над кромкой декольте. Кончик его, украшенный сверкающим бриллиантом, указывал в бархатистую тьму ложбины меж грудей. На каждом вдохе сия таинственная впадина как будто увеличивалась в размерах, чем буквально приковывала взгляд, и Захарий непроизвольно придвинулся ближе.
И тут миссис Бернэм, готовая вдохнуть полной грудью, расправила плечи и вдруг взмахнула руками, точно крыльями, причем одна рука ее чиркнула по коленям Захария.
Прикосновение было легким, как перышко, однако мадам испустила придушенный вскрик и мгновенно обернулась, устремив взгляд вниз. Проследив за ним, Захарий пришел в ужас: распахнувшаяся тога явила на свет его подштанники, в промежности вздыбившиеся шатром.
Он поспешно прикрылся, но было поздно. Зажмурившись, миссис Бернэм откинулась на валик кушетки и схватилась за сердце.
— О-о, немыслимо… никогда в жизни… как стереть картину, что видели мои глаза…
От позора Захарий стал даже не красным, а пурпурным и только сумел пролепетать:
— Пожалуйста, простите, миссис Бернэм… мне очень жаль…
— Жаль? Это все, что вы можете сказать?
Во рту пересохло, Захарий охотно лишился бы чувств, но подлый организм в этом ему не помог.
— Понимаете, дело в том, что последнее время я очень нездоров, — промямлил Захарий. В ответ раздалось этакое шипенье, а он все не мог подобрать нужные слова: — Войдите в положение… такое случается… вроде как питомец, сорвавшийся с поводка…
— Вот как? Это, стало быть, ваш питомец?
От стыда Захарий уже плохо соображал.
— Простите. — Он встал и взялся за штору. — Я сожалею, иного сказать нечего, миссис Бернэм. Пожалуй, мне лучше уйти.
Захарий полагал, от него только рады избавиться, но он ошибался. Миссис Бернэм остановила его властным жестом:
— Не вздумайте! Слышать ничего не желаю! Совесть не позволит мне отпустить вас на танцы, мистер Рейд. Если уж дама моего возраста сподобила… вашего питомца… на столь скверное поведение, страшно подумать, что он выкинет от вида хорошеньких барышень. Вообразите, что будет, мистер Рейд, если нежное создание вдруг приметит… вашего питомца? Не удивлюсь, коли девица сомлеет либо с визгом кинется вон! Вы представляете, какой разразится скандал от известия, что мы приютили вас у себя? Что тут говорить, репутация наша погибнет безвозвратно. — Мадам смолкла, переводя дух. — Нет, мистер Рейд, этого я не допущу, было бы преступно в таком виде выпустить вас в зал. Вы и впрямь нездоровы, вас поразила ужасная болезнь. Еще хорошо, что я не столь впечатлительна, как юная дева. К счастью, в жилах моих течет кровь большого рода отважных солдат. Да будет вам известно, мой дед участвовал в битве при Вандиваше, а отец сражался под Асаи. Я женщина сильная и не уклонюсь от исполнения своего долга. Пока вы под моим надзором, вы безвредны, и моя святая обязанность проследить, чтобы вы благополучно покинули пределы зала. Я лично препровожу вас на баджру. Немедля.
Захарий был сломлен окончательно. Понурившись, точно провинившийся школяр, он пробормотал:
— Хорошо, идемте.
Миссис Бернэм повернулась к нему спиной и жестко скомандовала:
— Будьте любезны застегнуть пуговицы. В смысле, мои.
— Слушаюсь.
— Благодарствуйте. — Мадам встала и, глядя в сторону, спросила: — Ваше состояние позволяет вам появиться на людях? Питомец ваш надлежаще обуздан?
— Да, мэм.
— Что ж, идемте. Делаем веселые лица и пробираемся к коляске.
Вскинув подбородок, миссис Бернэм отдернула штору и внедрилась в толпу. Не поднимая глаз, Захарий покорно трусил следом. Они покинули зал и прошли к дороге, где стояла хозяйкина коляска.
В экипаже оба расселись друг от друга насколько позволяло сиденье. Лошади взяли резвой рысью, пассажиры молчали, каждый смотрел в свое окошко. Наконец миссис Бернэм тихо, но твердо проговорила:
— Вы сознаете, мистер Рейд, что сами навлекли эту болезнь?
— Я вас не понимаю, мэм.
— Неужели? — Мадам резко повернулась к собеседнику, глаза ее полыхали. — Если вы полагаете свой недуг тайной, вы заблуждаетесь, мистер Рейд. Мир оповещен об этой скверне отважными докторами, один из которых, к вашему сведению, сейчас воюет с ней в Калькутте. Я была на его лекциях и теперь прекрасно, как не мешало бы и вам, понимаю, что неестественная возбудимость вашего… питомца суть прямое следствие неких гадких… упражнений, названия коих, уж увольте, я не стану оглашать. Достаточно сказать, что они наводят на мысль о крае тьмы и вырождения. Так зачем марать уста, если вы, как я понимаю, далеко не чужак на берегах сего края, верно?
Захарий вдруг разозлился.
— Как вы смеете выдвигать подобные обвинения, мадам? На каком основании? Где свидетельства?
— Свидетельствуют мои собственные глаза, мистер Рейд. Вернее, мой бинокль. В тот день я наблюдала приступ вашего нездорового возбуждения, заставивший вас скинуть одежду и броситься в реку. Не понимаю, с чего вы решили, что облегчите свое состояние скрытно, коль совершали сей акт у всех на глазах.
Ошеломленный Захарий попытался возразить:
— Но я не… вы ошибаетесь, мадам… Заверяю вас, я не делал того, о чем вы говорите.
— А чем же вы занимались?
— Осмелюсь доложить, я просто драил штырь.
— Ха-ха! — Миссис Бернэм саркастически усмехнулась. — Вот, значит, как вы это называете? Еще скажите, что “свежевали хорька”. Или, может, вы “душили гуся”?
— Нет, вы не поняли, это был крепежный штырь.
— И вы его, конечно, смазывали, да? — Мадам рассмеялась. — Не считайте меня несмышленой дурехой, мистер Рейд, это, уж поверьте, не про меня. Я много старше вас, и одурачить меня непросто. Если угодно, мне известно значение таких выражений, как “понежить удава” и “терзать пушку”. Знаете, мне даже знакомы варианты вроде “доить бычка” и “чистить дуло”. Но это неважно, ибо смысл у них один. Негоже, мистер Рейд, скрываться от истинных причин вашего печального состояния. Вы больны, и первый шаг к излечению — признать себя жертвой недуга. — Она сочувственно похлопала Захария по руке и продолжила уже мягче: — Вам потребна помощь, и я ее окажу. Я понимаю, вы оказались на чужбине, один, без друзей, но знайте: пока я жива, вы всегда найдете во мне опору. Я не побоюсь утратить небольшую долю собственной благопристойности, дабы спасти вас от греха и порока. Моя жертва — ничто по сравнению с подвигом миссионеров, ежедневно рискующих оказаться в котле дикарей. Долгие годы мой муж отдавал все силы спасению заблудших девиц от жизни в грехе. Будет только правильно, если то же самое я сделаю с вами. Я договорюсь о вашем приватном осмотре специалистом, дабы получить его рекомендации по курсу лечения.
Коляска подъехала к особняку Бернэмов и остановилась там, где от дороги ответвлялась тропка, уводившая к пришвартованному плавучему дворцу.
Захарий соскочил на землю, пробурчал пожелание доброй ночи и поспешно зашагал прочь, но его нагнал оклик миссис Бернэм, высунувшейся в окошко:
— И попомните, мистер Рейд: руки — для молитвы! Будьте сильным. Вместе мы одолеем заполонивший вас мрак, уж в том не сомневайтесь!
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Огненный поток предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
20
Нага Панчами — индуистский праздник поклонения змеям. В этот день бог Кришна одолел змея-демона Калию.
23
Дхарма — закон, учение. В зависимости от контекста означает “нравственные устои”, “религиозный долг”, “универсальный закон бытия”.
24
Дважды рожденный — представитель одной из трех высших индийских каст, в которых мальчики проходят обряд, символизирующий духовное рождение.
28
Па́нини (предположительно V век до н. э.) — древнеиндийский лингвист, автор санскритской грамматики.
