Четыре пера

Альфред Мейсон, 2023

Увлекательный, колоритный роман, в котором переплелось сразу несколько жанров: история, приключения, мелодрама. Расскажет российскому (или русскоязычному) читателю о такой малоизвестной мусульманской стране, как Судан.2-я половина XIX века. Действие разворачивается одновременно в Британии, Ирландии и Судане. Молодой лейтенант Гарри Фивершэм, отказавшись уезжать на войну в Африку с Британским полком, получает от троих своих друзей-сослуживцев посылку с перышками, символизирующими трусость – от каждого по одному. К ним присоединяется его возлюбленная Этни. Позже Гарри, решив доказать, что он не трус, отправляется в Судан самостоятельно, где инкогнито разыскивает своих друзей и выручает каждого из них, когда они попадают в беду. Впоследствии ему все же удастся вернуть любовь Этни. Роман «Четыре пера» широко известен на Западе, неоднократно экранизировался. Одна из киноверсий показана по 1 каналу Российского телевидения.

9. В Гленалле

Усадьба отстояла от деревни на милю и находилась выше её, посреди дикой, поросшей вереском местности. Вереск вторгся и в сад, и верховая тропа заканчивалась у самых ворот. Словно корабль в гавани, дом был с трёх сторон окружён полукольцом гор, столь часто, вне зависимости от времени года, менявших цвет, что каждый день можно было замечать новый оттенок. Деревья на этих холмах не росли, и кое-где посреди мха и вереска обнажался гранит. Но в целом они создавали впечатление дружелюбного пристанища, и Дарренс даже подумал, что горы нарочно рядились в свои разноцветные — изумрудно-зелёные, пурпурные и красновато-коричневые — одежды, чтобы вызвать восхищение у девушки, нашедшей здесь приют. Дом выходил фасадом на деревню, долго тянущуюся под уклон до узкого залива Лоу. Из окон можно было увидеть разбросанные чащи, возделанные поля и побеленные одноэтажные домики, а также высокий лес на берегу, а если присмотреться, то заметить коричневую воду и парящих над ней чаек. Дарренс, во второй половине дня ехавший по просёлочной дороге в гору, едва приблизившись, сразу узнал этот дом по плавно льющейся ему навстречу, радушно приветствующей музыке скрипки. Он сдержал поводья, и его фантазии, перехватив дыхание, заиграли с особенно сильной надеждой.

Он привязал коня и вошёл в ворота. Бесформенный барак снаружи, дом был весьма уютен изнутри. Комната, в которую его проводили, широкая, с мебелью из дуба и сверкающими латунными набалдашниками, была светла как день. Дарренс тут же представил её в зимнюю ночь, с зашторенными окнами, с ярко-красным пламенем в камине, когда ветер пронзительной волынкой завывает в горах и стучит в оконное стекло.

Этни приветила его без малейшего признака удивления.

— Я так и думала, что ты приедешь, — произнесла она, и на лице её засияла улыбка.

Пока они пожимали друг другу руки, Дарренс рассмеялся чему-то, и Этни удивилась. Взгляд её, последовавший за его взглядом, упал на скрипку, лежавшую возле неё на столе. На ней, потускневшей, была видна отметина, рядом с кобылкой^[9], где кусочек источенного червями дерева был заменён.

— Это твоя, — сказала она, — ты был в Египте, и я никак не могла отослать её тебе туда.

— Я надеялся и знал, что ты всё равно примешь её, — ответил Дарренс.

— Как видишь, это случилось, — сказала Этни и, глядя прямо ему в глаза, добавила, — я смогла оценить её лишь некоторое время назад. Было время, когда мне необходимо было удостовериться в том, что у меня есть настоящие друзья, и скрипка мне ощутимо помогла. Я очень рада тому, что она у меня есть.

Дарренс взял инструмент со стола, обращаясь с ним очень осторожно, как со священным сосудом.

— Ты играла на ней что-нибудь? Мусолинскую увертюру, например? — спросил он.

— Ты это помнишь? — засмеялась она в ответ. — Да, играла, но только недавно, потому что на долгое время вообще откладывала скрипку. Она слишком сокровенно говорила мне о тех вещах, которые я хотела забыть, — эти слова, как и остальные, она произнесла без колебаний и не опуская глаз.

На следующий день Дарренс съездил в Ратмаллен за багажом и пробыл на ферме неделю. До последнего часа его визита ни Этни, ни Дарренс ни намёком не обмолвились о Гарри Фивершэме, хотя и проводили много времени вместе. Дэрмод оказался развалиной ещё худшей, чем Дарренс ожидал, согласно описанию миссис Адэр. Вся речь его сократилась до односложных слов; остов усох, одежда мешком висела на конечностях; он и ростом, казалось, стал меньше, и даже гнев улетучился из его глаз. Он превратился в домоседа и большую часть дня дремал у камина даже в эту, июльскую, погоду. Ходил он самое дальнее до серой церквушки, открыто стоявшей на холме примерно в четверти мили — её было видно из окна, и даже такая прогулка отнимала у него много сил. Это был старик, впавший в дряхлость, изменившийся почти до неузнаваемости; его заторможенные телодвижения и сиплый голос делали его похожим на ожившего мертвеца, и Дарренсу это зрелище причиняло мучительную боль. Его собака колли, казалось, постарела с ним за компанию, так что, увидев их вместе, можно было посочувствовать обоим.

Дарренс и Этни были, таким образом, на долгое время сведены вместе. Днём они — в сырую ли погоду, в ясную ли — бродили по горам, и она, раскрасневшись, с сияющим лицом и горящими от восхищения глазами, показывала ему округу и настоятельно требовала, чтобы он восторгался тоже. По вечерам она брала скрипку и, сидя, как когда-то давно, с обращённым не к нему лицом, она снова и снова заставляла струны возвышенно говорить о глубоких чувствах, а Дарренс, наблюдая за взмахами её руки, подсчитывал шансы. Он не привёз в Гленаллу предвидение лейтенанта Сатча — что он добьётся здесь успеха. Между ним и Этни вполне может встать тень Гарри Фивершэма. Кроме того, он очень хорошо знал, что она перенесла бы удар свалившейся на неё бедности гораздо легче, чем другие женщины, и тому были доказательства. Несмотря на то, что “Леннон Хаус” оказался полностью разрушен и Этни лишилась земельных угодий, она по-прежнему жила в окружении собственного народа. Люди всегда радовались её приходу, и в деревне и окрестностях она слыла принцессой. Его общество тоже было ей искренне приятно, и она завела разговор об его трёхлетней службе на Востоке. Она расспрашивала его о том о сём, но подробности не имели для неё значения; пока он говорил, её глаза очень чутко следили за ним, а с губ не сходила добрая улыбка. Дарренс не понимал, к чему она клонила. И, вероятно, никто бы не понял, пока не узнал бы, что произошло между Гарри Фивершэмом и Этни. Сейчас Дарренс был в его обличьи, и ей очень хотелось убедиться, что и внутренне он на него похож. Он был для неё словно тёмный фонарь — то ли внутри горело пламя, то ли было пусто и темно, и она пыталась заглянуть и узнать наверняка.

Она таким же образом подвела его к разговору об Египте в последний день его визита. Они сидели на склоне холма, на берегу ручья, в котором чистая, казавшаяся чёрной вода, отскакивая от края к краю, устремлялась вниз по узкой, миниатюрной теснине между скал и с огромной скоростью вливалась в глубокие омуты среди каменных глыб.

— Однажды я четыре дня ехал среди миражей, — рассказывал он, — мне мерещились морские заливы, тихие, отблескивающие зеркалом, а вокруг них — деревья, словно окутанные туманом. Твой верблюд мог зайти в море почти по колени, и лишь тогда оно исчезало и появлялся ослепительно сверкающий песок. Ты не можешь себе представить, насколько ослепительно. Каждая песчинка, каждый камушек танцуют и дрожат, как солнечные зайчики, и ты можешь видеть — да-да, именно видеть! — потоки жары, поднимающиеся до уровня груди и стремительно текущие по пустыне, как вон тот ручей, только прозрачные. И это у тебя перед глазами до тех пор, пока впереди не сядет солнце! Представь себе наступающие затем бесконечно тихие ночи, когда дует от горизонта до горизонта друг-ветер, свежий и прохладный, и постель твоя расстелена прямо под огромным куполом звёздного неба. О-о, — глубоко вздыхая, воскликнул он, — и та страна нравится тебе всё больше! Это как Южный крест — всего лишь четыре перевёрнутые звезды, когда ты впервые их видишь, но через неделю начинаешь искать их, скучаешь по ним, когда уезжаешь опять на север. — Он, вдруг приподнявшись и оперевшись на локте, повернулся к ней, — ты знаешь — правда, я только за себя могу сказать, — я никогда не ощущаю себя одиноким в пустотах того пространства. Напротив, я всегда чувствую, что нахожусь совсем рядом с теми событиями, к которым питаю интерес, а также с теми немногими людьми, о которых забочусь.

Её глаза, смотрящие на него, ярко блеснули, а губы разомкнулись в улыбке. Он, сидя на траве, подвинулся к ней поближе и, вполоборота к ней, подобрав ноги под себя, оперся на руку.

— Там я часто представлял себе тебя, — сказал он, — ты полюбила бы всё — от предрассветного подъёма до ночного костра. Ты чувствовала бы себя как дома. Я часто перед сном лежал и думал об этом и о том, как поживают там мои друзья.

— И ты снова поедешь туда? — спросила она.

Дарренс ответил не сразу. В наступившей тишине стал отчётливо слышен шум пульсирующего рядом стремительного потока. Наконец он заговорил — без всякой восторженности в голосе, глядя пристально в воды ручья:

— Поеду, в Вади Халфу. На два года. Я предполагаю так.

Этни опустилась на колени около него:

— Я буду скучать по тебе, — сказала она.

Он сидел на траве, а она по-прежнему стояла на коленях сзади, и опять молчание разделило их.

— О чём ты думаешь? — спросила она.

— О том, что тебе не нужно скучать по мне, — сказал он и почувствовал, как она отпрянула назад и присела на пятки. — Моё назначение в Халфу… Словом, я мог бы укоротить срок, а то и вовсе избежать его. У меня есть ещё пол-отпуска.

Она не ответила и не изменила позы, а осталась спокойной и неподвижной, и Дарренс встревожился, и все его надежды рухнули. Потому что он знал, что её неподвижность была настолько же определённо выражением страданий, насколько в другой женщине она была бы криком боли. Он вполоборота повернулся к ней. Голова её была опущена, но она сразу подняла её. Губы её улыбались, но глаза были полны тревоги. Дарренс похож на своего друга. Первое, о чём он подумал — а не мешает ли ей что-то выразить согласие, даже если она хочет его выразить?

— Есть ещё твой отец, — сказал он.

— Да, — ответила она, — и отец тоже. Я не могла его бросить.

— Тебе и не нужно, — быстро сказал он, — эту трудность можно преодолеть. По правде сказать, я и не думал сейчас о твоём отце.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Подставка под струны.