Четыре пера

Альфред Мейсон, 2023

Увлекательный, колоритный роман, в котором переплелось сразу несколько жанров: история, приключения, мелодрама. Расскажет российскому (или русскоязычному) читателю о такой малоизвестной мусульманской стране, как Судан.2-я половина XIX века. Действие разворачивается одновременно в Британии, Ирландии и Судане. Молодой лейтенант Гарри Фивершэм, отказавшись уезжать на войну в Африку с Британским полком, получает от троих своих друзей-сослуживцев посылку с перышками, символизирующими трусость – от каждого по одному. К ним присоединяется его возлюбленная Этни. Позже Гарри, решив доказать, что он не трус, отправляется в Судан самостоятельно, где инкогнито разыскивает своих друзей и выручает каждого из них, когда они попадают в беду. Впоследствии ему все же удастся вернуть любовь Этни. Роман «Четыре пера» широко известен на Западе, неоднократно экранизировался. Одна из киноверсий показана по 1 каналу Российского телевидения.

5. Отверженный

Обстановка помогла им; невнятный гам танцевального зала сразу же передался и их губам; выражение удовольствия не сходило с их лиц, и никто в “Леннон Хаус” в ту ночь не заподозрил, что между ними произошёл разрыв. Гарри Фивершэм наблюдал за тем, как Этни смеётся и болтает так, будто у неё нет других забот, и беспрестанно удивлялся, не думая о том, что сам носит такую же маску весёлости. Лёгкий стук её каблучков, когда она, ритмично покачиваясь, танцевала рядом, убедил его, что сердце её в тот момент полностью подчинилось музыке. Она, казалось, смогла бы управлять и цветом собственных щёк. Таким образом, как она и попросила, они оба выглядели весьма бодро. Даже танцевали вместе. Но Этни всё время чувствовала на себе тот тяжкий груз боли и унижения, который вот-вот раздавит её, а Фивершэму четыре пера прожигали грудь. Его поразило то, что никто из гостей не обращал на них внимания. Всякий раз, приближаясь к партнёрше, он вполне ожидал, что с её языка вот-вот сорвётся презренное имя — его имя, но не боялся этого. Ему нет дела, случится ли это, произнесётся ли. Он потерял Этни. Он наблюдал за ней, а на других гостей смотрел, но не видел их, хотя знал наверняка, что будет подыскивать достойную себя и сравнивать её с Этни. Здесь были женщины хорошенькие, изящные, даже красивые, но Этни выделялась среди них совершенно особенным типом красоты. Широкий лоб, правильный изгиб бровей, большие, ясные, смотрящие прямо, серые глаза, полные, яркие губы, способные смягчиться нежностью и поджаться твёрдостью решения, а также королевская грация её осанки — все эти признаки выделяли её для Фивершэма, и так же воздействовали бы на любое общество. Он наблюдал за ней, отчаянно изумляясь, что ему вообще предоставилась возможность владеть ей.

Лишь однажды выдержка подвела её, и то лишь на секунду. Танцуя с Гарри, она взглянула на окно и увидела, что по ту сторону штор забрезжил рассвет, ещё очень бледный и холодный.

— Смотри! — сказала она, и Фивершэм вдруг почувствовал весь её вес на своих руках. Её лицо потеряло цвет, стало усталым и мрачным; глаза накрепко закрылись, затем открылись снова. Он даже испугался, как бы она не упала в обморок. — Наконец-то утро! — воскликнула она и продолжила измождённым голосом, таким же, как лицо: — Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?

— Тс! — прошептал Фивершэм, — наберись храбрости, ещё несколько минут, совсем немного!

Он остановился и стоял перед ней до тех пор, пока к ней не вернулись силы.

— Спасибо, — сказала она с благодарностью, и развесёлый вихрь танца вновь захватил их.

Это было странно — то, что он призывал её набраться храбрости, а она благодарила его за помощь, но ирония этой неожиданной и кратковременной смены позиций ни до кого из них не дошла. Этни была слишком измучена напряжением последних часов, и после того, как она единственный раз не выдержала, по её искажённому нестерпимой болью лицу и глазам Фивершэм узнал, как глубоко он её ранил. Он больше не повторял: “Я потерял её”, и вообще больше не думал о потере. Ему слышались её слова: “Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?”, и чувствовал, что они будут сопровождать его по белу свету, настойчивым звоном отдаваясь в ушах, произнесённые именно её голосом. Он был уверен, что и при смерти услышит эти слова, звучащие, как приговор, несправедливый приговор, и они заглушат голоса тех, кому случится стоять рядом.

Бал кончился некоторое время спустя. Отбыл последний экипаж. Некоторые из тех, кто оставался в доме, искали курительную, остальные расходились, согласно полу, по спальням наверху. Однако Фивершэм задержался в вестибюле с Этни. Она поняла, почему.

— Не нужно, — сказала она, стоя спиной к нему и зажигая свечу, — я рассказала отцу. Я рассказала ему всё.

Фивершэм наклонил голову, словно уступая:

— Я всё равно должен подождать и увидеться с ним, — сказал он.

Этни не возразила, но, повернувшись, мельком взглянула на него, в недоумении сдвинув брови. При таких обстоятельствах дожидаться её отца означало иметь определённое мужество. В самом деле, она сама почувствовала некоторое опасение, услыхав, как открылась дверь кабинета и раздались звуки шагающего по полу человека. Дэрмод подошёл вплотную к Гарри, на сей раз он выглядел тем, кем был — очень старым человеком, и остановил пристальный, недоумённый взгляд осоловелых глаз на лице Фивершэма. Он дважды открывал рот, чтобы заговорить, но не мог подобрать слов. В конце концов он отвернулся к столу и зажёг свечи — свою и Гарри Фивершэма, затем опять повернулся к Гарри, и довольно резко, так, что Этни шагнула вперёд, будто собиралась встать между ними. Но он не сделал ничего больше, а лишь опять, и надолго, уставился на Фивершэма, а затем поднял свою свечу.

“Гм,” — произнёс он и остановился. Сняв щипцами нагар, он начал было снова, но произнёс лишь: “Гм”, и снова остановился. Видимо, свеча не помогла ему подобрать подходящие выражения. Он уставился теперь на огонёк, а не на лицо Фивершэма, и неотрывно смотрел в течение равного промежутка времени. Он не мог придумать, что сказать, и всё-таки осознавал, что что-то должно быть сказано. Наконец он нетвёрдо выговорил:

— Если хочешь виски — шаркни пару раз ногой по полу. Слуги поймут.

И вслед за этим тяжёлой поступью направился вверх по лестнице. Такая снисходительность старика оказалась, может быть, не самой малой долей наказания для Гарри Фивершэма.

* * *

Уже совсем рассвело, когда Этни наконец оказалась одна в своей комнате. Она подняла шторы и настежь открыла окна. Свежий воздух холодного утра был для неё словно глоток родниковой воды. Она выглянула — мир вокруг не был выкрашен цветами, и такими же, подумала она, будут её грядущие дни. Тёмные, высокие деревья выглядели чёрными; извилистые дорожки — необычайно, безжизненно белыми; даже лужайки казались понурыми и серыми, хотя на них и легла морозной паутиной роса. Этот мир, однако, был полон шума, несмотря на внешне спокойный вид, потому что из ветвей, из травы доносилось пение дроздов, и в своих берегах, укрытый нависшими над ним ветвями, звенел музыкой потоков Леннон. Этни отступила от окна. Ей предстояло ещё много чего переделать в то утро, прежде чем лечь спать. Она, с её природной основательностью, наметила разом покончить со всем, что связывало её с Гарри Фивершэмом. Начиная с того момента, когда проснётся, она не хотела больше видеть ни единого предмета, способного напомнить ей о нём, и, настойчиво и упрямо, приступила к работе.

Однако вскоре передумала. Собрав в кучу подарки, которые он когда-то преподнёс ей, она передумала. Потому что каждый сувенир, на какой бы она ни посмотрела, имел свою историю, и события дней, происшедших до того, как эта проклятая ночь омрачила её счастье, медленно, одно за другим, возвращались к ней по мере того, как она рассматривала подарки. Она решила сохранить что-нибудь, что когда-то принадлежало Гарри Фивершэму, какую-нибудь мелкую безделушку. Сначала она выбрала перочинный нож, который он когда-то одолжил ей, а она забыла отдать, но в следующее же мгновение, словно опомнившись, бросила его. Она ведь была, в конце концов, ирландская девушка, и когда дело касалось предрассудков, она, хотя в них и не верила, предпочитала на всякий случай с ними не связываться. В конце концов, отыскав его фотографию, она положила её в выдвижной ящик и закрыла его на замок.

Остальное подаренное им она аккуратно сложила в коробку, перевязала её, подписала и отнесла вниз, в вестибюль, чтобы слуги утром отправили. Затем, вернувшись в свою комнату, она взяла его письма, сложила их стопкой в камине и подожгла. Прошло некоторое время, прежде чем они разгорелись, а она ждала, сидя в кресле и выпрямившись, пока пламя переползало с одного листка на другой, обесцвечивая бумагу, зачерняя буквы, словно проливая на них чернила, и оставляя лишь пепельные хлопья, похожие на перья; белые хлопья — как белые перья. Едва погасли последние искорки, как она услыхала, как кто-то, осторожно ступая, заскрипел гравием под её окном.

Уже совсем рассвело, но её свеча по-прежнему горела на столе сбоку, и она быстрым, бессознательным движением, дотянувшись, погасила её, а затем прислушалась, сидя очень тихо и неподвижно. Некоторое время было слышно лишь пение дроздов, раздававшееся из-под крон деревьев в саду, и непреходящий шум взволнованной реки. Затем она опять услыхала шаги, крадущиеся прочь; и против её воли, несмотря на формальное избавление от писем и подарков, ей неожиданно овладело непреодолимое чувство не боли или унижения, а — одиночества. Она показалась себе восседающей над развалинами опустошённого мира. Этни поспешно встала из кресла. Взгляд её упал на футляр для скрипки, и она открыла его со вздохом облегчения. Некоторое время спустя до кое-кого из гостей, оставшихся отдыхать в доме и случайно проснувшихся, донеслись негромкие, плывущие по коридорам звуки скрипки, на которой играли с особой нежностью. Этни не осознавала, что держала в руках ту самую скрипку Гварнери, что прислал ей Дарренс. Она поняла лишь, что обрела спутницу, готовую разделить с ней одиночество.