Творчество и потенциал. Выпуск 2/2023

Альманах, 2023

Второй выпуск альманаха содержит новые произведения современных писателей: яркие стихи, прочувствованные рассказы и очерки, чудесные стихи и сказки для детей, стильные и самобытные пьесы, интереснейшие интервью… Стремление наших поэтов и прозаиков к многообразию тем и жанров ничуть не ослабевает, поэтому у каждого, кто возьмёт на себя труд пролистать сборник, есть шанс отыскать здесь произведения, близкие его душе и сердцу. Злободневность, динамика, осознание своего места в мире и необходимости связи между поколениями – всё это необходимо в нынешних реалиях и авторам, и читателям. И мастерам пера, чьи работы вошли в альманах, это удаётся – в том или ином формате.

Современная проза

Ольга Вологодская

Родилась 13 августа 1970 года в Вологодской области. Выросла и окончила школу в Костромской области, с. Павино. С 1988 г. живёт в Крыму. Окончила Симферопольский государственный университет по специальности «история».

Всегда много читала, не думала, что начнёт писать сама. Но однажды дала слово сыну, что издаст книгу детских сказок, тех самых, что сочиняла для него перед сном. Так началась история Ольги как писателя. В сорок пять лет.

С 2020 г. член Интернационального Союза писателей и Союза писателей республики Крым. В 2021 г. окончила курсы им. Чехова при ИСП, в сентябре 2021 г. прошла 2-недельный литературный курс по детской литературе у Анны Никольской.

Печаталась в сборниках «Современник», «Российский колокол», «Ковчег-Крым», крымско-татарской газете «Къырым».

Как выйти замуж, если ты страшнáя?

В детском саду Татьяну дразнили Стлахом-Страхом, в школе Страшилой, а в институте просто Страшной. С её никем не признанным везением в студенческой группе оказалось целых четыре Татьяны, и преподаватели, а следом студенты за пять лет не изменили своего неласкового обращения.

Татьяна оглянулась по сторонам: болтушка Вика, дылда Наташка и даже прыщавая Вероника давно замужем. Папа по этому поводу вечно твердит, что его Танюшке не хватает вдобавок к голливудской внешности голливудской улыбки. Папа, как любой папа: его дочь несомненно самая красивая. Вот только поводов улыбаться в её тусклой жизни уж точно нет. И Татьяна знала, что не отсутствие улыбки отпугивает молодых людей, когда они присаживаются за её стол.

Она сердито поправила белую табличку с жирными чёрными буквами, в очередной раз отказывая, пусть и не молодому человеку, а грузной блондинке в срочном получении потребительского кредита. Блондинка прошипела, вставая со стула:

— Работают тут всякие страшные.

Татьяна уставилась в монитор, а когда оторвалась от чёрного экрана, увидела возле клавиатуры чашечку с зелёным чаем и «рафаэлкой». Утешительный приз от милой уборщицы, что скользила по сияющему полу величественного банковского филиала. Любомирова Галатея Купидоновна. Легенды о ней ходили с момента открытия банка. И что она тут работала, ещё когда и самого банка в помине не было, а был валютный магазин и якобы все её семеро детей произошли от разных приходящих-уходящих морячков и туристов из заоблачных стран. Чего не нашепчут тебе в маленькое ушко, спрятанное за каштановыми прядями, во время короткого перерыва в соседней кафешке под названием «Чао». Может, морячки и были разные, думала Татьяна, но отчества у всех семерых детей Купидоновны одинаковые — Николаевичи плюс Николаевны. И у каждого сына и каждой дочери вклады на округлённые до множества нулей суммы, точно как и у внуков, которых ни мало, ни много, а ровно двадцать. И все вклады открыты мамой и бабулей Купидоновной и неизменно пополняются раз в месяц.

Татьяна распечатала «рафаэлку», осторожно глотнула горячего ароматного чая из кружки, с бока которой ей подмигивал Иван-царевич. Эх, и где он — её Иван?

Хорошо, что есть цифры — пятёрка остаётся пятёркой, сотня сотней, а миллион всегда с шестью нолями. Не то что люди в лживых масках. Одобришь кредит, и они улыбаются, комплименты из них выпархивают, словно мелочь из дырявых кармашков, а не одобришь — в лучшем случае проклянут.

Купидоновна тем временем продолжала скользить в широком сиреневом платье меж маленькими диванчиками, словно и не было в её крепких не по-женски руках швабры-метёлки. Сегодня шёл третий день сиреневого плаванья. Сотрудники ещё позавчера начали делать ставки — сколько дней понадобится уборщице для заарканивания очередного дедули, с которым, а в этом никто не сомневался, она спустя пару недель после знакомства пойдёт под венец, через три года овдовеет, затем год незаметной чёрной лебедью будет натирать полы, ну и потом вновь закружит в сиреневом танце. По слухам, до маленьких ушек долетело, что за время существования их отделения Галатея Купидоновна четырежды сходила замуж и четырежды овдовела. При этом всегда оставляла свою фамилию. Эх, да за такую фамилию всё можно отдать! Татьяна помнила последнего старичка, приходившего каждый вечер за милой безразмерной жёнушкой в банковское отделение. До похода в ЗАГС это был хмурый Кащей, высасывающий соки из сотрудниц и сотрудников банка. Но после женитьбы на Купидоновне он словно в чанах молодильных с кипящим молоком искупался. Царь-царевич, король-королевич. И поэтому Татьяна не слушала тех, кто тайком называл уборщицу чёрной вдовой. Умер старичок в радости и, наверное, сразу попал на небеса.

Допив чай, девушка поправила густые локоны и хмуро уставилась на табличку: а не пойти ли в паспортный отдел, или куда там ходят для смены документов, может, в ЗАГС? Не написать ли заявление? А отец? Вынесет ли такое предательство от дочери? Он так гордится своими фамильными предками, проследил их родословную аж на триста лет назад. И мама с ним заодно. Конечно, ей замуж не выходить, она давно там, то есть с папой. Родиться б Татьяне не девочкой, а мальчиком и сидеть тут красавчиком, похожим на папу с буквами А и О, а не двумя А, в которых все ставят ударение на первую, хотя по правилам оно падает на вторую. Вот только правила никто не соблюдает.

С этими думами Татьяна выпроводила очередного злостного и злобного неплательщика кредита, отчего вера её в людей пошатнулась сильнее, чем в непостоянство туч на небе, и только собралась пригласить следующего, как:

— Молодой человек, подвиньте ножки, а то ведь вам ещё жениться, а я тут вас обмою ненароком.

Воздух заискрился, хотя, конечно, посетители ничего не заметили и продолжали перешёптываться, всматриваться в смартфоны, пока их дети изучали терминалы и банкоматы. Тем временем 80-летний «молодой человек» не просто подвигал ножки, а вскакивал, раскланивался пред богиней, что резво протирала полы. Ставки летели в тартарары, рекорд был побит. Три дня! И тут же взмыли в воздух тихим шёпотом новые ставки — когда свадьба, сколько проживёт и сколько отпишет имущества. А уж то, как Купидоновна острой чуйкой чуяла одиноких и состоятельных «молодых людей», это было непостижимым таинством, позагадочнее всевозможных чёрных дыр во Вселенной.

Богиня полов и швабр после многочисленных уговоров усадила «молодого человека» на место, подмигнула Татьяне и махнула головой влево. Татьяна поморщилась. Ну вот, опять. И что Купидоновна в нём нашла. Сомнений нет, он, в отличие от шипящих, громыхающих и лизоблюдовылизывающих, являет собой совершеннейшее исключение.

Ну во-первых, этот рыжий с конопушками приходит каждую среду ровно в 11:00, во-вторых, всегда только к Татьяне и, в-третьих, ответ получает один и тот же. Пятнадцать месяцев невероятного постоянства. И при этом ни разу не громыхнул стулом, не состроил недовольной гримасы, не шепнул пары оскорблений, а лишь изучал монитор задумчивым взглядом и краснел, как небо пред закатом. Татьяна махнула рыжему и отчего-то, может, что чай был сегодня по-особенному ароматен, то ли от радости за Купидоновну, что не пришлось ей так долго скользить в неудобном сиреневом шифоне, стала подробно расспрашивать улыбчивого конопатого:

— Для какой сферы деятельности вам требуется кредит?

— Понимаете, — лицо молодого человека просияло.

И тут он начал так быстро сыпать терминами и цифрами, словно боялся, что эта неулыбчивая сотрудница банка с колдовскими глазами цвета янтаря его прервёт. Но вскоре они оба горячо спорили, черкали ручками на белых листах бумаги непонятными формулами, и спустя полчаса самый льготный кредит был одобрен. Но Виктор Никольский (и почему Татьяна раньше не запомнила фамилию и имя этого симпатичного молодого человека, надо же, она и думает уже о нём как о симпатичном) продолжал приходить в банк каждую среду. Но не к Татьяне, а в кассу гасить кредит, при этом всегда задерживался возле её стола, из-за чего соседки Татьяны начали перемигиваться. Спустя год Виктор погасил кредит, открыл депозит и пригласил Татьяну на ужин.

Три месяца минуло после первого свидания с Виктором, и вот перед Татьяной вновь сидела грузная блондинка. Перед уходом она склонилась над монитором и шепнула:

— С вами приятно работать. А то до вас сидела тут одна страшная. Уволили, наверное.

Татьяна открыла пудреницу с маленьким зеркальцем, из которого мелькнула голливудская улыбка, и в тот же миг по огромному залу запрыгали солнечные зайчики. Затем она аккуратно поправила на столе новую табличку с жирными чёрными буквами, где вместо Татьяна Страшн áя значилось — Татьяна Никольская.

Анна Илюшина

Родилась в 1994 году в Челябинске. Окончила школу с золотой медалью, институт иностранных языков по специальности «лингвистика» с красным дипломом. Затем была магистратура МГИМО, работа учителем в элитной гимназии Подмосковья. Анна замужем, есть ребенок. И это всё несмотря на инвалидность. Свои переживания, достижения, мечты и комплексы описала в книге «Актриса на всю голову».

Писать любит с детства, будь это короткие рассказы, стихи, поздравления или повести. У Анны есть также сборник стихотворений «Ношу стихийный характер…».

Анна Александровна является членом ИСП с 2022 года, в ближайшем будущем планирует писать детские книги для своего сына.

Мечта пилигрима

Он нежно поворошил догоревшие бревна. Ветер укрылся взлетевшей золой и понесся далеко над горой. Танюша еще спала, когда с другой стороны палатки промелькнули первые лучи большого осеннего солнца. С ловкостью дикого зверя Ярослав вылез из спальника, собрал вещи и выполз из их уютной пещеры. И чего она говорила, что их ночью сожрут… Вокруг ни души. Огонь погас лишь под утро. Ночью Ярик несколько раз подбрасывал, чтобы отпугивать живность.

Ему казалось, что день будет непременно волшебным, если начать его правильно. Пусть она встанет к моменту, когда он сам заварит кофе на костре, чего еще никогда не делал. Расставит бревна так, чтобы с одной стороны можно было поставить кружки с горячим напитком и купленные вчера внизу в деревне пирожки с ягодой.

Второй обрубок дуба, который, как молодому человеку представлялось, снесли местные лоси в поисках свежей коры, он поставит напротив костра. Оно для того, чтобы романтично обнимать любимую. Пока Ярослав придумывал позы для этих самых объятий, вспомнил, что именно тут он хотел сделать уникальное предложение стать его женой. Нет, он, конечно, уже сделал. Но так, как того хотела Таня. Присущая ей прямолинейность всегда сносила у него крышу, но только не в тот раз. Ей хотелось, чтобы это было шоу. Зрители. Огромный ресторан. Момент, который она должна помнить всю жизнь. Ярослав встряхнул головой, чтобы вернуться в настоящее.

Он отпружинил от бревна и пару раз еще поскакал на месте. Потом подвинул к ведерку бутыль с водой и начал его наполнять.

— А еще громче можно?

Недовольный тон девушки отвлек его от мыслей и заставил немного пролить воду.

Она выползла из палатки, как кошка, которую разбудили днем.

Растрепавшиеся кудри показались ему милыми, но, увидев его улыбку, она резко прокомментировала:

— Чувствую себя кикиморой. И ведь не помыться даже… Эй, что за тварь тут летает? Фу, фу, уйди! Зачем они вообще нужны?

— Мошки — это важный компонент пищевой цепи. Знаешь, сколько животных ими питается?

— Ты сейчас издеваешься?

Вопрос его смутил. Но он решил не раздувать из мухи представителя класса млекопитающих отряда хоботных.

Вспомнил, как хотел сжимать Таню руками, сидя на бревне.

— Сядешь сюда?

— Ни в коем случае! Вдруг на меня еще что-то заползет.

— Ладно.

Она вытянула шею и заглянула в ведро.

— Что там?

— Вода. Сейчас сделаю нам кофе.

— На костре? Пф. Удачи.

Насмешливо подмигнув, она развернулась к лесу. В тот момент донеслось до пары звонкое «ку-ку».

— Мне папа в детстве говорил, что кукушка считает, сколько лет осталось жить. Давай посчитаем вместе? — Ярослав не оставлял надежды наладить романтику.

— Давай.

— Один. Два… Три.

— Все, что ли? — Татьяна удивленно посмотрела ему в глаза. Потом подождала еще пару секунд, подняла с земли грубый камень и кинула с горы вниз.

— Глупая птица! Чего замолчала? Вот я тебе сейчас!

— Таня, пожалуйста!

— Не поняла. Ты сейчас поднял на меня голос из-за этой птахи?

— Это создание природы, которое нуждается в заботе, а не в запугивании.

— Ой, все!

Наступило продолжительное молчание. Он снова решил попытаться.

— Хочешь расскажу тебе свою мечту?

— Ну?

— Я хочу поставить на вершине горы деревянный дом. Вот там, видишь? Между деревьями открывается большое поле. Мы будем засыпать и просыпаться вместе с солнцем, выращивать свои овощи и ягоды. Не надо даже в деревню будет спускаться.

— Ага. А еще ты трактор купишь.

— Конечно, тут без него не вспахать поле. Да и зимой снег поможет убирать. Гора все-таки.

— Ты немного передышал свежим воздухом.

— Я серьезно. Ты не хочешь так жить?

— Это просто ужасно. Ни магазинов, ни вечеринок, да вообще ничего!

— Есть я. Будет еще наша малышня.

— Угу. Здорово. Кстати, а что на обед?

— Помнишь, я вчера у одной бабушки взял картошку, капусту, помидоры? Так вот, я тебе настоящий походный суп сделаю. Смотри, тут еще огурцы… Ты только понюхай их, магазинные так не пахнут! У тех вообще запаха нет, а тут такой…

Она отдернула его руку. Огурец шмякнулся на траву.

— С меня хватит. Собираю вещи. Это уже просто бред какой-то.

Без особой спешки Таня собрала рюкзак, уверенная, что он остановит. Когда посмотрела на Ярика, он молча крутил в руках картошину.

Сейчас она потянется к ручке двери автомобиля, и он точно ее позовет. Вот, сейчас.

— Таня!

Ничего удивительного, этот егерь точно не сможет один спуститься вниз. Он же не глупец, позволить Татьяне уехать на единственной машине. А она имеет на нее полное право: подарок отца на помолвку.

— Да?

Она поправила волосы, глядя на себя в отражении дверного стекла.

Казалось, что ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы сказать.

— Если ты сейчас уедешь, то навсегда.

Она обернулась, пронзила его острым взглядом и завопила:

— Ну и пожалуйста! Оставайся со своими мухами, птицами и ветками!

Когда рев машины пропал в звуках природы, Ярослав закрыл глаза и глубоко вдохнул. Это был по-настоящему вкусный запах. Свободы. Он улыбнулся, принялся чистить картошину, предвкушая, каким необычным будет обед.

Потом поискал в рюкзаке компас и начал планировать спуск с горы через опасный, но такой манящий лес.

Евгения Коньшина

Родилась в 1987 году в г. Раменское. Окончив Московский энергетический институт, более десяти лет трудится графическим дизайнером в типографии. Увлекается психологией, театром, любит ездить верхом и… писать.

Первые сказки Евгения начала сочинять ещё в школе. Сегодня пишет прозу и поэзию в жанре фэнтези и мистики. Публиковалась в сборнике «Герои и мифы» издательства «Перископ», дважды участвовала в конкурсе «Электронная книга» от «Литрес».

В своём творчестве она стремится опираться на собственный опыт и приглашает читателя взглянуть на непростые жизненные темы сквозь безопасную «линзу» фантазии.

Мечтатели, айда со мной —

Сто жизней проживём в одной!

Смерть на войне

Весна была мерзкая в этом году. Деревья, худые и прямые, как восставшие из могил покойники, раскачивали на холодном ветру лысыми кронами. Под ними лежали грязные кучи нерастаявшего снега. На проталинах землю покрывали серые мочала прошлогодней травы. Одинокий пробившийся жёлтый цветок мать-и-мачехи своей неуместной яркой расцветкой лишь нагонял ещё больше тоски, как кривляния глупого клоуна на похоронах.

Берцы с противным чавкающим звуком шлёпали по мокрой грязи. Низ длинного чёрного балахона был весь забрызган. Коса на плече зацепилась за низко висевшую ветку. Хозяин неудобного орудия — высокий человек с волнистыми каштановыми волосами, резковатыми чертами лица и вечно хмурым взглядом зеленовато-карих глаз — с досадой коротко выругался.

Его сослали сюда не просто так. Сортокс нарушил несколько пунктов Устава Жнеца душ и вдобавок сильно поскандалил с руководством. И если первое ему, как живому человеку, ещё как-то могли спустить «по немощи», то закрывать глаза на второе уже не стали. Нет, он вовсе не преследовал цели выгородить себя и свалить вину за свою ошибку на начальство. Но когда из-за дурного и неуёмного характера позволяешь себе открыто орать в лицо Святым Ангелам, у тех не остаётся иного выбора, кроме как любыми путями срочно спасать твою бедную заблудшую душу… Так вредный Мрачный Жнец Сортокс и попал на войну.

В ближайший ствол врезалась пуля, разметав кору в щепки. Сортокс инстинктивно пригнулся, но сразу же гордо распрямился, вспомнив, что находится под надёжной защитой Покрова Смерти. Это усовершенствование его форменного балахона выполняло множество задач, помогая носящему его смертному нести службу бессмертных. В частности, оно оберегало Сортокса не только от шальных выстрелов, но и от ядовитых газов, инфекций, стихий и аварий — то есть всего того, что «коллегам»-духам абсолютно не угрожало.

— Кому там неймётся?! — раздражённо процедил сквозь зубы Жнец и обернулся.

Чумазый молоденький солдат, похоже, сумел расслышать его шаги и решил, что это враг. Сам Собиратель душ был для живых невидим — спасибо всё тому же Покрову. Но не особенно запятнавшие себя грехом души обладают повышенной чуткостью… Об этом работник Смерти обязан был помнить, ступая тяжёлой обувью по ломким веточкам.

Сортокс замер, ожидая, когда солдат успокоится и пройдёт мимо. Тот, однако, уходить не торопился, а тоже застыл и настороженно прислушался.

— Ну иди, чего встал-то! Нет тут никого! — прикрикнул потерявший терпение Жнец. Привычного жжения за пазухой, где находился Список готовых к забору душ, он не ощутил, а значит, салага нынче не являлся его «клиентом». Солдатик же, поняв, что зря потратил пулю, вздохнул и наконец-то продолжил путь. На его рукаве виднелась жёлто-чёрная нашивка — вроде бы это его государство развязало войну против государства тех, у кого этот шеврон был красно-голубым…

Хотя Сортокса все эти тонкости нисколько не волновали. Он — Смерть, его дело — души забирать, а не вставать на чью-либо сторону. Эти слабаки сами виноваты в том, что на них напали. Так же, как много лет назад были виноваты целые уничтоженные и порабощённые им народы. И как был виноват он сам, потеряв однажды бдительность и дав себя отравить заговорщикам…

Снова почувствовав досаду и злость, Сортокс пнул ближайший трухлявый пень. Под балахоном защекотало: Список недвусмысленно «намекал» на пришедшую сверху разнарядку по задержавшимся на земле душам. Жнец вынул тонкий свёрток, тут же развернувшийся в длиннющий пергаментный свиток, и присвистнул. Дорожка из пылающих огнём имён спускалась аж до самой земли. Значит, где-то недалеко прямо сейчас проходит крупный бой и отдельного оформления каждой забранной души от него не потребуется. Зато придётся выходить на общую Жатву со Смертями-духами…

За долгие года бумажная волокита успела его порядком достать, но в этой ситуации Сортокс бы предпочёл привычную рутину навязанному «развлечению». Близкое присутствие кучи Жнущих слуг Вечности не может не сказываться на живой душе. Сортокс по гордости не признавался в этом даже себе, но и он подсознательно трусил при общении с бестелесными «сослуживцами». И чем сильнее, тем громче и нахальней орал на них, когда при теракте или падении самолёта его ставили главным по «бригаде».

К счастью, сегодня он должен был не командовать, а жать наравне с другими. Прелести в таком занятии тоже мало, но хоть можно не смотреть духам в лица, или что там у них во тьме под капюшонами…

Путь до места занял не более четверти часа. Уже издалека стала слышна мешанина из людских криков, выстрелови взрывов, подсказавшая Сортоксу верное направление. Стоило Жнецу ступить на опушку, как перед ним открылась жуткая панорама войны. Человеческие существа — эти любимцы Небесного Творца, созданные стать Его родными детьми, — стреляли, резали, кололи и били друг друга как могли, одурев от собственной ненависти и жестокости, а между ними с азартным воем сновали, без устали орудуя косами, целые отряды тёмных Проводников в мир иной. Сверху и снизу незримо для воюющих разверзлись Небо и Преисподняя, ежеминутно сотнями принимая новых поселенцев. Тем и отличается любая война: здесь в разы быстрее определяется, куда стремится душа, и вся предолгая история с трёхдневным пребыванием на земле и последующими мытарствами отпадает за ненадобностью.

Картина вечной борьбы Добра и Зла настолько потрясала масштабом и эпичностью, что сбивала с толку и мешала сосредоточиться на деле. Поэтому Сортокс приказал Покрову:

— Скрой Тонкий мир.

Рай и Ад с летящими в них душами тут же пропали — вернее, он прекратил их видеть. Теперь можно не отвлекаться на невольные трепетные мысли о том, что ждёт по смерти его самого…

Покров прикрыл лишь часть Иной реальности, оставив различимыми призрачных Жнецов и души в первые мгновения выхода из тел. Однако меньше неразберихи не стало. «Раньше надо было думать, когда тявкалку свою разевал», — обречённо вздохнул Сортокс и вытащил из-за спины косу.

Первой его жертве прострелили грудь навылет. От горла несчастного отделилась серебристая нить, по которой Сортокс и рубанул наотмашь. Поймав начавшую падать вместе с телом душу за руку, он задержал её и, едва она с его помощью полностью освободилась от тяжкого бренного груза, отпустил. Душа удивлённо взглянула на Смерть, потом её потянуло вверх, и она с ликующим выражением растворилась в сыром весеннем воздухе. Сортокс удовлетворённо хмыкнул. Раз ему дают проводить души в Рай, может, у него всё-таки есть шанс самому туда попасть? Впрочем, следующего «клиента» с пробирающим до мурашек воплем засосало вниз, что поставило зародившуюся надежду под серьёзное сомнение…

Битва набирала обороты. Сортокс уже не первый раз участвовал в подобном, но Большая Жатва всё равно была для него тяжким трудом. Правила требовали, чтобы Жнецы как можно меньше влияли и контактировали с физическим миром, и ему приходилось смотреть в оба, стараясь не обратить на себя внимание живых. К примеру, не толкнуть ненароком одиноко стоящего солдата или не встать случайно под пулю, траекторию полёта которой Покров изменил бы слишком заметно. В этом плане бешеная суматоха играла на руку.

Однако уже к концу первого часа Сортокс взмок так, что хоть выжимай. Озираясь в поисках очередной серебряной нити, он вдруг наткнулся на смотрящий прямо ему в лицо ствол оружия. Прогремел выстрел; пригнувшийся Жнец круто развернулся и косой на вытянутой руке почти не глядя достал схлопотавшего пулю беднягу. Шагнув к освобождающейся от телесных оков душе, Сортокс краем глаза заметил в ладони одного из ближайших живых гранату с сорванной чекой…

Взрыв откинул его на несколько десятков метров в сторону леса. Покров плотным чёрным коконом обволок хозяина и мягко уложил на бесцветную траву между деревьев. Едва защита растворилась, как Сортокс вскочил и напряжённо вгляделся в то место, где пару секунд назад рухнул его застреленный солдат. Метущейся и не могущей воспарить души он там не увидел и облегчённо вздохнул. Значит, сама сумела выйти или кто-то из духов помог. К слову, немаленькая их компания сейчас собралась в образовавшейся от взрыва пустоте.

Нормальные, адекватные Смерти душами не питаются, в отличие от злобных Теней, в которых неизменно превращаются преступившие Закон духи. Но зрелище всё равно до того напоминало пиршество стервятников, что Сортоксу захотелось с неприязнью отвернуться… И очень кстати: неподалёку он заметил оставленную для него под кустом литровую бутылку свежего молока.

Изголодавшийся Жнец поспешил к своему законному пайку. Молоко ему заботливо оставляло Крылатое Начальство, отмечая наступившее время перерыва. Бутыль была высушена во мгновение ока, и Сортокс устроился тут же на долгожданный отдых. Наблюдая за духами, которым физические послабления без надобности, он незаметно для самого себя задремал.

Разбудил его пренеприятный толчок в бок. Сортокс открыл глаза и узрел совсем близко над собой тёмный капюшон, из которого ясно донёсся ледяной шёпот: «Хорош-ш-ш прохлаш-шдатьс-с-ся…» Вскрикнув от неожиданности, Сортокс шарахнулся к соседнему дереву. Никак не отреагировав на испуг человека, дух продолжил с претензией шепелявить: «Полчас-са уш-ше храпиш-ш-шь, мы с-са тебя работать не долш-ш-шны!..» Уязвлённый своим постыдным страхом, Сортокс не стал терпеть нравоучения.

— Какого ляда ты ко мне со своей харей лезешь?! — зло заорал он. — И без вас прекрасно разберусь, понятно?! Уработался он,…, мурло бестелесное! Пшёл вон!

Смерть, чуть помедлив, уплыла; Сортокс мог бы поклясться, что слышал её пренебрежительную усмешку… Сплюнув, он с отчаяньем схватился за голову, взъерошив волосы: «Чтоб я ещё раз когда-нибудь на Ангелах сорвался!..» Но делать было нечего. Отняв руки, он тяжело поднялся, взял забытую у куста косу и поплёлся дальше исполнять постылые обязанности Жнеца душ.

Жаловаться тут было не на что. Ему светила геенна, и лишь по беспредельному милосердию Небес бывший завоеватель и кровавый тиран Сортокс получил возможность загладить многочисленные злодеяния, согласившись вернуться к жизни и занять нынешнюю должность. Строго говоря, простили его практически сразу — в момент испуганного раскаяния перед Вратами в Ад. Но Светлым Силам ещё предстояла долгая кропотливая работа по исправлению шрамов, ран, злых привычек и вредных наклонностей вставшей на путь спасения души… С тех пор минуло уже пятьдесят лет. Всё это время Сортокс, которого наделили возможностью не стареть, честно трудился не покладая рук. И хоть сам он особой разницы не видел, но Ангелы со стороны с великой радостью замечали, как в непростых и подчас суровых условиях жнецких будней постепенно смягчается его чёрствый характер, как учится их подопечный милости и сочувствию и как всё глубже осознаёт неправильность прежней своей жизни.

…Рыжее солнце медленно склонялось над лесом. Сортокс, весь в грязи и пятнах солдатской крови, брёл, от усталости еле волоча ноги. Руки ныли от многочасового махания косой, в носу стоял противный запах горелого пороха, а глаза всё ещё рябило от невообразимого количества виденных смертей.

Умеют они наказывать, эти Светлые Силы. В ближайший десяток лет Сортоксу точно не захочется на них не то что голос повысить — даже косо взглянуть. Впрочем, уже в который раз напомнил он себе, это всё равно намного лучше, чем заживо гореть в Преисподней…

По окончании Жатвы духи без труда покинули этот мир, разлетевшись по своим потусторонним жилищам. Сортоксу же пришлось топать с поля боя на полянку, где его оставили и откуда должны были забрать.

Победили красно-голубые. Оно, в общем-то, и верно: на их стороне была правда… Наверняка это сражение войдёт у них в историю. А всех завоевателей, как бы сильны и могущественны они ни были, рано или поздно ждёт лишь один итог: громкое поражение и неминуемая гибель. Этот урок Сортокс, пожалуй, усвоил лучше других. Он даже невольно начал симпатизировать отважным защитникам родных земель. Достойно глубокого уважения, когда внешне неагрессивный народ столь ловко сбивает спесь с зарвавшихся «покорителей царств». Он и сам бы пожелал умереть вот так, в честном бою с храбрым противником, а не пасть жертвой заговора трусливых шакалов. Но дважды в одну реку не войдёшь. Надменному правителю — позорная смерть…

За размышлениями Сортокс вскоре добрался до поляны. К его удивлению, она не пустовала: на ней в смертельной схватке сцепились двое. Обладатель «дружеского» красно-голубого шеврона в данную минуту одерживал верх над равным по силе соперником. Очевидно, он был нравственно чище, что неожиданно его подвело: узрев вдруг за спиной врага саму Смерть, он оступился и оказался повален на землю…

Сортокс не шелохнулся, заметив в глазах живого возникший смертельный испуг. Такое случается: Покров бывает неспособен скрыть его от некоторых высокоморальных индивидуумов перед их забором, тут он никакой ответственности не несёт.

Он шагнул к борющимся. «Чёрно-жёлтый» живой, всем весом насев на противника, занёс руку с блеснувшим в ней ножом. За пазухой стало ощутимо печь, но Сортоксу не было нужды проверять, чьё имя там пылает. «Красно-голубой», у шеи которого уже серебрилась готовая к перерезанию нить, перевёл беспомощный взгляд с нацеленного острия на Жнеца…

Словно все невинно убиенные им при жизни жертвы сейчас разом взглянули Сортоксу в самую душу. Не совсем отдавая себе отчёт, он привычно взмахнул косой… И с силой опустил немного выше, чем предполагал.

Лезвие с неприятным хрустом наполовину вошло в шею врага. Тот выронил нож и снопом повалился на бок.

Пару секунд Сортокс и спасённый им живой обалдело пялились друг на друга. Потом живой наконец-то сообразил вскочить. Он принялся на незнакомом языке горячо благодарить избавителя. Бледный как полотно Сортокс его не слышал. Он только что совершил самую страшную для Жнеца оплошность — отправил не того…

Проклятая нитка всё ещё торчала из горла радовавшегося выжившего. Список ещё жёгся… А подле в луже крови валялось тело убитого человека. Рядом с которым недоумённо хлопала глазами его душа.

Он убил… Смерти вообще не убивают — они, так сказать, фиксируют факт свершающейся смерти, перерубая становящуюся ненужной связь души и тела. А он именно убил, совершил смертный грех, за который его теперь вряд ли простят.

Все долгие года, потраченные им в тяжких и неблагодарных трудах Жнеца, все его муки и страдания — были зря… Он ничуть не изменился, Крылатые напрасно вложили в него столько сил, и сегодня они яснее ясного это увидят!..

Не в силах стоять на ногах, Сортокс отшатнулся к ближайшему дереву и сполз по его стволу. Живой подбежал, что-то затараторил… Сортокс собрался было послать его куда подальше, да так, чтоб на всех языках Вселенной понятно стало, как вдруг воздух рассёк до боли знакомый мерзкий свистящий вой.

На поляну ворвался тот самый вредный дух, который так грубо разбудил его в начале дня. Сортокс вскочил и инстинктивно заслонил собой раскрывшего рот живого, выставив вперёд окровавленную косу.

Смерть мгновенно оценила ситуацию.

— А-а-ах, наруш-ш-шаем! — громко зашипела она, и от звука её «голоса» живой зажмурился и закрыл уши.

— А тебе какое дело?! — боязливо крикнул Сортокс. — Не ты меня судить-то будешь!

В ответ на хамство дух взвыл ещё неистовей.

— Ш-ш-шивая бес-столоч-щ-щь! Хоть этого нормально с-с-сабери!

Сортокс оглянулся на солдата. Тот продолжал затыкать уши, с трудом вынося ярость тёмного духа. Нитка его связи с телом упорно не хотела исчезать, как ни желал Сортокс обратного.

— Прости, — с сожалением сказал он и шмыгнул носом. Смерть подлетела к толстой ветке наверху и, раскачав её, заставила отломиться.

Живой понял, что невыносимый звук прекратился, и отнял руки от ушей. Сперва он удивился, поймав печальный взгляд своего спасителя, затем услыхал над собой подозрительный треск и задрал голову…

На сей раз Сортокс не промахнулся. Здоровая ветка пришибла беднягу насмерть, а он помог ошалевшей душе выбраться из-под горы сучьев.

Удовлетворённый восстановленным порядком дух чуть покружил над поляной для острастки и убрался прочь, предоставив другим, более компетентным «органам» разбираться с нарушителем.

И «органы» не заставили себя долго ждать. Два широких луча спустились с Небес, на их месте появилась пара грозных Ангелов-Воинов, с косой саженью в плечах и огненными мечами на поясах. Увидев их, а не своего скромного личного Хранителя Рафаила, Сортокс совсем сник.

Ангелы оглядели поляну и остановили вопросительные взоры на Жнеце.

— Вас смущает, что две души?.. — с виноватой улыбкой спросил Сортокс больше для того, чтобы начать разго-вор. — Ну, э-э… Так вышло, — пожал он плечами и сглотнул.

В ответ раздалось самое ужасное. Молчание…

— А может, я их того… Оформлю?.. — робко предложил горе-Жнец.

— Думаем, не стоит, — подал наконец голос один из Светлых Стражей. Интонация его не была сердитой, тем более — враждебной. Но её непоколебимая уверенность сообщила Сортоксу, что юлить бесполезно. Покорно склонив голову, он повернулся к Стражам спиной и по-арестантски заложил руки. Мощные горячие ладони легли ему на плечи; в это время прибывшие в более тонких лучах Ангелы-Проводники уводили с собой, шепча ласковые утешительные речи, две расставшиеся с земной жизнью души: одну законно, другую — непреднамеренно…

…Сортокс сидел один в широком зале и ждал начала Суда. Запястья его были некрепко связаны верёвкой. Он мог бы легко развязаться, но смысла он в этом не находил. Бежать некуда — ни от них, ни тем более от себя… В памяти воскресал давний ужас перед грозившим ему Вечным пламенем. Остаётся лишь в тысячный раз с трепетом надеяться на Высшую Милость. Хотя, припомнив, сколько душ сегодня на его глазах «попáдало» вниз, Сортокс уже не был уверен в её безграничности…

Судьи медлили приходить. Они, как всегда, нарочно давали время подсудимому подумать над своими поступками. Но ему этого не требовалось. Он уже десять раз всё передумал, и гонка по кругу одних и тех же удручающих мыслей только усиливала горькую тоску.

Ему конец. Окончательный и бесповоротный. Он совершил ужасное преступление, УЖЕ отбывая наказание за прежние нарушения. Его может спасти только чудо… Хотя кому из Прославленных Чудотворцев захочется растрачивать свой талант на такое бестолковое убожество?..

Массивная дверь скрипнула, заставив Сортокса невольно вздрогнуть. Вошли Судьи; он даже не поднял на них глаз.

— Заседание по делу Жнеца душ и человека Сортокса объявляется открытым, — прозвучал суровый голос Главного Судьи, вслед за чем раздался оглушительный удар молотком по столу.

— Подсудимый обвиняется в совершении особо тяжкого преступления, а именно: в убийстве человека при помощи косы Жнеца, статья первая, пункт пятый главы «Свод Преступлений» Устава Жнеца душ…

«Не, не помилуют», — безнадёжно покачал головой Сортокс, услышав, как страшно звучит его деяние на сухом официальном языке.

— Ответьте, Сортокс, вы признаёте свою вину?

«Боже, к чему все эти формальности…»

— Признаю, — глухо произнёс Сортокс, с трудом узнав собственный голос.

— Почему вы это сделали? — продолжили его мучить допросом.

— Рука дёрнулась… Я не знаю! — нервно воскликнул подсудимый. Миг спустя он добавил уже тише: — Просто мне показалось нечестным, что он из-за меня упал…

— Вы говорите о том, кого должны были забрать?

«Нет, я говорю о твоей маме!» — захотелось со всей мочи крикнуть Сортоксу, но благоразумие взяло верх.

— Да.

— Иных причин для совершения вами данного преступления не было? — не отставал строгий вопрошатель.

— Я не знаю… — устало выдохнул Сортокс. — Может, и были… Не помню.

— И последнее: раскаиваетесь ли вы в содеянном перед Небом, землёй и населяющими их?

«А разве в этом будет толк?!»

— Угу…

— Суд учёл ваши слова и готов вынести вердикт. Человек Сортокс, — перешёл судья на ещё более строгий тон, и тот внутренне сжался. — Вы серьёзно согрешили против Закона, злоупотребив властью Жнеца душ и самочинно лишив жизни человека…

«Только не в Ад, только не в Ад», — умоляюще шептал про себя зажмурившийся Сортокс. Он всё стерпит, будет каждый день выходить на войну, лишь бы не туда, не вниз!..

— Учитывая же данные вами показания, а также иные, неосознаваемые вами мотивы и движения вашей души, которые тем не менее прекрасно были видны Наверху, Суд постановил…

«Прошу, не надо!»

–…Полностью вас оправдать!

Подумав, что ослышался, Сортокс поднял округлившийся взгляд:

— Че… Чего?!

— Оправдать мы тебя, говорю, решили. Тем более что за тебя вступились, — совсем другим голосом сказал Главный Судья, оказавшийся улыбчивым Ангелом с дружелюбным взглядом, и объяснил: — Ты же не Смерть, а человек. Вот и судили мы тебя как человека. А с этой стороны ты поступил по совести — защитил нуждавшегося в защите, пожалел его. Это дорого ценится на Небе. А то, что убил, — ну, это война, тут уж никуда не денешься. Ты убивал не как убийца, но как защитник. Наверху это видели. Конечно, тебя придётся на какой-то срок отстранить от Жатвы: дело всё-таки нешуточное и духам нужно дать время успокоиться. Но главное, чего мы и хотели от тебя добиться, — тебе наконец-то по-настоящему стали ненавистны все те злые дела, которые ты творил в прошлом! Пусть ты этого пока до конца и не понимаешь, но косу ты не просто так поднял. Ты исправляешься, Сортокс! — Улыбка Судьи стала шире. — А твоё скромное поведение тут лишь подтверждает это. Ты ведь мог знатно надерзить, как делаешь всегда, когда пытаешься защититься. Но не стал, осознавая свою неправоту. Ты тянешься к Свету! И мы так счастливы за тебя, что, пожалуй, устроим в твою честь праздник на Небесах с песнями и восхвалениями Отца Милости! — торжественно закончил Ангел. — Итак, Суд оглашает приговор: оправдан! — Удар судейским молотком. — Развяжите его!

Как в тумане Сортокс подал руки подошедшим к нему Стражам. Он с трудом верил в своё избавление. Однако кое-что ещё оставалось неясным…

— А как же духи? Ведь я нарушил их Правила. Они-то мне этого точно не спустят…

Улыбчивый Ангел утешительно приподнял ладонь:

— Не беспокойся, с ними мы, — многозначительная пауза, — отдельно договоримся.

Догадавшись, что это не его ума дело, Сортокс умолк и позволил вывести себя из зала. На выходе он обернулся…

— На здоровье, — кивнул Судья в ответ на так и не высказанную им от шока благодарность.

Воины осторожно усадили его на крыльцо и оставили приходить в себя.

В голове гулко отдавалась пустота. Во рту было сухо, как в пустыне. Сортокс кинул короткий взгляд на освобождённые от пут руки, чтобы лишний раз удостовериться, что это не сон и он действительно помилован, — и снова тупо уставился в никуда…

— Привет! — весело поздоровался подсевший рядом его личный Ангел-Хранитель Рафаил. — Как дела?

Сортокс молча посмотрел на него. Имевший облик молодого человека с длинными белокурыми волосами, Рафаил как ни в чём не бывало улыбался и ждал ответа. Впрочем, он быстро заметил странное настроение подопечного и спросил:

— Ты чего такой? — Он оглянулся на вход в зал. — Опять судили, что ль? Ты чего теперь натворил?

Снова этот знакомый усталый взгляд… Рафаил был единственным на свете существом, кого Сортокс искренне не желал огорчать, хотя ничего с собой поделать не мог, постоянно попадая в какие-нибудь передряги.

По Ангелу было видно, что он действительно не в курсе произошедшего. Притворяться он тоже никогда не любил. И всё же…

— Скажи честно, Рафаил, — проговорил Сортокс, — это ведь ты их за меня попросил, да?

— Ничего я не просил, — потряс головой удивлённый Хранитель. — Меня вообще тут не было, я после войны души в Рай провожал.

— Ты ж Хранитель, чего тебя в Провожатые кидают? — сочувственно спросил Сортокс, наслышанный о том, как сложно Ангелам выполнять несвойственные их родной специализации задачи.

— Ну а куда ж ещё, — буднично усмехнулся Рафаил. — Тебя хранить не пускают, ты наказан. А больше мне приткнуться некуда, только тут помогать.

Они немного помолчали. Хранитель с расспросами и нотациями не лез, за что Сортокс был ему безмерно признателен. Настолько, что отважился поделиться сам:

— Я, в общем, напортачил здорово… Меня там, — кивнул он в сторону зала, — как следует пропесочили. Но когда отпустили, я прямо почувствовал, что они ещё до Суда всё решили…

— Не знаю, что у вас тут случилось и кто за кого просил, — сказал Рафаил и продолжил с хитринкой: — Хотя видел сегодня, как во-он та душа, — он указал пальцем вперёд, — перед принимавшим её Высшим Начальством за кого-то горячо заступалась.

Сортокс повернулся туда и в изумлении застыл… Прямо на него счастливо глядел солдатик, которого он пытался спасти! Вместо грязной военной формы с шевроном его теперь украшали прекрасные белоснежные одеяния. Похоже, его специально привели сюда на свидание перед тем, как окончательно прописать в Светлых Обителях.

Сбоку от ошалевшего Жнеца прозвучал вкрадчивый совет Хранителя:

— Если тем, про кого они говорили, был ты, то я бы на твоём месте как следует поблагодарил…

Сортокс мог бы обойтись и без этого замечания. Не помня себя от переполняющих его чувств, он поднялся и двинулся навстречу драгоценному ходатаю.

Тот, однако, его опередил.

— Спасибо тебе большое за то, что пытался меня спасти! — радостно воскликнула душа, речь которой, как и у всех душ по смерти тела, сделалась понятной.

Сортокс, и так-то понятия не имевший, с чего начать с избавителем беседу, после такого неожиданного вступления и вовсе сбился с толку.

— Да пожалуйста, — растерянно пожал он плечами. За спиной раздался характерный хлопок ладони по лбу и приглушённая фраза Ангела: «Наоборот же…»

Новоиспечённый праведник сам выправил ситуацию:

— Я рад, что сумел тебе помочь! И я ничуть не расстроен, что всё-таки умер. Раз надо — значит, надо, — легко сказал он, всем своим лучистым видом показывая, что теперь ни за какие коврижки не променяет эту новую Жизнь даже на тысячу старых.

К бывшему солдатику подошёл его Проводник и аккуратно намекнул, что время встречи вышло.

— До свидания! — махнул рукой парнишка, нисколько не сомневаясь, что они встретятся позже, уже в Раю. Сортоксу бы его уверенность…

— Пока, — сдержанно ответил Жнец. Праведный Человек и его Ангел-Проводник удалились на несколько метров и растаяли, рассыпавшись серебристыми искрами.

Сзади подошёл Рафаил.

— Знаешь, — задумчиво сказал Сортокс, — по-моему, я понял, для чего меня войной наказали. Не чтоб я там упахался до полусмерти и стал посмирней, хотя и для этого, разумеется, тоже. Мне кажется, меня туда отправили ради всего этого: ради моего убийства на поляне, ради Суда. Ради вот этого разговора с ним…

Рафаил улыбнулся. Хранимый им любимый человечек потихоньку начинает понимать, как на самом деле устроена Вечная Жизнь и что в ней по-настоящему ценно. Такими темпами он, дай Бог, действительно когда-нибудь достигнет Царствия Небесного…

Адыгея, апрель 2022 г.

Марина Ламбертц-Симонова

Ода моим страхам

Я боялась, я всегда боялась.

Боялась поскользнуться на ровном месте, упасть с небес, где часто находилась, на землю и сбить планку, если прыгну слишком высоко.

Я никогда не сидела под яблонями, чтоб яблоко не упало когда-нибудь на мою голову и по этой причине в моём воспалённом страхами мозгу не зародилась какая-нибудь сумасбродная идея…

Ещё я боялась потерять память, если вдруг влюблюсь, и тормоза, если захочу пойти ва-банк, и последнюю каплю рассудка, когда он помутится от…

Представьте: я никогда ни с кем не целовалась, боясь оказаться на седьмом небе или (о ужас!) не почувствовать в животе летающих насекомых, даже если это всего-навсего бабочки…

Я очень боялась карандашей, авторучек, всего-всего пишущего, что соблазнит меня писать что-то, что непременно попадёт в… стол, или того, что мои рукописи… сгорят! Смертельно боялась я и того, что никогда не стану Поэтом хотя бы одного-одинёшенького Шедевра и притом — бессмертного!

Короче говоря, я боялась пуще смерти — людей, особенно читателей, и издателей…

Последние вызывали во мне просто панический страх! Мне постоянно казалось, что если я, в своих дрожащих от страха руках, принесу им рукопись, то они, не глядя на меня, скажут:

— Бросьте её там где-нибудь на стол, может быть, когда-нибудь руки и дойдут… Кстати, как ваша фамилия?

Вот этого вопроса я как раз и опасалась так, что меня бросало в холодный пот, когда мне его задавали, ведь моя фамилия была абсолютно… неизвестная, ничего не говорящая…

Но ещё больше я боялась, что этот Издатель вдруг поднимет на меня взгляд и будет им… ощупывать — понимаете… как? Да, я боялась, что этот пожилой мужчина сниметс себя очки и… предложит мне «сон в лунную ночь» — и при-том, вместе с ним… Я же слышала, что в мире искусства многое идёт через «постель», поэтому-то и в театральный институт побоялась поступать, о чём с детства мечтала, — потому что боялась бородатых режиссёров, которые при первой встрече предлагали выполнить соответствующие этюды, чтобы глубже почувствовать мой талант…

И этого таланта в себе, как вы понимаете, я боялась тоже. Маститые писатели, обладавшие «большим весом», с которыми я не раз с опаской встречалась, «клевали» именно на него, и я с жутью протягивала им свои опусы… Ведь я дико боялась, что они с ходу решат «протолкнуть» их в издательства, шепча мне на… ухо, прямо в самую эрогенную зону, какие я должна внести поправки, чтобы мои «писульки» превратились в Книгу. И я дико боялась подобных предложений, но ещё больше я, признаюсь вам как на духу, боялась, что таких предложений не… поступит! Поэтому я боялась зеркал, которые могли доказать мне, что я не внушаю даже этим добродушным стариканам желания дуть мне хотя бы и только в ухо…

Страхи так мучали меня, что я была вынуждена, запершись в своём крошечном бюро, сидеть дни и ночи напролёт за письменным столом, потому что в этом месте больше ничего не помещалось…

Но и там, в этом замкнутом пространстве, на меня налетали через форточку бешеные существа, которых все пишущие люди называли… Музами. Ко мне же прилетали не музы, а… Музыки — и я страшно боялась их… поцелуев…

Ведь последствия интимных отношений с ними не заставляли себя долго ждать… Рожала я уже, сидя за… компьютером, потому что Музыки были на редкость любвеобильными… И я не могла с этим ничего поделать и уже начинала бояться даже саму себя… И это были, признаюсь, ещё «те» страхи…

Словом, страхи преследовали меня по пятам, и однажды, улепётывая от них, я в страхе выскочила на… сцену зрительного зала, где сидело полно людей. И от страха, представляете, от ужасного страха, я начала кричать им подряд всё, что накопилось у меня на душе, — всё-всё: стихи, поэмы, рассказы… Я не могла остановиться, потому что чувствовала, что Страх стоит со мной рядом с приставленным к горлу ножом и твердит: «Ну попробуй, попробуй только сделать паузу…»

Когда мои книги стали печатать, я боялась огромных тиражей, боялась, что книги расползаются по всему миру в переводах на разные языки…

Я жутко боялась, что это вовсе не я написала эти поэмы и романы, а кто-то другой, обладающий огромным талантом и пробивной силой, а я просто его… тёзка…

Страхи и по сей день не покидают меня. Мне всё время кажется, что люди читают мои книги от корки до корки, потому что им… нечем больше заняться, что они покупают их, потому что больше не на что тратить деньги, а издатели издают и издают их, потому что им нечего больше издавать…

А когда я выступаю в больших концертных залах и слушатели замирают в своих креслах, мне в страхе кажется, что в зале заперты все двери и поэтому эти люди не могут убежать из него в панике, даже в… туалет, и очень-очень боятся, что наступит момент, когда я перестану читать, на секунду переводя дыхание от страха, потому что боюсь, что меня сейчас закидают… букетами цветов и даже строгие охранники не смогут помешать этому процессу, который уже пошёл…

И вышел наружу, потому что все двери открыты, и даже окна… И я боюсь, что куда ни кинь взгляд всюду могут говорить обо мне: с экранов телевизоров, по радио… Ой, братцы, это так страшно! Меня просто в холодный пот бросает! И в горячий — тоже! И этого я тоже боюсь, сами понимаете почему…

А когда я раздаю автографы, у меня дрожат руки от страха, что я не смогу ровно подписать пятимиллионный экземпляр своей очередной, свежей книжки и перо, прыгая и извиваясь, может выпасть из моей руки или чернила вдруг кончатся…

А когда мне вручают… Нобелевскую премию — я тоже… боюсь!

А вдруг она окажется слишком, слишком… тяжёлой и я, я не смогу удержать её… А от аплодисментов мне заложит уши, и я стану глухой, или челюсть у меня выпадет и нечего будет класть ночью на… полку — представляете этот ужас?

И вот сейчас, только сейчас я, преодолев жуть, наконец собралась написать Оду!

Оду им, своим Страхам!

Страхам, которые вытолкнули меня когда-то на поверхность из мутных вод неверия в свои силы.

Страхам, которые заперли меня однажды в моём крошечном бюро, в котором нельзя было сделать ни одного шага в сторону, а можно было только… целоваться с Музами, вернее с Музыками, и творить, творить…

Берегите и лелейте свои страхи, люди, как это сделала я!

Слава, слава настоящим великолепным и всесильным Страхам!

Светлана Орлова

Родилась в Ленинграде, в семье интеллигентов. Детство и юность прошли в творческой атмосфере среди художников. Её способности к литературе раскрыла замечательный педагог по русской литературе А. Я. Горюнова, но стихи Светлана стала писать позже, в 2008 году. Основные направления в поэзии: философская и гражданская лирика, пейзажная лирика. Образование: психологическое, медицинское, художественное.

Почётный эзотерик РФ. Лауреат I Международной профессиональной премии в области эзотерики и народной медицины в номинации «Лучший этнопарапсихолог 2014 года». Награждена медалью Общественного признания за заслуги в области экстрасенсорики, медалью им. Мишеля Нострадамуса, медалью Гиппократа.

Публиковалась в сборнике современной поэзии «Искусство в жизнь» (2021) и других сборниках.

Поскрёбыш

Рассказ

Деревня в Калининской (Тверской области) 1970-80-х годов.

На старинный деревенский погост, где покоилась прабабушка Татьяна, Николай поехал на совхозной кобыле Ночке. Погода в начале мая стояла тёплая. В последнее время на кладбище хоронили редко, а древние могилы зарастали кустарником. Николай почуял, как запахло мокрой землёй, свежей травой и пыльцой цветущих деревьев. Прохладный ветерок трепал тонкие, тёмно-бурые веточки почтенных берёз, которые, как послышалось Николаю, шептались о сокровенном. Николай прибрался на могиле прабабки Татьяны, выпил самогона. Сидел долго. Родительская семья у них была зажиточная, дружная и многодетная, шестеро сыновей и три дочери. В хозяйстве пять лошадей, четыре коровы, земли под пашни и сельскохозяйственная техника. На каждую лошадь — хороший комплект снаряжения. Первым, в 1899 году, родился сын Константин, потом другие братья и сестры, а Николай появился на свет божий последним, 14 февраля 1912 года. Таких детей называли «поскрёбыши». Прозвище Поскрёбыш так и приклеилось к нему на всю жизнь, потому ещё, что был он маленького роста, сухощавый, но очень живой и активный, часто размахивал руками при разговоре. К старости Николай и вовсе стал похож на одиноко стоящее, высохшее из-за нехватки влаги дерево, сухостой. Он рано овдовел, жил один. После смерти жены начал пить, чтобы как-то подавить душевную боль. Когда пил, плакал, винил себя во всём. Взрослые дети, Валентина и Василий, уехали в Ленинград. Валентина устроилась дворником, чтобы получить служебное жильё, а Василий пошёл работать на ленинградский завод «Автоарматура».

Со старшим братом Константином они жили в одной деревне, их избы стояли в разных концах главной улицы. Пути братьев разошлись в начале коллективизации, между ними произошёл серьёзный разлад на почве идеологии. Брат Константин не принял советскую власть, верил, что всё вернётся обратно, на чердаке тайно хранил лошадиные сбруи. Он жил зажиточно, держал семью и хозяйство в кулаке. Говорил медленно, с расстановкой, долго обдумывая каждое слово. Брат Константин больше походил на каменную водонапорную башню, такой же длинный, могучий и неприступный. А Николаю на момент раскулачивания было восемнадцать лет, ему пришлось признать законы новой власти, вступить сначала в колхоз, потом в совхоз. Так и прошёл он по всем историческим вехам со своей страной: коллективизацию, Великую Отечественную войну, восстановление колхозов после разрухи. Позже Николай работал на ремонтно-строительной станции, а когда вышел на пенсию, стал развозить хлеб сельчанам на совхозной лошади Ночке. Несмотря на разногласия с братом, Николай частенько сравнивал себя с ним. В мыслях спорил, в чём-то соглашался. Общались братья редко, старались обходить стороной друг друга.

Остальные братья и сёстры уехали в Ленинград и Москву, иногда приезжали на лето погостить в родную деревню.

Сидел Николай, перебирал свою память, пересматривал, словно старый фамильный альбом с фотографиями. В родительской семье с ними жила слепая стопятилетняя прабабушка Татьяна. Прабабушка помнила много сказок, народных песен, была мудрая и добрая, любила детей. Соседские ребятишки часто доводили старушку, выкрикивали: «Татьяна, Татьяна, глянь-ка в окно». Она открывала окно, а дети дразнились и смеялись, пользуясь её беззащитностью. Мальчишки, которые были позадиристей, бросали в неё мелкие камешки и палочки, а потом убегали. Невидящая прабабушка Татьяна закрывала старческое лицо узловатыми, словно ветки дуба, руками и тихо плакала.

Умерла прабабушка Татьяна легко, во сне, когда ранняя весна только-только постучала робкой синицей в окно. Николай так и не успел повиниться перед ней. В своём воображении нередко рисовал картину, как войдёт он в горницу, где в бабьем углу любила сидеть седовласая Татьяна, встанет перед ней на колени, положит ей кудрявую голову на грудь и выплачет всю ту боль, которую накопил за тяжёлую, лошадиную жизнь. Она выслушает, пожалеет, положит ему на голову свою утомлённую работой руку, пахнущую тёплым парным молоком, всё поймёт и всё простит. И станет тогда Коленьке так легко и светло на душе, как в детстве. Побежит он в поле, цветущее нежно-голубым льняным полотном, и вся тяжесть выльется из груди тёмным облачком. Чем дольше жил Николай на свете, тем чаще печалился о прабабушке.

Возвращался в детские воспоминания, теребил рану, как вдруг на ветку соседней берёзы прилетел пёстрый дрозд, запел. Заслушался Николай, как птичка щебечет, забылся. И почудилось ему, что дрозд выводит загадочные рулады: «Смени крест на могиле, смени крест на могиле…» Очнулся Николай, а птички уже нет. «И правда, крест покосился, худой уже совсем, надо новый сладить», — подумал Николай.

Николай вышел с кладбища, приблизился к кобыле Ночке, угостил остатками хлеба. По лошадиным меркам кобыла — почти ровесница Николая. Пегой масти, с сахарно-белыми пятнами, такими внушительными, точно художник не пожалел титановых белил и выплеснул всю краску из тюбика на рыжее тело лошади. Николай любил свою кобылку, ухаживал за ней, а будучи нетрезвым, то и дело жаловался на своё одиночество. Николаю казалось, что Ночка понимает его. Она стояла, слушала его истории, наклонив голову с выступающими вперёд ушами. Были они во многом похожи между собой, Николай и его древняя кобылица. Оба уже не молодые, долго и тяжело трудившиеся на родной земле. Оба часто уходили в себя и как бы замирали на время: Николай погружался в детские годы, а Ночка как будто воскрешала своего последнего жеребёнка, которого у неё отобрали сразу после рождения. Оба были уже седыми. У Ночки чёлка и грива серебристая. У Николая в молодости волосы были русые и вились, он постоянно приглаживал рукой чуб, особенно когда волновался. В старости Николай сильно поседел, представлял себя облетевшим от ветра одиночным одуванчиком, с пушинками-парашютиками, которые еле-еле держались на соцветии.

Болезненно переживал Николай и раздор со старшим братом Константином. Долго соображал, как найти подход к нему и заключить мир. Случай помог, понадобилась Николаю срочно новая сбруя для Ночки, а взять негде. «Придётся у братчика Константина просить, вот и повод для разговора нашёлся», — рассудил Николай. Запряг Ночку и отправился в соседнюю деревню в сельпо за гостинцем для брата и продуктами для себя.

Приехал, а сельпо закрыто. На дверях табличка: «Уехала за товаром». Остался ждать, не ехать же к брату с пустыми руками. Пока ждал продавщицу сельмага Людочку, сходил на ремонтно-техническую станцию, поговорил с мужиками. Те жаловались на шумных и шустрых шабашников, налетающих, словно грачи весной, на сезонную работу. Время за разговорами прошло быстро. Вот и Людочка вернулась, только открыла магазин, как тут же очередь образовалась из сельчан. Людочке приходилось выбивать дефицитные товары, основной план по торговле сельский магазин выполнял за счёт водки. Основные продукты — крупы, хлеб, сахар, соль, спички, рыбные консервы, водка, сигареты — были всегда. Иногда Людочка привозила свежемороженого хека, минтая и другую рыбу. Остальными продуктами крестьяне обеспечивали себя сами.

Рядом с магазином на лавочке сидели редкостные сплетницы баба Маша и баба Катя, знающие самые последние деревенские новости. Бабу Катю в народе прозвали Паснихой, откуда пришло это прозвище, уже никто не помнил, но оно к ней пристало намертво. Бабу Машу окрестили Маша Бородавошшная (да, да именно с двойным «шш» так и звучало её прозвище) из-за большой бородавки на носу и злой язык. Николай поздоровался с ними, подруги кивнули ему в ответ, продолжая оживлённо судачить о новом платье Людочки в цветочек.

Николай зашёл в магазин последним, занял очередь. Очередь гудела, как растревоженное осиное гнездо. Обсуждали городских дачников и шабашников, с приездом которых летом жизнь в деревне оживала. В сельском магазине пахло керосином, свежемороженой рыбой, только что привезённым пшеничным хлебом «кирпичиком».

Конец ознакомительного фрагмента.