Крещатик № 95 (2022)
Журнал «Крещатик» – интернациональный литературный журнал. Издается с 1998 года. Традиционное содержание номера: проза, поэзия, критика, эссе, рецензии. Периодичность – 4 номера в год. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Оглавление
- Сергей ПОПОВ
- Артур БОНДАРЕНКО
- Виталий АМУРСКИЙ
- Римма МАРКОВА
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Крещатик № 95 (2022) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Артур БОНДАРЕНКО
/ Кишинёв /
31 декабря 1978. Бальный зал Winterland, Сан Франциско, Калифорния.
Пролог: тёмная звезда
Он был здоровым. Он был чёрным. Но самое главное: он был известным, и он был в хламину. Идеальная жертва стервятников-интервьюеров с канала KQED и радиостанции KSAN.
— Что ж, с нами актёр и ведущий «Утреннего шоу с Джеем Перри» — сам Джей Перри, — сказало оранжевое пятно. Перри повернул голову. «Мужик, — распознал он. — Толстый. Как я. Только ниже ростом. Как колобок». И тут же появился колобок, много разных колобков, танцующих и метаморфизирующих в Шиву.
Слева доносились какие-то высокие звуки, но Джей не мог их разобрать и поэтому не поворачивался. Он был на 70 % уверен, кто он (Джей Перри, актёр, муж, отец двух дочерей), на 40 %, где он, и на 30 % он был уверен в том, что расплывчатое нагромождение атомов справа — настоящий, существующий, реальный человек, на вопросы которого надо почему-то отвечать… почему-то… почему…?
Но в том, что слева от него был такой же человек, а не гомункул кислотной галлюцинации — в этом он был совсем не уверен. Поэтому Джей решил не перетруждать свою больную голову и сфокусировался на голосе справа.
— А почему… зачем ты оделся в тогу? — спросил колобок.
И действительно, Джей был обёрнут в простыни, а на месте дорогих итальянских туфель красовались клоунские башмаки с круглыми белыми носами.
— Скорее всего, он входит в роль для своего нового фильма, — раздался голосок слева.
Джей опирался на копьё, которое променял на часы «Ручной Компьютер». Копьё казалось ему мягким, как пластилин. Перри лепил его, и это успокаивало.
— Ты в порядке, Джей? — спросил колобок.
— Мда, я впорядки.
— Всё хорошо?
— Ндаах, — Перри потряс головой.
Подальше от телекамеры, транслирующей Перри по всем телевизорам Сан-Франциско, ухохатывались два скелета: отец и сын. Оба в шляпах под американский флаг — один в канотье, другой в цилиндре. Оба в масках и в чёрных облегающих костюмах скелетов.
Звали их Антон и Уильям Вороновы. Антон — эмигрант, добившийся осуществления американской мечты — переехать в Калифорнию, жениться, разориться, развестись, влиться в тусовку и начать продавать кокаин.
Появилась блондинка в красном шёлковом платье. Половина её лица была загримирована в стиле «Санта Муэрте». Её длинные прямые волосы окутывала корона из красных и чёрных роз.
— Антон, какого хрена? — сказала Олена, жена Джея Перри. Её бриллиантовое ожерелье слепило Уильяма. — Кто это с ним сделал?
— Я не знаю, — ответил Антон и продолжил смеяться.
— Это ты нарядил его в эти простыни грёбанные?
— Нет, ахаха. Он и сам справился.
Голубые венки на бледной шее Олены казались Нилом в Египетской пустыне. «Какая же она всё-таки красивая», — думал Уильям.
— Я — Пэй Джерри, и я люблю шлюх! — закричал Джей, выхватив микрофон. Олена устремилась к нему. — Молодых шлюх, старых шлюх, уродливых шлюх, беззубых шлюх! Несите их всех сюда, motherfuckers! Я люблю шлюх, я люблю кокс, — Антон сорвался с места, — и никто меня не остановит, потому что я — знаменитость.
Колобок вырвал микрофон и успел сказать: «Думаю на этом наше интервью…» перед тем как Джей забрал микрофон обратно и крикнул:
— I can sell out the fucking Garden jacking off! Look![1]
Перри запустил руку в простыни и начал ей шевелить. Ведущие заслоняли его как могли. Парнишка, стоящий слева, попытался вытащить руку Перри из тоги, но Джею это совсем не понравилось, и он полез бороться, и они упали на занавес, и балка, державшая занавес, упала на них. Женщина в шёлковом платье и скелет в сюртуке подбежали к месту действия.
Канал KQED прервал трансляцию, а радиостанция KSAN включила Бетховена.
Красота по-американски
А началось всё с того, что никто не знал, где встречать Новый год. И тут, нажираясь на Рождество, сорокалетний мужик по кличке Изюм предложил поехать в Сан-Франциско, где, по случаю закрытия концертного зала Уинтерленд, выступали Grateful Dead. К вечеру 26-ого чартерный самолёт с дюжиной уважаемых людей и уймой шлюх приземлился в международном аэропорту Сан-Франциско. Они сняли весь этаж в отеле Шератон Пэлэс, крушили мебель, бухали, жрали наркоту, трахались и ездили по коридору на мотоцикле. В общем, праздновали, как умели. Всё это продолжалось ровно два дня, пока жены с детьми не прилетели и не заставили некоторых весельчаков переехать в приличный, тихий отель «Мияко». Перри очень грустил. Трезвость была ему не к лицу.
Компашка воссоединилась в день концерта. Чёрный лимузин «Lincoln» остановился у исполинского здания, украшенного флагами с символикой Greatful Dead: на одном седой скелет играл на виолончели, на другом черепашки играли на банджо на «Станции Террапин», а на третьем скелет курил косячок и крутил золотую пластинку на среднем пальце.
У входа толпился молодняк. Многие без билетов, но с плакатами: «I NEED A MIRACLE».[2]
Барабанщик Эндрю Тейлор и Джоконда де Лиман (а точнее, транссексуал польских кровей Яцек Лимански) остались в лимузине. Остальные вышли.
Антон нахватал хот-догов у киоска и встал у входа с открытыми голубыми дверьми и красной надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В УИНТЕРЛЕНД». Очереди почти не было, не считая злой старухи и её трёх старых подружаек. Все четверо, кроме одной, носили очки «кошачий глаз». Самая злая, она же «главная старуха», спорила с кассиршей. Голову старухи украшал бледно-фиолетовый кок, а мочки ушей, утяжелённые мощными серьгами, висели, как у Будды. Уильям представлял себе, как старуха ходит по Тибетским горам с пледом в руках, чтобы укутать им полуголого медитирующего Гаутаму. «Худой. Лысый, — корит его старуха. — Ты когда внуков мне принесёшь, несчастье?».
— Какого чёрта тут происходит? — сказал Бил Грэм, растягивая слова по нью-йоркски. В своём синем жилете он скорее похож на прораба, чем на менеджера Grateful Dead. — Мэм, какого чёрта вы возникаете?
— Я — мама Лукаса Гринвуда, — говорила старуха.
— А я — приёмыш Джеймса Брауна, — влез в дискуссию Антон. — Предъявите документы, барышня.
— Антон. Джей, — Грэм пожал им руки. — Вы опоздали. Зато в костюмах, при параде. Молодцы.
— Ещё и какие, — сказал Антон. — Хот-дог не желаешь?
— Нет, я уже ими объелся, — Грэм побил себя по животу. — Моя сестра их сделала и раздавала бедолагам, которые ещё со вчера стоят в очереди за билетами.
— А когда мой сын будет выступать? — спросила старуха.
— Приблизительно в час ночи, — ответил Грэм, не поворачиваясь к ней.
— Через четыре часа?!
— Простите, а вы не Джей Перри? — спросила другая старуха.
— Нет, что вы, — сказал Джей. — Я его брат, Гей Лэрри.
— Гей?
— Да. Это от английского, Гейлорд. Мой прадедушка был лордом всех геев Англии. Так что…
— И вы хотите сказать, — не унималась мама Лукаса Гринвуда, — что мы должны битых четыре часа ждать, пока мой сын, звезда вечера, начнёт выступать?
— Нет, мы просто уволим остальные две группы к чертям собачьим! — крикнул Грэм. — Конечно, вам придётся ждать. Какого чёрта вы думаете…
— Мы пойдём, Билл, — сказал Антон.
Зал большой и тёмный. Сцена фиолетовая. Ряды стульев окаймляют помещение с трёх сторон. У сцены толпится народ.
Группа заиграла знакомую Уильяму мелодию. Он всё пытался её разобрать, как вдруг услышал высокое: «Аааааааааа!» от мексиканки, сидевшей рядом. Вопль пронзал слух, как копьё, но всем было всё равно. Мексиканка забила ногами и растрепала чёрные локоны.
— Para bailar la bamba! — услышал Уильям.
— Para bailar la bamba se necesita una poca de gracia!
Все вокруг танцевали, подпевали, щёлкали пальцами.
— Por ti seré! Por ti seré! Por ti seré!
Уильям топал. Кивал. Улыбался. Он был готов нырнуть в тусовку, как в большой бассейн любви.
— Слава Богу, я вас нашёл, — раздался нью-йоркский говор Билла Грэма. — Давайте за кулисы пойдём, и вы со всеми поздоровайтесь.
— Henry got pissed off and said he'd run to Mexico, — пел худой гитарист со сцены. — To see if he could come back holdin' twenty keys of gold[3].
В гримёрке было полно народу. На стенах висели постеры и фотографии. На одной из них Джими Хендрикс снимал на кинокамеру Дженис Джоплин, лежавшую на столе в провокационной позе. «Легендарное место», — подумал Уильям.
Несколько видавших виды красных диванов расположились у стены. На одном женщина кормила грудью, на другом лежала симпатичная девушка. Её голова отдыхала на коленях толстого бородатого очкарика.
— Бог ты мой, это Кит с Донной, — прошептала Жизель, восемнадцатилетняя девушка Антона. — А это Билл Кройцман.
— Который из них? — Уильям смотрел на стол с едой, у которого насыщался Перри, но сам стеснялся подойти и взять что-нибудь.
— Тот мужик с усами, — сказала Жизель. — Который с сигаретой. Ты правда их не знаешь?
— Нет. Fuck, да кто все эти люди?
— Это — The Grateful Dead.
Зашёл высокий блондин лет тридцати. В рубашке. В коричневых очках. Все девушки глядели на него, даже Олена.
«Вот таким я хочу быть, когда мне стукнет тридцать», — подумал Уильям».
— Ты должен что-то поесть, Бобби, — сказал Билл Грэм. — Тебе надо поужинать.
— Вот мой ужин, — блондин затянулся сигаретой, заметил Перри, переложил сигарету в левую руку и поздоровался.
— Бобби! — крикнул Антон. — Мой любимый психоделический ковбой!
— Энтони!
Они обнялись.
— Это — Боб Вир, — сказала Жизель. — Ты, наверное, единственный человек в Сан-Франциско, кто о нём не знает.
— Скорее всего, — Уильям улыбнулся.
Появились двое мужчин. Один худой, страшненький, усатый. Мышь с бежевым шарфом. Другой крепкий, седой, во фланелевой рубашке и в кепке-восьмиклинке. У него были большие губы и очень живая мимика.
— Это Микки Харт, слева, — подсказала Жизель. — А справа…
— Кен Кизи… — сказал Уильям. — Это ведь Кен Кизи? Т-так?
— Да. Он тебе нравится?
— Он мой любимый писатель. Его книга…
— Итак, — начал Кизи. Уильям подслушивал его разговор с Микки Хартом, — мы соединили целую гору автомобильных крыльев и между ними пропустили струны.
— Господи, зачем? — спросил Микки.
— Для прикола, — Кизи улыбнулся. — И вся конструкция движется, вот так: вэнг, вэнг, вэнг. Главное, не слишком по ней дубасить, хотя в Гром-Машине есть и перкуссия.
— Чего там только нет.
— Именно. Сзади вмонтирована бас-гитара… или что-то вроде бас-гитары. Её надо тянуть, и звучат басы. А внутри что-то вроде клавишных, но с четырьмя звукоснимателями.
— Музыкальный Франкенштейн, — сказал Микки Харт. — Джерри это понравится.
— Он может поиграть на ней, если захочет.
— А вот это вряд ли. Так ты вытащишь эту бандуру, когда мы заиграем «Ритмичных Дьяволов»?
— Yeah, — Кен улыбался так заразительно, что и Микки чему-то обрадовался. — Я залезу в неё и буду на ней играть. А! Ещё! — Кен двигал указательным пальцем. — Чак принёс свою пушку.
— Превосходно!
— Можно ему сегодня пальнуть?
— Если только он никого не убьёт. Включая себя самого.
— Нет, нет, нет, что ты, — Кен хлопнул Микки по плечу. — Пушка громкая, но до сих пор она ни разу никому не навредила.
Банда заняла последние места второго этажа. Уильям сел рядом с Кизи.
— Как-то раз я сидел тут с Джерри Гарсия, — начал Кен. — Мы пришли на концерт Джеймса Брауна и сидели прямо здесь, на балконе, а Джеймс Браун… ух… — Кизи улыбнулся, — у него было три барабанщика, и он всех их измотал.
— Круто, — сказал Уильям.
— Ещё как круто.
— А вы… вы будете играть на Гром-Машине, сэр? — спросил Уильям.
— Да, сэр, — ответил Кен Кизи. — А как насчёт тебя? Ты музыкант?
— Да. Я пою в группе. И стихи пишу. То есть слова к песням.
— Правда?
— Д-да, сэр.
— Добрый вечер, леди и джентльмены! — сказал голос со сцены — Добро пожаловать в банкетный зал Уинтерленд! Нам сказали, что это последний концерт и последняя ночь в Уинтерленде, потому что… ну, не потому, что людям здесь не нравится, а потому, что какие-то люди сказали, что здание не подходит их «строительным нормам». Так что, пока мы ещё можем, давайте позволим блюзу литься рекой в этом прекрасном бальном зале! И поприветствуем, из Рок-Айленда, штат Иллиноис, группу Джейка и Элвуда Блюза! Братья блюз!!!
Народ орал. Музыка рвалась из колонок. На сцене появились два старомодных гангстера: в чёрных костюмах-двойках, очках, туфлях, галстуках и шляпах. Один из братьев, высокий и худой, был прикован цепью к кейсу. Второй брат, маленький и пухлый, открыл наручник ключом, поправил галстук, сделал колесо и сальто и панибратски схватил микрофон.
Джейк Блюз (который поменьше) хрипел, напрягая горло, как настоящий блюзмен. Элвуд Блюз давал жару на губной гармошке. Братья кричали, падали, прыгали на одной ноге и плелись, как неповоротливые роботы.
Задние ряды забивались известными людьми. Пришли ребята из Saturday Night Live, включая Билла Мюррея, журналисты «Сан-Франциско Кроникл», Чет Хелмс с подружкой, баскетбольная легенда Билл Уолтон, и даже Пол, мать его, Кантер, из Jefferson Airplane.
Антон раздавал микродоты. Уильям и Кен Кизи взяли по одному и запили их пивом.
— Сядь, Джей, тебе больше одной не надо, — сказал Антон.
— Да оставь ты, братан, ничё не будет, — ответил Перри и закинулся четырьмя.
Братья Блюз перешли на регги, фанк и рокабилли. Басист закурил трубку, а клавишник манерой игры и внешним видом походил на лысеющую, нанюханную версию Уоррена Зивона.
— Последняя песня вечера! — сказал Джейк Блюз. — Мы разучили её специально для вас!
Уильям мало что помнил от игры на гитаре, но эти аккорды он узнал бы, даже если бы его разбудили посреди ночи. Ре-диез и Ми. И два удара в бас-бочку.
— The warden threw a party in the county jail, the prison band was there and they began to wail[4].
Глаза Уильяма заблестели. Он взволнованно осмотрелся, но Антон о чём-то ссорился с Оленой, а остальным как будто было всё равно. «Дерьмо этот балкон, — подумал он. — Лучше б я на танцполе стоял».
— Go on, — услышал он мягкий голос Кизи. — Do your thing[5].
Уильям обошёл его и ещё пару человек и неуверенно подошёл к краю балкона, и облокотился о парапет. ЛСД врубилось, и Уильяму показалось, что он, как кошка, видит в темноте. Сцену он видел отчётливо и мог при желании увеличить каждую деталь или уменьшить.
— Spider Murphy played the tenor saxophone[6].
Саксофонист солировал. Уильям щёлкал пальцами.
— Little Joe was blowin' on the slide trombone[7].
Заиграл тромбонист.
— The drummer boy from Illinois went crash, boom, bang![8]
И ударник разошёлся на том-томах. Братья Блюз аплодировали. Публика последовала их примеру. Уильям тоже. Он начал спокойно, держа руки на уровне груди, но скоро разошёлся, хлопая над головой, вращаясь и танцуя.
— Все в рок! — кричали Братья Блюз.
— Вместе с нами, все в рок!
— Весь-весь тюремныййй блок! танцует под тюремный рок!
Рядом с Уильямом толпился молодняк. Чувствуя себя их лидером, Уильям взобрался на парапет. «Главное, не сорваться, а то потом мои мозги будут с пола соскребать», — думал Уильям, но страха в нём не было, его смыл ЛСД.
— Everybody in the whooole cell block!
Уильям танцевал и прыгал, и махал головой так, что кудри бились о его лицо, как шелковые змеи.
— Was dancing to the jailhouse rock!
— Спасибо! С Новым годом!
В перерыве Уильям подкрепился, а Антон искал Перри, а потом они оба его нашли и померли со смеху. Уильям отделился от отцовской компании и пустился «исследовать» первый этаж. Он заметил огромные ряды колонок за сценой и подумал, что это сидения на балконе, но нет. Это была «Стена Звука». 33 фута в длину. 25 тонн чистого звука.
Уильям водил рукой по воздуху и скоро заметил, что остальные на танцполе тоже страдают этой ерундой. Все, ну или почти все, были под чем-то. Если б под чем-то был он один, ему стало бы неловко, а так стесняться было нечего.
Уильям заметил компашку симпатичных девушек. Шатенка танцевала босиком, приподнимая длинное красное платье и виляя жопкой.
— Дааааарк стааааааар! — орал кто-то.
— Эй, извини. Можно у тебя кое-что спросить? — Уильям обратился к девушке в очках, которая по внешности не дотягивала до шатенки в красном, из-за чего он с ней и заговорил.
«Заговорить с секс-бомбой напрямую слишком рискованно, — рассуждал Уильям. — Лучше сперва познакомиться с её некрасивой подругой или с её братом, или с её голубым дрмужко. Тогда подруга или дружок представят тебя всей компании, ты органично вольёшься в коллектив, а там и до секс-бомбы рукой подать».
— Sure, — ответила она.
— Что означает вон та штука? — Уильям показал на плакат с надписью «1535 дней с последнего dark star в Сан-Франциско».
— Thirteen thousand and thirty-five days since the last Sf. Dark Star, — прочитала девушка в очках. — Это отсылка к песне «Dark Star». В последний раз Дэды играли её в Сан-Франциско три года назад… больше трёх лет назад… — она задумалась, — больше четырёх даже…
— А что такого особенного в «Тёмной Звезде»? — спросил Уильям. — Это что, их самая популярная песня?
— Ты не знаешь «Dark Star»?
Уильям покачал головой.
— Ты никогда не слышал «Dark Star»?
— Нет? — неуверенно ответил Уильям. — А что в этом такое?
— Уау, — девушка в очках наклонила голову. — Ты одет, как самый трушный дэдхед, а сам даже «Dark Star» не слышал, чувак. Ты — позер.
— Позёёёёр! — крикнула красавица в красном. — Эй, everybody, у нас тут позёр!
Компашка улюлюкала.
— Что ты вообще здесь забыл? — спросил один из них, с длинными прямыми волосами и редкими усами, спадающими на верхнюю губу. — Как ты… кто дал тебе билет?
— Мой отец знает группу, — тихо ответил Уильям. Он плохо переносил агрессию под кислотой.
— Дай ему шанс, Грег, — сказала девушка в очках. — Каждый дэдхед должен с чего-то начинать, так?
— Да, пупсик, так-то оно так, вот только я не для того проехал half the fucking country[9] и стоял в очереди six fucking days[10], чтобы какой-то папенькин сынок, какой-то fucking неженка приходил сюда весь наряженный, и… и что, ты думаешь, что это цирк какой-то? Что мы на клоунов похожи, да, типа?
— Я этого не говорил, — ответил Уильям совсем тихо.
— Чё?! — сказал Грег.
— Катись отсюда, малой, — сказал кто-то ещё.
— Yeah. Thanks for the warm fucking welcome[11], — прошептал Уильям и попятился от компании.
— Какой же ты всё-таки дебил, Грег, — голос девушки в очках слышался за спиной.
— Пусть валит. У нас тут частная вечеринка.
Уильям, ссутулившись, брёл между людьми и думал: «Что я вообще здесь потерял? Мне надо пойти на второй этаж, к отцу. Я ничего не могу без отца, даже друзей новых завести или с девушкой познакомиться. Fuck. What a fucking loser I am».
Шаркая новыми туфлями, купленными Антоном за эйтбол[12] кокаина, Уильям добрёл до пластмассового стула в заднем ряду. Все стулья вокруг были свободны. Он был один — жертва неуверенности и страхов, подпитанных лизергиновой кислотой. В уголке своих роговых очков Уильям видел, как кривится и насмехается клоун-убийца.
«Хватит, — Уильям хлопнул себя по щеке. — Ты не будешь жалеть себя и ныть. Хватит. Поныл и довольно. Иди и туси. И улыбайся, и получай удовольствие, и не смей грустить. Иди и кайфуй. And remember: if you’re sad, your enemies win»[13].
Свет погас.
— Уууоооооооуууаа! — поднялся крик и аплодисменты. Бенгальские огни множились в ночи. Уильям сунул очки в карман, послав тем самым клоуна-убийцу куда подальше, и окунулся в толпу.
— Йиииххииии! — крикнул разрисованный неоновыми красками бородач.
Уильям вдохнул.
— Ууууууу! — выжал он из себя. Он закусил губы, напряг нос и бил себя в грудь.
— Слышь, братан, это ж грейтфул дед! — из динамиков раздался до боли знакомый всем торчкам голос. Голос Чонга[14].
— Ну так слушай, бро, есть у тя чё?! Косячка не будет, братиш?
— Хоть одну тягу чувак! давай, не козлись!
— Фып! Фып! — вдохнул голос. — Кха! Кха! — он закашлял.
— Годная шмаль, чувак!
Все обернулись. Уильям тоже. Огромный, белый, закрученный, словно крем в эклере, с большой красной лампой вместо горящей пятки косяк летел прямо на него. В косяке сидел Отец-Время: в синем костюме и голубом колпаке, и с огромной накладной бородой. Он разбрасывал конфетти из ведёрка, а в конце, уже у сцены, вытряхнул остатки на какую-то девушку и выкинул ведро.
— Пяааать! — кричал голос в динамиках.
— Четыре!
«Это определённо Билл Грэм говорит, — подумал Уильям. — По нью-йоркскому акценту понятно».
— Триии!
Кричали соседи Уильяма.
— Дваааа!
Кричал и сам Уильям.
— Один с половиной!
Многие случайно крикнули «Одиин!» и теперь им было неловко.
— Один с четвертью!
— Один! С Новым годом!
Слышались «Дзииинь» будильника и «Буээээум» пушки, и барабаны, и гитара, и клавиши. Отец-Время припарковал косяк на сцене и пошёл к микрофону, у которого стоял Грэм. Отец-Время скинул с себя колпак и бороду, и оказалось, что это никакой не Отец-Время, а Джей Перри — актёр, отец, любитель сухих вин. Он схватил микрофон и заорал: «С Новым годааам!», хотя группа уже вовсю играла. Как позже выяснилось, Отцом-Временем должен был стать сам Грэм, но Перри, чудом пришедший в себя после кислотного передоза, как-то заговорил его.
Шарики, миллионы шариков падали на Уильяма. Яркие, разноцветные, может даже вкусные, кто знает. Торчки били по ним, а шарики, как цветные Боги, только смеялись над их потугами и возвращались.
Световая система над сценой поливала музыкантов всеми цветами радуги. Под потолком кружился дискобол, выпуская разноцветных солнечных заек из своей зеркальной клетки. Всё это буйство красок и музыки наполняли Уильяма радостью, и он хотел её куда-то излить. Но куда?
«Я даже не знал, что могу быть таким счастливым. Я и не подозревал, что могу так крепко любить жизнь и так тонко ценить момент», — думал Уильям.
Он увидел парня с пушистой бородой. Блёстки усыпали его обгоревшее лицо, как звёзды — красное небо, а в бороду ему кто-то вплёл цветы. Их счастливые взгляды встретились, и они обнялись, как самые настоящие Братья.
Уильям залип в огромный экран над сценой. Экран показывал лимонных скелетов, то появляющихся, то ускользающих.
— Я так рад, что ты пришёл, брат! — кричал бородач.
— Я тоже! — кричал Уильям. У него слёзы наворачивались от радости. — Давай пойдём вперёд!
— Пошли!
Уильям прокрался к самой сцене, но его друг где-то потерялся. Уильям запаниковал. Как же так? Это ведь был особенный для него человек, а теперь его нет…
— The sky was yellow, and the sun was blue, — пели Grateful Dead.
«Небо было жёлтым, а солнце голубым, — думал Уильям. — Я понял. Наши глаза способны видеть ограниченную палитру цветов: от инфракрасных до ультрафиолетовых излучений. Но ведь цветов больше. Наш слух воспринимает лишь небольшой диапазон децибелов. Мы не слышим ультразвуковой свисток. Мы не видим в темноте, как кошки. Наши пять чувств ограничены. Наш разум скован. Мы должны…»
— Эй, привет! — сказала девочка в очках и улыбнулась. Уильям, увидевший в ней злую ведьму, убежал от неё. То есть, он думал, что бежал, на самом же деле он плёлся со скоростью девяностолетнего старика.
Ковры-мутанты (ребята в нарядах, похожие на ковры) били в африканские барабаны. Двое играли на гитарах. Молодой мексиканец в пончо и сомбреро играл на маракасах. Чёрная девушка трясла джабарой и голой грудью, а роскошная шатенка в серебристом платье танцевала рядом. Уильям видел в ней весёлую рыбу с человеческим лицом. Потом он вспомнил, как рыбачил с отцом. Никто ничего не поймал. Антон запутался в леске и матерился. Перри чуть не утонул, переплывая озеро. Он схватился за лодку, плывшую рядом, и чудом не перевернул её. Под конец Уильям выудил рыбёшку, но она выскользнула, махнув серебристым брюхом.
Махнув серебристым брюхом…
— Всего доллар за каплю! — кричал мужской голос. — Самая кислая кислотина на западном побережье!
Grateful Dead заиграли «Me and my uncle» — быструю весёлую песню про ковбоев, карты и стрельбу. Уильям пустился в пляс перед коврами-мутантами. Им вроде нравилось.
— One of them cowboys, he starts to draw, — пел Боб Вир. — I shot him down, Lord! He never saw[15].
Уильям попробовал отобрать у полуголой негритянки джабару, но она не отдала её. Зато парень в пончо отдал ему свои маракасы. Уильям был вне себя от радости.
— Shot me another, right then he hit the floor![16] — пел Боб Вир. — In the confusion, my uncle grabbed the gold. And we hightailed it down to Mexico[17].
Уильям бросил шляпу ввысь, завизжал, присел у джембе и лупил в него что было сил. Потом встал, ухмыльнулся, осмотрел зрительный зал.
— Всего доллар за каплю!
— Эй! — Уильям протянул купюру, с трудом вытащенную из кармана. — Давай сюда свою каплю.
Барыга вытащил обычные на вид капли. Уильям широко открыл рот.
— Не так, не так, — барыга засмеялся. Он был странно похож на морячка Попая. Каждый раз, когда он открывал рот, Уильяму казалось, что он закричит: «Шпинаааат!». — Капается в глаза. Чтоб сильнее торкнуло, чувак.
— В глаза?! — спросил Уильям.
— Я тебе помогу, — сказала девушка в серебристом платье. — Ложись.
Уильяма завис. Просто таращился на неё с открытым ртом и молчал.
— Ложись. Не стой столбом.
— Аа. Ну… о’кей.
Девушка в серебристом платье села на него. Оттянула левое веко. Уильям непроизвольно шевелил головой. Девушка в серебристом схватила его челюсть. Сильно. Он чувствовал себя Алексом ДеЛарджем в кинотеатре.
— Не ёрзай, — велела она, и Уильям чувствовал, что должен повиноваться.
Капля упала на нижнее веко. Уильям пальцем подтолкнул её в полулунную складку. Вторая капля упала на ресницу. Уильям поморгал, и влага просочилась к глазу.
— Со мной всё будет в порядке? В смысле, у меня глазные яблоки не отсохнут?
— Не говори ерунды. Я однажды полбутылки в каждый глаз вылил. Я, правда, ослеп где-то на час, но оно того стоило, чувак, — Попай улыбнулся. — Оно того стоило.
Гимн солнцу
Уильям уже давно перестал гадать, что реально, а что нет. Он видел парня со змеёй на плече и флейтой, и факиров, жонглирующих пламенем, и «яйцеголовых» — парней с конусовидными накладками на головах, в честь знаменитых персонажей «Saturday Night Live», и двух мимов (в гриме, фраках и цилиндрах), между которыми он встал, когда они исполняли «зеркало». Он увидел людей, обнимающих воздушные шарики и медленно танцующих с ними, как с партнёром. Перед ними обильно жестикулировала тётка. Уильяму они понравились. Он тоже взял шарик и качался с ним.
— Set out running but I take my time, — запел Уильям. — Friend of the Devil is a friend of mine[18].
— Ты можешь говорить?! — спросила жестикулирующая тётка.
— Это чудо из чудес! — пошутил Уильям, но не сумел поднять уголки губ, чтобы улыбнуться.
— Нет, серьёзно. Ты ведь знаешь, что все эти люди глухонемые, да?
— Что?
— Эти люди глухонемые. Они приходят на концерты с шариками, и через шарики чувствуют вибрацию музыки. А я — сурдопереводчик у них. Я перевожу им слова песен, чтобы они знали, ну, чтобы они чувствовали всю поэзию Роберта Хантера и Дэдов.
— Wow… — Уильям был готов расплакаться, но сдержался.
Он ещё потусил с глухонемыми, пытаясь проникнуться в тонкость их восприятия музыки, но скоро ему стало скучно, и он свал ил.
Девочка порхала как балерина. Другая махала длинным платьем как цыганка. Третья, разодетая, как Мэрилин Монро, вертелась на носках. Рядом с ними волосатые, в основном, худые (но попадались и мускулистые) мужские торсы крутились, порхали и тряслись в конвульсиях. Один старый хиппи застыл посреди этой вакханалии с газетой на голове, и никто не смел его трогать.
«Здесь можно танцевать с любыми движениями, — Уильям вознёс руки к небу и растопырил пальцы, — потому что это лучшее место на свете!».
Девочки в длинных платьях-колокольчиках, похожие на цветки из «Фантазии» Диснея, вращались. Вращались и бородатые мужики. Их глаза были закатаны в экстазе, а заплетённые косы бились друг о друга, как рыбьи хвосты. Они не танцевали. Они вращались. Медитировали в движении. Они спиннеры — религиозная коммуна, где поклонялись особому богу — Джерри Гарсия.
Уильям тоже крутился. Поначалу его мутило, но он не сдавался. Он набирал скорость, периодически врезаясь в коллег по цеху, затем притормаживал, снова разгонялся, и…
— Sunshine daydream!!! — пели Grateful Dead, и Уильям кружился быстрее и быстрее, и всё пропадало в водовороте ярких линий, и быстрее — и солнечные грёзы!!! — и он пел, пел один и всем мешал, и разгонялся, и любовь и свет спиралями спускались на него, в него, в эту человеческую юлу, которую кто-то заводил вновь и вновь, и Уильям видел руку бога, и sunshine Daydream!!! Уууууууу!!! — он выл фальцетом, как Донна Годшо, и все попадали, как кегли в боулинге, и били поклоны. Уильям тоже бил.
— It was beautiful! — Уильям полез обниматься. Его новые друзья, как и многие другие, вышли в коридор. Уильям последовал за ними. Увидел буфет и променял своих идеологических братьев и сестёр на печеньки за 50 центов и сок за 35.
— Скажи чё-то умное, — ляпнул один торч другому, и тут же рассмеялся, предвкушая ответ.
— Дааааарк Стааааар! — заорал второй.
Уильям высосал весь сок из трубочки и тоже закричал:
— Даааааааарк Стааааааар!
— Даарк Стааар! — крикнул ещё кто-то.
— Дарк Стар!
— Дарк Стаааааар!
— Чем могу помочь?
Уильям обернулся.
— Ещё один сок? — спросил лысеющий, толстеющий, и, скорее всего, обильно потеющий мужик в просторной лимоновой майке поло.
— Д-да, — Уильям видел в нём жёлтого цыплёнка.
— Тридцать пять центов, — цыплёнок улыбнулся.
Уильям выложил мелочь на прилавок. Монеты стукнулись друг о друга и оглушили Уильяма. Яркий свет слепил его.
— Красное, белое или зелёное?
Билл Грэм стоял в белом фраке и цилиндре, с бутылкой вина в руке. Уильям расхохотался.
— Прости, Билл, — сказал он, но смех распирал его, и Уильям не мог остановиться. — Зелёное, ахахаха. Зелёное вино, нахахахаха.
В зале зверинец. Все орали. Свистели. Чероки (парни с перьями на макушке и красными полосками на лице) улюлюкали. Милая девочка лет четырнадцати, в косынке, облизывала папиросную бумагу. Отовсюду веял знакомый, вкусный запах марихуаны. Стены дрожали, как в мультиках.
— Эй, — Уильям обратился к девочке и завис, повторяя букву: «ааааааа…». — Ааа сколько тут примерно народу?
— По идее, тысяч семь, — она заворачивала косяк. — А хотя Дядя Бобо иногда и до десяти тысяч сюда впихивает.
Кто-то свистнул. Милая девочка исполнила низкое «Чу-чуууу!» под стать паровозу. Кто-то завыл по-волчьи. Кто-то закукарекал. Уильям оттянул нижнюю челюсть и издал сокрушающее «Мууууу!» круче любой коровы. Он чувствовал себя Джеймсом Дином в «Бунтаре без причины».
— Грэйт-фул-дэд! Грэйт-фул-дэд! — орал парень с огромными бусами и в пиджаке с тиграми. Его лицо было разрисовано в цвета радуги.
— Грэйт-фул-дэд! — присоединился Уильям.
Но Дэды всё не показывались.
— Джер-ри Гарсиии-я! Джер-ри Гарси-я! — начал Уильям, и парень в бусах, и какой-то серьёзный мужик с усами и затемнёнными очками, как будто случайно попавший в этот сумасшедший дом, поддержали его.
Но Джерри не показывался.
— Шлю-хи и нарко-та! — заорал Уильям, и его и тут поддержали. — Шлю-хи и нарко-та! Шлю-хи и нарко-та! Шлю-хи и нарко-та!
Врммм! врммм! — с балкона спускался мотоциклист в костюме дяди Сэма. Его лицо скрывал шлем в виде черепа.
— Приз-рачный гон-щик! — заорал зал. — Приз-рачный гон-щик!
Мотоцикл рычал. Две гитары (а возможно, ещё и бас) играли молниеносные тремоло.
— Приз-рачный гон-щик!
Уильям и пара чудаков схватили колёса мотоцикла, сами не зная почему, и тянули. Гонщик снял шлем и пытался их им отогнать. Парень с бусами вырвал шлем из рук гонщика, и зал закричал в победном кличе, будто они действительно что-то выиграли. Роуди затащили мотоцикл на сцену. Билл Грэм слез, крикнул: «Happy New Year!» в микрофон, и что-то взорвалось, и посыпались конфетти, и абсолютно голые парни и девушки поливали зрителей шампанским. Уильям открыл рот и прыгал как пёс, выпрашивающий кусок мяса. Шампанское мочило его накислоченную голову.
— Playing, playing in the band[19].
Огромный хитрый череп с молнией в мозгу светился над сценой. Уильям прыгал всё выше, и выше, и выше.
— Daybreak, daybreak on the land[20].
Между дверьми в мужской и женский туалеты уселся ковбой с усами в форме подковы и играл на банджо. Когда подошла очередь Уильяма, из-за двери вышел парень со скрипкой, и музыканты заиграл дуэтом. Народ в очереди аплодировал. «Holy fucking shit, это что, реально происходит?» — подумал Уильям. Когда он вышел, музыкантов не было.
— Эй, Уильям! Это я, Кен, — сказал Кен Кизи. Он был в костюме Капитана Америки: синее трико, красные перчатки, красные ботинки, фиолетовые очки, синий шлем с буквой «А» и крыльями. Рядом кружились люди в просторных костюмах, раскрашенных под американский флаг. Люди-флаги.
— Не узнал? — Кизи улыбнулся.
— Н-нет. А… а вот эти люди… — Уильям осмотрел всю эту, на первый взгляд, сбежавшую из психушки, орду, — они реальны?
— Конечно, Уильям, — сказал Капитан Америка, поправляя шлем.
— Разве ты не знаешь, что хиппи — истинные патриоты Америки? — сказал один из флагов.
— Кто голосовал за Картера, тот убил Иисуса! — крикнул другой.
— Аминь, — сказал Уильям.
Флаги засмеялись, и они вместе прошли за кулисы.
— Такого беспредела у нас не было со времён прощального концерта Sex Pistols, — сказал Билл Грэм. — Все всё воруют. Все всё разрушают. Байкеры дерутся между собой, и мне кажется, мне кажется, кого-то пырнули ножом, но я не уверен, я… мне… dear God, мне нужен косячок.
Комната была набита бородатыми, волосатыми, татуированными и, скорее всего, немытыми харями. Одна из немногих женщин убаюкивала младенца. На стенах висели постеры, нарисованные от руки. На постерах были Grateful Dead, BB King, Rolling Stones & Stevie Wonder и даты их концертов: Oct. 7,8 1966; Feb. 4,5 1972; June 6,8 1972.
— Да в Великобритании одни рептилии всем заправляют. Все об этом знают, старик, — сказал мужик с длинной бородой и лысиной, плохо прикрытой копной длинных чёрных волос. — Тяжко осознавать, что ваша королева жрёт детей, да? Но мой президент вообще Антихрист. А его fucking wifey[21] так вообще ведьма. Ею руководят демоны-франкмасоны. Это все знают, старый.
Баллон с веселящим газом занимал центр комнаты. Торчащие из него прозрачные трубки напоминали волосы Медузы Горгоны.
Уильям осторожно обошёл серию чопперов[22]. «Стоит задеть хотя бы один, и эти байкеры изобьют меня как не фиг делать», — думал Уильям. Он сел у баллона, между двумя Ангелами Ада.
Полуголый мужик в шапке с лисьей головой обильно жестикулировал посохом. Его сосед слева валялся с блаженным видом, а сосед справа пихал трубку в зубы овчарке и помирал со смеху. Было очевидно, что психоделического Чингачгука никто не слушал, но тот, видимо перебрав апперов, тараторил как радио.
— Мог ли я воспротивиться потоку жизни таким образом, дабы избежать её негативной части? Ну, конечно же, нет, — говорил мужик. Уильям присмотрелся к его татуировкам и, опознав некрасивую стриптизёршу на рёбрах, понял, что тараторит его собственный отец. — Во всём есть и плохое, и хорошее. И нет худа без добра. Я осознал это год назад, когда бегал голым по заброшенной ферме.
Прозрачная змея добралась до Уильяма. Он втянул, но ничего не выходило.
— Надо повернуть кран, — сказал Ангел Ада с заплетённой бородкой.
— Я помогу тебе, — послышался женский голос. Девочка-флаг стояла над баллоном. — Давай!
Уильям втянул.
— Ещё!
Уильям втянул.
— Ещё!
Уильям повиновался.
— Ну как? — спросила девочка-флаг. — Ништяк, правда?
— Ага, — выговорил Уильям.
Слабость. Лёгкость. Дух как будто парит над телом, а пальцы слегка покалывает.
Уильям глубоко дышал. Боялся, что если не будет дышать глубоко, то разучиться дышать вовсе и умрёт.
— Клянусь чувак, там одни рептилии.
— Держи, — девочка-флаг протянула ему яркий розовый шар. Уильям плотно зажал хвостик, поднёс его ко рту и втянул.
— Теперь дыши, — сказала девочка-флаг. — Вдыхай и выдыхай в шарик.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Он сделал паузу. Подышал воздухом.
Тело всё меньше слушалось. Музыка «замедлялась». Цвета тускнели.
— Ещё!
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдо-
П у у у у м!
Шар взорвался. Уильям откинулся на пол. Он слышал гогот, но гогот был где-то далеко, в другой стране, а может, и на другом конце вселенной.
Уильям ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал, помимо ТЬМЫ, кромешной ТЬМЫ, заполнившей каждый атом вселенной. Подобно слепому, у которого обострились остальные чувства (на ум пришёл Сорвиголова), душа проснулась, и Уильям осознал всю свою, до сих пор нераскрытую, способность ЛЮБИТЬ. Да, он любил. Чутко, крепко и преданно.
«Если бы на войне выдали кислоту вместо оружия, — думал Уильям, — никто бы ни с кем…»
–…льям.
— А? Что?
— Уильям.
— Что? — цвета вернулись. Звуки тоже. «Где я? — думал Уильям. — Я в комнате. Oh fuck, точно. Я на концерте Grateful Dead».
— С тобой всё хорошо? — спросила волосатая рука.
— Да. Спасибо, — ответил Уильям.
— Просто ты упал и не шевелился, — сказал Кен Кизи, со шлемом Капитана Америки в руке. — А потом ты весь трясся. Я решил проверить, всё ли в порядке.
— Спасибо. Всё в порядке.
— Hey, man, — сказал голос справа. — Ты моё пиво пголил.
Чёрные волосы, заплетённые в две косички. Ковбойская шляпа. Золотой зуб. Куртка Ангелов Ада.
— Прости, братан, — Уильям хлопнул Ангела по плечу.
— Гуку убеги.
Уильям повиновался. Ангел оторвал фильтр сигареты.
— Пгости в кагман не положишь, — сказал Ангел. Его сигарета развалилась. — Бгаток, сиги не будет?
— Н-нет. У меня нету, — Уильям проглотил ком в горле. Дышал преры висто.
— А если я найду?
— Не возбухай, — сказал накачанный Ангел с красной банданой. — Чё ты возбухаешь?
— Мне не нгавится этот пагень.
— Ты сам никому не нравишься.
— Братан, извини меня за ситуацию с пивом, — Уильям опустил руку Ангелу на плечо.
— Гуку убгал.
Уильям повиновался.
— Во-пегвых, я тебе не бгатан. А во-втогых… — Ангел оторвал ещё один фильтр от сигареты, ухмыльнулся, покачал головой, отвернулся. — Мне пгавда не нгавится этот пегец.
— Успокойся, Гнойный, — спокойно сказал Кен Кизи. — Он наш друг.
— Давай сделаем так, — Гнойный обратился к Уильяму. — Ты мне десять газ вгежешь, а я тебя один. Давай? Хочешь?
Уильям почти польстился на предложение, но вовремя одумался.
— Н-нет…
— Зассал?
— Эй, а ну хватит, — сказал Антон. — Не груби моему сыну.
— Твоему сыну? — повторил Гнойный.
— Fucking bitch! — закричал кто-то. Овчарка, надышавшись закиси азота, метила территорию. Она начала с комбинезонов Флагов, перешла на спящего Ангела, а затем обоссала святую святых — чопперы.
Все Ангелы Ада, включая Гнойного, рванули за псиной, удравшей в коридор.
— Идём, — сказал Кен Кизи Уильяму. — Скоро наш выход.
Они стояли у самой сцены. Кен делился косяком с семифутовым охранником с невероятно длинными рыжими усами.
— Джерри! Джеерриии! — кричал голый парень, проскочив мимо охранника. — Я хочу обнять Джерри! — орал он, бегая по сцене. — Джерри!
Когда нудист подбежал к нему, Джерри Гарсия, ни на секунду не отрываясь от своего соло, зарядил ему грифом в солнечное сплетение.
— Пора, — сказал Кизи и вышел на сцену. Флаги — за ним. Уильям тоже. Он шёл неуверенно, всё время ожидая, что на него наорут и выгонят.
Гром-Машина напоминала танк, расплавленный и разукрашенный в психоделические краски. Вход в неё осуществлялся через отверстие наверху.
— Лезь!
— Что?! — спросил Уильям.
— Залезай сюда!
Изнутри Гром-Машина смотрелась ещё страннее, чем снаружи. Во-первых, везде трахались железные люди. Над круглыми клавишами сидела железная леди и ублажала сразу двух мужчин. Два тома были встроены в груди девушки, прыгающей на своём любовнике.
— Я… один это вижу? — спросил Уильям. — Или это и правда происходит?
Кизи сел у каких-то толстых нитей, похожих на струны арфы. Надел наушники. Флаги заняли свои места. Один из них выдал Уильяму киянку.
— Бей в эту штуку, — Флаг показал на огромную, железную, розовую вагину. Приглядевшись, Уильям заметил, что это стальной барабан.
— Ты видишь то же, что и я вижу? — спросил Уильям.
— Да, — ответил Флаг, вооружившись битой. — Бей в клитор для коротких, тоновых ударов, и в губы для громких, басовых «бумов».
«Господи Иисусе!» — подумал Уильям.
— Alright everybody[23], — сказал Кизи, — слушайте. Когда Гарсия остановится, и заиграют только Харт и Кройцман, то тогда включаемся и мы. Но не раньше. Слушайте переход от «Space» к «Drums».
Уильям слушал. «Terrapin Station» перешла в сумбурную, странную импровизацию. «Музыка страшная, тёмная, и, несомненно, привлекательная, — думал Уильям. — Как сам космос». Инструменты играли всё тише, но от этого Уильям галлюцинировал сильнее. Ему казалось, что он под водой, а вокруг странные, огромные, доисторические рыбы.
Гитара смолкла. Уильям видел себя Звёздным Дитя из Космической Одиссеи. Он кружил в космосе, и звук гитары, тонкая пуповина, соединяющая его с Землёй, оборвался.
— Приготовились! — крикнул Кизи. Уильям очнулся.
Один ударник бил по малому барабану, периодически ударяя по томам. Другой бил по тарелкам. Уильяму они казались мясниками. Один разделывал, другой отбивал.
— Начинаем легонько, — сказал Кизи. — И постепенно увеличиваем динамику.
Кизи дёрнул струны. Извлёк страшный, вымученный стон. Флаг-клавишник заиграл вторым. Уильям видел, как Флаг давит разнообразных насекомых пальцами, и они взлетают и недовольно жужжат.
— Давай! — кричал Уильяму Флаг. — Полетели!
Уильям схватил киянку и ударил ей прямо в середину железной вагины. Звук получился странный, шипящий, как дыхание Дарта Вейдера. Уильям ударил в «клитор». Теперь звук походил на кашель.
— Эй! — Девочка-флаг схватила скелетный рукав Уильяма. — Идём! Поможешь мне!
Она дала ему биту, да, железную бейсбольную биту, и отвела его к огромному металлическому фаллосу.
— Бить? — спросил Уильям.
— Бить! — ответила Девочка-флаг.
Уильям повиновался.
— Сильнее!
Уильям ударил.
— Сильнее!
Б Э М!
— Ещё!
БЭМ! БЭМ!
— Ещё!
С каждым «ещё» девочка-флаг как будто всё больше возбуждалась. Уильям, в свою очередь, очень боялся, что этот огромный пенис, размером с него самого, взорвётся и кончит, да так, что всю Гром-Машину заполнит спермой. «Если б мне сказали, что я буду играть с Grateful Dead, я бы никогда не подумал, что я вот этим буду заниматься».
Б Э М!
— Ещё!
— Я стараюсь!
Девочка-флаг набросилась на него и поцеловала. Уильям приобнял её одной рукой (хотел обнять и второй, но гадская бита приклеилась к ладони).
Его снова кто-то тянул за рукав. Уильям думал, что стальной член обиделся на него и решил отомстить, но это был всего лишь Кен Кизи.
— Идём стрелять из пушки!
Людей на сцене было много. Слишком много. Трое гитаристов, басист, клавишник, певица, двое барабанщиков, перкуссионист, двое игроков на губной гармонике, дудочник, и разные танцоры и танцовщицы.
Они сели у большой, красной пушки.
— Поджигай!
Кизи передал Уильяму зажигалку и побежал объясниться с музыкантами. Уильям залип, завороженный огнём. Девочка-флаг направила его руку к фитилю. Фитиль загорелся. Музыканты (и Кизи с Флагами) отошли как можно дальше. Один Уильям сидел у пушки, пока девочка-флаг не оттащила его. На сцене остались только двое барабанщиков, вставших сзади и бивших в колокольчики и бонго.
Буууу м!
Пушка выплеснула заряд конфетти. Зрители в экстазе.
Уильям стоял на краю сцены, с боку, рядом с двумя белобрысыми, танцующими детьми. Девочка-флаг что-то говорила. Уильям не слышал. Его оглушило.
«Вот бы и мне сейчас шарик, как тем глухим», — думал он.
— I'm gonna tell you how it's gonna be! — пели Grateful Dead. — You're gonna give your love to me[24].
Уильям и Девочка-флаг целовались. Он вдыхал аромат её радужных волос и понимал, как же сильно он её любит.
— My love is bigger than a Cadillac! — пели Grateful Dead. — I try to show it and you're drivin' me back[25].
На сцене появился новый гитарист с длинными чёрными волосами. В чёрной жилетке. С чёрными крыльями на деке его красного Gibson SG. Это был Джон Чиполлина, известный как «Бэтмен Рок-н-ролла». Он играл грязно и громко, как самый настоящий демон гитары. У него выросли крылья и когти, которыми Демон кромсал струны (Чиполлина играл пальцевыми медиаторами). Но Уильям не боялся. Он восхищался им.
Аоксомоксоа
— Представь себе обычную кислоту, только в три раза сильнее, плюс ты видишь инопланетян и можешь разговаривать с животными.
— Wow, — ответил Уильям. Он залипал в бумажный стаканчик с оранжевым варевом, а вокруг него, как всегда, царил сюр: гитарист Лукас Гринвуд рисовал на холсте, один из людей-флагов целовался с трансвеститом в костюме гейши, какой-то абсолютно голый мужик лежал на полу в позе морской звезды.
— Я как-то нажрался этого пунша на рыбалке и весь день общался с дельфинами, — Лукас выглядел бледным и измотанным, но при этом очень счастливым. — О! А в другой раз я сидел дома и хотел поиграть на гитаре, но тут в комнату пришли мои коты, короче, и мы часа три сидели и разговаривали, — Лукас улыбнулся. — Так я и не поиграл на гитаре в тот день.
Уильям собрал волю в кулак и осушил стакан. Он откинулся в кресло, закрыл глаза и так бы и просидел до утра, если бы не громкие шаги Била Грэма.
— Какого чёрта, Лукас?! — Грэм осмотрел комнату с суровым видом героя спагетти-вестерна. — Кто все эти люди?
— Уже ухожу, — сказала гейша.
Парень в костюме американского флага ухмылялся.
— Что думаешь о моей новой девушке, дядя Бобо? — спросил он.
— That’s a man[26].
Улыбка сбежала с лица человека-флага. Он резко поднялся и вы шел.
— А теперь ты, — Грэм обратился к Лукасу. — Почему ты не играл во втором сете? Где тебя черти носили?
— Ой, сорян, сорян. Я нажрался Люськи и меня потянуло рисовать. Смотри, это «Энди Уорхолл в Аду». Как тебе?
— Потрясающе.
— Смотри, он в одном котле с Гитлером и Линдоном Джонсоном. Вот умора, а?
— Именно умора. Как же. Слушай, твоя мать ждёт тебя в коридоре.
— Что?! Кого ждёт?
— Тебя, Лукас!
Лукас растерялся. Он грыз ноготь, смотрел туда-сюда и тихо шептал: «Нет, нет, только не это».
— Лукас? — спросил Грэм.
— Да! — Лукас забежал в угол и прикрылся картиной. — Скажи ей, что меня нет. Скажи ей, что меня забрали инопланетяне. Нет! Скажи, скажи, что я передознулся и умер, и моё тело отправили в морг. Но не говори в какой!
— Ладно, пойду я, ребята, — сказал Уильям.
Он шёл по коридору и услышал шум из-за одной из дверей. «Наверное, вечеринка», — подумал Уильям и открыл дверь. Внутри бушевала драка: байкеры избивали каких-то мужиков цепями, бильярдными киями, пивными бутылками и ножками поломанного стола. Один байкер даже разбил пепельницу о чью-то голову.
Уильям захлопнул дверь, добежал до служебного входа, обошёл чёрного охранника со списком в руке, и вылетел на улицу.
— Пожалуйста, передайте мою визитку Бобби Виру, — говорила девушка, полностью укутанная в никаб. — Мы провели ночь вместе, и он обещал взять меня на концерт.
— Ваше имя?
— Вики Андерсон, — прочирикал тонкий голосок.
— Этого имени нет в списке, — сказал охранник, переворачивая листы.
— Пожалуйста… просто отдайте мою визитку Бобби. Он меня знает. Он меня любит. Я вас прошу.
— Я сделаю, что смогу.
— Нет, вы не понимаете…
Уильям перестал следить за разговором. Его больше интересовала чья-то майка с надписью: «ТВОИ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ — МОЙ КОСТЮМ». Буквы были неровные, разноцветные, будто бы вырезанные из разных газет.
Потом он пошёл в буфет, купил хот-дог и бутылку воды, сел за стол в виде разноцветного водоворота и залип в него. За столом Уильям никого не знал. Он уже давно потерял Кизи и флагов, и теперь ему было одиноко и грустно.
— Sometimes the light’s all shining on meee[27], — запел молодой парень, побивая по столу.
— Other times I can barely seee[28]. — К нему присоединилась ещё пара голосов. Остальные хлопали, свистели, щёлкали пальцами.
— Lately it occurs to meeе[29].
Заиграла гитара, аккордеон, губная гармошка. Кто-то подпевал а капелла, кто-то симулировал барабаны с помощью вилок и бокалов.
— What a looong, strange trip it’s been[30].
«Если уж Grateful Dead не поют “Truckin” для своих фанатов, — думал Уильям, — то фанаты споют “Truckin” для Grateful Dead».
— Truckin', I'm a goin' hooome. Whoa whoa baby, back where I belooong. Back home, sit down and patch my booones, аnd get back truckin' on![31]
— ЭЙ, пацаны! пацаны! — крикнул парень со скейтбордом в руке. — Они играют Dark Star!
На секунду все замолчали, затем ринулись в зал. Уильям бежал вместе с толпой.
— Даааарк Стаааар! — кричал тенор.
— Дааааааарк Стаааааар! — добавил бас.
— Дааааааааарк Стааааааааааар! — орал Уильям.
B-A# B-D
B-A# B-D
G-A-G-A-G-E
Крик поднялся неимоверный. Каждый Дэдхед знал, что означают эти «Си Ля-диез Си Ре». Дарк. Стар. Дарк. Мать Его. Стар. Оно. Святой Грааль. Альфа и Омега Кислотного Рока. Эверест Экспериментальной Музыки. Дарк…
Но что же это? Поёт Вир, а не Гарсия, и вообще это никакой не «Dark Star», а «Good Lovin».
— Вот скоты! — сказал скейтер. — Снова нас продинамили.
— Только дразнят, — добавил какой-то подросток. — Стыда в них нет.
— Нет, подождите! — сказал Уильям. — Сейчас начнётся! Дарк…
Рёв толпы не дал ему закончить.
— Dark star crashes[32], — пели Grateful Dead, — pouring its light into ashes[33].
Зал охватило безумие. Уильям видел кришнаитов, йогов, спиннеров, портовых крыс[34] и чувака в костюме медведя, гоняющего на роликах.
— Reason tatters[35].
Музыка шла не только со сцены. Около пятидесяти человек бренчали на гитарах, били в африканские барабаны, дули во флейты разных цветов и размеров. Мужик в килте играл на волынке.
— The forces tear loose from the axis[36].
Зрители свистели, хлопали, били палочками по пивным бутылкам, имитируя звук треугольника. Какие-то йоги устроили файер-шоу: крутили пои, стаффы и веера. Плевали огнём. Никто и не думал их останавливать. Кларнетист с бритой головой и косичкой на затылке заклинал обвившуюся вокруг шеи змею. И никому это не казалось странным.
— Searchlight casting…[37]
Летающие Братья Карамазовы, выступившие между Братьями Блюз и GD, перебрасывали ножи и серпы через горящую жестяную бочку. И всё это гармонировало с музыкой. Народ выползал на сцену и танцевал, и уже нельзя было сказать, где музыканты, а где зрители. Каждый был частью единого целого.
–…for faults in the clouds of delusion[38].
«О! Вот она!» — подумал Уильям, увидев танцующую незнакомку в никабе. Её загадочные тёмные глаза пленили его.
— Эй! — крикнул он ей. — Я видел тебя на входе! Разве ты не девушка Боба Вира?!
Он уже представлял себе, как она на нём, а он в ней, а Боб Вир кусает локти, а её отец, персидский шах…
Но тут нежные руки сняли маску, и оказалась, что персидская принцесса не принцесса вовсе, а какой-то бородатый торч.
— Mirror shatters…[39] — пели Grateful Dead.
Торч ухмылялся, обнял Уильяма и заорал:
— Наебали ублюдков!!!
Они скакали, как лошади на стероидах, хотя музыка к этому не распола гала.
–…in formless reflections of matter[40].
«Господи! Да не может быть!» — подумал Уильям, увидев абсолютно голого Перри. Он лежал на спине, а хрупкая брюнетка прыгала на нём в позе «наездница наоборот».
— Glass hand dissolving, — пели Grateful Dead, — in ice petal flowers revolving[41].
— Поднимайтесь, мистер Перри, — говорил один из двух чёрных охранников.
— Что тут происходит? — спросил Уильям. На Перри ему было плевать, но над ним парили красотки, как стервятники над трупом.
— Lady in velvet…[42]
Она обернулась. Девочка с золотистой кожей и блёстками вокруг глаз, и радугой на щеке.
— Я его друг, — авторитетно сказал Уильям. — Что тут происходит?
Девочка в одном нижнем белье.
–…recedes in the nights of goodbye[43].
— Мистер Перри обещал провести меня к Джерри, — сказала девочка. — Я должна вручить ему вот это, — она подняла коробку, обёрнутую праздничным бантиком.
— Shall we go…[44]
— Я проведу тебя, — сказал Уильям.
–…you and I while we can?[45]
— Нет, стой! — вспомнил Уильям. Его отпускало. Ясность уступала паранойе и галлюцинациям. — Подожди! У тебя есть сахар? Или какие-то другие апперы?
Девочка дала ему коробку. Его одолевало странное желание украсть её и сбежать, но он не поддался ему. Девочка вытащила несколько пузырьков из широких малиновых брюк, валявшихся на полу, и спрятала их в трусы.
— Идеально! — сказал Уильям.
— Through…[46] — пел Джерри Гарсия, пока Уильям клянчил соломинку и ножницы у смущённого кассира, — the transitive nightfall of diamonds[47].
Уильям отрезал около пяти дюймов соломинки, а его спутница высыпала белый порошок прямо на прилавок.
— The dead don’t die, and neither will I![48] — сказал Уильям, убивая уже вторую дорожку. — Эй! — обратился он к буфетчику, пока его спутница тянула порошок. — Не хочешь?
Буфетчик не ответил. Он был чем-то глубоко разочарован. Уильям показал ему средний палец.
Затем он закрыл глаза, а когда открыл, перед ним стоял семифутовый охранник с рыжими усами, заплетёнными в косы. В руках Уильям держал коробку в подарочной обёртке.
— Ладно, — сказал охранник, — я пропущу тебя на сцену.
Как он попал сюда и куда подевалась его спутница, Уильям не помнил.
— Но сначала ты должен выпить вот это, — охранник вытащил флягу с черепом и костями и надписью: «ЯД».
— У тебя же там не просто вода, да? — спросил Уильям. Ему было плохо от одной мысли о наркоте.
— Конечно нет, man! — охранник ухмыльнулся. — Это кислота Аузли.
— Так я и думал, — Уильям поднял брови и покачал головой.
— Под неё Джими Хендрикс написал «Purple Haze».
— Слушай… а нельзя вот без этого как-то обойтись?
— Нет, ты что, — охранник погладил свои роскошные усы. — Как без этого?
Уильям нерешительно глядел на флягу. Потом схватил её и осуш ил.
— То-то же! — сказал охранник.
«Или это будет лучшая ночь в моей жизни, — подумал Уильям, — или у меня мозг нахрен разорвётся».
Музыканты настраивали инструменты. Переговаривались. Было темно, и Уильям ни черта не видел.
— Привет, ребята, — сказал он в микрофон.
«Господи! Поверить не могу, что я это сделал!».
— Можно мне подарить вам кое-что?
Яркий луч света упал прямо на него.
«Господи! А что если тут бомба? Или огромный фаллос?».
Боб Вир, Фил Леш и Билл Кройцман подошли к Уильяму. «Oh fuck! Меня же по телевизору показывают!». Усач-охранник подошёл из-за кулис и разрезал коробку большим ножом. Сердце Уильяма билось со скоростью опоздавшего на работу. Что внутри? Что внутри?!
Статуэтка. «Ну хотя бы не бомба», — подумал Уильям. Кройцман поднял её над головой. Счастливая улыбка выпячивалась из-под усов.
Статуэтка Джерри Гарсия. Он сидел, как Будда, и играл на гита ре.
— Что вы думаете о моём Будде? — спросил Уильям.
— Он потрясный, — сказал Гарсия и тоже улыбнулся.
Уильям посмотрел на зал. Их было так много, и они все смотрели на него. Смотрели, улыбались и аплодировали.
— Спускайся! — крикнул кто-то.
— Прыгай!
— Значит… — сказал Уильям в микрофон, — мне просто… прыгнуть?
— Прыгай! Прыгай! — кричала публика. — Прыгай! Прыгай! Пры-гай! Пры-гай!
Кислота уже давно взяла верх над кокаином, так что сцена казалась Уильяму невероятно высокой.
— Ты слышал их? — Кройцман рассмеялся так, что его усы сорвались с губ и улетели ввысь, а потом снова оказались на месте.
Уильям посмотрел на Боба. Посмотрел на Фила. Посмотрел на Джерри. Тот улыбнулся и показал рукой на зрительный зал.
Кройцман заиграл барабанную дробь.
— Пры-гай! Пры-гай!
Уильям разогнался. Ветер бил ему в лицо.
Мы желаем вам доброй ночи
— Grate-ful dead! Grate-ful dead! — скандировала публика.
Кройцман рухнул на диван. Харт снял насквозь промокшую майку и обернулся полотенцами, как мумия.
— Вам что-нибудь нужно? — сказал улыбчивый мальчик лет шестнадцати. — Шампанского или…
— Water, — ответил Гарсия. — Lots of it[49].
— Мне пива, — сказал Ангел Ада.
Кит и Донна клевали носом в обнимку. Джерри закурил. Сигарета дрожала в его руках.
— Shit, — сказал он и улыбнулся.
— Well, this is great[50], — сказал Боб Вир, стоя посреди гримёрки с гитарой на поясе.
Вернулся мальчик.
— Холодная, — сказал Гарсия, обхватив кувшин. — Спасибо. Спасибо тебе.
Вернулся Грэм.
— Ты не видел чехол от моей гитары? — спросил его Вир. — Какая-то сука стащила мой чехол.
— Какая-то сука по имени Боб Вир, — любезно ответил Грэм.
— Что?
— Ты забрал его с собой, когда играл для девушек в перерыве.
— А, точно, — Вир улыбнулся и поправил очки средним пальцем. — Спасибо, дядя Бобо, — сказал он и вышел.
— Эй, а где моё пиво? — спросил Ангел Ада.
— Что? — сказал мальчик.
— Ты забыл моё пиво.
— Иди, Тимми, принеси джентльмену его пиво, — сказал Грэм.
— Grate-ful dead! Grate-ful dead!
— Что ребята? Выходим? — спросил Грэм.
— What?! — отреагировал Харт. Кит с Донной проснулись. Кройцман перевернулся на спину. Гарсиа чуть не подавился пирожным.
— В последний раз, — сказал Грэм.
— Ты так каждый раз говоришь, — ответил Фил Леш, взяв кувшин с водой.
— Только две минуты, — продолжил Грэм своим нью-йоркским говором. — Что-то короткое. Что угодно.
— Я устал, — сказал Кройцман. — Больше не могу.
— Вот именно, — сказал Гарсия. — Будь человеком. Посмотри на Билла. Посмотри на Донну. Посмотри на Кита. Посмотри на меня, — он распрямил ладонь. Она тряслась.
— Только две минутки, — сказал Грэм.
— Мы сыграли три сета. И два раза вышли на бис, — сказал Фил Ангелу. — А ему всё мало.
— Хочешь, я вырублю его? — ответил байкер.
— Grate-ful dead! Grate-ful dead! — кричал Уильям. Его голос сливался с тысячами голосов в зале, и от всей этой силы трескался потолок и стены, и пыль сыпалась на кислотные головы Дэдхедов, превращая их в привидения.
— I need a miracle![51] — заорал Уильям, вспомнив слова последней песни. — I need a miracle! I need a miracle every day! [52]
— Заставь их остановиться, — сказал Кит, в то время как Донна растирала ему виски.
— Идите домой, люди. Пожалуйста, — взмолился Гарсиа.
— Им нужно чудо, — сказал Грэм.
— А нам оно не нужно? — ответил Фил.
— Ты в окно-то давно смотрел? — сказал Харт. — Уже давно солнце светит. Уже час как светит.
— Grate-ful dead! Grate-ful dead!
— Но они же не остановятся, — сказал Грэм. — Они всё тут разрушат. Этой энергии нужен выплеск.
— Пусть разрушают, — сказал Харт. — Ты видел, что случилось во время третьего сета? Бобби чуть голову не проломило куском потолка. Здоровый такой кусок оторвался и грохнулся на сцену. А если бы кому-то на голову упало?
— Это было бы жертва, принесённая музыкальным богам, — сострил Гарсиа.
— Да ладно, ребята, — сказал Грэм. — Это же Уинтерленд. Это же Сан-Франциско. Это же Мекка.
— Aah, fuck! — Кройцман поднялся.
— Чтоб тебя, Билл, — Харт бросил в него полотенцами.
— Идём, — сказал Кит Донне.
— Что происходит? — спросил Вир, с чехлом в руках, увидев суматоху в коридоре.
— Ещё раз, — ответил Джерри.
— No way![53]
— Yes way. C’mon[54].
— Grate-ful dead! Grate-ful dead! Grate-ful dead! Grate… wooooooh! — скандировал зал, когда появились музыканты.
— Вот почему они лучшая группа на свете! — крикнул кто-то.
— If i had my way! — пели Grateful Dead. — If i had my way! i would tear this old building down!
И действительно, они играли так громко, что софит и экран под сценой зашатались. Пыль сыпалась отовсюду, как кокаин в «Studio 54». Трещины расползлись по потолку и стенам. Балкон дрожал.
— Аааааа! — крикнул кто-то, когда здоровый кусок штукатурки свалился на группу зрителей.
— Зырь туды, чувак! Там всё горит!
Сиденья на балконе и вправду охватило пламя. Но никто почему-то не паниковал.
— Как мы отсюда убежим, man?!
«А действительно, как? — думал Уильям, стараясь сосредоточится в пучине воплей и аплодисментов, и треска потолка, и рокота гитар. — Выход отрезан огнём. Полиции и медиков нет. Из охраны — три человека».
Он откашлялся. Дым отравлял его лёгкие, а пыль въедалась в глаза.
ВРРРАХ! Софит обвалился. С потолка летел какой-то чудак. Он держался за ветхий трос, как Тарзан за лиану, и, пролетев прямо над головой Уильяма, прыгнул в огонь.
— If i had my way! — надрывали горло музыканты, будто не замечая происходящего.
С оглушительным грохотом обвалился балкон. Прорвались трубы. С потолка лился дождь. А Grateful Dead всё играли.
— I would tear this old building down!
Сорвался экран, развалив к чертям сцену. А Grateful Dead всё играли. «Но как? Как такое возможно?» — подумал Уильям, но тут же отбросил эти мысли и пошёл к выходу. Воды было по щи колотку.
Фуышшш! — кусок потолка упал прямо перед Уильямом. Но ни трупов, ни крови не было. Люди будто исчезли.
«Какого чёрта? — думал Уильям. — Их же размазало… я сам видел…».
Он поскользнулся. Ударился. Бился в конвульсиях (видимо, от электрического тока и воды на полу). Но ему не было больно. И даже страшно не было. Голубое утро улыбалось ему через дыру в потолке.
— Если б я решал! — пели музыканты. Уильям каким-то образом знал, что если запоёт вместе с Дэдами, то огромный кусок потолка упадёт прямо на него.
— Я бы снёс этот дом к чертям! — крикнул Уильям, и потолок действительно обвалился, и он набрал воздух в лёгкие и крикнул:
— Это лучшее место на свете! Хвала рок-н-роллу! Слава Грейтфул Дэд!
Оглавление
- Сергей ПОПОВ
- Артур БОНДАРЕНКО
- Виталий АМУРСКИЙ
- Римма МАРКОВА
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Крещатик № 95 (2022) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Я могу заполнить Мэдисон-сквер-гарден, даже если буду просто стоять там и мастурбировать! Смотрите!
