Крещатик № 93 (2021)

Альманах, 2021

Журнал «Крещатик» – интернациональный литературный журнал. Издается с 1998 года. Традиционное содержание номера: проза, поэзия, критика, эссе, рецензии. Периодичность – 4 номера в год. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Александр Кабанов /Киев/

Кистепёрая птица судьбы

* * *

Когда я щелкнул пальцами своими,

имея к детским фокусам талант:

из воздуха, в дыму, вернее — в дыме,

как гиацинт — возник официант.

Я съел салат, теперь изволю мяса,

мне средняя прожарка нынче в масть,

чернее, чем футляр от контрабаса,

ночь разевает бархатную пасть.

Люблю мечтать, но дай мне только слово —

не говорить о боге за едой:

моя душа — священная корова,

официант, еще графин с водой.

Во внутрь обращенными глазами —

я вижу отчуждение и слизь:

зачем мы ощетинились пазами

и наши корни — не переплелись.

Мы связаны проклятьем поеданья —

во всех столовых снят переучёт,

ударишь в гонг — погибнет мирозданье

и книга никогда не расцветет.

Я приказал убить официанта —

невинное по сути существо,

не зря я был у алигьери данта

свиньей, и даже встретил рождество.

Для изгнанных всегда милей чужбина,

ну, не всегда, скорее — повезло,

и в ход идут баранина, конина,

бумага, камень, ножницы, стекло.

Мне говорил один непальский гуру:

вселенная — бордель, а не кабак,

тогда, я — член, заправленный в лауру,

и этот член не высунуть никак.ц

* * *

Оставляю вам запах — сирени аршин,

клей обойный, каминную копоть,

с отпечатками пальцев стеклянный кувшин,

и в углу — паутину по локоть.

Оставляю старинный ночной ноутбук,

неглубокую чашку для флешек,

тренажер для сплетения ног или рук,

что-то круглое… грецкий орешек!

Здесь невидимо видео-всяких кассет,

корм для кошек в хрустящих пакетах,

ящик винных бутылок — гарем, полусвет,

четверть слова о бывших поэтах.

Мне в славянской системе двойных полумер —

не видать адмиральского ранга,

милый друг, я тебе оставляю торшер,

а к нему — абажур из ротанга.

Погашённые марки, рекламный буклет,

две открытки с родосским колоссом,

человек — это просто нелепый ответ

на пространство с жилищным вопросом.

Водосток, отправляющий всех к праотцам,

как засохшие щучьи молоки,

в этом смысле еще повезло мертвецам —

больше их не убьют на востоке.

Для кого я оставил путевку на крит —

чье-то рабское имя невнятно

шепчет память моя, крематорий закрыт,

но в египет — пускают обратно.

* * *

Куколка в чукоккалу вернулась,

в гусенницу куколка свернулась,

как свернулось слово «молоко»,

потому, что бабочкой легко —

слишком быть, обслуживая пятна,

мама, забери меня обратно,

буду жить под яблоней и сливой —

страшной, волосатой и счастливой

гусенницей, сонно пламенея

в лабиринте, меж корней корнея,

хорошо, что я не помню зла —

бабочкой ни разу не была.

* * *

Был финал сотворения мая:

задыхаясь от быстрой ходьбы —

надо мной пролетела хромая,

кистепёрая птица судьбы.

Вот, на ком отдохнула природа,

и бугор объявил перекур:

на судьбе — с головою удода

и с фасадом ощипанных кур.

Пролетела, ногами касаясь,

и упала в чужой водоем,

я — шаман, вызывающий зависть:

зависть, зависть, как слышно, прием!

Маринуется солнце в закате,

едет, едет по вызову, к вам,

на электро-своем-самокате —

безответная зависть к словам.

С ней знакомы: успешный аграрий

и бездомный поэт от сохи,

ей понравится ваш комментарий,

но она — ненавидит стихи.

И не то, чтобы это — больное,

как мечты инвалида труда,

а похоже на чувство двойное,

на медаль — золотая звезда.

По судьбе, по любви, по закону:

вам — венок или слава нужна,

ну, а мне, благородному дону,

ваша зависть — вторая жена.

Как бессмертный аналог соседки,

ваша зависть — милее стократ,

заряжаясь вином от розетки.

прислонился к стене самокат.

И обманутый маем нагретым,

я завидую только врачам,

дням, наполненным солнечным светом,

и обильным дождям по ночам.

Я завидую всяким знаменьям,

чудотворцам воды и огня,

всем стихам, что меня не заменят,

но останутся после меня.

* * *

Кто отдал в переработку

яблони озимый плод,

солнце, озеро и лодку,

кто пустил меня в расход?

Не заметив тонкой грани

между льдом и кипятком,

может, родина, по пьяни —

гибельным прошлась катком?

Не спеша, утрамбовала

в землю, в свежее говно,

чтоб меня осталось мало:

саша — хлебное зерно.

Не ячменная левкоя,

не пшеничный царь дубов,

саша — зернышко такое,

урожай на пять хлебов.

А, быть может, я в порядке,

выжил и попал в струю:

на правительственной грядке —

верным пугалом стою?

В ожидании предтечи,

буду на исходе дней:

тайной рода, частью речи,

веткой яблони твоей.

* * *

Разбилась ваза, я подумал сразу:

вот, неплохой для текста матерьял,

люблю небрежно брошенную фразу,

отечество, которое терял.

Снаружи — алебастрового цвета,

внутри — глазурь и голубой акрил,

пускай другие склеивают это,

я — выброшу, как чехов говорил:

из сердца вон, а сам, на книжной полке,

уснул, прижавшись к гоголю — спиной,

и я, в глубоком кресле, на осколки

смотрю в тоске — у папы выходной.

Позвать слугу, так я ж его уволил,

за то, что подворовывал и пил,

я много виртуальной крови пролил,

в глагольной рифме девушек любил.

Быть одному — не то, чтобы хреново,

а скучно — постоянно одному,

с больной ноги встает над миром слово

и снова погружается во тьму.

Повсюду — лофт, где лампочка, как клизма —

разбрызгивает свет под потолком,

и я плетусь из недр капитализма —

в кладовку, за метёлкой и совком.

Какой лайфхак нас ждет в конце морали,

сюда ударный просится финал:

мне донесли, что этот текст украли

и в либеральный продали журнал.

Мне донесли, что номер выйдет летом,

что мой слуга, не только вор и гей —

он все стихи (поскольку — был поэтом)

подписывал фамилией моей.