Альманах «Истоки». Выпуск 14

Коллектив авторов, 2022

14 выпуск альманаха «Истоки» за 2022 г. открывает избранная проза А. Серафимова с её драматизмом и чётко выписанными народными характерами. Юбилеям двух русских поэтов Н. Некрасова и М. Волошина посвящены проникновенные эссе и графика И. Егоровой-Нерли. Её лирика с упоминанием Бессмертного полка удивительно перекликается с нашим тревожным временем. Обширный и интересный материал посвящён памяти поэта Юрия Влодова. Привлекают внимание яркие поэтические подборки Е. Степанова, А. Ивонина, Е. Славороссовой, В. Коллегорского, Н. Магова и др. Кроме традиционной школы поэзии представлены разные стили – авангардистов, вплоть до визуальной поэзии. Опубликованы переводы недавно ушедшего из жизни поэта и переводчика со многих европейских языков Бориса Скуратова и ставшая историей переписка Е. Славороссовой с польским поэтом К. Сенявским. Как всегда, свежо и разнообразно звучат голоса писателей и поэтов Петербурга. Новые имена калужских поэтесс открывают рубрику, там же статья памяти А. Хмелевского – новеллиста и «певца Грина». Представленная в альманахе проза разнообразна по жанру. Здесь и романтическая новелла «Сад» В. Шубиной и афганская хроника А. Кебадзе, лирические миниатюры Л. Осокиной и глубокие эссе Т. Баклашкиной, Н. Божор и Л. Володарского. В альманахе представлены авторы из Чехии, Германии и Израиля. Многие авторы из рубрики «Зри в корень», как и положено хорошим сатирикам, поднимают настроение читателю.

Избранная проза

Александр Серафимов

Посвящение Александру Серафимову

Ваша

Проза

Хрустальная

Светлоокая

Дальная

Предрассветная

Чистая

Ваша

Проза

Лучистая

Звездоокая

Тайная

Ваша

Проза

Кристальная

Наталья Божор

Степанида

Увидев в руках почтальонки серую бумажку, Степанида обмерла, сердце защемило от предчувствия беды, холодный пот проступил на лбу и щеках, ноги ослабли, и чтобы не упасть она ухватилась за калитку. Такие небольшие четвертушки серой бумаги означали одно — отец, сын или брат погиб в бою с фашистами. Осознание, что её муж погиб за правое дело не смягчало горечь утраты. Скомкав в руке роковую бумажку и постояв несколько минут у калитки, она вытерла фартуком слёзы и вернулась в дом. Этот дом они вместе с мужем построили сразу после скромной свадьбы на участке, который выделил им райсовет. По правде сказать, это был не дом, а засыпная халупа, сбитая из досок и покрытая от дождей рубероидом. Посреди халупы возвышалась русская печь, которая делила помещение на кухню и комнату, где стояла две железные кровати, на одной спали родители, на другой старшая дочь и её младший братик. У самой печи на топчане, над которым висела люлька малышки, спал престарелый отец мужа, Степан, который на время отсутствия невестки присматривал за детьми.

Теперь она одна должна была вырастить троих детей, двое из которых были совсем крохами — Стёпке шёл четвёртый год, Насте год, третья двенадцатилетняя дочь Дуся была её помощницей по дому и в огороде. Собственно, если бы не огород они уже давно бы померли от голода. Картошки, квашенной капусты морковки и свёклы им хватало до апреля. Весной, когда сходил с полей снег, Степанида с Дусей отправлялись на ближайшее картофельное колхозное поле в поисках остатков прошлогоднего урожая. В раскисшей от избытка воды холодной земле они отыскивали перемёрзшие за зиму картофельные клубни, из которых пекли драники. В мае, когда очнувшаяся от зимней спячки земля расцветала, Степанида с Дусей шли за город и вдоль дороги рвали лебеду из которой варили суп, а осенью собирали калину, черёмуху и грибы — тем и питались всю зиму.

Протопив с утра печь и собираясь на работу Степанида укладывала малышей на теплые полати, разжёвывала ржаной хлеб, обёртывала жвачку в марлю и засовывала в рот малышам.

— Мамочка я хлебушка хочу, — выплёвывая жвачку изо рта, заплакал Стёпка.

— Потерпи, мой хороший, вот схожу на работу и принесу тебе хлебушек.

— А ты скоро придёшь?

— Скоро, очень скоро, а пока ты поспи, поспи, милый, да присмотри за малышкой пока Дуся в школе будет и за дедушкой тоже присмотри, он совсем хворый, а ты у меня мужчина, старший в семье, — прижимая к себе и утирая слёзы, давала наказ Степанида.

— Мамочка, а у меня вон какой животик, — подняв подол рубахи, вдруг заявил Стёпка.

— Господи, неужели рахит? Так и есть рахит, — оглядывая водянистый живот сына, с ужасом подумала Степанида и, погладив сына по головке, спросила, — А он не болит?

— Не болит, мамочка.

— Хорошо, очень хорошо, а хлебушек я скоро принесу, — сказала Степанида, а про себя подумала, как будет поить Степку рыбьим жиром, которым только и можно было вылечить рахит.

Работала Степанида путевым обходчиком на ближайшей от дома железнодорожной станции, куда устроилась за три года перед Великой Отечественной войной. В любую погоду, несмотря на дождь и снег, она ежедневно обходила свой участок железной дороги, осматривала шпалы и рельсы и, если обнаруживала ослабленные гайки, тут же подтягивала их. Особенно тяжело было зимой, когда снег заносил соединения рельсов, которые она должна была откопать и проверить стыки. Однажды она обнаружила, что несколько крепёжных гаек, совсем по Чехову, были отвинчены, а в это время должен был пройти состав, гружённый углём. Недолго думая, Степанида выхватила из футляра красный флажок и размахивая им, бросилась бежать навстречу поезду. Помня, что тормозной путь гружённого состава почти километр она, преодолевая слабость от хронического недоедания, с большим трудом, но пробежала большую часть пути и остановила поезд. За этот самоотверженный поступок руководство наградило её отрезом шёлковой материи, которую она тут же променяла на кусок мяса.

Однажды на станции она познакомилась с помощником машиниста, будущим мужем Дмитрием, который более года ухаживал за ней и только благодаря своей настойчивости взял её в жёны.

Степанида долго не соглашалась выходить замуж потому, что последние восемь лет после всего случившегося с ней и её семьёй, она жила воспоминаниями о прошлой счастливой жизни, где у неё был любимый муж, большая дружная и работящая семья, которую в одночасье уничтожила советская власть.

Очаровательную девушку из бедной семьи сосватали за Колмогорова Ивана из зажиточной семьи, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Жених был хорош собой — статный, черноволосый с выразительными ласковыми карими глазами, о которых многие девушки села Поспелиха втайне мечтали. На свадьбе счастливой пары целую неделю гуляло всё село, мать жениха и несколько её помощниц буквально сбились с ног, готовя угощения и подавая на столы всё новые блюда.

Семья Колмогоровых, куда переехала после свадьбы Степанида, была дружной и работящей. Кроме родителей мужа в большом доме с многочисленными хозяйственными постройками проживали сестра, брат Ивана Андрей с женой и тремя детьми, дедушка с бабушкой по отцовской линии.

Дед Ивана, Колмогоров Григорий Спиридонович, потомственный донской казак, в девяностые годы 19 века во время пьяной ссоры покалечил своего атамана, в результате чего вынужден был покинуть станицу и переселиться на Алтай. Здесь в предгорьях в селе Поспелиха он получил несколько десятин плодородной земли, построил дом, обзавёлся хозяйством и женился на местной девице. Со временем его сын, Прохор продолжил дело своего отца, прикупив к уже имеющимся, три десятка десятин земли, заливной луг для пастбища, отару овец, двух коров, рабочую лошадь и рысака для выездов. Хозяйство разрасталось, требовались работники, и Прохор женил ещё совсем молодого старшего сына на соседской, крепкого телосложения девице. На все возражения сына он отвечал: «Красота приглядится, а крепкая рука пригодится». Все обязанности в доме были расписаны, каждый знал, чем ему заниматься, какую работу в данный момент выполнять — мужчины пахали, сеяли и убирали урожай, косили сено, стригли овец и заготавливали дрова на зиму, женщины работали на кухне — готовили еду на семью, варили пойло для животины, убирали навоз, а по вечерам пряли домотканые холсты, из которых шили нательное бельё и рубахи для мужиков. Жена старшего сына Марфа была обязана сбывать излишки продукции на городском рынке, до которого было верст пятьдесят, и куда по пятницам отвозил её муж.

Когда Степанида вошла в дом своего мужа, ей сразу определили работу по дому — в её обязанности входила уборка в доме, хозяйственных постройках и обширном дворе. По вечерам, как и все, садилась за пряжу, ловко вращая веретено, сучила шерстяную нить для будущих носков, рукавиц и шарфов. С раннего детства приученная в доме своих родителей к тяжёлому крестьянскому труду она воспринимала работу по дому совсем не тяжёлой и помогала на кухне своей свекрови чистить картошку и овощи.

Через полгода Степанида забеременела и к концу 1929 года разрешилась девочкой, которую назвали в честь бабушки Евдокией.

Всё шло хорошо, деревня после гражданской войны в годы нэпа начала процветать, наиболее старательные и трудолюбивые крестьяне обзаводились скотом, разводили бахчу, на которую был большой спрос в городе. Раз в неделю в селе появились перекупщики, которые за умеренную цену скупали зерно, арбузы, дыни, яблоки и облепиху, которой была особенно богата алтайская земля.

Но однажды, в конце апреля в село вернулся местный забияка и пламенный борец за справедливость Аркашка Мешков. После освобождения Сибири от Колчака, Аркадий, бросив больного отца и мать, добровольно записался в Красную Армию, дошёл с ней до Владивостока, потом оказался в Туркестане, где гонялся за басмачами, был тяжело ранен и в связи с этим комиссован из армии. Пока он воевал с международным империализмом умер отец, больная, рано постаревшая мать вынуждена была просить у сердобольных односельчан кусок хлеба, тем и жила в ожидании своего неугомонного сына. Вернулся он в ту пору, когда в стране началась знаменитая коллективизация, в результате которой были раскулачены сотни тысяч крестьянских хозяйств, беднота объединялась в колхозы, а крепкие хозяева ссылались в Сибирь. Там, в глухих, необжитых местах большинство из них погибло от голода и неустроенности.

Приехал Аркадий в село с особыми полномочиями — уничтожить, как класс, местных кулаков, а за одно и всех середняков, особенно тех, кто во время уборки урожая нанимал сезонных рабочих. Одетый в кожаную куртку и красные революционные галифе с кольтом на поясе и именной саблей на боку он, размахивая постановлением губкома о коллективизации, наводил ужас на своих селян. Затем созвал сельский сход и объявил о начале коллективизации в селе, которая будет осуществляться неким комитетом, образованным из числа наиболее сознательных граждан. К сознательным гражданам, как правило, относились беднейшие крестьяне, у которых всё хозяйство ограничивалось огородом, одной коровой да парой поросят. Летом большинство из них нанимались в работники к крепким хозяевам, получая за свой труд пшеницу, гречиху и бахчевые.

Раскол на богатых и бедных в селе начался давно, те, кто не мог или не хотел обрабатывать землю, продавали свои наделы более трудолюбивым и хозяйственным мужикам, сами же превращались в сезонных батраков. Вот они-то и стали объединяться в колхозы.

Впервые Аркадий увидел Степаниду на сходе, она стояла вместе с мужем в первом ряду и явно выделялась своей красотой из общей массы односельчан.

— Кто это? — обратился он к одному из своих помощников.

— Кто?

— Вот та, что стоит рядом с Колмогором.

— Как кто? Его жена.

— Значит, жена, красивая жена досталась кровопивцу, нехорошо.

— Брось, Аркаша, у них дочь растёт, и потом Колмогор крепкий мужик, своего просто так не отдаст.

— Поживём увидим, а муж объелся груш, не китайская стена, обойти можно.

С тех пор Аркадий стал выслеживать Степаниду и всячески старался привлечь её внимание. Дошло до того, что она пожаловалась мужу на приставания Аркадия. Однажды поздним вечером, когда Аркадий возвращался домой после очередного заседания комитета, Иван подстерёг его и, схватив за грудки, сказал:

— Не отстанешь от моей жены, убью.

— Ты на кого руку поднял? Ты на власть руку поднял, упеку туда, где Макар телят не пас.

— Я не на власть руку поднял, а на подонка, который на чужом горбу хочет в рай въехать, и запомни, я тебя из-под земли достану, если не перестанешь домогаться моей жены, — схватив Аркадия за ухо, сказал Иван и пошёл домой.

— Скажи спасибо, что я сегодня безоружен, пристрелил бы тебя как собаку, — крикнул Аркадий.

На следующий день Аркадий отправился в Барнаул и через два дня вернулся с небольшим отрядом Губчека, в его задачу входили аресты и высылка из села всех недовольных советской властью, конфискация в пользу государства их имущества, а также принудительное вовлечение колеблющихся в колхозы.

Первыми, с кого начали раскулачивание, оказались Колмогоровы. Рано утром к их усадьбе подкатила тачанка и несколько подвод, с них спрыгнули вооружённые солдаты и направились во двор. На истошный лай Барса на крыльцо дома вышел глава семьи Прохор.

— Зачем вломились в чужой двор, люди добрые?

— Ты, Прохор, и твоя семья подлежат раскулачиванию, — крикнул Аркадий.

— Вы, что же белены объелись? Мы же не кулаки, мы всё, что у нас есть, своим горбом наживали. Что же получается, те, которые кормят народ, и есть враги советской власти?

— Ты, Прохор, демагогию тут не разводи, сказано подлежишь раскулачиванию, значит отдай своё добро и дело с концом, а не отдашь возьмём силой, — заявил Аркадий.

В это время на крыльцо вышел Иван с двустволкой в руках.

— Убирайтесь туда, откуда пришли, — прицеливаясь в командира отряда, крикнул Иван.

В то же мгновение один из солдат вскинул винтовку и выстрелил, пуля попала прямо в сердце Ивана.

Так закончилось недолгое счастье Степаниды, начались годы скитаний, тяжкого труда и спасения детей от голода и болезней.

Благословение

Сказка

Когда-то, давным-давно, ещё во времена Василия Блаженного, Клин был рядовой крепостью московского царства. Он был обнесён частоколом, земляным валом и рвом, но это мало помогало от врагов. Обложат крепость со всех сторон, и давай обстреливать её огненными стрелами. Вскоре в крепости начинались пожары, и не было людям спасения в этом огненном кольце.

Тогда придумали они, как спасать жён и детей своих от гибели неминучей. На окраине крепости выкопали они большое подземелье. Укрепили его брёвнами, да толстым слоем земли, так что ни одна огненная стрела стала ему не страшна. Нападёт враг, начнёт стрелять огнём, защитники тут же прячут своих близких и ценности в подземелье.

Через какое-то время люди поняли, что в случае захвата крепости, их жёны и дети окажутся пленниками врага. Нужен был подземный ход к реке. Прорыли ход, замаскировали выход на берегу и успокоились. Вскоре на другом берегу реки в землянке поселилась старуха-вещунья. Стали бабы похаживать к ней, кто за советом, кто поворожить, а кто за приворотным зельем. Вместе со всеми пришла однажды узнать свою вдовью долю молодица с сыном. Увидела мальчика вещунья и давай гнать их прочь от своего жилища. За ворожбу и приворот рассердились мужики на бабку-ворожею, развалили землянку, а ей велели убираться прочь из их краёв.

Исчезла старуха, и сколько не искали её женщины, она точно свозь землю провалилась. Но вот вскорости из крепости стали пропадать люди. Уйдёт молодец на охоту, да и не вернётся, ищут, ищут, всё без толку. Стали грешить на тверских, но те клялись-божились, что не видели никого, что они и помыслить такое не могут. Время шло, а люди по-прежнему пропадали в лесу, и тонули в реке.

Однажды на рассвете, ночной дозор заметил, как один из стражников, спустился к реке. Стали смотреть за ним. Молодец стоит смотрит на реку, ждёт кого-то. Тут из подземелья вышла старуха в чёрном и пошла к воде. Вот она вошла в воду, окунулась и через мгновение превратилась в дивную красавицу со звездою во лбу. Дозорные обмерли слова вымолвить не могут, стоят, смотрят. Девица поманила парня за собой, и он, как был в одежде и доспехах, так и пошёл за ней в реку. Тут всё покрылось густым туманом, скрылась краса девица, а с ней молодой стражник. Больше никто не видел ни добра молодца, ни тела его.

Так продолжалось долго, люди стали бояться появляться у реки, а в лес ходили только по нужде, за дровами. Весной вдовой молодице приснился сон, будто идет её шестилетний сыночек по водам реки, как Бог наш, Иисус Христос, и вокруг русой головы его великое сияние. Вот он выходит на берег и прямиком в подземный ход. Осветился ход и оттуда повалил чёрный дым. Слышит молодица, как с небес кто-то говорит ей: «Твой сын спасёт крепость от нечистой силы, изгонит злую колдунью из краёв ваших».

Проснулась молодица и поняла, сон то вещий. Склонилась она над сыном и зашептала: «Ангелочек ты мой ненаглядный, на тебя пало Божие благословение, но больно ты мал, хватит ли сил для нашего спасения?»

Поутру рассказала молодица свой сон соседке. Та быстро, точно сорока, тут же разнесла услышанное ею жителям крепости, и вскоре у дома вдовы собралась толпа мужиков и женщин. Стали они просить её отправить своего сына в подземелье. Долго не соглашалась вдова, но люди уговорили её. И она, взяв сына за руку, отправилась с ним на реку, ко входу в подземелье. Толпа в полной тишине шла за ними. Вот они с сыном подошли к проёму в песчаном обрыве, опустились на колени и долго молились. Затем вдова подвела сына к проходу и ласково сказала: «Алёша, сынок мой, на тебя одна наша надежда, только ты сможешь спасти всех нас от нечистой силы, только ты сможешь победить злую колдунью. Иди, да поможет тебе Бог наш, Иисус Христос».

Мальчик подошёл к входу в пещеру, троекратно перекрестился и тут над его головой возник сияющий нимб. Он оглянулся на мать и вошёл в тёмное подземелье. Прошло несколько минут и тут из подземелья повалил густой чёрный дым.

«Братцы, смотрите, никак старуха вылетела вместе с дымом», — указывая на клубы дыма, вскричал седой старик. Услышав это, толпа бросилась на колени и в едином порыве заголосила: «Это нечистая сила покидает нашу землю! Боже сохрани нас и помилуй, не дай нечисти снова поселиться среди нас, грешных!»

Затем земля содрогнулась, берег реки пришёл в движение, густой дым рассеялся, и у выхода из подземелья появился Алёша и с ним девочка неземной красоты. Мать, увидев сына, едва не теряя сознание, рыдая, подошла к нему, расцеловала и, посмотрев на девочку, спросила:

— А ты чья будешь?

— Я бабушкина внучка, Варя, — ответила девочка.

Толпа, увидев их, в благоговейном трепете молчала. Затем все бросились на колени и стали благодарить Бога Иисуса Христа за чудесное спасение Алёши и избавлении их от нечистой силы.

С тех пор на Клинской земле стали рождаться крепкие, сильные духом мальчики и красивые домовитые девочки.

Старик и его собака

Деревня Глухово, что раскинулась на опушке безбрежного смешанного леса, вымирала. Из сотни, некогда процветавших дворов, осталось не более двух десятков, да и в тех проживали старики, которых никто и нигде не ждал. А ведь были времена, когда деревня жила в достатке, о чём напоминали старые, но всё ещё крепкие пятистеные дома, рубленные из сосны и крытые позеленевшим тёсом. Двести пятьдесят лет кряду, деревенские мужики тачали хомуты и прочую лошадиную утварь, делали летом сани, а зимой телеги. Так продолжалось вплоть до повсеместного искоренения конной тяги. Наступали новые времена, деревенские мужики, как могли, приспосабливались и жили дальше, иногда вспоминая о давно минувших днях, о навыках, которые переходили к ним от дедов и прадедов. Близкий лес таил в себе не только богатства, но и опасности, особенно зимой, когда голодные волки в поисках добычи, бродили по ближайшей околице и дальним огородам. Потому в каждом деревенском дворе было по две и даже три собаки, своим лаем предупреждавшие селян о приближении волчьей стаи.

В пятидесятые годы прошлого столетия скорняжное дело, веками кормившее селян, окончательно заглохло, а деревня превратилась в животноводческое отделение крупного совхоза. Бывшие скорняки стали пастухами, свинарями, а бабы доярками. Старик Гаврила Хомутов, сколько себя помнил, был свинарём. В десять лет его приставили смотреть за молодняком, а когда подрос, доверили племенное стадо, которое славилось на всю округу.

Так было вплоть до начала девяностых, которые в корне изменили всю вяло текущую деревенскую жизнь. Некогда богатый госхоз в одночасье превратился в частное хозяйство, владельцы которого, тут же стали распродавать коров, свиней и прочую живность. Старика Гаврилу, как и большинство старейших работников, отправили на пенсию, а молодёжи предложили перебираться в соседний городок и там устраивать свою жизнь.

С этого времени деревня стал быстро хиреть, и вскоре превратилась в призрак былого благополучия. От былого величия остались только фамилии — Хомутовы, Телегины да Саньковы. Сын старика долго сопротивлялся, потом продал двух стельных коров, трёх полугодовалых поросят и вместе с невесткой и внуком, покинул обезлюдившую деревню. Старик, которому в ту пору шёл восьмой десяток, остался со своей больной старухой Марфой в большом деревянном доме с множеством пустых надворных построек. После многих лет работы, тревог и забот в жизни старика наступила полоса безвременья, когда никуда и незачем было спешить, всё ограничивалось кухней да стареньким телевизором.

Но, однажды, ранней весной, из города приехал его старинный друг Иван Телегин и привёз крохотный палевый комочек.

— Вот, Гаврила, на твоё семидесятилетие привёз тебе подарок, породистую с отличной родословной, московскую сторожевую овчарку. Расти и знай, это твой самый верный, самый бескорыстный друг, который, не раздумывая, отдаст за тебя свою жизнь. Вырастет и будет такой же большой и сильный, как его отец, и протянул старику фотографию гордого красавца, грудь которого была сплошь увешана многочисленными медалями. Их было так много, что хозяину пришлось соорудить нечто вроде фартучка и разместить на нём награды породистой собаки. Ежели захочешь, — продолжал Иван, — через год-полтора твой новый друг, также, как его отец, начнёт побеждать на самых престижных выставках и будет гордостью подмосковного собаководства.

Старик взял на руки щенка, и тот доверчиво уткнулся ему в тёплую подмышку. Затем нашёл небольшую коробочку, устелил её мягкими тряпками и, уложив щенка, сказал: «Тут твоё место, спи». Но не тут-то было, щенок тыкался по углам коробки, жалобно скулил и даже несколько раз всплакнул.

— Получил подарок, вот и наньчися с ним, — заворчала старуха, — вишь, материнскую титьку ищет.

Старик пошарил в старинном комоде и нашёл там чудом сохранившуюся от внука маленькую бутылочку с детской соской. Затем, налив в неё молока и подхватив на руки щенка, стал ходить с ним по избе.

— Совсем из ума выжил, собаку нянчит, точно малое дитя, — ворчала старуха, — ты ещё спать уложи его с собой.

— И уложу, не вишь што ли по материнскому теплу больно скучает, — огрызнулся старик.

Щенок рос не по дням, а по часам, и, чуточку повзрослев, стал проявлять свой характер в том, что от всех дичился и признавал только старика. Потому и назвал старик его Диком, что значит дикий. Через два месяца Дик стал вполне самостоятельным, он с увлечением гонялся во дворе за курами, подкрадывался к гусям, но те в обиду себя не давали и больно щипали его. Поздно вечером, дождавшись, когда старик засыпал, он тихонько взбирался на его кровать и укладывался в ногах. Иногда он внезапно просыпался, вскакивал и, оглядев комнату, звонко тявкнув, снова ложился на тёплую постель. Через год, некогда крохотный палевый клубочек, превратился в огромного, умного и преданного друга с полуслова понимающего своего хозяина.

К этому времени в деревне стали происходить странные вещи — вдруг ни с того ни с сего на окраине деревни стали загораться старые, заколоченные, покинутые хозяевами, дома. Старухи, из тех, что остались в деревне, всполошились, и, сообразив, что никто кроме старика с его громадной овчаркой не защитит их от злодеев, уговорили его по ночам охранять деревню. Так бывший свинарь стал сторожем. По ночам он с Диком несколько раз обходил деревню и, не обнаружив никого, перед рассветом шёл домой. С этих пор пожары прекратились, а по весне к ним зачастили незваные гости из Москвы. Сначала они предлагали скупить все пустующие дома, и, не получив согласия, стали размечать и нарезать земельные участки на пойменном лугу, что некогда служил пастбищем для деревенской скотины. В начале лета началось бурное строительство огромных коттеджей, в два и более этажа, с пристройками и теплицами. К зиме, на огороженном бетонным забором лугу, точно из-под земли, выросли двадцать семь современных элитных дома. Теперь уже новые хозяева стали нанимать старика для охраны их дорогой собственности.

— Вот ведь, как получается, одни из деревни, другие, наоборот, к земле потянулись. Получилось два людских потока — один поток из голодной деревни с пустой котомкой, в сытый город, другой поток с большой мошной, из зачумлённого города на свежий воздух потянулся, — обходя, вместе с Диком, новый дачный посёлок, рассуждал старик. — Только странно получается, не пересекаются они, каждый течёт сам по себе, не смешиваются они, а значит, в реку не сольются. Вот и выходит нищая деревня никому, кроме нас, стариков, не нужна.

Время шло, к осени старухе стало совсем худо, старик несколько раз возил её в город, но врачи только разводили руками и советовали строго соблюдать диету и регулярно вводить инсулин. Однажды старик заметил — старуха тайно ест конфеты, ложками засыпает себе в рот сахар и понял, что она сознательно сокращает себе жизнь. В декабре она тихо скончалась, и была захоронена на местном кладбище. Все деревенские старухи были на её похоронах и дружно сетовали на то, что ушла Марфа без покаяния и церковного отпевания, а всё потому, что никто из сельчан так и не смог восстановить, разрушенную в начале прошлого века, местную церковь.

Вот тогда то, на могиле своей старухи, старик поклялся если не восстановить церковь, то хотя бы построить часовенку. С этого дня все заработанные деньги он стал откладывать на строительство, а ещё через полгода сходил в дальнюю деревню, где уже более ста лет стояла каменная часовня святого великомученика Пантелеймона, осмотрел её, как смог нарисовал, и решил строить такую же, но только из дерева. Вернувшись в деревню, старик присмотрел место и начал рыть яму под фундамент, а к сентябрю над часовней уже возвышался крест и началась её внутренняя отделка.

Каково было удивление старика, когда местные старухи стали приносить ему чудом сохранившуюся церковную утварь и старинные иконы, особенно его поразила икона святителя Николая. Со слов дарительницы бабки Пелагеи икона была написана неизвестным художником в конце 18 века и чудесным образом избежала уничтожения в сатанинскую годину. С этих пор часовенка стала называться в честь Николы Угодника, первого после Божией Матери небесного заступника. Вскоре часовню освятили и жители деревни, дачного посёлка и окрестных сёл стали молиться святителю Николаю.

За хлопотами о часовне незаметно для старика пришла зима, потом наступили Рождественские праздники. В эти дни старик вдруг встревожился, стал по ночам чаще приходить к часовне, осматривать её и, ничего не обнаружив, уходил домой. Накануне крещенского сочельника он лёг пораньше, задремал, и тут какая — то сила выбросила его из постели. Он быстро оделся и вместе с Диком, пошёл к часовне. Не успели они отойти от дома ста метров, как Дик заволновался и стремительно бросился к часовне. Старик тоже заторопился, но глубокий снег мешал ему, и он пошёл прежним размеренным шагом, но неожиданно глубокую ночную тишину разорвали два выстрела. Сердце у старика на мгновение остановилось и тут же тревожно забилось вновь — «Беда, ой беда», — бормотал он.

Старик сидел на снегу и горько плакал. Плакал навзрыд, как малое дитя, потерявшее мамку. Его верный, неразлучный друг лежал на обледеневшей обочине дороги с окровавленной грудью. Кровь тёмными сгустками сочилась из открытой раны и медленно стекала на белый снег. Старик подтянул ноги и встал на колени, потом взял голову Дика бережно приподнял её и попытался заглянуть ему в глаза. Тяжёлая, безысходная тоска железным обручем сдавила его сердце, он застонал от бессильной ярости на несправедливую судьбу и людскую злобу.

Тем временем на звуки выстрелов подошло несколько старух и два полупьяных мужика из дачного посёлка.

— Ишь, как по собаке рыдает, по своей Марфе так не убивался, — прошипела одна из старух и смачно плюнула на снег.

Вдруг ночную мглу прорезал истошный крик:

— Икону украли, Николу заступника унесли, вороги.

Все, кто был рядом, бросились к часовне, посмотрели и вернулись к старику.

— Дика, Дикуличка, — ласково шептал старик и нежно поглаживал большую голову собаки. — Господи, сколько мы с тобой пережили радости и невзгод, и вот теперь ты оставляешь меня одного в этом мире несправедливости и злобы.

Старик ещё ниже склонился над головой своего друга и тут правый глаз приоткрылся, и Дик нежно лизнул руку хозяина.

— Дикуля, ты жив, — оторопев от радости, завопил старик, — господи, чичас я тебя перевяжу, и мы пойдём домой.

Старик суетливо обшарил свои карманы и, не найдя ничего, скинул с себя телогрейку, снял рубаху и разорвав её на части, перевязал широкую грудь овчарки. К счастью, пуля пробила правую сторону груди, прошила насквозь часть тела и вышла на спине в области лопатки.

— Чего рты раззявили, пьянь подзаборная, — закричала соседка Анна, — не видите, што ль, сани нужны. Пёс-то, што хороший боров, весу в нём не мене центера будет.

Мужички тут же исчезли и через несколько минут приволокли небольшие санки, какими пользуются селяне для перевозки сена с ближайших укосов.

Привезя Дика домой и уложив его в свою постель, старик нашёл несколько ампул пенициллина, набрал два кубика и ввёл его в холку собаки. Затем вышел в сени, отыскал пучок подорожника, и разжевав его, приложил жидкую массу к ране.

— Всё, Дика, спи, а я тут посижу, присмотрю за тобой, спи, мой хороший, рана твоя затянется, и мы будем снова бегать и ловить зайцев.

На слова хозяина Дик приподнял голову и облизал низко склонённое лицо старика.

— Ну, будя, лежи не шевелись, вредно энто тебе, вот выздоровеешь, тогда и нацелуемся, — с этими словами старик поднялся и ушёл на кухню. Он подбросил дрова в печку, достал мясо и, бросив его в кастрюлю, поставил вариться. Затем он снова сел у изголовья своего друга. Помолчал, почесал его за ухом и улыбнулся своим воспоминаниям:

— Дикуля, ты помнишь мальчонку, который тонул в проруби? — заговорил он. — Помнишь, как ты бросился в прорубь? Если бы не ты, он наверняка утонул бы. Тебе тогда был всего год, но ты уже понимал своё предназначение.

Дик поднял голову и в знак того, что он всё помнит, лизнул старику руку. Помнил он и то, как однажды старик серьёзно занемог, всё его тело горело, руки и ноги настолько ослабли, что он не смог даже встать с постели. Поняв, что хозяину очень плохо Дик выскочил на улицу и помчался к бабке Нюре. Он перемахнул соседский забор и, подлетев к окну, басовито залаял. Бабка Нюра вышла во двор и, посмотрев на собаку, поняла — что-то случилось. Больше недели она настоями из трав отпаивала старика пока, наконец, он не смог встать и заняться хозяйством.

— А помнишь, Дика, — продолжая улыбаться, спросил старик, — тот случай, когда я производил опыты на предмет понимания тобой человеческой речи?

Тебе тогда исполнилось два годика, а уж умён ты был не по годам. Вот я и решил подшутить над молодью. Помнишь, мы тогда охраняли дом московского богача?

Собрались у них тогда друзья евоного сынка, всё молодь неоперившаяся, а с гонором, с самомнением. Помнишь, речь у них зашла о том, что животные не могут понимать человеческую речь так, как понимаем её мы.

Мы с тобой стояли неподалёку и всё слышали. Ну, тут я, старый дурак, не вытерпел, да и встрял:

— Неправда, мол, животные хоть и бессловесны, но всё понимают. Вот взять хотя бы мою собаку, — и показывая им на тебя, предлагаю им провести опыт. Тут все заспорили, затарахтели, мол, ежели действительно собака понимает человеческую речь, то они платят мне сто зелёных. Двести, говорю я им, все тут же соглашаются.

— Для чистоты эксперимента, — говорит один из них, — ты, Вася, отвернувшись от собаки, произносишь условную фразу, а мы наблюдаем за реакцией пса.

Они отвернулись, пошептались и говорят: «Мы готовы».

— А мы тоже завсегда готовы, — отвечаю я им. — Но только не обессудьте ежели, што не так.

Энтот Вася отворачивается от нас с тобой, и, смеясь, говорит, мол, чтобы им не надоедал со своими россказнями Гаврила, он сейчас возьмёт нож и зарежет этого надоедливого старикана.

— Помнишь, что тут было? — Ты одним прыжком перемахнул стол, свалил шутника, встал ему на грудь, оскалился и посмотрел на меня. Помнишь, как энти молокососы затряслись и спали с лица? Наука им была отменная.

Старик ещё долго вспоминал, как его друг суровыми зимами отгонял волков и лисиц, не позволяя им нарушать покой деревни.

Прошёл год, в новогодние праздники дачники потянулись в деревню.

Однажды вечером старик со своим другом оказался неподалёку от дачи того московского богатея, которую он охранял прошлой зимой. Вдруг Дик напрягся, заворчал и бросился к дому, откуда раздавались приглушённые голоса и весёлый смех молодых людей. Перелетев через забор, он вскочил на веранду, и, прыгнул на одного из них. Стоя на груди парня, Дик своей огромной челюстью, вцепился в его горло и ждал команды, чтобы разорвать её. Старик поднялся на веранду, внимательно посмотрел на перепуганные лица сидевших за столом парней, потом перевёл взгляд на своего друга и его жертву. Под Диком лежало с искажённым от ужаса лицом, нечто, похожее на куклу, от которой исходил тошнотворный запах человеческих испражнений.

— Ишь ты до того перепугался ирод, что напустил в штаны, а когда стрелял в моего друга поди чувствовал себя эдаким суперменом, способным остановить не только собаку, но и любое чудовище, вставшее на его пути. Ирод, он и есть ирод, такой смел, когда чувствует своё превосходство над беззащитными существами, будь то человек или собака. Страшно и мне, простому мужику, когда вижу, что подобная человеческая падаль бродит по нашей земле и в любой миг может оборвать чью то жизнь, — глядя на распластанное тело, размышлял старик.

Затем, погладив Дика по голове, старик шепнул ему на ухо:

— Теперь этот ворог вернёт нашу чудотворную икону Николы угодника, скоро она будет дома, а это главное. Дик поднял голову и, как показалось старику, укоризненно посмотрев на него, нехотя отпустил свою жертву.