Альманах «СовременникЪ» №4(24) 2021 г. (посвященный 800-летию Александра Невского)

Альманах, 2021

Этот выпуск альманаха «СовременникЪ» посвящен 800-летию Александра Невского. В него вошли произведения писателей, поэтов, публицистов Интернационального Союза писателей, посвященные мужеству, стойкости, национальному самосознанию и духовному пробуждению. Яркие, драматичные рассказы, вдохновенные стихи, бесценный фактический материал – все это, несомненно, найдет отклик у широкого круга читателей и даст пищу для размышлений молодому поколению. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Ведров Александр

Родился в селе Поташка Артинского района Свердловской области 5 июня 1939 года. Выпускник Уральского политехнического института имени С. М. Кирова, инженер-атомщик. Литературной деятельностью занялся в 1999 году. Автор книг: «Три судьбы, или Трилогия о детстве», «Повесть о сибирском коте», романа «Школьный вальс» как истории одного класса, сборника юмористических рассказов. В 2015 году стал членом Российского союза писателей (РСП) и в том же году — лауреатом национальной литературной премии «Писатель года России». Ежегодно печатался в конкурсных альманахах РСП и признавался финалистом. Дипломант конкурса Русского Императорского Дома «Наследие». В 2018 году издал исторический роман «Амурская сага» об освоении Сибири, в 2019 году — исторический роман «Муравьев-Амурский, преобразователь Востока». В 2020 году вышло его художественно-просветительское произведение «Урановая буча» об истории становления и развития атомной отрасли страны.

Лётное происшествие

В СССР применение термина «авиационная катастрофа» в официальных документах и печатных изданиях не допускалось. Если и случались события подобного рода, то для широкой аудитории они замалчивались или трактовались как «лётные происшествия». Об одном из них и пойдет речь из уст участника происшествия. Девятого февраля 1976 года сотрудник УКСа иркутского аэропорта Алексей Макавеев, ведающий вопросами снабжения, рейсом самолета ТУ-104 отбывал в командировку в славный город Ленинград. Снабженец охотно мотался во все концы Союза, «выбивая» отпущенные Госснабом фонды. Так и на сей раз он уже расположился в правом ряду первого салона, когда пассажир с левой стороны попросил его поменяться местами. Долгими часами полета ему хотелось составить компанию с товарищами на троих, а по правому ряду, как специально для них, один к одному стояли три кресла, тогда как по левому только два. Алексей согласился: отчего бы не пойти навстречу дружкам-приятелям, пусть общаются себе в удовольствие.

Устроившись у иллюминатора, Алексей пристегнул ремни и машинально взглянул на часы. Стрелки указывали восемь утра. Моторы уже начинали предстартовый разгон. Бортпроводница, стройная и миловидная, сияющая ослепительной улыбкой, разносила леденцы, с помощью которых пассажиры при взлете выравнивали перепады давления, снимая боль в ушах. Грохот двигателей достиг максимальных децибел, самолет дрогнул и, набирая скорость, понесся по взлетной полосе. Короткий разбег, ускорение и отрыв от земли. Вот он, взлет и крутой разворот направо. Пожалуй, слишком крутой, хотя каждый пилот своими маневрами выводит самолет на нужный маршрут.

В тот рейс самолет принял до ста пассажиров, из них пятерых подсадили без мест, двоих разместили в туалете, больше некуда. При наборе высоты в тридцать-сорок метров самолет вдруг начал ее терять, принял неуправляемый правый крен и через семь секунд полета зацепился крылом за грунт. Ко всему прочему возникла угроза столкновения с приземлившимся самолетом ТУ-154 корейской авиакомпании.

Оказавшись в опасности, командир «корейца», летчик Кравченко, дал двигателю режим «на взлет», резко ускорился и выскочил из зоны столкновения, хотя и получил от обломков аварийного самолета вмятины и повреждения по правому борту. Отметим здесь, что первый реактивный самолет гражданской авиации ТУ-104 оказался ненадежной конструкцией — тяжел, неустойчив в полете, плохо управляем — и уже через пять лет был снят с производства. С его участием зафиксировано тридцать семь авиапроисшествий — это худший показатель среди всех советских пассажирских самолетов. Одно из тридцати семи пришлось на то зимнее иркутское утро.

Дальше летели недолго. Через девяносто метров самолет носовой частью ударился о землю и тут же — о бетонные блоки ограждений, отчего консоль левого крыла размером в полтора метра отлетела вперед на шестьдесят метров. Пассажиры в панике. Тем не менее полет продолжался, теперь уже над понижающейся местностью, пока на расстоянии трехсот метров от места первого касания не произошла окончательная «жесткая посадка». Фюзеляж раскололся на три части. Наибольшие разрушения пришлись на кабину и среднюю часть корпуса. Можно ли себе представить, что творилось внутри?

Внутреннее оборудование разом превратилось в груду обломков и искореженных конструкций, и это месиво вперемешку с человеческими телами и багажом устремилось в переднюю часть самолета, сметая все на своем пути. Еще до крушения в самолете погас свет. Бортмеханик Н. Коншин во избежание взрыва и пожара успел отключить топливную систему. Для экипажа и многих пассажиров прелести воздушного путешествия окончились летальным исходом. Оставшиеся в живых зыркали в темноте ошалевшими глазами, пытаясь понять, что за преисподняя им уготована. Многих сносило куда-то по конвейеру, кого-то сбрасывало через образовавшийся разлом на снежное поле, где сверху накатывала задняя часть фюзеляжа и давила все то, что еще не было раздавлено.

Макавеева, находившегося в первом салоне, далеко не унесло. От страшного удара он попросту потерял сознание и очнулся от холода, когда за бортом начинало светать. Морозило ногу, с которой при столкновении силой инерции сорвало сапог финского производства, плотно застегнутый на молнию. Другая нога оставалась в сапоге, но была чем-то придавлена. Не высвободить, и сил никаких. Краем глаза видел, что новенький костюм разодран в клочья. Алексей был парень щеголеватый, стройный, с военной выправкой и любил модную одежду, доступную для работников аэропорта. Значит, авария. Главное, жив. Странно, что боли почти нет, просто тело чужое.

Большие неудобства доставлял лежавший на нем мужчина, который до крушения занимал соседнее место в кресле под буквой «Б». Мужчина тяжело стонал, теплая кровь с его лица и шеи заливала Макавееву рот, затекала под ворот, скапливаясь под спиной, густая, липкая и пахучая. Было противно, к горлу подступала тошнота, грудь стянута обручем, каждый вдох давался с трудом. Не пошевелиться.

Алексей с трудом повернул голову в сторону, к свету, и голова соседа припала еще плотнее, щека к щеке. Он все еще стонал, дышал хрипло, неровно и с каким-то бульканьем не то в горле, не то в груди. Потом все затихло — ни стонов, ни хрипов и бульканий. Окоченела нога. Мужчина замер, недвижный и тяжелый. Нежилец. Макавеев опять забылся в бесчувствии.

Спасательные работы начались быстро. Самолет рухнул вблизи аэропорта на глазах обслуживающего персонала, всего-то в нескольких сотнях метров от ограждения взлетного поля. Съехалась техника, машины скорой, сбежались работники аэропорта и спасатели. Поначалу выносили живых и полуживых людей. С Макавеева стащили мужчину, и ему стало свободнее. Когда он снова очнулся, то соседа не было, как не было и спасателей. Утащили не того, вместо живого — мертвого. Оставалось ждать.

Алексей с жадностью вдыхал свежий воздух, пытаясь осмыслить случившееся. Боли он все еще не ощущал, лишь полная беспомощность сковала тело да туманное сознание фиксировало обстановку. Падение на взлете. Счастливое стечение обстоятельств, сохранившее ему жизнь. Это пассажир, пересевший к товарищам, освободил ему кресло, оказавшееся в зоне относительной безопасности. Вот она, неразлучная «святая троица», лежит бездыханной справа. Все вместе, как и хотели. Еле дотянувшись, стер с челюсти ошметки спекшейся крови, чужой или своей. Когда же придут за ним? Надо было собраться с силами, кого-то позвать, похоже, вокруг остались только те, кому место в морге. Донимал холод. Зима стояла крепкой.

Скособочив голову, пытался следить через разлом за обстановкой на поле. Проходили редкие люди, и не близко. Основные действия спасателей развернулись с противоположного борта, накрененного к земле. Но вот мелькнула первая ласточка, это деловито прошагал майор Каюта, товарищ по работе, появилась хоть какая-то надежда на высвобождение. Прошагал и исчез, будто его и не было. И не позвать, и звука слабого не издать. Полное бессилие. Во рту какая-то помеха, не сплевывается, на зубах перекатывается что-то мягкое, и не понять, что там застряло. Густая слюна перемешана с кровью и сладостью от растаявшей конфеты. Тошно. Тело словно отбито палками со всех сторон. Отбивная котлета.

Превозмогая себя, отстегнул ремень, прицепленный к останкам кресла. Кругом все было размолото и перемешано, но какие же крепкие оказались ремни, совсем целые; иногда спасают. Спасли и его, Алексея, хотя и без Бога не обошлось. Хвостовая часть задрана кверху, будто горка. Там кресла целые, но пустые, значит, пассажиров поснимали и вывели. Или вынесли.

Дотянулся до разлома и заглянул вниз, под днище самолета. По снегу веером рассыпаны конфеты, те, что разносила проводница Галина Ушакова, так она представилась пассажирам. Виднелись разбросанные боты, сапоги и детские ботиночки. Нечистая сила срывала их с ног и швыряла без разбору, куда ни попадя. В снегу лежал фактически голый человек в позе спринтера, принимающего эстафетную палочку. Низкая посадка, широкий шаг, рука, вывернутая за спину, и голова, неестественно развернутая назад. Как он оказался раздетым? Хватит, насмотрелся. Надо ждать и быть готовым к появлению людей, если появятся.

Вдруг замаячила высокая тень, перемещавшаяся к нему, Алексею. Человек! Надо было обратить на себя внимание, а то исчезнет, как Каюта. Но как? Звать или поднять руку не было сил, их хватило, чтобы согнуть ее в локте и помахивать поднятой кистью с опорой на локоть, подавая безмолвный сигнал бедствия. Как болванчик. Заметил! Человек по русскому обычаю вспомнил чью-то мать, прозвучавшую в ушах поверженного пассажира самой нежной и желанной мелодией в жизни.

— Еще один жив! — прокричал человек кому-то вдобавок к упомянутой матери, и рука упала.

Сознание, ставшее ненужным, опять покинуло Алексея. Он очнулся от тряски скорой помощи, гнавшей по снежному бездорожью. Раненых развозили по городским клиникам. Той порой майор Каюта доложил сослуживцам, что Макавеева вынесли из самолета неживым, с проломами черепа, без пульса и горлом кровь. И все-то правильно пересказал майор, но жизнь еще не покинула снабженца, откомандированного в славный город Ленинград.

Впервые история давнего «лётного происшествия» была опубликована тридцать лет спустя после катастрофы журналистом Леонидом Мухиным в иркутской газете «Копейка». Была такая газета. Обратимся к выдержкам из той статьи. Тем февральским днем весь Иркутск был взбудоражен. В общественных местах, на транспорте и во дворах только и разговоров о крушении самолета. Ходили слухи об оставшихся в живых, не более семидесяти человек. По тем же слухам, некоторые смельчаки после пережитого ужаса улетели из Иркутска очередным рейсом. Им было надо. А по улицам под рев сирен носились неотложки. Одна из них, мчавшаяся за ранеными в аэропорт, на перекрестке улиц Советской и Красноярской врезалась в грузовик. Пришлось везти на оказание помощи еще и бригаду скорой помощи. Макавеева даже угораздило лежать в одной палате нейрохирургии Кировской больницы с доктором, пострадавшим в том ДТП. Там они обменивались опытом крушения, воздушного и наземного. Но даже через десятки лет не имелось официальной информации о трагическом событии, словно его и не было. Пришлось журналисту Мухину разыскивать очевидцев.

Две закадычные подружки, студентки третьего курса Иркутского института иностранных языков — Галя, черноокая меланхоличная красавица из Улан-Удэ, и Лена, энергичная и жизнелюбивая ангарчанка, — тем роковым рейсом после сессии летели на зимние каникулы, чтобы насладиться культурной жизнью Северной столицы. В институте они, такие несхожие по характеру, сошлись «как лед и пламень», пока катастрофа не разлучила подруг. Мать Лены, работавшая в магазине, по великому блату, без которого не обходились строители «развитого социализма», достала билеты на самолет. Галю выкинуло из кресла, и она погибла в одно мгновение. Лена осталась жива, хотя из разорванного сапога торчала переломленная кость. Ее оперировали в бессознательном состоянии. Узнав о катастрофе самолета, на котором улетела дочь, мать выла по-волчьи, а отец за сутки поседел.

Они примчались из Ангарска в Иркутск на директорской машине, но в аэропорту не было списков ни живых, ни погибших. Никаких. По чьей-то подсказке в больнице травматологии нашли Лену, представлявшую собой сплошной синяк. Синяк по обыкновению сыпал шутками. О Галиной смерти ей долго не говорили. А как узнала, ринулась она на костылях и в гипсе на улан-удэнское кладбище отыскивать могилу подруги. Дружба была настоящая, непоказная. Позже Лена вспоминала, что многие пассажиры, устроившись в креслах, тут же засыпали, так и не проснувшись больше. Она припомнила, что Галя уснула, не пристегнувшись к креслу, ведь на посадку утреннего рейса пришлось вставать среди ночи.

На больничной койке Лена не прекращала занятия, хотя нога долго не срасталась и приносила сильные страдания. Аппарат Илизарова не приживался, еще и внес какую-то инфекцию. Приходилось неоднократно ложиться на новое лечение. Уже на пятом курсе она с мамой поехала в Кишинев к светилу ортопедии. Светило науки снял гипс, установил, что нога срослась, и разъяснил, что за такой новостью не было необходимости ехать через всю страну. Узнали бы на месте. Для смешливой Лены шутка с поездкой за новостью пришлась по душе и стала поводом для новых острот.

После институтского распределения Лена честно отбыла в одну из деревень Черемховского района учителем английского языка, где с ноющей ногой приходилось месить костылями деревенскую грязь. Там же она разработала методику доставки воды для инвалидов — коромыслом на одно плечо, а костылем под другое. Не останавливаясь на достигнутом, обучилась колоть дрова и возить на санках уголь для печки. Не пропала. Через два года «англичанка на костылях» встретила нареченного, с которым из затерянной деревушки уехала в город Красноярск.

Леонид Мухин поведал еще одну иркутскую историю, случившуюся с Валей Ушаковой, однофамилицей с проводницей Галей. Всего Ушаковых на борту оказалось трое, в них долго путались близкие люди, отыскивая то в числе живых, а то погибших пассажиров. Муж Вали, одной из трех Ушаковых, Сергей, ждал молодую супругу в ленинградском аэропорту, но самолет не прилетел ни по расписанию, ни позже. И никаких сообщений и объяснений. На запросы люди получали ответ, что информации нет. В сердце Сергея закралась тревога, и не напрасно — через день его тетя из Ангарска сообщила о трагедии в иркутском аэропорту. При взлете Валентина под чей-то душераздирающий крик «Что он делает?!» потеряла сознание. В больнице ей починили череп, вставили в скулу пластинку и подправили треснувшую кость под левой глазницей. Валя не летала пять лет, а когда пришлось, то при пересадке в Томске у нее от страха отказали ноги. На борт доставляли на носилках. Лишь две истории, пересказанные из статьи Л. Мухина, а их было много больше.

Но продолжим нашу историю, полученную из уст участника. В суматохе, когда раненых было хоть отбавляй, медики приписали Макавееву повреждение шейных позвонков и подвесили гирю на вытяжку шеи. Попутно вправили оба выставленных плечевых сустава, обработали ягодицу и лодыжку, откуда были выдраны куски мышечной ткани. На черепе еще оставались провалы, голова опухла, словно на нее была натянута лошадиная сбруя. При малейшем повороте головы гиря глухим набатом долбила по стене, напоминая о никчемности процедуры. Болело все тело, кроме шеи, и ту зачем-то вытягивали. На второй день больной уговорил одного из докторов проверить диагноз. К вечеру выяснилось, что шею надо вытягивать другому раненому, а Алексееву прописали рентгеновский снимок.

В палату заявились два медицинских брата с носилками и сказали: «Залезай». Как залезать, если не двинуться и не повернуться? Недолго думая, братья взяли немощного больного за руки, за ноги, перегрузили с кровати на носилки и понесли в назначенный кабинет. Так Алексей узнал, что такое дикая боль. Из кабинета братья без лишних слов и без излишнего милосердия, больше присущего сестрам, тем же фертом доставили больного в палату и методом перекатывания бревна сгрузили на кровать. Алексей решил было, что худшее позади, но, к его ужасу, оказалось, что снимок не получился, и все опять повторилось сначала. Наутро пришел доктор и радостно сообщил, что причина неподвижности установлена и теперь можно приступать к эффективному лечению. Снимок показал компрессионный перелом двух позвонков в районе грудной клетки. Отросшие от них ребра отвалились, так и болтаются сами по себе по сей день.

Для проведения эффективного лечения потребовалось переместить больного с панцирной сетки на жесткую основу, придающую телу устойчивое горизонтальное положение. На кровать уложили доски, поверх которых — популярный в советские времена полосатый ватный матрас, досадливо напоминавший о себе комками свалявшейся ваты разных размеров, будто в тюфяк напихали груду булыжников. Тогда поверх первого положили второй матрас, отчего количество булыжников удвоилось. По подсказке находчивого больного, одобренной медицинским консилиумом, родственники привезли из домашних загашников надувной резиновый матрас. Больничная жизнь стала более сносной. Еще и пришили нижнюю губу, откушенную при падении и едва державшуюся на коже. Ладно, что не выплюнул ее Алексей, как ни старался, после падения. Пригодилась она на долгие годы вперед. Что за парень был бы без губы? Не заяц все-таки.

Лечащих врачей почему-то было много, пятеро, и все выспрашивали не столько о болезни, сколько о крушении, что там творилось и как произошло. С теми же вопросами прибыл следователь, который заставил Макавеева в протоколе собеседования квалифицировать факт падения самолета не катастрофой, а лётным происшествием. Весь аэропорт знал, что в том происшествии полностью погиб экипаж летчиков во главе с командиром корабля Иваном Свистуновым. Смятая до неузнаваемости кабина экипажа была оторвана от корпуса самолета. У некоторых пилотов были порваны сухожилия — с такой силой они тянули штурвал, пытаясь выровнять неуправляемую громадину.

Из экипажа осталась живой только проводница Галина Ушакова. В момент столкновения она нагнулась в поисках оторвавшейся с костюма пуговицы, тогда и снесло отсек проводниц. Пуговицу-спасительницу так и не нашла. Галино выздоровление было долгим и трудным. Три года в гипсах. В последующие годы, вплоть до 2011 года, Макавеев несколько раз встречался с ней. В день девятого февраля, по иронии судьбы пришедшийся на день гражданской авиации, сослуживцы встречаются в скорбных воспоминаниях о погибших товарищах, посещают Радищевское кладбище, где захоронен экипаж. Такое происшествие.

Другой выживший в неудачно приземлившемся самолете, профессор Иркутского политехнического института Орлов, самостоятельно вышел из разрушенного салона и письменно отказался от медицинской помощи. Совсем здоров. Приехал домой из командировки, которая окончилась, не начавшись, и, подсобравшись, прибыл на кафедру. Сотрудники порадовались счастливой участи коллеги, только радость оказалась преждевременной. Внезапно профессору стало плохо, его увезли в больницу, где он распрощался с жизнью по причине полученных сильнейших гематом.

По официальным данным, появившимся в интернете десятилетия спустя, в катастрофе погибло двадцать четыре человека, пятнадцать сразу, девять умерли в больницах. По другим данным, погибло тридцать человек. Расследование посчитало, что отрыв самолета от земли был произведен слишком резким взятием штурвала на себя и выходом на углы атаки выше допустимых. Кренящий момент вправо мог возникнуть из-за неравномерной заправки топливом с перегрузом правого крыла. Что в действительности могло случиться, если черные ящики на самолеты тогда не устанавливались, можно только гадать.

Лётное происшествие для Макавеева получило неожиданное продолжение из серии «нарочно не придумаешь». Начало той серии было многообещающим. Ему, как участнику лётного происшествия с тяжелыми последствиями, купили новый костюм взамен разодранного и выдали ордер на получение новой квартиры. Вот это удача! Вполне оправданная компенсация за перенесенные кошмары и испытания. В семье начались радостные приготовления к новоселью. Новостройка по улице Омулевской, третий этаж, квартира номер десять.

Однако смутные размышления закрались в сознание новосела, лишив его покоя. Случилось так, что пару месяцев назад Макавеев состоял в комиссии по приемке в эксплуатацию именно этого дома и в одной из квартир обнаружил строительную промашку с нарушением проекта. Стенка между прихожим коридорчиком и залом была установлена развернутой на сто восемьдесят градусов, так что в прихожем закутке не осталось места для установки элементарной мебельной стенки под одежду и обувь. В квартирных хрущевках прихожие комнаты имели миниатюрные размеры, а тут обе стены утыкались в дверные проемы, один для входа в зал, другой — в санузел. Был еще и третий вход с лестничной площадки, и все это на пятачке, где двоим не разойтись. Такой парадокс, с которым обувь можно было приткнуть в прихожке, а раздевалку пришлось бы устанавливать в зале.

Жилье сдавал Николай, начальник участка авиастроителей, приходившийся Макавееву добрым товарищем. Он и уговорил приемщика не сообщать комиссии выявленный строительный брак, устранение которого привело бы к удорожанию затрат и лишению премиальных. Ужель та самая квартира волей внешнего распорядителя бумерангом прилетела новоселу в руки? Алексей срочно прибыл на место предстоящего проживания. Точно! Ему досталась дефектная квартира! До чего же умно действует Высшее провидение! Позвал товарища по несчастью:

— Ты помнишь квартиру с перевернутой стенкой?

— Конечно, помню. Премиальные я уже получил.

— Ты помнишь, как я помог тебе скрыть дефект от комиссии?

— Конечно, помню. До сих пор тебе за это благодарен.

— Так вот, эта квартира распределена как раз мне!

Алексей был готов к любой реакции дружка, но только не к тому гомерическому хохоту, в который от ферта, выкинутого судьбой-злодейкой, впал Николай. Он хохотал взахлеб, неудержимо, со слезами, стонами и рыданиями, скрючившись от хохота и ухватившись руками за живот. Вселившийся в него бес веселья заразил и неудачника-новосела, который в проявлении взрывных эмоций не отставал от напарника. Уловив общую волну извержения восторгов, бракодел и его жертва дали им полную волю, громогласно утверждая людскую способность к преодолению всех и всяких жизненных преград и неполадок. Смехом и хохотом они славили гимн оптимизму и жизнелюбию, великому и бескорыстному, какой человека оставляет человеком. Отсмеялись, продолжая вздрагивать от новых приступов, повторных и слабеющих. В тот день и час Алексей узнал, что такое дикий смех.

— Что делать-то будем? — вернулся он к своей проблеме.

— Квартиру, — ответил товарищ.

На новоселье майор Каюта принес Макавееву часы, снятые с панели разрушенного самолета. Они показывали навсегда застывшее для них время: 8:20.