Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №5

Альманах, 2019

В номере: Вероника Боршан, Бутов Валерий, Надежда Гикал, Татьяна Долбенько, Виктор Ефремов, Борис Ивван, Альберт Кайков, Татьяна Калашникова, Екатерина Лангольф, Андрей Лаптев, Юрмет Нагиев, Давид Кизик, Виктор Санж, Александр Ушаков, Альфред Хобер, Виктор Шлапак

Надежда Гикал

Живёт в Подмосковье.

Автор шести поэтических сборников хайку и танка:

«Упала радуга с небес» (2004 г.)

«Солнечный дождь» (2006 г.)

«По лунной радуге иду» (2006 г.)

«Сад надежды, любви и печали» в 2 т. (2007 г.)

«Навстречу музыке дождя» (2012 г.)

«Эхо души моей» (2017 г.)

Награждена медалью Московской литературной премии (2015 г.), медалью им. Мацуо Басё (2016 г.), медалью Антуана де Сент-Экзюпери (2018 г.).

Член СП России. Член Интернационального Союза писателей. Руководитель клуба любителей японской культуры «Ветка сакуры».

Анна Ахматова в поэзии, живописи и воспоминаниях современников

Анна Андреевна Ахматова вошла в молодую русскую поэзию в Петербурге в эпоху, названную позже Серебряным веком. В знаменитом ночном кабачке «Бродячая собака» собиралась вся литературно-художественная элита. Здесь, по воспоминаниям Ю. П. Анненкова, «Анна Ахматова, застенчивая и элегантно-небрежная красавица, со своей «незавитой чёлкой», прикрывавшей лоб, и с редкостной грацией полудвижений и полужестов, читала, почти напевая, свои ранние стихи»^[1].

Ахматова становится своего рода символом петербургской богемы. Художники, поражённые необычной красотой этой женщины, пишут её портреты, а поэты посвящают ей восторженные строки. Хотя многих она сама опередила, написав с большим сходством свой портрет:

На шее мелких чёток ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шёлка,

Почти доходит до бровей

Моя незавитая чёлка.

И непохожа на полёт

Походка медленная эта,

Как будто под ногами плот,

А не квадратики паркета.

И бледный рот слегка разжат,

Неровно трудное дыханье,

И на груди моей дрожат

Цветы небывшего свиданья^[2].

Необычайно выразительный, почти скульптурный стихотворный портрет создан её другом Осипом Мандельштамом:

Вполоборота, о печаль,

На равнодушных поглядела,

Спадая с плеч, окаменела

Ложноклассическая шаль^[3].

Сам небожитель Александр Блок посвятил Анне Ахматовой строки, воспевающие «таинственное и противоречивое обаяние женской красоты»^[4]. Образ прекрасной женщины стилизован под образ испанки — знаменитой Кармен.

«Красота страшна» — Вам скажут, —

Вы накинете лениво

Шаль испанскую на плечи,

Красный розан — в волосах.

«Красота проста» — Вам скажут, —

Пёстрой шалью неумело

Вы укроете ребёнка,

Красный розан — на полу.

Но, рассеянно внимая

Всем словам, кругом звучащим,

Вы задумаетесь грустно

И твердите про себя:

«Не страшна и не проста я;

Я не так страшна, чтоб просто

Убивать; не так проста я,

Чтоб не знать, как жизнь страшна»^[5].

В своих «Воспоминаниях» Ахматова уточняет: «У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в то время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня (Ахматова имеет в виду увлечение Блока Любовью Александровной Дельмас, прославленной исполнительницей роли Кармен. — Н. Г.). Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила» (2, 137).

Литературные портреты Ахматовой передавали не только неотразимое воздействие её необычной красоты, но и печать избранности. В книге «Дневник моих встреч» Ю. П. Анненкова читаем: «Всякий раз, когда я видел её, слушал её чтение или разговаривал с нею, я не мог оторваться от её лица: глаза, губы, вся её стройность была тоже символом поэзии»^[6].

Анна Ахматова, по словам С. М. Городецкого, являла собой олицетворение Музы поэзии. Она была самой Поэзией.

В начале века профиль странный

(Истончен он и горделив)

Возник у лиры. Звук желанный

Раздался…^[7]

О несомненном ощущении таланта в Ахматовой говорит и О. Мандельштам:

Как Чёрный ангел на снегу

Ты показалась мне сегодня,

И утаить я не могу, —

Есть на тебе печать Господня^[8].

«Печатью Господней» была поэзия. Лишь ей принадлежала душа Ахматовой. Об этой единственной принадлежности — пронзительные строки Николая Гумилёва, который раньше других разгадал эту душу:

Я знаю женщину: молчанье,

Усталость горькая от слов

Живёт в таинственном мерцанье

Её расширенных зрачков.

Её душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха…^[9]

«Златоустой Анной»^[10] называла Ахматову Марина Цветаева, не только отдавая ей первенство в поэзии, но и даря любовь своего сердца:

В певучем граде моём купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий…

И я дарю тебе свой колокольный град,

— Ахматова! — и сердце своё в придачу^[11].

Невозможно рассказать обо всех посвящениях Ахматовой, которые могут составить солидную антологию^[12]. Так же, как её живописные портреты могли бы заполнить собой особую, ахматовскую галерею.

Начало XX века — неповторимое время. «Поэзия жила тогда внушениями живописи, а живопись — поэзии»^[13]. Образы поэтов служили идеалом для художников.

Анна Ахматова обладала поразительной внешностью. Её современник Г. В. Адамович вспоминал: «…красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание»^[14].

Это подтверждает и Николай Недоброво, друг Ахматовой, эстет, человек большого вкуса: «Попросту красивой назвать её нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии…»^[15]. Уместно сказать, что спустя сорок лет такая мозаика была сделана Борисом Анрепом для Лондонской Национальной галереи.

Ещё при жизни Ахматовой её портреты пишут Альтман, Делла-Вос-Кардовская, Анненков, Петров-Водкин, Осьмёркин, Тышлер… Перечень таких имён можно продолжать долго.

И всё же первое место в портретной галерее Анны Ахматовой, несомненно, принадлежит удивительному по силе выразительности рисунку Амедео Модильяни.

Художник утверждал: «Линия — это волшебная палочка; чтобы уметь с ней обращаться, нужен гений»^[16]. В совершенстве владея «волшебной палочкой», он создавал свои рисунки мгновенно. Всего пять-шесть выразительных летящих линий — и перед нами монументальный, скульптурный портрет Ахматовой.

Рисунок А. Модильяни, как говорила она сама, был единственным её достоянием. Все последние годы он неизменно висел у неё в изголовье.

Искусствовед Н. И. Харджиев по просьбе Анны Андреевны написал об этом рисунке небольшую заметку, в которой отмечал, что образ Ахматовой у Модильяни похож на «аллегорическую фигуру «Ночи» на крышке саркофага Джулиано Медичи, этот едва ли не самый значительный и таинственный из женских образов Микеланджело»^[17].

В целом же портрет Ахматовой — это вневременной образ поэта, «прислушивающегося к своему внутреннему голосу.

Так дремлет мраморная «Ночь» на флорентийском саркофаге. Она дремлет, но это полусон ясновидящей»^[18].

Эта заметочка Харджиева очень понравилась Ахматовой: всё было сдержанно и возвышенно.

Искусство «волшебной палочки», о котором говорил А. Модильяни, продолжил и по-своему воплотил в своих знаменитых портретах Ю. П. Анненков. Он создал два портрета Ахматовой. Вот что сам художник рассказывает о работе над ними: «Печальная красавица, казавшаяся скромной отшельницей, наряженной в модное платье светской красавицы. Я сделал с Ахматовой в 1921 году два портретных наброска: один — пером, другой — в красках, гуашью»^[19].

Оба эти портрета, говоря словами писателя Е. И. Замятина, можно назвать «портретами бровей Ахматовой». «От них — как от облака — лёгкие, тяжёлые тени по лицу, в них — столько утрат. Они как ключ к музыкальной пьесе: поставлен этот ключ — и слышишь, что говорят глаза, траур волос, чёрные чётки на гребнях»^[20]. В этих портретах тот же вневременной синтетический образ поэта, в котором отражается не только биография конкретного человека, но и биография эпохи.

Облик Ахматовой, одухотворённый, сдержанный, с оттенком трагичности, привлекал художников. Как счастливы были те, кто имел возможность писать её портрет. Вот строки из дневника Ольги Кардовской: «Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой… А она, лёжа на своём диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и на себя смотрела влюблёнными глазами. А художникам она всё же доставляет радость любования — и за то спасибо!»^[21]

Многие известные художники испытали эту «радость любования». Однако далеко не все…

Но однажды Анна Ахматова сама настояла на том, чтобы писали её портрет. И обратилась она не к знаменитому художнику, да и не к художнику вовсе, а ещё только ученику, постигающему мастерство живописца. Это был молодой Алексей Баталов, который в то время брал уроки у известного художника и педагога Р. Р. Фалька. Не хватало времени, не хватало уверенности в себе, терзали сомнения по поводу нужности этих занятий. В этот момент Ахматова и обратилась к нему с просьбой написать её портрет. Как это было, Алексей Баталов рассказывает в своей книге «Судьба и ремесло»:

«…Анна Андреевна спросила меня, как идут занятия у Фалька… Я стал рассказывать ей о своих сомнениях и трудностях, видимо, более стараясь уверить и утвердить себя, чем описать истинное положение дел… Анна Андреевна долго молчала, а потом без тени иронии вдруг сказала:

— Жаль. Я хотела предложить вам попробовать сделать мой портрет…

Я остолбенел от неожиданности и головокружительной крутизны поворота всех моих намерений, рассуждений, жалоб… Легко представить себе, какое действие произвела на меня эта фраза, если учесть, что, написав от силы пять или шесть портретов друзей и родственников, я знал о том, как давно Фальк мечтает пополнить свою галерею портретом Ахматовой, я видел, как старик Фаворский делал карандашные наброски её головы, наконец, я собственными руками прибивал в спальне Анны Андреевны строго окантованный рисунок Модильяни… я стоял посреди комнаты, там, где меня застали её слова.

— Мне кажется, — продолжала после мёртвой паузы Ахматова, — вам удаются лица. Это было в 1952 году. С той поры я больше никогда не писал портреты. Но время, когда я выполнял этот заказ, те дни и часы… остались в душе как самая высокая награда за все мои старания и стремления проникнуть в тайны изобразительных искусств»^[22].

Портрет был впервые воспроизведён на обложке альманаха «День поэзии» в 1989 г., в год столетнего юбилея А. А. Ахматовой. Сдержанная, спокойная, уже много познавшая и пережившая, располневшая, но величественная, с взглядом в себя, и в этом взгляде высшее знание, — такой изобразил Алексей Баталов Анну Андреевну Ахматову.

Образ Ахматовой до сих пор волнует воображение художников. К 120-летию со дня её рождения тверской художник Леонид Константинов написал графический портрет «А. Ахматова. Одиночество».

Знавшая поэта А. А. Саакянц писала: «…одиночество было неразлучным ахматовским спутником, — сколько бы нас всех ни толпилось рядом»^[23].

Не было равновеликих…

Картина Л. Константинова — это двойной портрет. Слева воспроизведён ахматовский рисунок-автопортрет, справа — собирательный образ Анны Ахматовой, какой её увидел художник на фотографиях 1920-х гг. Внутреннее родство между «моделью» и художником, которое возникло во время работы над картиной, позволило создать портрет женщины-поэта, ставшей символом целой эпохи.

Фон картины очень сдержанный: окно как театральная декорация, пустая комната — символ одиночества, неумелый рисунок полудевочки-полуженщины…

Живёт на картине лишь лицо Ахматовой. Мягкая женственность, глубина раздумий, величавая, царственная изящность облика, его одухотворённость — всё это волнует, притягивает, не отпускает. Художнику удалось передать не только внешнее сходство, но и внутреннюю наполненность образа выдающегося поэта.

Писатель Д. А. Гранин, встречавшийся с Анной Ахматовой, сказал: «Было в ней особое достоинство. Она осознавала свою ценность»^[24].

Нам же, думается, потребуется немало времени, чтобы осознать и постичь до конца всю ценность её поэзии и духовный масштаб её личности — великого Поэта XX века.

Примечания

1

Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: В 2 т. Л.: Искусство, 1991. Т. 1. С. 107.

2

Ахматова А. А. Собрание сочинений: В 2 т. М.: Правда, 1990. Т. 1. С. 141. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома и страницы в скобках.

3

Мандельштам О. Э. И ты, Москва, сестра моя, легка…: Стихи, проза, воспоминания, материалы к биографии; венок Мандельштаму. М.: Московский рабочий, 1990. С. 83.

4

Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л.: Наука, 1973. С. 59.

5

Блок А. А. Лирика / Вступ. ст. К. И. Чуковского; сост. и коммент. В. Г. Фридлянд. М.: Правда, 1985. С. 289.

6

Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 107.

7

Цит. по: Поэзия Серебряного века I: В 3 т. М.: СЛОВО/SLOVO, 2001. Т. 1.С. 495.

8

Мандельштам О. Э. И ты, Москва, сестра моя, легка… С. 84.

9

Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т. 1.С. 130.

10

Цветаева М. И. Поклонись Москве…: Поэзия. Проза. Дневники. Письма. М.: Московский рабочий, 1989. С. 88.

11

Там же. С. 84.

12

Первая антология посвящений А. А. Ахматовой, составленная искусствоведом и литературоведом Э. Ф. Голлербахом, была издана в 1925 г. и включала 20 стихотворений.

13

Носик Б. М. Анна и Амедео. История тайной любви Ахматовой и Модильяни, или Рисунок в интерьере (Документальная повесть). М.: ОАО Издательство «Радуга», 1997. С. 170.

14

Там же. С. 67.

15

Там же. С. 66–67.

16

Цит. по: Филатова Л. Судьба художника // Календарь «В мире прекрасного». 1984. 16–30 ноября.

17

Харджиев Н. О рисунке А. Модильяни // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. М.: Панорама, 1990. Т. 2. С. 234.

18

Там же.

19

Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 114.

20

Замятин Е. И О синтетизме // Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 14.

21

Кардовская Е. Д. Неизвестный портрет А. Ахматовой. М.: Сов. художник, 1984. С. 330.

22

Цит. по: День поэзии. М.: Советский писатель, 1989. С. 6–7.

23

Саакянц А. А. Спасибо Вам! Воспоминания. Письма. Эссе. М.: Эллис Лак, 1998. С. 226.

24

Гранин Д. А. Запись беседы с режиссером М. А. Захаровым (ТВ, Первый канал, передача «Серпантин» от 18.10.1993).