Перекрёстки детства

Альберт Светлов

Главные герои произведения – люди, пережившие крушение Советского Союза. Когда они были полны надежд, клялись друг другу в вечной дружбе. Неумолимое время внесло коррективы в их благие намерения. Прошлое возвращается к главному герою, когда в дверь его квартиры неожиданно звонит любимая женщина, утраченная много лет назад. И это прошлое всерьёз намерено стать будущим.«Перекрёстки» – это сплав реальности, вымысла и мистики, сплетение прошлого, настоящего и будущего. Книга содержит нецензурную брань.

31

«Мама всегда говорила, что умение с выгодой обманывать мужчину, дорогого стоит»

Жильберта Сван. «Мои свидания с Марселем»

Приезжие появились в бабушкином доме буднично, обыденно. Хозяева не порхали всполошено и не кудахтали, протирая зеркала, полируя стаканы, роняя герань с подоконников и посуду с полок: «Идут! Идут! Они идут!» Ранним туманным утром того дня дедушка отправился в город, дабы встретить путешественников с автобуса, помочь им тащить сумки и доставить в Питерку. Баба Маша, естественно, не помнила, как добираться на малую родину. Дед заказывал междугородние переговоры, злясь на качество связи, багровея, напрягая жилы непробритой загоревшей шеи, надсадно орал в трубку, сдерживая мат, и втолковывал детали, а в итоге решил, что гораздо надёжней будет, если он самолично съездит на вокзал Тачанска и заберёт оттуда родню.

Когда они, звякнув щеколдой, разулись в сенях, проследовали, поскрипывая приветливыми говорливыми половицами во двор, я находился на чердаке. Он перестал быть для моих друзей тем притягательным местом, в котором хочется проводить уйму времени, а я стоически просиживал наверху по несколько часов, пристроившись у оконца с увлекательным журналом, гордо упиваясь смутным мерцанием брезжившего в лампадке одиночества.

Услыхав хлопанье тесовых ворот и негромкие реплики входящих, я, пасуя перед любопытством, неслышно припал к щели меж брёвен, с жадностью наблюдая за происходящим внизу. И разочарованно чертыхнулся, — гости, не задерживаясь, прошествовали в помещение, и вскоре сквозь потолок и слой шлака послышались неразличимые слова бабушки, Марии Ивановны и писклявые девичьи комментарии Лены.

Меня подмывало незамедлительно спуститься и глянуть на новеньких, но являясь крайне стеснительным подростком, я никак не решался это осуществить. Вот так с бьющимся сердцем, под аккомпанемент неясно звучащего «бу-бу-бу» я и сидел, похлопывая свёрнутой газеткой по коленке, в полюбившемся закутке, пока проулки гнулись зыбко, словно призраки, и баб Катя не вышла в коридор и укоряюще не произнесла:

— Чего ты там прячешься букой? Спускайся, поздоровайся хоть с людьми—то. Они ждут…

— Щас! — обрадованно пообещал я, и неторопливо направился к краю убежища. Цепляясь за гвозди, я с грохотом молодцевато спрыгнул на веранду, скинул сандалии и, отворив тяжёлую, обитую кошмой дверь, вошёл, смущённо, торопливо буркнул, заикаясь:

— З-здравствуйте!

Отделавшись дежурным приветствием, я прошмыгнул на узенькую кухню, где стояли бачки с питьевой водой, вхолостую побрякал сырым ковшом, прикидываясь, будто безумно хочу пить. Повесив черпак, я, не мешкая, прошёл в другую комнату, достал из холодильника хлеб, молоко и копчёную колбасу, нервно плюхнулся за стол у выключенного телевизора, развернул кроссворд, но меня без сантиментов заставили отложить пиршество и присоединиться к честной компании. Перечить, противиться — означало расписаться в вопиющем неуважении к Марии Ивановне, к чьей седине легко и сладко льнул полдень, поэтому в прихожей я послушно и немо уселся на деревянный, с высокой спинкой стул и стал смотреть то в пол, то в окно на яблоньку и соседский забор Ложкиных, то на лампочку с ползающими по ней мухами изредка щекоча приехавших взглядом.

Мария Ивановна, худенькая, среднего роста, обладала ровным невозмутимым бархатным голосом, неуловимо походила на старшего брата и английскую писательницу Агату Кристи, представляясь очень бодрой, деятельной старушкой, живо всем интересующейся и излучавшей обволакивающее замшей дружелюбие.

Внучка её не произвела на меня глубокого впечатления. Сходство с бабушкой проявлялось у Лены едва заметно. Кожа её носила смуглый оттенок, собранные в хвост, ниспадавшие на спину волосы, отливали чернотой. Угловатая Лена поджимала тонкие губы, касалась заострённым мизинцем угольных бровей, и в изумлении распахивала вишнёвые глаза. Немного портил её продолговатое личико, в принципе, симпатичненькое, островатый носик, который она обожала совать чужие дела.

Неспешный разговор, пытая пустоши небес, не нарушал границ дорожных вариаций: как доехали, как семья, не пообедают ли, не желают ли отдохнуть, не выпьют ли чая. Рутинную болтовню я слушал, по—прежнему посиживая у печки и иногда отзываясь на обращённые ко мне вопросы бабы Маши, естественные и предсказуемые: «В каком классе учишься? С хорошими ли оценками закончил год? Куда у вас в Питерке Лену сводить, чтобы она не скучала?» Программу развлечений, надо признаться, не предусмотрели, а я почти никуда не ходил, дичился. Незамысловатые мои развлечения заключались в гонках по окрестностям Питерки, купании в Светловке, редких походах в кинотеатр, баталий с друзьями в логу и чтении фантастических и приключенческих романов. Пруд и кино ещё могли увлечь Лену, а велосипед (о, как жестоко я ошибался!), и книжки, — ей совсем не интересны. Скоро я убедился, — Гарри Гаррисон и Николай Носов её действительно абсолютно не привлекают, а ве́лик — вполне, и, ёлки-палки, лес густой, именно мой.

Конец ознакомительного фрагмента.