Перекрёстки детства

Альберт Светлов

Главные герои произведения – люди, пережившие крушение Советского Союза. Когда они были полны надежд, клялись друг другу в вечной дружбе. Неумолимое время внесло коррективы в их благие намерения. Прошлое возвращается к главному герою, когда в дверь его квартиры неожиданно звонит любимая женщина, утраченная много лет назад. И это прошлое всерьёз намерено стать будущим.«Перекрёстки» – это сплав реальности, вымысла и мистики, сплетение прошлого, настоящего и будущего. Книга содержит нецензурную брань.

19

«Скорость — понятие субъективное, и не всем доступное»

Клерфэ.

В день погребения отца с низкого, однообразно бесцветного неба, валил снег, вскоре таявший. Много снега. Накануне убитого привезли в родной дом. Гроб, обитый красной материей, разместили в главной комнате на трёх табуретах. Разбитую голову папы обмотали широкой повязкой, скрывающей страшную рану, но, всё равно, из—под неё, с правой стороны, у виска, виднелся чёрно—синий след ожога, и обезумевшие ходики над буфетом стонали о прошлом. На нём был недавно купленный костюм табачного цвета, в полоску, ладони сложены на груди крест—накрест и накрыты простынёй, доходившей до подбородка. Пока он лежал там, я лишь раз с содроганием подходил к мёртвому, испытывая при этом столь жуткую тоску, что, если б мог, полагаю, завыл бы по—собачьи.

Проститься, несмотря на промозглую погоду, пришёл самый разный народ. Преобладали мужчины в серых форменных шинелях. Подавляющую часть я никогда ранее не встречал, не представлял, кто они и почему вдруг захотели увидеться с погибшим, коли не бывали у живого. Они, не торопясь обходили вкруг усопшего, стянув шапки, ступая по голым половицам влажными ботинками, поскрипывающими сапогами, неприятно пахнущими сырыми пимами, и глядя на половики, а не на мертвеца, точно стыдились, чувствуя за собой невыразимую вину, наверное, и не существующую вовсе; вину за то, что, вот он, молодой, не уберёгся, а они старше, опытней, стоят возле него, изуродованного, и не в состоянии ничего исправить, отомстить.

После выноса покойника осталась тёмная дорожка, мокрая и грязная, и бабушка Аня задержалась вымыть полы и прибраться.

Во дворе мы потерялись средь дымящих папиросками, покашливающих группок. Заурчал грузовик, музыканты, неспешно шествовавшие за ним, сверкавшие казёнными медными тарелками, вычищенными трубами, осторожно, скупо, опасливо исполнили траурный марш Шопена, подминая еловые ветки, набросанные с автомобиля.

В грусти, унынии и давящем ужасе я, как в вязкий вермут губы окуная, и ездил на кладбище, куда нас везли в холодной и пропахшей бензином, еле тащившейся вслед за толпой, милицейской машине. Тело опустили в яму, и люди, шедшие по кругу, швыряли вниз комки слипающейся волглой глинистой почвы. Могильщики, закончив работу, упрятали выросший холмик под венки. Нас протолкнули поближе к покойному, дабы мы попрощались с ним, обойдя бугорок, меся жижу. Мама, в чёрном платке, натянутом на брови, постоянно плакала, снимая, и вновь цепляя на нос очки, без которых, и так—то растерянная и жалкая, казалась ещё более убитой горем. Она мяла пальцами тряпочку в сиреневый горошек, и её с трудом удалось успокоить и увести от могилы к опостылевшей нам служебной легковушке.

Дед, конечно, тоже находился здесь, но мне ярче запомнилась пронзительная реакция мамы, а не его, ведь я жался к ней, цепляясь за рукав её тоненького осеннего зелёного пальто с рыжим искусственным воротником. Кажется, дед первым бросил горсть земли, свободной рукой комкая ушанку и, вытирая ею слёзы. А бабушка, что делала она? Нет, сложно воскресить детали… Не она ли, когда третий плеснув, отзвонили звоночки, и молотки, вбив гвозди, погрузили недвижимого человека в вечную, отныне, темноту, упала, всхлипнув, на кровавую обивку?

Схоронили папу подле его сестры, Лидии. Спустя годы неподалёку под холодеющую сентябрьскую листву лёг и их отец, мой дед.

Похороны оказались двойными, параллельно с батей хоронили и застреленного в спину Степанцева. Покуда Рюрик не принялся распространяться об истинных обстоятельствах происшествия, вдова Степанцева, сталкиваясь с матерью по утрам, едва не плевала ей в лицо, кидая:

— Ну, не скребут кошки на сердце? Осиротили парня… Рады, ага?

Рассказ Рюрика, дошедший и до неё, привёл к тому, что Степанцева теперь просто отворачивалась, пробегая мимо.

Однажды, по окончании родительского собрания в школе, она догнала маму в коридоре и, пряча взгляд артистки с неудавшейся карьерой, скороговоркой произнесла:

— Зоя, ты прости уж… зря я Васю оговаривала… Кто же знает, как в реальности—то случилось…

И, не дожидаясь ответа опешившей собеседницы, развернулась и поспешила уйти прочь.

А тип, совершивший убийство, продолжал служить в милиции, и частенько заскакивал вместе с супругой в гости к бабуле. Я замечал, — дедушка держится с ним довольно прохладно, а мы с братом сторонились визитёра инстинктивно. Он отталкивал чрезмерной наглостью, бахвальством, и зловещей ухмылкой с провалами зубов. Рост он имел средний; на круглой, опухшей от запоев физиономии сидели близко посаженные, хитровато бегающие, мутные жёлтые глазки. Багровый с лиловыми прожилками шнобель свидетельствовал: его обладатель любит искать утешение и радость в спирте, впрочем, как и его супруга, впоследствии лечившаяся от алкоголизма.

Да, Равёнок отчаянно пил. Приходя и занимая у баб Кати денег, он нагло разваливался на стуле у окна и пыхтел тошнотворной «Примой». Подобный образ жизни на протяжении десятилетий не прошёл даром и в середине 90-х Ваня Равёнок, сожжённый эхом чужого крика, загнулся от рака. Не спасли его и лучшие московские доктора, к коим обращался сын, занимавший немаленькую должность в столичном МВД. Перед смертью Равёнок распух, словно зло, поселившееся в нём и причинившее достаточно несчастья, грызло кукольную оболочку изнутри, пытаясь вырваться наружу. Морфий почти не действовал, и порой он извивался от боли целыми сутками, сводя с ума родных. А мне безо всякого злорадства думалось: жернова Господа мелют медленно, зато верно.

Будучи взрослым, я услыхал от мамы, что, когда Равёнку оставалась неделя, она заходила его проведать в надежде на раскаяние, на просьбу о прощении, или хотя б намёк на признание греха. Однако, даже касаясь одной ногой адского котла, в пустынности удостоверясь, он ни словом не обмолвился о содеянном и, по—видимому, ни о чём не сожалел, по крайней мере, не выказывал и подобия покаяния. Что, заходясь в стоне, ощущая присутствие «безносой», сам он думал о произошедшем давным—давно, мне неведомо.