11:10

Альберт Ком, 2023

Подросток приезжает на родину, чтобы навестить бабушку, но ностальгия по раннему детству засасывает его в трясину детской наркомании.

1

«Помни меня молодым-зеленым

Вскрыв пелену этих белых дней

Будто хмельной я бегу из дома

Чтобы увидеть тебя скорей

Ночь не дает мне ступить ни шагу

А я разрезаю её свечой

И окрыленный лечу к оврагу

Чтобы увидеться там с тобой»

LOOP — The Retuses

Ночной перрон встретил меня ободряющим ветром и яркими огнями вокзала. Редкими группами люди приходили встречать своих родных с поезда, который на протяжении 40-ка часов и 2-х тысяч километров нес меня в Омск, мой родной город. Рабочие без дела слонялись туда и обратно, описывая по асфальту круги, а проводники вышли наружу, чтобы проверить документы у вновь прибывших. Около выхода из дверей вокзала, меня ожидали родственники — дядя с тетей, которые с самого начала и не узнали во мне того самого ребенка, которого нянчили здесь, во время моего последнего визита, со времен которого прошло уже немало лет.

Дядя взял у меня сумку и пошел впереди нас, к машине, а тетя завела разговоры, которых я не слышал, слишком сильно погрузился в воспоминания, которые навевал мне этот город, скорее даже прибивал огромными волнами о стену дамбы. Ночной город, озаряемый уличными огнями и вывесками, пустовал. Ни один житель не вышел сегодняшней ночью на прогулку в тот момент, пока автомобиль с тремя одинокими, по-своему, людьми, разрезал темноту вдоль главной улицы. Подъезжая к моему временному пристанищу на окраине города, я удивлялся тому, что этот район выглядел так, словно вырос посреди леса, дикого и никогда прежде не тронутого людьми. Я все ещё ощущал себя так, будто еду в поезде, все мои внутренности тряслись с определенным интервалом.

Я вошел в выделенную мне комнату, разложил сумки, не вынимая из них своих вещей, кроме блокнота с ручкой и написал своему дорогому человеку о том, что все хорошо, как и обещал. Усадив за стол, меня накормили отличным ужином и отправились спать, а мне предоставили ванную комнату, о которой я и мечтал всю поездку. Мне срочно нужно было освежиться под душем. Не разбирая вещей, я достал нужные приборы и тихо прошел в ванную, чтобы никого не разбудить. На часах третий час ночи, я вылез из ванны. Усталость ужасно валила с ног, но только мне стоило нырнуть под одеяло, как сон сняло рукой и мне пришлось очень долго мять простыни в кровати, переворачиваясь с одного бока на другой. Как оказалось, мне нужно было всего-то выкурить сигарету и включить в наушниках музыку, как сразу же наступило утро.

После плотного завтрака, я с тетей поехал в дом моей бабушки, который находится на другом конце Омска, что оказалось гораздо дальше, чем я себе представлял, и ехать пришлось не на машине, а на общественном транспорте, где люди так и норовят осмотреть тебя оценивающим взглядом, в голове применяя тебе разные роли. Проезжая по мосту от одного берега к другому, я удивлялся насколько может быть красива обыкновенная река и как далеко могут быть раскинуты её просторы. Если бы солнце не подогревало мне голову и не смотрело пристальным взглядом мне в спину, насквозь прожигая меня, я бы считал этот день хорошим, но, как водится, в Омске солнце приветствует тебя утром и прощается ровно до следующего рассвета.

Внутри меня бушевали сомнения, и я боялся ехать к бабушке после всех рассказов о том, как протекает её болезнь. Чем дольше казалась дорога, тем больше мне хотелось никуда не приезжать. С каждой минутой я терял частичку храбрости и уверенности в том, что мне это нужно. Чувства переполняли меня, голова разрывалась от мыслей, а глаза слепо глядели в окно, мутные глаза, не реагировавшие на объекты, проплывающие мимо и огибающие автобус. Заметив мое расположение духа, тётя толкнула меня в бок и предупредила об остановке. Ещё больше фантомов и образов всплыло перед моими глазами сразу же, как я опустил ноги на землю, сойдя с машины для перевозки живых мертвецов, роботов, запрограммированное, на цикличность жизни, население.

На остановке стояли силуэты моих молодых родителей и меня — ребенка в ожидании автобуса, держащего путь в неизвестность. Отец стоял, улыбаясь, беседуя с матерью, изредка целуя её нежную с румянцем щеку и держа меня на руках, а призрачная сестренка сжимала руку матери, вглядываясь вдаль в надежде на то, что автобус быстрее приедет за ними.

Сжав скулы и крепко вцепившись пальцами в переносицу, я закрыл глаза. Сработало. Их унесло, как песок, который следует за ветром. Тетя уже ушла вперед и не заметила, как я остановился у дороги, что очень радовало в этот момент, когда на моих глазах появилась плена из слез. Силуэты детей преследовали меня всю дорогу, но реже, чем, когда я вышел во двор дома, здесь они находились повсюду и где-то среди них бегал маленький, худой и неуклюжий я. Дверь с характерным ей звуком отворилась и знакомый запах, через десятки лет, добрался до моей памяти назад, превращая в призрачную оболочку все вокруг.

Страх уже пропал, я не боялся, единственное, на чем в данный момент сосредотачивалась моя сущность — это не пустить слезы. В доме было ужасно душно и не хватало воздуха, потому что при 30-ти градусной жаре, окна были закрыты, все до одного. Их заставляла закрывать моя бабушка, которую я и приехал навестить. Думаю, что стоит подробнее рассказать о том, как протекала её болезнь, чтобы внести ясность.

1.1

«Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо

Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо

Про то, что больше нет сил

Про то, что я почти запил, но не забыл тебя…»

КОНЧИТСЯ ЛЕТО — КИНО

Все началось с того момента, как у моего дедушки нашли рак желудка на последней его стадии. Болезнь распространилась до такой степени, что желудок начал съедать себя сам, и это было видно. Он уже совсем не вставал с постели, ничего не ел и ходил в подгузник. На тот момент врачи уже опустили руки и предлагали перевести старика в хоспис, чтобы он умер на больничной койке, но все наотрез отказались, в том числе и сам больной, было принято решение, что умрет он дома. Я не наблюдал, как проходила его болезнь, так как давно не жил на родине из-за решения родителей переехать в другой город, но слышал, как бабушка ухаживала за дедом и в глазах её теплилась надежда и отчаяние, она единственная верила, что сможет выходить его, все это я слышал из рассказов моего отца, которому все чаще начала звонить тетя, сестра отца из Омска. К тому моменту мои родители уже достаточное время жили раздельно, а я остался с мамой. И вот, обычный вечер, мы поужинали и разошлись по разным комнатам. Мама, как обычно, села за вязание спицами, а я уткнулся в телевизор. На улице было лето, поэтому я не был обременен учебой. Спустя час, я услышал стук в мою комнату, и следом зашла мама:

— Звонил отец, — её глаза были полны печали, и я сразу догадался, что произошло со стариком.

— Что говорит? — я не мог терпеть, да и сейчас не терплю долгих пауз.

— Через неделю вы едете в Омск. Ты, отец и твоя сестра.

— А ты?

— А я работаю, — она обняла меня за плечи, поцеловала в макушку, но боясь не сдержать слез, вышла из комнаты. Я прекрасно понимал, почему она не может поехать, но не среагировал вовремя, поставив её в неловкое положение.

Так я и остался сидеть наедине с мыслями, смотря ослепшими глазами в телевизор. Только сейчас я узнал о том, что, то была последняя воля моего умирающего дедушки, он являлся тем виновником, кто собрал нас всех, всех его родных людей в одном месте, у его смертного одра. Сказано — сделано и спустя неделю мы уже сидели в поезде, ожидая отправки, а мама махала нам рукой в знак прощания, а второй вытирала слезы. Пока поезд не двинулся, я держался молодцом, но как только мамина фигура начала оставаться на недвижимом перроне, я заплакал, уткнувшись в собственные ладони, но почувствовав тяжелую отцовскую руку на своем плече, приободрился:

— Ну и что ты, блин, плачешь? Уже скоро мы приедем обратно, — и он улыбнулся, начиная разбирать нужные для поездки вещи, как бы увлекая нас каким-нибудь занятием, чтобы отвлечься.

Я улыбнулся в ответ и вытер с лица слезы. Моя сестра старше меня на три года и поэтому, как полагается, вела себя взрослее и более ответственно. (Из-за слишком частых поездок на поезде, уже в 12 лет, быт поезда не казался мне новым и никаких ярких впечатлений я не получил в отличие от первого раза, но все же каждый раз оставался для меня грустным и полным слез. В Омск мы приехали ночью, что делало его более прекрасным и теперь я всегда пытаюсь выбирать билеты на ночное прибытие). На следующее утро, плотно перекусив, мы все вместе поехали к бабушке, как и просил дедушка, дорога заняла приличное время, так как ехать пришлось в другой конец города. Городские пейзажи плавно сменялись на заводы, стройки и пустыри, на места, где люди занимались тяжелым трудом, зарабатывая на жизнь себе и своим детям — пролетариат. В том возрасте я ещё не знал Маяковского, но теперь в такие моменты именно он приходит мне на ум.

Встретила нас одна бабушка, которая, уже завидев нашу компанию в окно, побежала к дверям. Мы не успели зайти в дом все до последнего, как бабуля кинулась в объятия моего отца. В ожидании того, как приедут остальные родственники, рейс которых из Германии задерживался, а дедушка спал, нас собрала в кухне бабуля. Каждый начал говорить друг с другом о разном, узнавать новости, будто не понимали, что в другой комнате тихо и медленно умирал человек. Я отвернулся к окну и пытался не плакать, вот и все, что я мог сделать.

Наконец все собрались и нас впустили в комнату дедушки. Я сел на противоположную кровать и, не отрывая взгляда, смотрел на него. Он не шевелился, не говорил, только лежал и смотрел, как ребенок, изучая что-то новое. Каждый думал, что его долгом являлось поговорить с умирающим, разговорить его и попрощаться, но не я, я ещё не осознавал, что такое смерть в полной мере. Среди окружающей толпы, его взгляд замер на мне, холодные, серые глаза проникали мне в душу и по просьбе я подошел ближе и сел на кровать в изумлении. В тот момент все родственники до одного заливались слезами, а я установил контакт и был заинтересован, словно исследователь, подбирающийся ближе к ценнейшему артефакту древности. Старик пытался что-то сказать, но боль крепко вцепилась в его горло, она казалась сильнее, поэтому я склонился над ним и услышал шепот:

— Готовь свою удочку, что я тебе подарил, завтра я возьму тебя на рыбалку, — договорив он медленно опустил голову на подушку и замер, но в нём все ещё теплилась жизнь.

Я расплылся в счастливой улыбке, понимая, что ничего такого больше не будет. Возможно, что воспоминания о том, как совсем маленьким я бежал за стариком с большой палкой в руках, которую он оборудовал, как спиннинг, заставили мой разум чувствовать радость. Меня перевешивало, но я все равно догонял его и, дергая за пальто всё время восклицал:

— А долго нам ещё идти? А можно я сам закину удочку?

Но все мои вопросы обрывались добродушной улыбкой старика, который выпускал изо рта клубы дыма его любимой трубки. Ох уж эти воспоминания, зачастую они расстраивают нас, а некоторые заставляют беспричинно улыбаться. Прошу прощения, но хочу ещё немного отклониться от истории болезни и рассказать больше о начале дней в доме бабушки.

Рано утром меня будила бабушка, окно уже полностью заливал солнечный свет, а на часах было только 8 утра. Пока я умывался, завтрак уже ожидал меня на столе, а дедушка сидел у плиты и готовил прикорм для рыбы, состоящий из перловой крупы и хлеба, аромат от которой не вызывал аппетита, поэтому я завтракал через силу и совсем немного, о чем жалел позже. После завтрака я всегда получал конфету и шел собираться. Дедушка безустанно ворчал в коридоре, чтобы я быстрее одевался и грозился уйти без меня, но я не мог поторопиться, так как меня одевала бабушка. Будучи одетым, я выбегал в коридор, где его уже не было, и наспех надев сандалии, я пускался вдогонку, почем зря. Старик всегда ждал меня на лавке возле дома, разложив все наши вещи вокруг себя и покуривая папиросу через мундштук. Теперь была моя очередь ждать. Я присаживался рядом на скамейку и нюхал запах табака, которым всегда пахло от старика. Докурив, старик вытаскивал остатки папиросы из мундштука, сплевывал, кидал недокуренную папиросу в урну и, складывая мундштук во внутренний карман, протягивал мне удочку, которую сделал для меня из палки, и, закинув на себя все остальные вещи, молча шел вперед, давая мне знак идти за ним. Мы редко разговаривали, но нам этого и не нужно было, может, поэтому я и люблю молчание, которое нисколько не давит на меня.

До нашего излюбленного места мы проходили большое расстояние, зато потом мы усаживались в комфорте и абсолютной тишине, вдали от посторонних, так как старик не любил, чтобы кто-то пугал или ловил «его» рыбу. Прогулка до берега реки всегда вызывала во мне голод, а еды мы с собой брали очень мало, так как успевали вернуться к обеду, но не предусмотрел старик, что я вечно хотел, есть, молодой ведь организм.

Расположившись, старик ставил раскладной стул точно около воды, где уже торчали из земли рогатки, чтобы не держать руками удочки в состоянии покоя. Рядом со стулом по одной появлялись банки с разными, непонятными прошлому мне, штуками для ловли рыбы. Финальный штрих состоял в том, чтобы, закинув удочку подальше, во время этого приправляя: «Смотри, чтобы я тебя за штаны не зацепил!», положить её на рогатку и, севши на стул закурить очередную папиросу. Он все время хохотал с этой фразы, а я вот и вправду боялся, что улечу в воду, так как плавать я не умел, и не умею по сей день.

Я тоже пытался выглядеть взрослым и повторял за стариком, только вот мой поплавок оказывался в метре от берега и за папиросу в 6 лет, мне бы оторвали руки, но я все же думал, что выгляжу точно так же, в сандалиях и желтых шортах. Только вот не понимал до конца всего азарта ловли рыбы, для меня это и сейчас не так уж и понятно, как можно безмятежно наблюдать за плавающим поплавком до того момента, пока он не даст вам знать, что очередная рыба, по своей сущности, съев червя пробила себе рот острым крюком и пытается вырваться из ловушки, разорвав себе лицо. Старик сидел не шевелясь, как каменная статуя, а я так не мог; большую часть времени, которую я высиживал, это до того момента, пока у меня не начинало урчать в животе, потом я принимался поедать хлеб, который старик приготовил, чтобы кормить им рыб, мне кажется, что для меня он был гораздо нужнее. Правда за это я получал выговор, а за то, что, не уследив за удочкой и пропустив рыбу, вознаграждался подзатыльником костлявой старческой рукой.

Иногда, до обеда, бабушка приходила к нам на берег, принося с собой немного еды, это были самые лучшие моменты рыбалки, хоть и старик часто бранил свою старуху за это, но я с радостным лицом бежал ей навстречу чуть завидев её вдали, потому что знал, что она накормит меня и развеет скуку всего мероприятия и никогда не промахивался с этим. Так проходило каждое моё утро, даже в самые пасмурные дни. А теперь ближе к болезни.

Когда мы с родителями покинули Омск, это была середина августа и вот, спустя несколько дней все шло своим чередом, мы также жили втроем: мать, сестра и я. День сменялся днем. В конце недели, на выходных, у нас собрались гости, знакомые женщины с маминой работы. Днем они готовили всё то, что съедят вечером, а я прогуливался во дворе перед домом до самого вечера, пока мама не позвала меня на ужин.

Все собравшиеся за столом что-то громко и в один голос обсуждали, в открытые настежь оконные створки задувал легкий летний ветерок, который радовал своей свежестью после душного дня под знойным солнцем уходящего лета. На календаре, что висел на стене кухни, красовалась красная цифра 20, означающая выходные дни. Женщины выпивали и смеялись, а я молчал, не поднимая взгляда, кушал запеканку из картошки с курицей. В моей комнате зазвонил настенный телефон, я хотел было встать, но мама положила мне на колено руку в знак того, чтобы я дальше сидел за столом.

— Простите, девочки, я сейчас вернусь, — она улыбнулась и положив салфетку с колен на стол, удалилась в другую комнату.

— Ничего страшного! — воскликнули женщины в голос и снова засмеялись.

Я тогда не понимал, почему они смеются, неужели в их жизни не было той горечи, что заставляет человека с возрастом улыбаться все меньше.

Из-за этого всеобщего шума я не мог услышать, о чем говорит по телефону моя мама, но сразу же понял, когда она вошла в кухню. На лице матери читалось:

«Сегодня, 20 августа в 11:10 утра по омскому времени, в своей кровати, молча и без эмоций на лице, от рака желудка, скончался твой старик, вот и все приятель, ещё один близкий тебе человек покинул тебя, теперь молча иди в свою комнату и запирайся внутри себя на сто замков, соболезную.»

Вот говорят, что что-то умирает в нас вместе с уходом наших любимых людей, за столом умерла часть меня, она осталась сидеть на стуле лицом в запеканке и через несколько часов вздуется и начнет гнить и вонять, расползаясь лоскутами, киша опарышами, пока не останется скелет. А вот сама моя оболочка, не обращая внимания на траурное выражение лица и остекленевшие глаза матери, прошла к себе в комнату полностью закрыв за собой дверь и душу на сотни тяжелых железных замков без ключей. Всю ночь я смотрел в потолок, не слыша, как разошлись гости, а слушая только всхлипы сестры и телевизор матери.

Вот так на мне сказался день с 20 на 21 августа, а вот на любящей жене старика совсем по-другому.

С самого утра начались похороны, где собралось самое меньшее из всех родственников, что на данный момент находились в Омске. Могильную плиту старуха покупать и ставить запретила, потому что хотела совместную и была приобретена территория на два места сразу, она готовилась идти в след за стариком и дальше, под землю. Вместо плиты, был поставлен крест и забор вокруг, каждый обложил гроб цветами, и старик был погребен в деревянном ящике. Дома старуха осталась одна и это, вероятно, тоже сильно сказалось на её психическом состоянии. Она впала в глубокую депрессию и приписывала себе всевозможные заболевания, она пыталась уйти, но не могла. Это была её собственная дилемма создателя, она не понимала, почему забрав человека, с которым она прожила больше половины своей жизни, бог не забрал и её, ведь она об этом просит в течении каждой ночи со дня смерти её мужа.