Анакреон: ошибка выжившего

Альба Тенгра Джез

Арлахазар – шедевр генной инженерии, способный влиять на мысли людей. Всесильный дипломат, любящий муж и отец, он всю жизнь оттачивал мастерство и был уверен в завтрашнем дне. Пока не появился враг, похитивший его сына и унесший жизнь жены. Поиски привели его в совершенно иную область жизни, проливающую свет на пропасть, готовую поглотить весь мир. И чем дольше он вглядывается в бездну, тем глубже понимает масштаб бедствия, на исход которого может повлиять только он.

Иллюстратор Александра Сергеевна Моро

© Альба Тенгра Джез, 2020

© Александра Сергеевна Моро, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-1619-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая

1

Ледяной ветер треплет мою гриву, я прижимаю уши, чтоб не хлопали. С моими ушами связаны десятки смешных историй и весьма трагичных глупостей, но шутить про них — плохая идея, как и про что-то другое, что со мной связано. Я вам не шут.

— Растопырь лопухи — доберешься до Окесы в минуту, как на парусах — смеется Марта. Ей можно.

Мои уши изорваны почти что в лапшу. Если верить теории эволюции, мой вид через много поколений лишится столь далеко идущей черты — она не практична. Сколько раз их рвали в драках, сколько было инфекций и обморожений. Да что уж, я сам себе враг в вопросе своих ушей — я калечил их о ветки, царапал расческой, обжигал трубкой. Но я первый шедевр генной инженерии с такими признаками, мне можно простить пару атавизмов.

Однако, это вовсе не смешно.

Мелкие льдинки волочатся по земле, увлекаемые потоками воздуха. Я смотрю на них с балкона из белого мрамора. Марта следит за моим взглядом и тоже смотрит на каменную мостовую. Пододвигается ко мне и заворачивается в мое крыло — греется. Я обнимаю ее одной рукой, вторая занята трубкой.

Я вышел из тронного зала покурить, кто-то должен коптить небо в этом городе. Хотя, между нами говоря, только тем люди и заняты: зря коптят небо. Но они делают это без вкуса и без качественного табака.

Мы с женой приехали почтить свадьбу короля своим присутствием и попытаться сделать жизнь человечков немного менее бесполезной.

Мерцающее сияние проползает вдалеке, как сонный бестелесный слизень, по бледно-фиолетовому небу, размеренно и вяло сыплющему редкие снежинки нам на головы. Словно кто-то наверху посыпает славный город Биверн сахарной пудрой. Я не спешу возвращаться в зал, где танцы и музыка, где все веселятся и пьют. Я здесь по делу.

Над дворцом медленно и неуклюже пролетает дирижабль, перекрывая своими толстыми боками свет. Из всех окон подвешенной к нему кабинки высунулись люди: стараются урвать каждый порыв ветра. Какой-то отчаянный смельчак залез на вершину шара и стоит, растопырив руки. Интересно, полезет ли за ним помощник капитана, или накажут после приземления?

Налетает новый порыв ветра и пытается забросить мои волосы в дымящую трубку. Марта собирает и придерживает их.

— Как думаешь, много людей понимают, что случилось с первой женой короля? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

— Мне кажется, у Саймона возникнут трудности. Молния не бьет дважды в одно место, — замечает она.

— Ты рассуждаешь не о своей деятельности. У него все схвачено.

— А почему я, собственно, не в курсе? Меня эта часть политики тоже касается.

— Да, чего ты не в курсе? — я смотрю на нее.

Марта съеживается, хмурится, руки на груди скрестила.

Наши коллеги трудятся над подсаживанием на трон своего персонажа. Это далекая перспектива, сейчас она на этапе «Не дать королю продолжить свой род». Мы такое уже практиковали в других городах: дело простое, спешить некуда. Главным образом, этим занимается Саймон. Он наш самый великий медик. Среди людей зарекомендовал себя как победитель любых эпидемий, всесильный враг смерти, мастер сложнейших операций. Словом, могущество его впечатляет. Поэтому короли легко пускают его к себе и доверяют любые проблемы, в данном случае, связанные с продолжением рода. Утроба новой королевы под присмотром Саймона, как и предыдущей.

— Итак, — говорю, — Прошлая жена оказалась бесплодна, Саймон, увы, не смог ее вылечить. Новая, конечно, не может быть такой же, как ты верно заметила про молнию. Так что теперь проблема будет в короле. Потому что он — старый пердун. Так ему и скажем.

— Это все еще звучит подозрительно, — замечает она.

— Так он правда переболеет. По независящим от нас причинам, которыми мы как раз сегодня займемся, его шансы обрюхатить плодовитую новую жену снизятся до нуля. А пока он будет поправляться, не без помощи наших врачей, мы придумаем что-нибудь. Есть пара идей. Либо во власти минутного порыва — у людей дольше не бывает — король своим полудохлым семенем чудом обрюхатит левую бабу и это будет единственный его наследник, естественно, от нашего человека. Либо мы найдем его племянника и что-нибудь с ним соорудим.

— Огирлая?

— Именно. Мать у него не фонтан, зато отец — брат короля. Вариантов лучше у нас нет. У них — тоже.

— Это мне нравится куда больше. Я слышала о нем. Он сейчас рыцарствует. Силен, хитер, ловок, дьявольски умен!

— Надеюсь, не слишком, — я вытряхиваю пепел их трубки и убираю ее во внутренний карман фрака. С моего места видно, как за крепостной стеной парят люди на дельтапланах. Просто поразительно, как их увлекли полеты последние годы.

— Поумнее Авеля. Как с ним произошла такая ерунда? Обидно, глупо, стыдно за него.

Я пожимаю плечами. Авель — наш коллега в области переговоров. Трехметровая рептилия с поразительной гибкостью. В основном, занимался безнадежными делами — по-соседски навещал королей, которые сотрудничать с нами не хотят и не захотят. На прошлой неделе гостил в Одаринне, в очередной попытке склонить зверян в нашу сторону.

Как и многие люди в последнее время, он тоже попробовал полеты на дельтапланах и увлекся. Безобидное хобби, думали мы. Пусть развлекается, главное, чтобы работе не вредило. Однако, его очередной полет кончился его смертью. Несчастный случай, какая-то хищная птица напала на него, когда он зависал в небе после работы. Не надо было делать этого в непроверенных местах, вот у Биверна куча безопасных площадок, у Окесы есть, да что там, две трети городов континента уже исследовали воздушное пространство. Защитились от хищных птиц, воздушных ям, составили карты розы ветров с учетом всех возможных изменений, делают прогнозы погоды, составляют маршруты для дирижаблей. А в Одаринне такого нет, и нечего было там парить.

Мы не скучаем по нему — он был очень неприятным типом, но работал хорошо. Нам важно держать дружбу, даже если она не принесет выгоды. Так что мы претерпели большую потерю.

Мы с Мартой дипломаты, представляющие Техонсор — город к юго-востоку отсюда, оплот невероятных достижений науки, медицины, техники. Он опережает самые продвинутые города на пять сотен лет, не меньше. Конечно, всем невероятно интересно, что же мы там изобретаем. Мы рады делиться — но не всем и не всегда, есть вещи, которые в неумелых руках создадут трудности.

Марта специализируется на медицинской части переговоров, поэтому где она — там чаще всего и Саймон. Можно сказать, Саймон — врач, она — продавец. Хотите купить бациллы туберкулеза, анестезию, средство от диареи? Не вопрос, поговорите с ней об этом. Обменять тысячу рабов на наш новый двигатель? Это можно, но не с ней.

Собственно, как раз вопрос двигателя у нас на повестке дня. Нам предложили свежее мясо — людей, то есть. Хотят двигатель. Только мы его отдавать не желаем, мало ли что. Пусть лучше антибиотики просят, но людей в уплату потребуется немеряно. Поэтому здесь Марта.

Король Биверна уже раскатал губу на двигатель, его загребущие руки необходимо занять чем-то ценным, полный отказ его обидит. Я считаю, антибиотики — хорошее предложение, дураком будет, если откажется.

Я специалист по дружбе. Мне нравится, как это звучит. Я наделен шармом и обаянием, мои речи — сладкая истина, мои советы — путеводная звезда, мое общество бесценно. У меня для всех, в любой ситуации есть верное решение. Это касается и королей, которые понимают после встречи со мной, что союз с Техонсором — блестящая идея. И это относится к простым смертным. Я произвожу впечатление по инерции, ведь никогда не знаешь, кто станет шишкой завтра. Так что бальзам на душу всем — подходите, у меня его много!

Как я это делаю? Да просто говорю людям, что они хотят слышать. Ну, и немного гипноза. Иногда — много.

Мы с Мартой возвращаемся в зал. Я чувствую на себе лучи внимания и обожания людей. Можно сказать, здесь все видят во мне учителя, друга, спасителя, благодетеля. Кому кто нужен, для тех я тем и являюсь.

Здесь прохладно. Глупые человечки придумали делать на севере дома из камня. Я наступаю на мраморные плитки пола, похожего на шахматную доску, как на обжигающе холодный лед. Мы с Мартой успешно рисуем на лицах доброжелательные улыбки, хотя от холода в лапах наши носы скукоживаются, как чернослив.

Нас завлекают в разговоры, пытаются тянуть в разные стороны, но скоро бросают эти попытки. Мы — образец вечно влюбленной пары, мы стараемся не размыкать рук, чтобы везде быть рядом. Потому что каждый из нас выучил только половину биографий гостей.

В этом одна из тонкостей дипломатии: каждый является уважаемой личностью, которую мы помним и очень ею интересуемся. Мы с Мартой должны демонстрировать интерес к здоровью отца вон того джентльмена, порекомендовать, где выучить ребенка этой уважаемой особы, поинтересоваться, чем кончилась история с сорванной помолвкой приезжей четы. И для этого мы должны помнить колоссальный объем информации о гостях.

Сегодня гостей очень много, мы не смогли запомнить всех. Поэтому, Марта выучила все про дам, а я все про господ.

Король с новоиспеченной женой перехватили нас возле лестницы. По крайней мере, так казалось со стороны — в действительности, мы с Мартой почти час выбирали маршрут и корректировали состав собеседников, периодически мелькая в поле зрения высокопочтенной четы, прежде чем оказались все в этом месте.

Мы рассыпаемся в поздравлениях, излучая доброжелательность и уважение. Король ждет завершения формальностей, а королева растаяла, пригревшись в лучах нашего семейного счастья. Теперь Марте не составило трудностей опутать девушку своей болтовней и увести в сторону.

— Ну-с, как вам мой выбор, Арлахазар Мэлвин Парсеваль? — спрашивает Дор Фаго, имея в виду свою новую жену.

— Излучает здоровье, женственность и красоту, Дор Фаго. Особенно — здоровье. В этих краях в женской силе легко ошибиться, но сейчас я уверен, что в новом году у вас будут тройняшки. Сделаете наследником первого из братьев или будет город о трех головах?

Дор Фаго заливается смехом и пытается похлопать меня по плечу, до достает только до лопатки. Нет, до нее тоже не достает.

— Однако, Саймон сказал то же самое. На сей раз я попросил его убедиться прежде, чем сделал предложение. Очень грустная история произошла с моей первой избранницей, — король вздыхает. Его голубые глаза потуплены в сторону пушистой бороды, будто он проверяет, не застряли ли в ней крошки.

Этот наигранный вздох и опущенные реснички меня не обманут. Я-то знаю, что свою бесплодную бывшую он приговорил, как бы нечаянно все ни выглядело.

Почему из-за правил передачи короны кто-то должен умирать? Разве не проще поменять пару строк в законах, чтобы можно было усыновить младенца? Тупые люди.

— Мы с вашей супругой обсуждали обмен. Она не согласилась пока с моим предложением, она посвящает вас в свою работу?

— Разумеется, у нас нет тайн друг от друга.

— Вы думаете, я не совсем справедлив в своем предложении?

— Вы были бы полностью правы, если бы были достаточно информированы. Но я не думаю, что вам стоит отвлекаться от своей великолепной работы на технические и экологические стороны вопроса.

— Что вы имеете в виду? — мягко интересуется король.

Я думаю, что он похож на зарумянившийся пирожок. Мягкий, состоящий из плавных линий. Но что за вепрь в него внутри? Эти показное дружелюбие, наивность и даже недалекость — маска. Король бдит, и делает это очень хорошо. Пирожок с диким вепрем.

— Что политика Биверна превосходна. Как и армия, и экономика, и многое другое — все, к чему вы прикасались. Но к устройству наших двигателей вы не прикасались. Они… так себе. Мы еще не доработали их. Да, они позволяют совершать огромный труд с малыми затратами, но даже при грамотной эксплуатации могут выйти из троя и повредить… Пару соседних домов и несколько десятков человек. Еще они шумные и чертовски грязные. Вопрос не в том, что вы несправедливо мало за них предлагаете — это не так. Вопрос в том, что по вине нашего товара в вашем городе может случиться пара пожаров, например. И облако копоти. С этой сделкой лучше повременить несколько лет.

— О, — понимающе протягивает король, — Но как насчет использования в более пустынных местах? Где нечему гореть.

— Для поддержания рабочего состояния нужно много процедур и инвентаря. Оно того не стоит, не практично. Через пару лет, полагаю, мы уже усовершенствуем модель. Она сохранит мощность, но станет куда безопаснее и дешевле в обслуживании.

Король печально вздыхает. Я рад, что спас двигатели от этих жадных рук, но нам нужны рабы, надо предложить что-то другое. Пол с подогревом? Я мысленно улыбаюсь.

Король начинает рассказывать мне о тех великонравственных вещах, которые сделает, имея двигатель. Конечно-конечно, не вооружения жаждет твое пирожковое сердце. Только тепла и плодородия. Я вежлив и внимателен, но упрямо не даю разговору уйти далеко от альтернативного обмена, который в области ведения Марты. Тепло людям? Давайте лучше антибиотики людям. Ходите плодородия? Может, концентрированные питательные вещества? Ни цинги, ни голода. Техонсору очень нужны рабы, король должен на что-то согласиться.

В сущности, моя часть разговора окончена, король осознал, что двигатели приобретать рановато. Дальше дело за Мартой — найти что-то другое.

К счастью, она скоро пришла меня сменить. Мы обменялись легким касанием пальцами. Со стороны — мило, но на деле мы сплели свои специфические нервные отростки и поделились друг с другом информацией. Она знает, на чем закончился наш диалог, я знаю — о чем она говорила с королевой. И я, стало быть, сменяю ее караул у барышни в белом платье.

— Моника! — я развожу руками, подходя к ней, — Вы выглядите просто невероятно, как кремовая роза на торте — самая сладкая его часть, между прочим.

— Марта тоже говорит, что король дорвался до сладостей, — смеется она, обворожительно пряча рот за ладошкой.

Красивая девушка с темными, пушистыми ресницами, хитрыми глазками, густыми золотыми волосами. Но вот форма рта у нее — кошмар. Вроде, и зубы нормальные, и губы, но улыбается так, будто ей рот топором прорезали. К счастью, это видно только в улыбке, которую она успешно прячет — да еще так мило.

— Ну и не поздоровится тебе сегодня ночью!

Моника заливается смехом, пряча в ладошках стремительно краснеющее лицо. Я мягко забалтываю ее, переливая разговор из одного русла в другое, рассеиваю ее внимание. Эта девчушка проста и наивна, где только Дор Фаго ее откопал? Вероятно, устав от происков охотниц за золотом, попросил пажа своровать ближайшую девственную доярку, но чтоб красива была.

Постепенно я увел Монику подальше от чужих глаз. Здесь начинается второй эпизод нашего плана.

Я заморочил ее настолько, что она не заметила, как мы оказались в крыле для гостей. Рядом с моими покоями. Мягко коснувшись ее шеи, я пустил волну оглушающих импульсов. Вот и все. Девушка стоит, идет, смотрит — но девушка спит. Я завел ее в отведенную мне комнату — вернее, комнаты. Целых три.

Меня встретила Марта. Вернее, это Киндра в обличии Марты. Киндра должна заняться первой брачной ночью молодоженов. Привести ее во дворец было удобнее всего под видом Марты. Никто не знает, что она здесь. Никто вообще не знает о ее существовании — в родном обличии, Киндра никому не показывается, кроме своих.

Киндра — следующий за мной шедевр генной инженерии, так что на ее изречения о том, что она совершеннее, я могу сказать, что я старше. У нас обоих есть нейриты — это не те штуки, которые растут из нервных клеток, хотя очень на них похожи. Это гибкие, эластичные отростки у основания головы, с помощью которых мы можем управлять ионными токами, создавать электрические разряды, передавать информацию. Да много чего можно. Суть в том, что это невероятно чувствительный инструмент. И нет в нем ничего особенного, те же способности можно создавать без них, но не так четко и концентрированно.

Мы прячем нейриты под одеждой. Верхнюю пару — в рукава, так мы можем обмениваться мыслями и впечатлениями, держась за руки. Или подвергать людей гипнозу, коснувшись их затылка. Нижняя пара оплетает туловище, их можно использовать как оружие в крайнем случае. Не бог весь, какое оружие, но эффект неожиданности может многое.

Киндра протягивает мне руку, мы здороваемся скользящим движением. Поток информации сперва вскружил мне голову, потом улегся и начал медленно усваиваться, занимая нужные места в моей памяти. Теперь я знаю, как она сюда добралась и что делала все это время, а она в курсе всех моих разговоров.

В следующий момент она сбрасывает облик моей жены, ведь теперь она знает, что Моника обработана и ничего не запомнит. В своем виде Киндра бледно-серого цвета, ее кожа гладкая, натянутая и блестящая, как у дельфина. И хотя форма у нас похожая, она словно более плотная, более упругая. Не могу это описать. Мне кажется, Киндра — очеловеченный дельфин с длинным хвостом и кожистыми крыльями.

Я закрываю дверь, мы кладем королеву на огромную кровать, заправленную золотыми шелками. Специально для меня соорудили, я здесь желанный и очень высокий гость.

Я еще раз выглядываю в коридор. Никто не видел. Благо, все слуги заняты гостями в главном зале.

Когда я возвращаюсь, Киндра уже заканчивает раздевать Монику. Я поспешно отвожу взгляд и ухожу наматывать круги по дальним комнатам, шаркая лапами по пушистым коврам.

Мои когти неприятно цепляются за ткань, за это я ненавижу ковры. И даже холод здешних полов не умаляет моей ненависти. Я наскребу в них столько дыр, сколько успею, пусть уносят и больше не возвращают.

О, вероятно, стоит пояснить, что тут происходит. Мы подсунем Киндру в обличие Моники королю в первую брачную ночь. И будет неловко, если у королевы окажется экзема на всю спину или родимое пятно в форме дракона на заднице. Или восхитительная грудь, но только одна.

Такие рокировки мы уже практиковали.

Киндра воспроизводит наружность королевы, и, сверяясь с обнаженным образцом перед собой, добавляет родинки и крошечные шрамики — воспоминания о разбитых в детстве коленках, укусе лошади, свежие мозоли, ничего особенного. Ярких особых примет у этой королевы нет.

Это все нужно, чтобы подсунуть королю под кожу крошечную ампулу. Если мы не придумаем что-то получше, через пару недель мы ее удаленно откроем, чтобы король неожиданно заболел какой-либо обыкновенной местной болезнью. По совершенно непредвиденному стечению обстоятельств, болезнь даст серьезное осложнение, из-за которого Дор Фаго потеряет возможность иметь детей. Все естественно и гуманно.

А если мы придумаем другой план, ампула будет спать до конца дней своих, а король потеряет прекрасную возможность отдохнуть в постельке с грелкой и чаем с малиной. Или как там короли лечатся? Золотыми компрессами, наверное.

— Арл, хочешь поглядеть на голую королеву? — кричит мне Киндра пока еще своим голосом. Утробным и прохладным.

— Я женат! — кричу в ответ.

— Но ведь это на самом деле не голая королева, и даже не голая я.

Входит Марта. Жестами велит нам заткнуться.

— Королеве пора в койку. Королевскую. Ты ее увел — ты ее вернешь.

— Нет, это ты ее увела, меня с ней никто не видел.

Марта пожимает плечами. Не важно, с кем из нас и куда ходит королева — нам обоим доверяют.

Киндра облачается в шмотки королевы, минуя нижнее белье — из брезгливости и практичности.

— А ты девственница? — спрашиваю ее я из дальней комнаты.

— Мне нужен голос Моники, иди сюда, здесь все прикрыто, — говорит Киндра.

Я лениво тащусь к кровати, расстегиваю ворот чтобы освободить все нейриты. Прикасаюсь ими к затылку королевы, завернутой в одеяло. Ее лицо оживает и некрасиво улыбается.

— Обрати на это внимание, она всегда прячет улыбку.

— Все правильно делает, — отвечает Киндра в обличие Моники, облаченная в белое платье.

— О, мой король, покажите мне, как бодает мужской рог! — говорит некрасивый рот королевы, в гипнотическом сне лежащей на постели под слоем одеяла.

— О, мой король, покажите мне, как бодает мужской рог! — повторяет Киндра ее голосом.

— Может, пройдемся по всем интонациям? — утробным голосом томно говорит рот Моники.

— Нет, благодарю. Много ли интонаций надо девственнице. Марта, проводите меня к моему мужу.

Дамы уходят. Я полностью усыпляю Монику и прячу нейриты обратно. Смотрю по сторонам, на очень дорогие и совершенно скучные картины.

Одна из них изображает горы Хрустального Эхо, и, кажется, художник буквально понял их название. Форма, вроде бы, их, но блеск явно не горный, словно они из хрусталя. В реальности — горы как горы, разве что разжившиеся огромным количеством сланца. С определенных сторон и правда могут показаться хрустальными, но не настолько же.

Я думаю, как Киндра справляется с неловкостями в те пару минут, что проходят между встречей «мужа» и его гипнотическим сном.

Стены, покрашенные золотой краской. Сам по себе цвет красивый, но использовать его для декора — дешевый пафос.

Другая картина изображает охоту на мамонтавров. Это мифические существа, создающие вьюгу мощью своих легких. Автор представляет их как торс йети на туловище мамонта. И дуют они в гибрид горна и рога изобилия. Какие-то отсталые люди в не по погоде легких рейтузах стреляют по ним из катапульты.

Заглядываюсь на свои отражения в тяжелой лакированной мебели. Нахожу в проходной комнате корзину с орехами. Поглощаю их.

Зеваю. Третья картина — вариация на тему «Каким был город Урсулы Видящей до извержения вулкана?». Роскошные колонны, жаркое солнце, море статуй, фресок, барельефов. Интересно, как они там жили, если каждая зубочистка — в орнаментах?

Я не знаю, куда деть себя со скуки. Чего они там возятся.

Возвращаюсь к Монике. Спит, как невинное дитя. Оглядываюсь на дверь, начинаю осторожно разворачивать одеяло на ее бюсте.

— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! — врывается Марта — следила, точно.

— Но мне же интересно, черт возьми! Тебе не интересно?

Мы устраиваем небольшую потасовку. С громкими завываниями, рычанием, порванным ковром, ненароком оброненным шкафом. Я победил и восседаю орлом на поверженной Марте.

— А Моника так и обречена быть девчонкой? — любопытствует Марта, отдышавшись.

— Ну, по факту она уже не девочка. И это не потому что она не девочка, это потому, что ее осматривал Саймон.

— Но ее король останется в ее памяти… Мы можем поменять ей память? — Марта поднялась, сбрасывая меня со спины. Склонилась над спящей королевой, протягивая к ней нейриты.

— Валяй. Но ничего лишнего.

Так Моника обрела воспоминания о непревзойденной ночи, которой никогда не было и, возможно, все же будет.

***

Я проснулся в четыре часа утра. До подъема вездесущих слуг, короля и гостей. Марта сопела рядом, у меня на ногах сидела Киндра в обличии королевы, совсем голая. Я покосился на Марту, но она крепко спала. Несколько раз провел взглядом по телу Киндры-Моники. И, наконец, разбудил супругу, с ходу швырнувшую плед в лицо гения перевоплощений.

Мы с Мартой перетащили голую и совершенно счастливую королеву в спальню короля — настоящую королеву. Наверное, нехорошо, что часть ночи она лежала у нас на полу, но кто об этом узнает?

Киндра не догадалась взять платье с собой из королевских покоев. Да и странно было бы, если бы настоящая королева в четыре часа утра зашла в комнату одетая и начала раздеваться. Однако, это были бы ее проблемы, а так — наши. Не люблю ходить по коридорам с чужой голой женщиной.

Я частично разбудил Монику своим гипнотическим прикосновением к основанию черепа и отправил в нужные покои с последним ментальным напутствием «Ляг в постель и проснись через пять минут». Дальше сама разберется.

Мы бесшумно вернулись в свои апартаменты, никем не замеченные.

— Королевские трусы в вашей комнате, — заметила Киндра.

— В рамочку. На стену, — решаю я, подцепляя кусочек ткани когтем на ноге.

— Арл, я задержусь. Нам очень нужны люди, надо чем-то короля заинтриговать, — говорит Марта, — Он интересуется гидравлическим прессом. Но недостаточно интересуется.

— Давай я останусь? Все же пресс — не совсем твоя область. Плюс, его советники вот-вот приведут ученых. Они-то быстро поймут, что ты им лапшу на уши вешаешь, — говорю.

— Не нужно, я достаточно о нем знаю, я на нем сырье для таблеток обрабатываю. Ты хорошо заморочил всех советников, их состав с тех пор не менялся.

— Собирайся компактно, я тебя вынесу, — обращаюсь я к Киндре, затем оборачиваюсь в Марте, — Когда закончишь? Не взять ли мне Тима с собой?

— К обеду, максимум вечеру я буду дома. Не гоняй ребенка на край света лишний раз.

— Путешествия — полезны и познавательны, — я обнимаю Марту и непроизвольно виляю хвостом. Она — тоже, — Ну, ни пуха.

— К черту.

Киндра засела в мою дорожную сумку, сложившись в несколько слоев. Не очень компактно, но нам не далеко до того места, где мы разойдемся. У нас срочные, но не очень важные дела на юге. Раньше ими занимался Авель, но я пару раз его сменял — ничего сложного.

Вечером того же дня мне на наручный коммуникатор пришло сообщение от Марты о том, что она сторговалась на две тысячи рабов за дирижабль с мотором. Эти ребята просто помешались на полетах. Пусть такими и будут, нам же проще.

2

Ветер свистит у меня в ушах, когда я продираюсь через толщу горячего воздуха. Солнце беспощадно жарит мою шкуру. Рядом со мной Джай — небесный охотник, завидный жених для любой высокомерной гарпии. Если бы у них были столь высокие отношения. Но их пары образуются на несколько суток пару раз в году — в период, когда низменные, но очень сильные чувства заставляют самцов мигрировать к берегам морей, туда, где их поджидают пестрые, яркие самки.

Под нами — бескрайняя пустыня, сосредоточие запаса красного песка со всей планеты. Говорят, раньше здесь были оранжевые скалы и не было видно им конца. Но то солнце раскаляло их, то луна пронизывала их своим ледяным взглядом — контраст температур заставлял скалы трескаться со звуком, эхом проходившим между их уцелевшими собратьями. Вновь и вновь, пока самые мелкие булыжники — остатки былого величия — не обращались в мелкие песчинки.

В юго-западной части Красной Пустыни сохранилась горстка мифических скал. И вроде бы, ничто не мешает солнцу и луне повторить свою крошащую работу над ними, ветру — сточить исполинов под ноль. Но они стоят тысячелетиями, не спеша сливаться с песком.

Это Небесный Город. На вершинах скал, или столбов выветривания, как на огромных пьедесталах, расположилось поселение. Связанные канатными мостами, столбы разрознены, но едины, как члены одной семьи.

Жители города полагают, что их связь со вселенной — глубже и роднее, чем у самого неистового проповедника. Долговечность скал, ставших им домом, они объясняют божественным участием.

Приятные ребята. Только чуть высокомерны. Они в стороне от всех мировых волнений, это и понятно. Кому нужно завоевывать горстку шапок, застрявших в редких, скудных облаках? Кто вообще туда полезет? И какое дело этим отшельником до внешней политики?

Вот нам дело есть. Мы хотим быть для всех друзьями, не важно, есть ли в этом смысл с точки зрения финансов. Поэтому мы здесь.

Небесная жизнь зиждется на аскезах и духовных практиках. Первое и понятно — не попируешь, когда даже для питья надо ловить облака, не расслабишься, когда до земли несколько километров. Второе спорно. Они утверждают, что способны левитировать, владеют магией стихий, телекинезом. Телепекинесом, ха. Мы с Джаем как-то раз погуляли у подножия их скал, потехи ради. Нашли кости, на некоторых из них было свежее мясо, и было их не так уж мало. Я про упавших или выбросившихся из города. Видимо, религия не позволила им левитировать в такой неловкий момент. Или они все-таки заговариваются.

Однако, зря я о них так. Они правда приятные ребята. Но с нами сотрудничать не хотят. Наш с Джаем визит сюда сегодня — дань уважения, мы давно смирились, что дружбы между нами не будет. Не очень-то и хотелось. Духовные ценности не практичны, нам нечем меняться. А вот небесным жителям очень не помешал бы аппарат, добывающий воду из воздуха.

Я заваливаюсь на бок и сворачиваю крылья, как гамаки. Ветер тащит меня в сторону. Плавно перехожу в воздушное подобие колеса и выравниваюсь. Мы с Джаем от души перебесились, соревнуясь в скорости. Когда мы были моложе, эти соревнования были куда интереснее, но мы давно в курсе, что в нашей паре нет более или менее сильного, быстрого и ловкого. Мы оба ничего.

Солнце, однако, нещадно жарит. Несмотря на принятые для сохранения здоровья меры, я чувствую, что пора бы и расслабиться, иначе мне грозит солнечный удар.

Если вы думаете, что парящие гарпии обмениваются подстрекательствами и свежими анекдотами, вы мало знаете о полетах. Даже если отбросить свистящий в ушах ветер, потоки воздуха уносят звуки далеко в никуда. Я жестами говорю Джаю закругляться. Он замечает не с первого раза — занят исполнением крутых виражей. Я вижу, что он не хочет спускаться. Последнее время он много времени тратит на полеты, будто заново узнал, что он умеет летать. Может, в силу возраста ощутил нехватку движения, может, отрабатывает новые техники.

Джай в полтора раза ниже меня. При должном усердии, сложив орлиные крылья, укутавшись в свободные одежды, он мог бы сойти за представителя людской расы, хотя с птичьими ногами тоже вышли бы трудности. Однако, кроме крыльев и когтистых лап, от человека его отличают только большие янтарные глаза навыкате. И большой нос. Кажется, что вся его голова — это нос, плавно переходящий в скромное продолжение. Впрочем, выглядит породисто и красиво. У людей такой нос тоже бывает, и даже побольше, хотя редко.

— Техонсор, Арлахазар Мэлвин Парсеваль, Джай сорок третий. В Небесный Город прибыли, — докладываю я в наручный коммуникатор, снижаясь.

— Больдо Хьюго Хименес, принято. Есть вопрос.

— Слушаю, — отвечаю я, поморщившись. Кто только пустил этого упыря принимающим? Это не его обязанность, да и туповат он — с техникой работать.

— Саймон говорит, у хищников глаза расположены фронтально, а у травоядных — по бокам.

— Вопрос-то в чем?

— Что ты такое? Баран?

— Спроси у Саймона, что значит твоя лишняя хромосома.

— Нет, ты мне ответь. Что ты такое? Удобно ли иметь слепую зону прямо перед мордой?

Я завершаю вызов и дублирую сообщением информацию о нашем прибытии: Больдо вполне может «нечаянно» забыть, что я отчитался, а с меня потом спросят. Разберемся быстро, но мне лишних хлопот не нужно.

Отношения у нас с Больдо не очень сердечные. Виной тому, как ни банально, женщина. Киндра. Которую я защищаю от его навязчивого внимания по ее большой просьбе.

Мы с Джаем садимся на самом крупном пьедестале — его вершина занята старым деревом, раскинувшим свою крону, кажется, на целый километр. Рано или поздно, его уютные корни разрушат основание. И если это не приведет к крушению всей главной горы, то уж точно сделает ее куда ниже. А если само дерево упадет, вероятно, придет конец нескольким соседним скалам со всеми людьми на них. Но сейчас оно стоит, дает городу тень и неизвестно где берет достаточно воды для поддержания своей жизни.

Нас встречают. Стайка одинаковых, белокожих, тонких женщин с прилизанными волосами окружает нас. Я достаю из сумки тунику и вожусь с застежками, дающими возможность носить шедевр портняжного искусства с комфортом, если у тебя шесть конечностей.

Я бы предпочел одеться до того, как нас увидят, но в полете было немного не с руки. А теперь девушки смотрят, я смущаюсь и путаюсь. Они готовы все глаза выглядеть. Я невзначай занимаю более выгодную позицию. Любуйтесь, вы такого в своем городе не найдете. А вот спину вам лучше не видеть, а то задумаетесь, что за отростки — придется память стирать.

— Аааарл, — с раздражением протягивает Джай, ожидающий, когда же я закончу.

В Небесном Городе он сверкает голым торсом по убеждению. Как и везде, где температура выше ноля. То ли потому, что любит впечатлять тугими мышцами, то ли потому, что не любит одеваться — у него всего один подвижный палец на каждое крыло.

Я неохотно завершаю ритуал сокрытия таинства, нас уводят во… дворец? Королевский домик? Замок? Норку?

Назовем это королевской обителью.

Сперва мы проходим помещения, расположенные среди могучих корней дерева, где-то между камнями и старым растением. Ничто не вырезано и не вытеснено, здесь лишь гармоничное сосуществование дерева и людей. Довольно тесные комнаты и коридоры неправильной формы, освещенные струящимися между камней лучами солнца, белые. Правда, местами надо бежать на четвереньках, но это ничего, мы не гордые.

Минуя их, мы поднимаемся выше корней и преодолеваем по спирали огибающий ствол коридор, сделанный из нескольких огромных веток того же дерева. Их опустошили внутри и придали им нужную форму без помощи привычных плотникам инструментов. Небесные жители так же невероятно гнут дерево, не ломая, как великаны выпрямляют бивни мамонтов.

Коридор ведет нас на один из двух надстроенных вокруг ствола ярусов. Здесь просторно, прохладно под сенью листвы, пол собран из кучи мелких камушков. Говорят, эту гальку по всему миру собирают, выискивая наиболее заряженную божественной энергией, безмятежностью реки, силой океана. В общем, где-то здесь прячутся блаженные путешественники и они не поленились собрать из гальки роскошную мозаику, изображающую огромный, испещренный узорами лотос. Может, и правда есть в них какая-то энергия — я испытываю нечто вроде экстаза, шагая по такому полу. Вероятно, эффект сродни акупунктуре и массажу стоп. Или божественное участие, да.

Я смотрю наверх, в сторону второго яруса. Его не видать, он спрятан в листве, зато можно разглядеть десятки небесных жителей, стоящих на ветвях. Они распахнули руки, подставили лица свету. Ветер треплет их одеяния, их позиция кажется шаткой. До сих пор не знаю, это их занятие по магии стихий, или это телохранители королевы — притворяются птицами, чтобы нас не смущать.

Я шевелю нейритами под одеждой, пытаясь уловить, что находится на втором ярусе. То ли ничего живого, то ли я слишком далеко. Вроде, не очень заряженное место, вряд ли там происходит что-то интересное.

В естественной нише ствола дерева расположился трон. Он сделан из веток того же дерева, но как искусно им придали форму! Спирали и витиеватые узоры, плетения, неведомые символы не вырезаны, а выгнуты из древесины, и нигде не видно следов трещин, а то и разломов. Как будто само так выросло.

На троне восседает королева. Отмечу, что у нее и у всех ее подданных до того уверенная осанка, будто они меч проглотили. Чего только не проглотишь на таких суровых вынужденных аскезах.

На ней кимоно из тяжелой бурой ткани с самым широким рукавом-фонарем, что я видел. Жесткая, узкая горловина подчеркивает длину и тонкость шеи. Тугой корсет — или не тугой, а подчеркивающий ее скелетообразную фигуру — прижимает к талии лепестки верхнего одеяния, синими лоскутами ниспадающего на бедра. На талии — ремешок с тучей связок оберегов, амулетов, каких-то склянок и бусин. Не громоздко, но не понятно. Ее густые каштановые волосы собраны в тугой пучок — такой тугой, точно она сейчас закричит. А дальше — разделены на несколько витков и закреплены в пышный хвост, украшенный перьями, бусами и парой причудливо загнутых в спирали веток. Ее лицо покрыто густым слоем краски — белой, как будто цвета кожи этим дамам недостаточно. Однако, глаза и брови она выделила яркой краской хоть куда.

Я засмотрелся. Не подумайте дурного. За неимением лучшего, эта упрямая дама вызывает много интереса. Что с ней еще делать, как ни смотреть?

Я включаю свое обаяние на усиленный режим.

— Она рада видеть Вас, желанных гостей, — бесцветным голосом отмечает королева.

Мы киваем, кланяемся и рассыпаемся в любезностях. Здесь не принято давать имена и называть их. Здесь обо всех говорят в третьем лице. Философия Небесного Города в отрицании ценности жизни, как и факта ее существования. Они уверены, что никогда не рождались, а потому никогда не умрут.

За скучной светской беседой королева провела нас по всему городу. Ее походка так пряма и стремительна, будто она и правда умеет левитировать. Нас никто не сопровождает.

Мы побывали на площадке, отведенной для посевов. Погладили худых телят на ферме. Поглядели издалека на заливные луга, куда водят маленькое стадо по шаткому мосту над пропастью. Эти тощие коровы имеют стальные яйца, раз могут ходить по такому пути! Побывали на голубятне, прошли через пару деревень, состоящих из 5—10 домишек. Посмотрели на зал единоборств, набитый тренирующимися дистрофиками. Буду справедлив: движения этих атрофированных скелетов выглядели отточенными, костляво-грациозными и профессиональными.

Аскетизм аскетизмом, а гостям после дальней дороги надо и отдых дать.

Я готов был умереть, когда мы вернулись в тронный зал и нам предложили пищу и воду. В очень скромных количествах, конечно. Я закинул под язык припасенный для таких случаев стимулятор — скоро ко мне вернулось настроение, обаяние и энергичность.

— Она не одобряет измененные состояния сознания и хотела бы, чтобы при ней такого не делали, — говорит королева своим бесцветным голосом.

— Это сахар. И кое-что, чтобы он сразу попал куда нужно, — я немного смущен, что она заметила. Да и говоря ей о сахаре чувствую себя так, будто дразню голодающего.

— Он имеет что-то против усталости? Естественное положение вещей ему претит?

— Он хочет следовать намеченному плану, а не откладывать на завтра то, что можно не проспать сегодня, — поясняет за меня Джай, лениво развалившийся на табурете и невзначай чистящий перья все это время.

— Но кто они такие, чтобы решать, чему быть, а чему — нет? Они могут только предположить, каким будет день. А что выйдет в итоге — решать Вселенной, — говорит королева, глядя сквозь нас из-под рыже-коричневых век.

Мы с Джаем переглядываемся. Он ожидает, что я легким движением нейрита подскажу ему ход разговора, а у меня своих идей нет. Пока мы косимся друг на друга, королева решает продолжить.

— Естественный ход вещей — от жизни к смерти. Ничего больше в нем нет и быть не может.

Я думаю, что стоящие на ветках над нами небесные люди находятся на финишной прямой своей цели жизни. Интересно, что, если кто-то из них упадет прямо сейчас. И интересно, если они никогда не рождались, и никогда не умрут, какое такое движение от жизни к смерти?

— Он мыслит не в том направлении, — королева опустила глаза, задумавшись на мгновение, — Если бы смерть была целью, — она берет маленький нож и неожиданно демонстрирует тупой его стороной на моем запястье, как стоит достичь высшей реализации, — Они все ее бы достигли. Но она не цель. Она итог.

От внезапного прикосновения королевы я немного опешил. Что это она себе позволяет, разве так можно? И, честно говоря, ощущенный моим нейритом ритм ее тела весьма и весьма странный. Она уже давно убрала от меня свои ледяные руки, а я все смотрю на свое запястье, пытаясь понять, что это было. Словно медузу потрогал. Не по ощущениям, а по ритму и информации. Уж не умерла ли она, часом? Лет пять назад.

— Какой вообще смысл создавать жизнь, если между ней и смертью ничто не играет роли! — восклицает Джай и порывается еще что-то сказать, но тон королевы так силен и холоден, что полностью опускает все его вздыбившиеся перья.

— Не им судить, — она делает долгую весомую паузу и продолжает бесцветным голосом, — Они не могут рассуждать о том, что им неподвластно.

Я шевелю ушами. Это непроизвольный жест, связанный с задумчивостью. Здесь есть что-то, что меня касается. Причем, буквально. Что за медузный ритм у этой женщины? Она из крови и мяса, как любой человек. Неужели можно так изменить свои сигналы аскезами и духовными практиками?

— Между рождением и смертью они должны стремиться существовать в гармонии с Вселенной. Небесные Люди давно развивают свои дух и тело, они слышат голос Вселенной и могут ответить ему, — королева смотрит на меня своим пронзительным взглядом, будто я ей что-то должен, — Если бы он был внимательнее, он бы тоже заметил.

Если она намекает на мои нейриты и то, что я умею ими делать, то надо быть полной дурой, чтобы признаваться, что она это знает. Никто за пределами Техонсора об этом знать не должен, или будет убит. Это же подрывает всю нашу политику, если бы все знали, что я меняю их мысли, к нам бы на пушечный выстрел не подошли.

— И как небесные люди живут, чтобы быть в гармонии с Вселенной? — интересуется Джай, уже совершенно не скрывая сарказма. Я стараюсь незаметно ткнуть его хвостом под ребра.

— Нужно быть ближе к ней. Как можно выше, — отвечает королева с таким апломбом, будто открывает тайну вечной жизни, лекарство от всех болезней или как стать всеведущим.

Сперва мы с Джаем просто смотрим на нее, успешно скрывая истинные мысли об этом утверждении, но потом Джай тыкает меня под ребра. Я не сразу догадался, что он имеет в виду. А потом подумал: почему бы и нет? Люди Биверна до неадекватности влюбились в полеты. Что, если подаренный Небесному Городу дирижабль станет нашей дипломатической победой? Хоть и замороченные, но они тоже всего лишь люди.

Джай косится на машущих от лестницы слуг и уходит с выражением облегчения на лице.

Пока я думал, как преподнести дирижабль королеве, Джай вернулся, неся на плече почтового сокола, а на лице — скорбь тысячелетий.

Я вопросительно смотрю на него, уже готовый протянуть руку для выуживания информации.

— Они должны идти. Будь у них ваше мировоззрение и душевная сила, они бы не сочли этот повод достаточным. Но в их нынешних обстоятельствах… им нужно идти.

Королева понимающе кивает. У меня складывается ощущение, что она уже знает, в чем дело, а я — все еще нет. Мне становится тревожно.

Мы чинно прощаемся, невероятно долго. Невыносимо долго. Кажется, в сто раз дольше, чем обычно. Джай зажат и одеревенел, моя тревога начинает зашкаливать. Мне почему-то кажется, что это связано с тем, что Марта не ответила на мои последние сообщения. И дело не в сломанном коммуникаторе или ее рассеянности.

Мы покидаем надстройки, Джай жестом велит сопровождающим нас дамам исчезнуть. Я близок к нелицеприятному эмоциональному выбросу. Если я сейчас же не получу ответы, то я кого-то убью. Пусть это будет королева Небесного Города, она готова к любому ходу вещей.

Джай топчется на камнях, поросших мхом, дышит так, будто пытается отойти от обморока. Или собирается выиграть в соревновании по длительному погружению в прорубь.

— Говори, или получишь гипервентиляцию легких, — требую я, стараясь скрыть панику.

— Я бы предпочел второе, — Джай обхватывает себя крыльями, сам себе обниматель.

Я протягиваю раскрытую ладонь, из рукава видно ромбовидный конец нейрита. Но Джай не хочет, чтобы я узнал таким образом — не хочет быть гонцом с дурной вестью. Вручает мне свернутое в тугой рулон письмо. Отходит немного в сторону.

Я смотрю на него искоса, подозревая, что это плохой розыгрыш.

Высоко над нами ветер колышет ветви, на которых стоят небесные жители.

Разворачиваю лист.

«В понедельник около трех часов дня Марта Арлахазар Фелина трагически погибла в окрестностях горы Арахагадра. Причиной считаем несчастный случай, приведший к падению с большой высоты. Смерть наступила мгновенно.»

3

Ветер швыряет нам в лица горсти снега. Он колок, точно битое стекло, хотя по виду больше похож на сахарную пудру. Вот так, видишь сладкое и мягкое, а получаешь стекло в лицо.

В моей душе стужа куда более ледяная и острая, чем воющие голодные ветра. И если мамонтавры правда существуют, им лучше держаться от меня подальше.

Мы с Киндрой и Эстебаном облазили все закоулки Арахагадры. Вернее, мы с Киндрой. Эстебан остался с моим сыном, как только понял, что в этих местах его кровь замерзнет быстрее, чем моя тоска рассеется.

Мы обшарили все от указанного места смерти и на три километра во все стороны. Это, конечно, было не очень умно. Но обоснованно. Я искал следы. Я не верю, что можно вот так просто лететь в свой дом на горе и рухнуть. С чего бы? Свело крыло? Переела супа накануне? Решила вздремнуть? Это даже не смешно. Тут точно есть заговор. Возможно, кто-то ослепил ее с земли. Оглушил и столкнул с соседней вершины, пока она любовалась видом. Я уверен, что это не случайность, хотя не знаю, что искать. Увы, мои мысли про отравление отверг Саймон, занимавшийся экспертизой.

Не знаю, как выглядит со стороны моя убитая горем рожа, но Киндра смотрит на меня настороженно и с опасением, а Эстебан, подышав со мной одним воздухом, оставил свои наркоманские шуточки. Надеюсь, пока он с Тирмгардом, он все еще их придерживает для более выносливых ушей. Однако, мне дорого участие их обоих, они — само воплощение поддержки, я рад, что у меня есть такие друзья.

Эстебан — плод трудов генных инженеров, поколение где-то после Авеля, шаг в сторону новой династии, создавать которую передумали. Не оправдала ожидания. Он, как и Авель, демонстрирует черты рептилии, с куда более развитыми способностями к мимикрии и скорости. Он хладнокровная тварь, что прячет его от взгляда в тепловом спектре, полностью сливается с любой поверхностью, меняя цвет чешуи, умело подавляет любые сигналы своего тела. Мои нейриты не ощущают его, если он не хочет — Эстебан словно забирает обратно в себя свой запах, создаваемые его сердцем микроколебания пространства, даже мозговой ритм. Не ошибусь, если скажу, что он краткосрочно подыхает. Однако, не совсем — вся фишка в коже. Что-то происходит с его шкурой, что делает ее не пропускающей… Ничего. Ничего изнутри — точно, как насчет снаружи — не знаю. Возможно, в таком режиме Эстебан невосприимчив к радиации. Но это не точно.

Добавим сюда суставы, гнущиеся во все стороны, невообразимую ловкость и скорость, быструю регенерацию — я видел, как Эстебан отрастил новые ноги, сразу три штуки, за считанные недели. Здесь начинаются его черты от других тварей, совсем не родственных Авелю. Четыре пары гибких ног, пара клешней, ядовитое жало. Во имя функциональности, в младенчестве клешни Эстебана немного модифицировали, так что у него есть еще и по четыре гибких пальца на каждую руку. Очень хотел бы я знать, как развивалась та часть его мозга, которая отвечает за мелкую моторику. Ведь его организм такую моторику в себе не закладывал, может, и части мозга для нее нет? Но, раз развил, значит, так можно.

В общем, Эстебан — черная чешуйчатая тварь с кислотно-салатовыми пятнами, грациозно плывущая по стенам и потолку, покачивая ядовитым жалом и глядя на мир большими крокодильими глазами. Мой лучший друг.

За все время поисков Киндра не проронила ни слова. Ни в один из дней. Она пару раз передавала мне свои соображения через нейриты. О том, что случайности бывают, что нет оснований полагать, что это убийство. Я не потрудился привести аргументы — ограничился трансляцией своей несокрушимой уверенности в обратном. Я не смог заразить этой уверенностью свою спутницу, но спорить она прекратила.

Это она отправила почтового сокола. Никто не хотел брать на себя задачу сообщить мне о смерти супруги. Пусть даже сухим отчетом. Киндра отправила короткую заметку без подписи — она тоже не хотела нести эту ношу, но это было необходимо, и лучше так, чем по возвращению в Техонсор с фразой «Пройдемте в морг, Арлахазар Мэлвин Парсеваль».

Но я, разумеется, знаю, что это она. И я благодарен.

Сегодня погода делает мои бесплотные надежды еще более невозможными. Снег забросал бы все следы, если бы они были. Впрочем, их бы уже давно стер ветер… Задолго до моего возвращения из Небесного Города.

Я тяжело вздыхаю. Мое тело измождено и его жалобный голос впервые слабо прорывается сквозь пучину моей потери. Я замечаю, до чего терпелива Киндра — она давно продрогла и истоптала лапы в кровь.

Нужно остановиться.

Я решаю отправиться в свой замок, взять сына и проехаться в Техонсор на вездеходе, оставленном в одном из подземных тоннелей. Мы переедем в другой дом. Может, останемся в Техонсоре. Это не место для детей, но уровень безопасности впечатляет.

Мы с Киндрой легко преодолеваем все порывы ветра, этот путь нам не впервой. Я бы не стал строить дом в области воздушных ям и ураганов, у меня тут ребенок, я же не идиот.

Замок из белого камня гармонично вписался в ландшафт. Он словно врос в гору, являясь ее логичным продолжением или таинственным углублением в загадку старой громадины. Как только мы минуем широкую арку, ветер смолкает.

— Эге-гей! — ору я.

— Сам ты!.. — отзывается Эстебан, — О, то есть привет, я сперва подумал… Вы, это, заходите, чувствуйте себя как дома.

Эхо прокатывается по коридору и путается в собственных отголосках. Эстебан далеко, но над здешней слышимостью я хорошо поработал, поэтому мы можем переговариваться из любой части замка.

Мы идем вглубь. Я сбрасываю дубленку — Эстебан, видно, включил все системы обогрева на максимум. Устроил тут филиал преисподней. Как бы снежная шапка Арахагадры не растаяла.

Мы проходим в вестибюль. Киндра вешает свои одеяния в шкаф, эдакая аккуратистка. Потом вешает мои — а я и не приметил, что она подобрала дубленку.

Винтовая лестница широкими кольцами охватывает огромный конусовидный зал, внутри него — нечто вроде библиотеки.

Библиотека душ.

Сперва я собирал копии данных ото всех, с кем имел честь законтачиться — я имею в виду, подключиться к мозгу нейритами и получить всю имеющуюся там информацию. Воспоминания, мечты, сны, мировоззрение. Я сбрасывал все на внешние носители и нес сюда. Они располагаются в четко продуманном порядке. По алфавиту, расам, половой принадлежности. Это великолепная библиотека. Нужно поговорить с послом Одаринна? Вгрузи в голову, и вот, ты все о нем знаешь. Нужно применить шантаж к работорговцу? Легко, вот все его гнусные тайны. Адаптированы для любой головы, вот только не всякая голова справится с такой задачей. Представьте: в ваш мозг входит другой мозг. Такой же цельный, замороченный, выученный, наполненный информацией.

С такой пищей для размышлений в данный момент справляется только моя семья и Киндра. Это будет под силу всей династии гибридов, имеющих гены симбиотика. Но — развивать эту идею стали не так давно, пока наших родственников больше нет.

Я слышал, следующие потомки сейчас достигли четырехлетнего возраста. Возможно, скоро их выпустят из лаборатории. Мы с Мартой уже намекали Саймону, что могли бы принять участие в опеке… Я бы очень этого хотел. И Марта хотела.

Пополнив коллекцию несколькими тысячами копий личности, я стал строить гипотезы, пытаться сконструировать формулы, по которым имея часть информации, можно узнать всего индивидуума. Мне к тому времени уже многое казалось очевидно. Без глубокого контакта, по одной роже я уже знал, кто имеет склонность мучить котят, кто мечтает построить дом, кому близки однополые отношения, кто в детстве часто ябедничал. Я хотел найти способ передать эту проницательность другим — ведь для нее не нужно ничего загружать в голову, а, значит, это могло бы пригодиться кому угодно, плевать на родство с симбиотиками и наличие нейритов.

Я был огорчен, когда узнал, что мои потуги узнать склонности по форме черепа и лица уже придуманы нашим королем. И по почерку, тембру голоса, пантомимике, по чему угодно. Я изучил все файлы, которыми король со мной поделился. Однако, меня это не удовлетворяло. Для таких методов глаз должен быть наметан. Каждый может научиться, но нужны годы тренировок.

В общем, верхняя часть конусовидного зала — место для моих исследовательских мук. Там бардак, гора мыслей, и пока что никаких результатов.

Мы с Киндрой медленно поднимаемся по винтовой лестнице.

Я сделал в своем доме пол, похожий на серый камень, но значительно мягче. Как дерево, чуть подгнившее или старое и сырое. Этот материал хорошо проводит тепло, за него не цепляются когти, зато можно их поточить, но это как вытереть рот старинным гобеленом.

Мы бесшумно мягко ступаем. Камины зажжены и пышут жаром. Все светильники погашены, но сейчас день, и, хвала моим архитектурным талантам, удачно расположенные окна заливают светом все помещения.

На стенах мои трофеи. Это подарки от друзей, или тех, кто считают моими друзьями себя, или меня — их другом. Их так много, что стен и стеллажей не напасешься. А в силу богатства и значимости некоторых моих знакомых, для многих даров нужны целые золотые пьедесталы.

Здесь перья грифона короля Аэфоса. Дар сомнительный, но частица самого рослого и выдрессированного зверя питомника — внушает немного уважения. Особенно если знать, сколько стоит он целиком. Далее веер королевы Небесного Города, не в благодарность, а скорее в виде своего рода признания, что меня за что-то считают. Королева сочла мой маленький мозг заслуживающим бесед. Это достаточно почетно для города, мнящего себя духовным наставником для братьев своих меньших, но — только для избранных. Любопытно, что, преодолев непростой путь и принеся дорогие дары, все же можешь быть отвергнутым. Рядом меч, подаренный мне главным советником при короле Гидепорка. У него есть свое имя, он передавался из поколения в поколение. Какая честь иметь этот меч! Далее копия книги Всеобщей Справедливости из дворца Справедливости. Простите за каламбур. Эти ребята полагают, что создали систему законов, единую для всего мира. Из-за этого иногда возникают конфузы. Последние годы, не без моего участия, дворец Справедливости перестал совать свой нос не в свое дело, зато особо неприятные дела передают ему, дабы руки не мазать. В общем, из дотошного выскочки дворец стал удобным наемником. Пока все довольны, но внутри его стен медленно произрастает нечто вроде секты, рано или поздно этим придется заняться, а то обострившееся чувство справедливости этих ребят больно ударит нам всем не в бровь, а в глаз. В завершение этой части стены расположилась засушенная лиана из Венга-Линги. Капризное растение, обладающее впечатляющими целебными свойствами. Кому попало не дают.

Но для меня все эти дары — знак моей продвинутой убедительности, шарма, дипломатичности. Я не заслужил тех чувств, которые вызвал в дарителях, просто я убедителен, обворожителен и мастер своего дела.

Единственный во истину ценный дар — катаны с зазубренными краями, куда более длинные, нежели их делают обычно. Это не трофей, это действительно подарок, сделанный мне учителем боевых искусств из Одаринна. Мечи не пылятся на полках, не украшают стены — они всегда за моей спиной, этим даром я действительно дорожу. Конечно, на некоторые приемы их с собой не возьмешь — тогда они отдыхают в вездеходе.

Мы проходим в просторный зал. Рядом с камином стоят два кресла-качалки. Марта шутила надо мной, когда я в нем сидел, надев очки для чтения, — мол, дедулю изображаешь. А потом садилась в такое же, надевала очки и читала. Я глубоко вздыхаю. Вид пустого кресла нагоняет на меня тоску…

— Арл, я потерял твоего сына! — перепуганным плачущим голосом орет Эстебан.

Тирмгард сидит у него на хвосте. Эстебан крутится на месте, решительно не оборачиваясь.

— Пожалуйста, без паники. Он наверняка где-то здесь! — он заглядывает под ковер. Эти шерстяные чудовища есть в комнатах, где играет Тим — ему они нравятся, — Ну в самом деле, не мог он далеко уйти, он еще не ужинал, он слишком ослаб и долго не протянет!

Эстебан карабкается на стену и проверяет щели между шкафами и потолком, заглядывает в картины, ищет между страницами альбомов. Тирмгард беззвучно смеется, он в восторге от происков своего дяди. Да, мы зовем его дядей… Я зову его дядей.

— Да что же вы ржете?! — бросается он на Киндру, — Помогите мне!

— Я думаю, мы можем выманить его на булку с корицей! — говорит она.

— Не можем. Он их все съел, — Эстебан театрально хватается клешнями за голову и сокрушенно опускается на пол, — Горе! Как нам теперь быть?

— Я что-то чую..Что-то, — я втягиваю носом воздух, пока не глядя на Тима, но медленно двигаясь в его сторону, — Похожее на корицу. Думаю, так может пахнуть тот, кто съел булку с корицей.

Я бросаю взгляд в сторону Тима и вижу убегающий в пучину игрушек кончик хвоста.

— Чутье обмануло меня! Однако, есть и другой метод найти Тима.

Тирмгард высовывается из укрытия, грозно топая лапкой и скрестив руки на груди. Не любит он, когда его имя сокращают. Он же гордый мужчина, а не какой-то там карапуз. Я беру его на руки и вздрагиваю от щелчка статического электричества — Тим только начал осваивать нейриты, пока они грубо и бестолково отражают его чувства, иногда помогают снять немного информации с детей его возраста.

Он виляет хвостом, радуясь моему возвращению. Саймон говорит, голос прорежется к шести годам. Я тоже был нем, когда был мелкий — только не так долго, лет до трех. Он тянется к моим нейритам, чтобы узнать новости. Я не знаю, как быть. Вроде бы, уровень его развития не позволяет ему понять лишнего — то, что он не готов узнать, словно и не попадет в его голову. Вроде, его детский взгляд на жизнь и смерть позволяет ему легко перенести такую новость. Саймон подробно рассказал мне по видеосвязи, как лучше поступить. Но я, кажется, не готов принять решение. Я не хочу об этом контачиться, не из-за сына, а из-за себя. Из-за вопросов, которые меня накроют. Из-за его беззвучных рыданий, быстро сменяющихся обычными играми, в силу его возраста.

А что я? Я так не могу, я буду рыдать намного дольше.

Я оглядываюсь и вижу, что меня оставили одного с моим решением и этим невыносимым, любимым наследником, уже выражающим нетерпение и недоумение из-за моего промедления.

Я могу оттолкнуть его. Я могу передать нежелание делиться. Я могу ничего не передавать, пусть сам смотрит издалека, может, не увидит ничего доступного его пониманию.

Но это не честно. Да и свет учености говорит… Черт бы с ними, как бы умны они ни были, они — посторонние люди, а живу тут я.

Тим нетерпеливо крутится, шарит нейритами около моего загривка.

Я создаю контакт и открываю подготовленную ужатую информацию. Без моей паранойи, как бы обоснована она ни была, без политических вопросов, без эмоций. Просто факты.

***

Мы сидим в вездеходе. Один из входов в подземные трассы, расползшиеся на треть материка от Техонсора, расположен под Арахагадрой. Не потому, что тут мой дом, а потому, что Биверн достаточно далеко, можно выходить здесь и не создавать подозрений. Наша транспортная система хорошо скрыта.

Тирмгард только что прекратил реветь и жестами задает тысячи вопросов о нашем путешествии. В подземке он третий раз — иногда Саймон не может провести плановый осмотр в нашем замке, и мы ездим к нему.

Эстебан взял на себя функцию шута горохового. Я благодарен ему. За прошедшие два часа Тим закатил три истерики, между которыми забывал, что мама исчезла насовсем. Это было не так плохо, как тысяча вопросов посреди первого слезотечения. «А когда? А где? А почему? За что? Что сделать, чтобы вернулась?».

Что-то внутри меня скукожилось и разбухает. Меня тошнит, я хочу кого-то убить, в идеале — виноватого в случившемся, но можно и любого крайнего.

Киндра расположилась на переднем сидении рядом со мной и уставилась в свой коммуникатор. То ли ей неприятна моя кислая рожа, то ли она не знает, что сказать, и испытывает известный дискомфорт.

Мимо нас проносятся пятна мягкого неонового света. Гладкие металлические стены отражают его, делая освещение почти равномерным. Этот тип передвижения всегда напоминал мне капсулу, скользящую по кишке. Не очень романтично.

Тихий размеренный гул убаюкивает. Иногда рядом мелькают другие вездеходы. Спешащие по своим делам или припаркованные. Я странно себя чувствую. Я не уверен, что действительность — действительна. Разве может быть так ненадежно? То, что только что было, теперь не существует, и всему виной — досадная случайность? Что за бред?

Разве возможно, чтобы полное жизни, мыслей, чувств и прочих густых субстанций существо просто бесследно исчезло? Где теперь Марта?

Я останавливаю свое падение в околоэзотерическую пропасть. Смотрю на Тима. Он притих и смотрит в окно, словно там есть что-то интересное. Этим детям только окно подавай, все глаза выглядят, еще и слюной капать будут. Даже если оно закрашено.

4

Пронзительный звук ударил меня в самые извилины, я рывком подскочил, в прыжке заметив, что ко мне в постель пришел Тирмгард и оказался подброшен в воздух моим внезапным сальто-мортале. Поймал его, осмотрелся.

Мои апартаменты в Техонсоре. Минимализм, практичность, черные и белые тона. Постель, шкаф во всю стену, стеллаж для книг и иных носителей информации на всю другую стену, техно-угол во всю третью стену. Ну, компьютер, экраны, аудио-штуковины, измерительные приборы, радар-детекторы, все такое. Последняя стена позволила себе отрастить дверь.

Пронзительный звук повторился. Срочно нужно явиться к королю.

Я объясняю Тиму ситуацию, пока наскоро одеваюсь, но он начинает беззвучно рыдать и намертво вцепляется в мою ногу. Я беру его с собой.

Как я уже говорил, Техонсор — великий город, опередивший свое время во всех аспектах развития. Огромный, впечатляющий подземный мир, расположившийся на дне кратера, который не объять взглядом. Величественный и неповторимый, совершенно ни на что не похожий и не понятный. В нем круглосуточно горит искусственный свет, он создает тепло и холод, он окружил себя постройками, которые обеспечивали работу всех этих и многих других благ.

Их были десятки вокруг самого входа в город, спрятанного среди острых скал. Издалека дно кратера напоминало шкуру огромного не то стального, не то каменного ежа, с размаху размазавшегося по земле. Его иглы постепенно становились реже, ближе к краям кратера их уже не было.

В этих шипастых зарослях спрятались не только заводы и генераторы энергии. Тут уютно расположились и размножились некоторые плоды трудов генных инженеров, не нашедшие места внутри города: гигантские скорпионы, сколопендры, пауки.

Высоко над кратером, не проходящие густые тучи таят в себе небесных охотников, патрулирующих местность в ожидании денежных посулов. Иногда курсируют из города, да обратно в город — летят на задания, возвращаются с результатами. Они — наши верные наемники. Верные ровно до тех пор, пока плата их устраивает.

В центре кратера небольшая чистая лужайка, на ней вход в город — гладкая полусфера, окруженная четырьмя острыми скалами, похожими на клыки. Мало кто знает, что к ним присосались каменные големы, размазывающие по стенке всех нежданных гостей. Но не они — главная проблема, а пароль, без которого не вырастет в гладком выступе круглое окно, ведущее внутрь, и который знают только обитатели города. Которые выходят довольно редко, а еще реже — этим путем.

Гладкие стены блестят в свете искусственного света. Тим завороженно оглядывается — в этой части города он никогда не был. Я лихорадочно думаю, кого попросить посидеть с ребенком.

Мы спускаемся по узкой лестнице. Кругом все белым-бело. Белый цвет, стерильность, яркий свет — так же ассоциируются с Техонсором, как всеведение, прогресс, «ачтоэтозаштука?». Последний момент особенно тяжело переносится стареющими местными и теми, кто тут вообще не шарит. Я пока молод, испытываю только информационную перегрузку, сталкиваясь каждую неделю с новыми законами, возможностями, перспективами. А каково старикам? Есть тут один, до сих пор чтит паровой двигатель… Нам с него смешно, но сами такими будем.

Я по рассеянности, недосыпу или из-за личных трудностей перепутал этаж и ломанулся в зал рабочего материала. Он же — зал анабиоза. За ту секунду, что я осознал оплошность, у меня все волосы встали дыбом и, вероятно, немного поседели. Хоть это и длилось пару мгновений, но взгляду Тирмгарда предстала весьма интересная картина — стерильные стены едва видны за навешанными тут и там телами людей. Не только вдоль стен — на железных каркасах висят бледные, лысые тела, заполняя все пространство ровными рядами. Их здесь сотни. Здесь представители всех рас, разных возрастов, полов. Некоторые увечные или, видимо, являются результатами неудачных опытов селекционеров, или как нынче называют тех ребят, что создают новые формы, генных инженеров. Рожденные без глаз, без рук или с тремя руками, ни одна из которых не попала на нужное место. Я закрываю дверь с жутковатыми рядами неподвижный туш, во лбах которых вытатуированы номера, и бросаюсь дальше, еще надеясь, что Тим смотрел в другую сторону.

Но он крутится и выражает вопрос.

— Они не настоящие. Это куклы. Если понадобится сделать какую-то работу, их включат.

Это не такая уж неправда. С одной стороны, это живые существа, с другой, они действительно выключены. В анабиозе.

Мы на минус пятом уровне. Я так и не придумал, куда деть Тима. Эстебан и Киндра отписались мне на наручный коммуникатор, пока я шел, что их тоже позвали. Саймон недоступен. Джай молчит — он на задании. Авель мертв.

Я прикладываю свой коммуникатор к сканеру, рядом с ним вырастает круглая дыра в стене. Я вхожу.

***

Король стоит на возвышении, метрах в тридцати от меня, опираясь руками на перила. Его голова, наполовину утопая в огромном воротнике, похожем и на веер, и на хвост павлина-альбиноса, окутана мягким голубоватым светом — она лысая и узкая, тонкие губы сжаты, глаза прозрачны и спокойны.

На одном уровне со мной эллипсообразный стол, кажется, из стекла. У него нет ножек — это эллипс, согнутый пополам, он сам себе опора. По правую сторону от него сидят Киндра, Эстебан, Больдо — будь он неладен, Мануэль — гениальный, но при этом туповатый ученый из инженеров, страдающий то ли от наивности, то ли от непосредственности, Герберт из генетиков сектора кибернетики, и ожидающий меня пустой стул. Все сидят лицом к королю, но смотрят на меня.

— Я позову Страль, — говорит Герберт и что-то тыкает в своем наручном коммуникаторе.

— Садись, — терпеливо говорит мне король.

Я опустился в одно из кресел за эллиптическим столом — в одно из отвратительных кресел обтекаемой формы, которое совсем не оставляет места для моего хвоста. Я срочно пытаюсь собраться с мыслями, данная компания нетипична даже для экстренных собраний, а у меня тут сын на руках, ведет себя неуважительно для такого общества. Ушами шевелит, носом во все тычется.

Король смотрит на свои руки. Он до того неподвижен, словно умер несколько лет назад, но был удачно забальзамирован. В зале висит тишина, я ощущаю неловкость. К счастью, открывается дверь, ко мне подбегает коротко стриженая щуплая девушка с янтарными глазами и хвостом, оканчивающимся кисточкой.

— Тирмгард, пойдем, — она берет у меня сына. Я сперва напрягаюсь, потом узнаю в ней коллегу Саймона, которая работает со свежевыведенными детишками — Мы будем в пятом секторе, — Кивает она мне, — Скорее всего, где филогенез. Найдемся!

Она убегает. Дыра в стене зарастает без следа. Атыл-Геч Хименес — король — глубоко вздыхает и поднимает на нас бледные глаза.

— Прежде всего, хочу выразить глубочайшие соболезнования и бесконечное отчаяние по поводу нашей всеобщей большой потери. Все, что должно быть сказано и сделано в отношении незаменимой Марты Арлахазар Фелины, будет сказано и сделано в первое воскресенье грядущего месяца. На этом, простите, я вынужден с этой темой пока закончить.

Атыл-Геч переводит дух. Для него это странно и нетипично.

— Не буду тянуть. Серьезно ранен Саймон. Череда потерь наводит нас на мысль о злом умысле. Арлахазар, мы в это сперва не верили… Но твоя бдительность и дальновидность, как всегда, оказались верны. Перед поездкой в Пинтвин, Саймон кое-что нашел в ходе экспертизы… Похоже, Марта повстречала недружелюбно настроенного беркута. Такое раньше происходило?

— В окрестностях Арахагадры нет хищных птиц, вся местная дичь для них слишком велика, — отвечаю я, покрываясь ледяным потом.

— Хорошо. Итак. Авель нелепо умер, занимаясь известным ему делом. Марта попала в несчастный случай с участием птицы, которой не должно было быть в том месте. Саймон нарвался на агрессивно настроенного грабителя, который едва его не прирезал. У нас тенденция. Какие мысли?

— Грабитель явно берега попутал, — вздохнул Эстебан, — Я бы хотел сказать, что тенденция вырезать дипломатов, но Саймон не вписывается. Как он?

— Джай занимается его транспортировкой в город. Прогнозы утешительны.

— Саймон работал над дипломатическими вопросами тоже, — говорит Киндра.

— Строго говоря, не так много персонажей Техонсора вылезают наружу, практически все, кто бывает наверху — дипломаты. Мы не можем составить статистику. Суть в том, что нас кто-то невзлюбил, — говорит Эстебан, — Нас — это не дипломатов, а техонсоровцев.

— С кем-то были разногласия, достойные такой кары?

— Король Биверна хотел двигатели в обмен на людей, но это было в процессе обсуждения и без ноток конфликта. На последнем задании Марта нашла, что ему предложить. Да и Авель уже был мертв к тому моменту, — докладываю я, утирая пот рукавом со лба.

— Все ваши результаты переговоров есть в отчетах, а, значит, и в моей голове, — мягко говорит Атыл-Геч, — Поразмыслите. Кому мы могли помешать? Может, кто-то что-то недоговаривает. Не в смысле сокрытия чего-либо. Может, вы что-то видели или подозревали, но это не относилось к работе и казалось безынтересным.

Король шагает по своему пьедесталу, огороженному перилами. Смотрит на нас. Движения короля плавные, словно он парит в эфире. За его спиной необъятный цилиндрический аквариум со светящейся голубым неоновым светом субстанцией. Это сердце города, чистая энергия, подобно несгибаемому стержню пронзающая весь Техонсор.

Мы с Киндрой законтачились и поменялись соображениями. У нас почти никогда не бывает такого, чтобы мы не знали одно и то же. Можно сказать, у нас пара одинаковых мозгов. По информации, и только, мыслим мы не одинаково. Однако, идей не возникло.

Глухой удар в стену, затем открылась дверь, и к нам вошел Джай. Весь его обнажённый торс залит кровью, перья слиплись, волосы разбросаны.

— Жить будет! Саймон не узнал в нападавшем никого из знакомых. Лицо видел.

— Арлахазар, сними с Саймона информацию и найди преступника. Киндра, ступай в Биверн, узнай, что думают и чувствуют люди о кончине Марты. Эстебан, отправляйся в Одаринн, вынюхай, что сможешь о нападавшем. Джай, на твоей совести узнать, кто занимается разведением, дрессировкой и продажей беркутов. Следите за собой больше, чем за заданием. Возьмите оружие группы Б. Если основания для подозрений выше средних, подозреваемый должен оказаться здесь. Любой намек на угрожающую вам опасность — повод отказаться от всей работы и сразу вернуться. Больдо — подготовь три группы спецназа в среднюю готовность и пять групп марионеток. Любой из отправляющихся может вызвать тебя в подкрепление. Повторяю: любое опасение — повод вернуться.

Мы поднялись и направились к дыре в стене. Король занялся оставшимися учеными. Кажется, он немного подозревает их, но больше обеспокоен передачей дел Саймона, дабы работа не стояла.

***

Холодный свет заливает лабораторию. Тихо гудят приборы, Саймон распластался на койке и выглядит он неважно. Левая сторона его головы, шеи и плеча покрыты десятками швов, и сейчас они выглядят криво и уродливо. Мне всегда казалось, что чем ровнее сшили, тем ровнее заживет, но я как-то видел зашитые последствия укусов крокодила: тоже выглядело скроенным наспех каким-то коновалом, однако, все зажило замечательно. Вероятно, швы выглядят кривыми потому что раны рваные. Но не мне судить, пусть занимаются профессионалы.

В его правой руке катетер, к нему идет капельница. Рядом висит вторая. Саймон в сознании, но еще не отошел от препаратов, которыми его накачали. Тирмгарда решили оставить в зале филогенеза с другими мелкими гибридами — вернее, он так решил. Это хорошее место.

Здесь довольно тесно. В отличие от остальных залов лаборатории, эта комната небольшая и белых стерильных стен практически не видать за стеллажами с расходными материалами, лекарствами и бумагами. Это скорее личный кабинет, чем рабочее место. Здесь могут отлеживаться только свои.

За рабочим столом сидит Страль, смотрит диаграммы на экране. Листает бесконечные таблицы статистики. Сравнивает с показателями прошлых недель. Для нее в них все очевидно, она знает, куда смотреть.

Я сижу на неудобном стуле около койки и смотрю на серо-белое лицо ученого.

— Страль, — глухо позвал Саймон, не открывая единственный уцелевший глаз.

— Да, персик? — отозвалась она своим вечно ласковым, позитивным голосом, не оборачиваясь.

— Добавь успокаивающее в воду в третьем секторе. Два процента.

— Будет сделано. Расслабься, я обо всем позабочусь, а тебе нужно отдохнуть.

— Им очень тревожно…

— О чем речь? — спрашиваю я Страль после минутного молчания.

— В третьем секторе оплодотворенные самки вынашивают наших будущих гибридов. Они чаще всего не в восторге от принудительной беременности, что само по себе скверно, им не нужно волноваться. В редких случаях, они пытаются навредить себе и будущему ребенку, поэтому важно вообще не давать возможности беспокоиться.

— Разве вы еще не перешли на эксплуатацию искусственного организма?

— Нет, у нас только одна синтетическая утроба и ее возможности очень ограничены. Все еще используем людей.

— Как-то это нехорошо.

— Ну извините. Пятьдесят лет назад искусственного оплодотворения не было, вот это было нехорошо. Мы стараемся как можем.

Я думаю, как глупо из моих уст звучит это «Нехорошо». В чем принципиальное отличие, подселяешь ты в женщину нежеланного ребенка или загружаешь в голову чужеродные мысли? И там, и там нечто сродни преступлению против личности.

Вот только в моем случае есть конкретная конечная цель махинаций… Хотя погодите, здесь тоже есть. И в обоих случаях человек не может судить, насколько цель благородна и оправдана. Я немного спотыкаюсь о клубок сложного этического вопроса и решаю думать о своих прямых обязанностях.

Я получил из головы Саймона облик злоумышленника, а заодно скопировал все, что происходило с ним последние несколько месяцев. Я бы взял вообще всю информацию, но и это — колоссальный объем, я перегружен, мне думать и думать, пока все утрясется.

Пока я искал напавшего на Саймона верзилу, я сопоставлял встречи и разговоры Саймона с моими, Марты и Киндры. Нигде не было видно злого умысла и недоброжелателей. Конфликты не назревали. Нам всюду были рады. Нам — техонсоровцам.

В сущности, никто не видел в нас жителей подземного города. Видели или обаятельных личностей — во мне и Марте, или специалиста и спасителя — в Саймоне. Кому мы могли перейти дорогу, я не представлял. Вероятно, обида затаилась намного ранее этого года, но что-то же послужило толчком для действий.

— Арлахазар, — тихо выдыхает Саймон, — мне очень жаль. Прости, я должен был раньше обратить внимание, ты бы не искал так долго, ты же прав был…

— Расслабься, истина приходит, когда к ней готовы.

— И не говорили бы, что ты рехнулся, сразу бы поняли…

— Я узнал в самое подходящее время, — вздыхаю я и встаю, — Поправляйся. Когда мы увидимся в следующий раз, ты расскажешь мне, как поживают новые симбиотики. Хорошо?

— Конечно. Я даже, наверное, могу показать их…

Я поспешно выхожу, провожаемый напряженным взглядом Страли. Однако, она не стала ко мне обращаться. Я шагаю к своему кабинету весь в своих мыслях, и даже как-то удивляюсь, когда обнаруживаю себя в коридоре на своем этаже. Весь путь прошел мимо меня. Нет, Арл, так дела не делают, соберись.

Из уборной несколькими дверями дальше выходит Больдо и замечает меня. В одной из его четырех рук огромная кружка. Эта массивная, мускулистая туша, флегматично прихлебывая, идет ко мне.

— Вот ведь засада, если бы тебе Саймон чуть раньше сказал, никто бы не думал, что ты кукухой поехал и пора на пенсию.

Я молчу.

— Впрочем, если бы ты постарался и донес до нас идею о заговоре раньше, Саймон мог бы и не быть в этой поездке, — продолжает Больдо, — Так что, наверное, он сам себя наказал за свою невнимательность.

— Прости, что в твоем стакане, с которым ты из сортира вышел?

Больдо немного напрягся — обычно я не допускаю ни крохи агрессии в наших разговорах, ибо это не эффективно. Я предпочитаю инвестировать время в более полезные дела. А тут нечто вроде провокации.

— Кофе.

Я беру его кружку, Больдо слишком удивлен, чтобы возражать. Нюхаю. Возвращаю.

— И правда. Ну, хорошего дня.

— Впрочем, и без сомнительных историй ты далек от нормальности, — говорит он мне вслед.

Ну да, я иногда выгляжу странновато. Но прежде всего — эффективные действия, приводящие к результату, а как со стороны выглядит — вторично. По крайней мере, мне никто не подкидывает слабительное в кофе. А это значит, что я в коллективе принят куда лучше, чем Больдо. А еще, я обеспечил себе спокойный отъезд на задание без новых случайных встреч с этим типом.

Эффективно. Просто. Чуть-чуть некрасиво, но оправданно.

***

Десятилетия работы с людскими мозгами не могут не дать результатов: я получил образ нападавшего из головы Саймона, я предположил, куда он направится. Я нашел его в считанные часы, я даже угадал, что он должен делать в этот момент.

Наука. Знания. Интеллект.

Все то, что я люблю, и чего напрочь лишен этот тип. Я нашел его на пути в Одаринн, он пытался улучшить свой корявый шалаш в лесу, где планировал отсидеться пару недель, прежде чем возвращаться в люди. Он еще не решил, в каком городе будет жить, но я уже знаю, чем бы закончились его колебания.

Сейчас рослый детина, благоухающий не первой свежести перегаром, подвешен к толстой ветке векового дуба за перетянутые леской лодыжки. И хотя я намотал немало слоев, она резала его кожу. Верзила смешно сдавленно пищал, его маленькие глазки вылупились на меня с его багрово-синей опухшей рожи.

— Одного не понимаю, что за несерьезность? — говорю я, медленно и уверенно шагая вокруг детины, — Наняли какого-то жирного алкаша на столь важное дело.

Верзила орет, ругается, угрожает. Я стою к нему спиной, вглядываясь в сумрак между деревьями. Там поют птицы, ветер колышет листву. Нежно и мягко, как гриву покладистой лошади.

А позади меня раскачивается зловонное тело, которому нечего сказать, потому что он туп и плохо информирован. Он, видно, ожидает пыток, говорит все, что знает, лишь бы легче пришлось. А пыток не будет.

Я протягиваю нейриты к основанию его черепа. Я вижу его разговор с заказчиком его глазами. Через пелену алкогольного опьянения, к сожалению. Их встреча произошла в Денеко, в убогом трактире.

Тут я немного задержусь в черепе пьяного тугодума.

Мерзкое желтоватое освещение, достаточно скудное, чтобы стараться избегать источников света. Либо кромешная тьма, либо бьет в глаза, что для пьяного тела тоже своего рода мучение. Жирные потные официантки, трактирщик горланисто сквернословит. Мои волосатые руки липнут к столу, я сперва злюсь, затем смиряюсь. Зато пиво здесь хорошее.

Я лицезрю то, на что верзила внимание не обратил, потому и передать не может. Но он это видел, и из закоулков его маленького мозга я вытащу все до последней крохи. В трактир входит неприметная группа людей в дорожных плащах. Кажется, двое мужчин. Они ничем не привлекают внимание, пока не обнаруживают, что в помещении кого-то не хватает. Они растеряны и позволили себе минутку суеты, но быстро снова успокоились. Они пару раз входят и выходят, останавливаясь, чтобы поговорить друг с другом. Затем разделяются и присоединяются к каким-то компаниям, сидящим здесь уже давно.

Голова верзилы, из которой я наблюдаю за этой встречей, крутит внутри себя мысли о деньгах и несправедливости, тяжком труде, к которому он непричастен, и способах заработка. Больше — стонов о несправедливости, конечно. Голова поворачивается в сторону крупной женщины, парни в дорожных плащах остались вне зоны видимости. Верзила любуется женщиной. На первый взгляд она вызвала у него отвращение — это дылда под два метра, с необъятной талией, но чем больше он на нее смотрит, тем больше она ему нравится. Очень подтянутая, грациозная женщина, вероятно, спортсменка. Интересно, чем может заниматься дама в такой весовой категории? Конкуром на грифоне? Сумо? Ее широкая талия крепко перетянута широким поясом, а величина груди и чресл такова, что общая форма напоминает песочные часы, что вполне женственно и сексуально.

Верзила начинает ощущать мужской интерес к этой особе, но она увлеченно о чем-то говорит с товарищем схожей комплекции. Ее собеседник огромен, как медведь, и сидит спиной ко мне. Конечно, к такой паре подходить станет только очень самоуверенный или слишком пьяный человек.

Тут из слепого пятна его зрения выплывает один из мужчин в дорожном плаще и подсаживается к нему. Он не представился. На нем много грима, я пытаюсь разгадать настоящие черты его лица. Голос кажется мне знакомым, но я не вполне уверен, мне-Арлахазару или мне-пьянчуге. Его грязно-русые волосы слегка слиплись, словно он причесал мокрые пряди — я уверен, что на них краска. Скулы кажутся острыми, подбородок — узким, никаких следов щетины, словно она на нем не растет. Большие глаза, высокий лоб — некоторое время мне кажется, что это может быть женщина. Игры освещения и пьяного ума мешают мне понять, где кончается грим. Мне кажется, свой подбородок у этого господина — широкий и, что называется, волевой. Я не могу различить цвет его глаз, но они довольно светлые.

Он говорит, что кто-то дал ему понять, будто его собеседник может принять любое задание. Что ему не занимать отваги и прямолинейности. Гордыня ударила в пьяную голову, он, конечно, сама доблесть! Но последовавшие намеки на беззаконие заставили насторожиться. Потому что совесть толстяка нечиста, а тут — незнакомец и в курсе.

Но вот на стол опустилась пара весомых аргументов из чистого золота. Собеседник нервничает, и, кажется, торопится. Просит скорее решать. Они торгуются. Он лихорадочно оглядывается. Пару раз его взгляд пересекается с взглядом крупной дамы.

Получив еще два весомых аргумента и инструкцию, мой протрезвевший от энтузиазма и гордыни друг отправляется на задание. Его собеседник подозрительно синхронно с крупной дамой и ее спутником покидают трактир.

Дальше я смотрю мельком. В назначенное время, он в назначенном месте. Как раз там, где идет Саймон в сторону спрятанного вездехода. С ним обычно пара представителей Т-группы в белых комбинезонах, или толпа высокопоставленных людей, которые еще что-то хотят у него узнать, выторговать, спросить лекарство от чего угодно. Но сейчас он один. Вероятно, как не раз уже бывало, его сопровождающие отлучились, чтобы задержать толпу страждущих и дать ученому возможность незаметно добраться до вездехода.

Верзила выскакивает, благодаря неожиданности лишает нашего генетика электро-импульсного кастета, который он надеть-то не успел. Для виду требует деньги и ценности, Саймон не сопротивляется. Получив все, верзила отвешивает Саймону несколько ударов мачете в лицо, голову и шею и смывается.

Отчего он не задержался хотя бы на долю секунды, чтобы убедиться в успехе? Не знаю. Для Саймона это большая удача. Поворот его головы и жалкая попытка уклониться, сместили место удара, так что мачете прошло по касательной и то, что могло стать смертельной раной, оказалось только очень серьезной. Так лезвие обошло висок, распоров Саймону скулу, глаз и щеку, серьезно повредив горло и челюсть. Удар, который мог бы отсечь ему голову, пришелся на надплечье. Не уверен, что эта рука когда-нибудь еще поднимется, но лучше рука, чем голова.

Рана на горле была с претензией на смертельную, но Саймон не был бы генетиком, если бы не знал, как идет артерия. Вызвав помощь, он зажимал ее еще пятнадцать минут, после чего лишился чувств. Это я знаю из головы Саймона.

Что за дурень.

Это я думаю уже покинув голову верзилы. С него больше нечего взять. Я перерезаю ему горло, и мне это удается куда лучше, чем незадачливому наемнику.

5

Тянулись дни. Мы трудились, как чертовы пчелы, не зная отдыха. Полученная нами информация была так мала и убога, что приходилось делать море лишних телодвижений в поисках хоть каких-то зацепок.

Джай познакомился с заводчиками боевых птиц. На нашем материке они оказались только в Аэфосе. Не очень популярное занятие, лишенное практичности — боевых птиц брали только как вычурный подарок, да для соколиной охоты. Беркуты и вовсе не в цене — Джай смог выяснить лишь о двух случаях приобретения. Нынче их в Аэфосе нет и не предвидится.

Один из купленных давным-давно беркутов был подарен пафосному сутенеру в Ниморо, который пропал без вести после встречи с Джаем.

Другого в качестве приза выдали одному славному рыцарю на турнире, Пантану. Он долгое время был широко известен за бесконечную череду побед, за бесстрашие, отвагу и невероятные подвиги, и беркут стал его верным спутником во всех приключениях. Но о Пантане уже много лет не слыхать, с тех пор, как он отправился на север, искать мифический замок, окруженный мифическими животными, внушающими ужас и почтение. Вероятно, череда побед кончилась очевидной кончиной, что не редкость у ребят из этой категории.

Одна маразматичная старуха из Окесы уверяла, что его прославленный беркут прилетел к ней. Долго развлекала народ этой историей, и, хотя никто ей не верил, Джай зашел к ней. Скептически оглядев вонючее чучело филина, на всякий случай решил, что бабуля свое отжила.

Джай — он такой, закрывает дела полностью, чтоб потом не вылезали лишними вопросами и сомнениями. Вероятно, если бы он пришел в Небесный Город один и достиг союза, он бы убил там всех после заключения соглашения. Чтоб уж точно не передумали.

Биверн выдал Киндре столько соболезнований по поводу кончины Марты, будто умер родной для них человек. Большинство были искренни — мы приложили усилия, чтобы запасть им в душу. Киндра проконтактировала со всеми постояльцами замка, и многими, кто был в нем накануне трагедии. Все мозги были скопированы в ту часть памяти Киндры, где информация может некоторое время храниться, до того, как будет обработана.

С этой невероятной горой чужих извилин мы потом разбирались несколько недель. Даже Тирмгарда подключили — для сканирования воспоминаний детей послов, прислуги и прочих. Однако, не обнаружили ничего, что могло бы помочь в нашей работе. Ни подозрительных порывов, ни странных гостей в последнее время, ничего. Зато узнали, что нас с Мартой считали похотливыми животными и люто ненавидели за то, что я делал с коврами.

Эстебан обшарил все пути возле Денеко и Одаринна, выискивая следы ночлега компании, которая не хотела светиться в тавернах. Возможно, он нашел бы, но дождь смыл все улики. Затем он пытался найти связанных с делом людей — полностью прозрачный, он сидел на потолке известной нам таверны несколько суток, слушая, что народ думает о повешенном им же объявлении о поиске пресловутого наемника. Но никто ничего не думал. С ним не первый раз случилось работать с преступным заказом. Посетовали на потерю доступной рабочей силы, почесали языком, размышляя, где он, да и разошлись. Через пару дней Эстебан поменял объявление на сулившее солидное денежное вознаграждение за информацию о местоположении наемника, тут-то и поднялся интерес к истории. В арендованную нами для такого случая обитель пошли караваны доносчиков, каждый из который точно знал, где теперь Рудольф, как его звали. Довольно скоро Эстебан понял, что так концов дела не найти, и вернулся на базу.

После я и Киндра отправилась на поиски виденных в голове Рудольфа персонажей. Об огромной женщине и ее гигантском спутнике, парне в гриме и том, что в капюшоне. Мы попросили трактирщика того самого заведения в один день собрать всех, кто был там в день убийства. За плату, конечно. По нашим подсчетам, человек двадцать, не более. Почему такой крутой дипломат, как я, решил почтить своим присутствием столь дешевое место и зачем мне присутствовавшие в тот день? Такие вопросы ни у кого не возникли, потому что я не хотел, чтобы они возникли. Решение приняли как само собой разумеющееся.

Конечно, когда к намеченному времени я пришел, там было сорок-пятьдесят человек. Сидели на всех столах, стульях, табуретах, бочках, подоконниках, с таким видом, будто так и надо. Я почесал затылок и решил, что справлюсь.

Пол блестел чистотой, запах рвоты плохо скрывали благовония. Люблю, когда обрыганы косят под элиту. Я поставил на стойку бочонок вина, который принес с собой, и попросил трактирщика всех уважить. Я планировал на каждую морду порцию побольше, но и так сойдет.

Пришедшие за халявой заметно оживились. Пока жирные официантки в неожиданной чистой форме с трудом протискивались между людьми, передавая каждому по кружке, я начал очень душещипательную речь о смерти нашего друга. Да, мы решили объявить Саймона мертвым. Решили не сразу. Возможно, кто-то видел, как его еще живого транспортировали в Техонсор. В общем, официальная версия гласит, что он отошел в мир иной уже в городе. Немного не донесли. Так что вскоре мы организуем новый обход королевств, череду поминальных вечеров и знакомство с новым светилом медицины. Это будет совершенный позер и бесполезная тварь, обладающая шармом и подвешенным языком. Убьют — не жалко.

И вот уже, растроганные моей речью человечки, начинают понемногу подвывать и орошать вино слезами. Первые вспышки чувств оказались заразительны, вот уже весь зал пытается сдержать скупую слезу, да не у всех выходит. Я заканчиваю речь чем-то высокопарным. Сам себя не понял, машинально вышло. Красиво, глубокомысленно, гармонично, не выше уровня развития этого общества. Однако, эмоция передана — вот что важно. Поднялись и опустились кружки в память о Саймоне. Вино, правда, было хорошее и дорогое. Не знаю, оценят ли эти люди — они с таким сортом никогда не столкнутся.

Я закусил свое вино маленькой серой таблеткой и вдруг заметил осунувшегося трактирщика, который пить не торопился.

— В чем дело? — интересуюсь с очень доброжелательным видом, приправленным нотками скорби.

— Саймон в свое время, вроде как, спас мою мать, — вздохнул он. Я быстро понял, что не хочу слушать стенания о чувстве вины, долге, и спасенных Саймоном жизнях.

Я похлопал его по плечу, при этом коснувшись нейритами его затылка. Трактирщик плавно опустился на стул и захрапел почти одновременно со всеми своими гостями, хотя в отличие от них, вино со снотворным даже не пригубил.

Я скопировал его воспоминания. О, и правда, неплохая история о том, как верный диагноз Саймона спас кому-то жизнь. У нас у всех много таких историй, Саймону не лень было обрисовать лечение, тем более, это быстро и необременительно. Дело не в его ультра-профессионализме и добродетели, а в невежестве окружающих. Несложно спасти жизнь, если ради этого надо предложить человеку прекратить жрать отраву.

Конец ознакомительного фрагмента.