Пост «Империя» – пост «Колония»

Алмаз Браев

Империя рождается из казалось бы ничего — из активности аутсайдера в иерархии действующей элиты. Обычно это самый недостойный кандидат из «народной» партии, боковой ветки царей, плебей, младший роду или семье, сын наложницы. Империи создаются неукротимой энергией честолюбцев, которые предлагают свои услуги в обмен на новые территории и блага. Также узнаете, что происходит с талантливыми людьми в период рыночного «междуцарствия» так называемой рыночной демократии, когда само общество против них.

Глава 7

Хануманы

(левый этатизм неизбежен в Азии и Африке?)

В политическом развитии есть линейная системность. Гибель коммунизма связывают с распадом СССР и Варшавского блока в 1991 году. Якобы проигравшие перестали «играть дурака» и пошли наконец «как весь цивилизованный мир» в нужном направлении рынка и демократии.

Однако всем очевидно уже (и число прозревших будет расти), надеюсь, что новые демократии, возникшие на местах, сильно отличаются от прототипа: ибо нет никакой демократии, и все меньше пресловутой цивилизации: каждый новый отросток правильной «цивилизации» все хуже и хуже, на самом деле отросток периферийного капитализма. Из двух веток развития, выраставших из одного корня, из одной человеческой матрицы, мы как бы параллельные социалистические неандертальцы попали в зависимость к рыночным кроманьонцам демократам.

Чтобы неандертальцы превращались в кроманьонцев (хотя говорят это два самостоятельных вида) неандертальцы набирались опыта: если допустить, что неандертальцы — это головастики, а кроманьонцы — это лягушки. Если допустить, что неандертальцы, то есть мы, жители периферии во всех смыслах, обязаны были превратиться в рыночных лягушек самого наипротивнейшего вида, то распад СССР и гибель официального коммунизма вписывается в эту эволюционную неизбежность. Из головастика должна появиться лягушка и только лягушка! Но все равно какая то особенная, какая то не та, не такая как все лягушки в мировом лягушачем болоте.

В связи с чем возникает несколько вопросов.

И первый же вопрос — зачем?

Зачем нужно было тянуть евразийским головастикам с превращением в лягушку? Почему сразу не пойти было путем правильных рыночных лягушек Европы и Америки. А сегодня выглядеть совершеннейшими ничтожествами головастиками мещанами.

Начнем с того, что в 1917 году информационные технологии были не так развиты как сейчас. Сегодня звуки подаются из одного центра и все болото внимательно следит за котировками валют (самым тупым звук центра передается через инфляцию и подорожание). Все, что пытались внушить самые передовые люди всем другим обезьянам того времени, что на Западе — рай, что нужно делать и жить как на Западе — это как крик вопиющего в пустыне. Никто бы не понял, никто бы не пошевельнулся в толпе условных приматов (бараны, коровы в поле всегда реагируют на шум, он не долго, снова опускают голову и жуют). Даже если в начале 20 века из небоскреба ФРС поставили бы колоссальный усилитель и стали бы вещать пропаганду, это только мешало бы спать. Весь мир был бы раздражен подобным усилителем звука. На подрыв ФРС с усилителем послали бы много минеров, как организованных, так неформальных одиночек. Сначала бы все правительства заявили бы протест.

Итак. Чтобы рыночные идеи зашли в головы обезьян, не надо ничего делать.

Обезьяны сами созреют до обезьяньей же демократии (как показала практика падения Берлинской стены). Но только сначала через вождей обезьян. Обезьяньи хануманы сами поведут свои народы в светлое капиталистическое будущее (типа сегодняшнего болотного рая). На Востоке все созревает через власть, все реформы проводит элита, именно элита, привилегированный слои превращаются в адептов, а если с идеологической стороны, то предателей. Нигде в мире не оказалось столько предателей, как в странах Варшавского блока! Все руководители (за исключением совсем стариков) оказались перевертышами. Как и почему именно вожди неандертальцев превращаются в кроманьонцев самыми первыми?

Начнем с того, что вся коммунистическая элита жила очень хорошо.

В несколько раз лучше, чем простые «обезьяны».

Коммунистические хануманы жили на уровне самых лучших западных обывателей. У коммунистических хануманов и членов их семей было почти все. Они ели настоящие бананы (другие шимпанзе ездили в Москву за колбасой — нигде больше не продавали).

У коммунистических хануманов было все. Пока они имели власть. Они это понимали.

Оттого были заинтересованы прямым образом в частной собственности и рыночных отношениях (в джунглях, никогда не евших бананов, то есть никогда не ведавших правил «это мое — это твое»). Что нужна перестройка, ускорение — это все для ушей шимпанзе. Сама хануманская элита освоила «это мое — это твое» весьма поверхностно.

Откуда взялось столько мещан?

Откуда из советских людей вышло столько новых рыночных шимпанзе?

Может быть, сама система официального социализма — это засохшие джунгли были, на которые внезапно выпали дожди?

Пошли такие дожди, что джунгли преобразились. И первые человеческие лица стали появляться именно у коммунистических хануманов.

А теперь, самое главное

На Западе революционеры также пытались бороться за социализм. Но тамошние обыватели сильно прониклись, пропитались частной собственностью, что от частной собственности их было не оторвать. Потому революционеров — социалистов быстро прибили.

На Западе случилась своя линия: демократия — фашизм — демократия — либеральный фашизм

На Востоке не было частной собственности (все всегда принадлежало феодальной элите). Среди традиционных народов не культивировались отношения «мое — твое». Были отношения «их и наше» (их, значит феодалов — правителей, членов их семей, и остальной общины). Вот потому социализм, или то, что принято было считать официальным социализмом, был похож на старый консервативный порядок с новыми марксистскими добавками. В этом мире, в этом обществе все совершает элита. И пока новая элита с марксистскими добавками не растолстеет до хануманов (не наесться московских бананов), никаких изменений, никаких реформ не будет.

Хануманы созрели. СССР распался. Что теперь?

Теперь на горизонте — толпа хануманов. На арену вышли — на макушках пальм прыгают уже рядовые шимпанзе — хотят демократии.

Из желания рядовых «шимпанзе» однако ничего не получается.

Получается только тотальная коррупция (ибо каждый шимпанзе хочет быть выше другого шимпанзе через воровство и спекуляцию), аморфное, шатающееся государство, вечно под угрозой майдана, потом хаоса и развала (ибо шимпанзе анархичны от природы и дерутся — без вождя Ханумана не будет порядка) развал традиционного мира вообще, — бегство всех разумных в другие страны. И война. Война неизбежная.

Итак, на Западе демократия сменялась (имела тенденцию замены) правым этатизмом (фашизмом) — правым фашизмом, пока не достигла уровня вассала фашизма либералов — финансового фашизма.

На Востоке никогда не было демократии и не могло быть. Любая система была консервативна, создавал условия для созревания неофеодальной элиты. Оттого режим на Востоке, который официально называли коммунизмом, можно смело называть левым этатизмом (или левым фашизмом?), где все время на первом месте община и государство (и локальная элита само собой. В СССР был левый этатизм, нравится это кому или нет, другого объяснения происхождения современных мещан — шимпанзе у меня нет)

Левый этатизм имеет тенденцию превращения в правый фашизм только после оформления элиты в абсолютную диктатуру, и только (!) когда населения освоит и полюбит частную собственность (чтобы утверждаться потом в виде новых арийцев. Без освоения собственности и нового чувства хозяина положения, места не обойтись. «Мы — хозяева нашей земли, а кто вы? Мы граждане первого сорта, а вы кто?»).

Советская элита не могла присвоить всю власть, она изворачивалась, старалась врать, чтобы не заподозрили, в борьбе друг с другом наверху.

Когда коммунистические хануманы созрели, что делать во имя сохранения власти, они вступили, вместе с ними и общество на эволюционную колею рыночной демократии (то есть на путь западных шимпанзе, загипнотизированных культом денег).

Вот так мы превратились в периферийных существ, в массу на двух ногах (без видимого хвоста, но они есть), подражающих прыжки более опытных в этом деле шимпанзе Запада. Но в нашем исполнении прыжки на невидимых пальмах самые ужасные. Самые отвратительные, самые мерзкие. В том смысле, у нас нет лица.