PER ASPERА. Документальный роман на тему российской экономики

Аллан Крончер

Автор этой удивительной книги много лет проработал на Радио «Свобода» аналитиком и экономическим обозревателем. Опираясь на обширнейший документальный материал, он рисует правдивую, яркую эпическую картину хозяйственного уклада великой и несчастной страны – от разорительной революции до грабительской приватизации. И прислушаться к предупреждениям грамотного специалиста оказывается гораздо выгоднее, чем устранять последствия непродуманных государственных решений.

Часть первая. Начало — семьдесят первый

Отъезд

Москва. 1971 год. Телефонный звонок.

— С вами говорят из ОВИРа (Отдел виз и регистраций — выдача выездных виз, но по большей части отказ). Вы почему не берете приготовленную для вас визу?

Ну, это уникальный звонок: все мои знакомые по отъезду — и не куда-нибудь, а в Израиль — стараются вырвать выездную визу из пасти ОВИРа, а я ее, видите-ли, никак забрать не соберусь.

— У меня нет всех необходимых документов! Я никак не могу получить справку о сдаче квартиры!

В ОВИРе мгновенно схватывают обстановку — не первый раз, видно.

— Вы живете в кооперативном доме?

— Да, в кооперативе научных работников Института имени Плеханова, где я работал.

— Приходите за визой. Выдам под честное слово, что вы донесете эту справку в ближайшее время. Не сделаете — не выпустим: предупрежу все контрольно-пропускные посты (это, стало быть, в аэропортах: во Внуково и Шереметьево).

— Да что вы, какие шутки с ОВИРом!

— Это хорошо, что вы понимаете, что с нами шутить не надо. До завтра!

Поняла, что налицо гадостная и не такая уж мелкая месть бывших коллег — и приняла во внимание! Ну, надо же!

Завтра. ОВИР.

— Вот ваша виза. Поскольку она какое-то время лежала здесь, я могу вам дать только четыре дня на отъезд. Немедленно идите в отдел заграничных линий Аэрофлота (кажется, так) и постарайтесь получить билет на эту дату. Если билетов не будет — на ближайшую возможную. В этом случае позвоните мне.

Четыре дня! А мне нужно не только билет купить, но еще хотя бы книги на таможню сдать, и все это нельзя было сделать заранее — виза нужна! А эта чертова справка — ведь они требуют сделать ремонт, кстати незаконно, или выложить восемьсот рублей, которых у меня давно уже нет: доцентская зарплата в основном уходила на выплату этой самой кооперативной квартиры, а последние два месяца я вообще жил главным образом на зарплату лифтера, сорок семь рублей с копейками плюс чаевые и остатки сбережений!

Конечно, взносы за квартиру со временем вернут, но моим родственникам — меня уже (надеюсь!) не будет. К счастью, среди моих друзей и соратников по отъезду находится благодетельница, которая ссужает мне восемьсот рублей (беру слово с родных, что когда они получат деньги, то расплатятся с ней, и слово было сдержано), и я получаю проклятущую справку.

Но прежде всего — Аэрофлот. У меня выбор: билет на самолет Аэрофлота или австрийской авиалинии, поскольку в те времена в Израиль прибывали не прямо, а через перевалочный лагерь в местечке Шонау под Веной. Так что сначала Вена, потом Шонау, снова Вена, когда подойдет твоя очередь, и Тель-Авив.

Мне нужен австрийский самолет, поскольку бывали случаи, когда моих знакомых уже перед взлетом вытаскивали из самолета и брали на обыск, где их раздевали догола, ища записные книжки и другие записи. А у меня могли быть (и были) записи и поручения, касающиеся наших выездных дел, о которых надо было немедленно информировать представителя Министерства иностранных дел уже в Шонау: некоторые из нас, например, находились под угрозой ареста, и в этом случае нужно было сразу начинать кампанию в их защиту в западной прессе.

Но если я благополучно пройду сквозь «таможенный» досмотр в аэропорту (иногда он, действительно, был только таможенный, ничего не скажешь) то из австрийского самолета меня уже не вытащат — это территория Австрии.

Ну, подхожу к Аэрофлоту и с замиранием сердца спрашиваю стоящего у входа милиционера, которому я должен предъявить визу — розовый листок с фотографией, со временем получивший широкую известность в России и Израиле — единственный документ эмигранта: «А вы не знаете случайно, есть на… число билеты на австрийский самолет?» — «Нет, все раскуплены.»

— Ну, слава Богу!..

— Это приятно, что вы не хотите уезжать.

Ну, какое там «не хочу» — еще как хочу, но такое отношение трогает. Кстати, не первый случай такого рода за последнее время.

И вот, успокоенный и растроганный, вхожу в пустое помещение — только три девушки-служащие за прилавком, и спокойно спрашиваю: «Есть билет на австрийскую линию на такое-то число?»

И, как громом пораженный, слышу: «Есть».

— Да как же я справлюсь за четыре дня!

— Да что вы, в самом деле! Позвоните в ОВИР (здесь тоже в курсе дел) и скажите, что билетов нет. На три дня позже устроит?

— Еще как!

— Лен, оформи молодому человеку билет.

Лена. Симпатичная девушка, не красавица, но очень симпатичная и все-таки красивая — «хорошенькая» ей очень не подходит.

Лена, занимаясь билетом, начинает вполголоса разговор со мной.

— Очень вас мучили?

— Да вы знаете, не слишком. С работы выгнали, и это почти все.

Ну, такого участия, да еще в официальном месте я не ожидал. Девчонки то ли не слушают, то ли делают вид, что не слышат.

— А у вас сейчас какой-то важный праздник? Я проходила мимо синагоги и там было очень много народа. Это, наверное, самый важный ваш праздник?

Я чувствую себя глубоко тронутым. Ну и место этот Загранаэрофлот! Голова начинает кружиться.

— Один из самых важных. И во всяком случае, самый веселый (Симхат Тора; про Пурим я тогда не знал).

— Я так и поняла. Там было очень много людей и они веселились.

Такое серьезное, красивое лицо. Ну, почему я тебя не встретил раньше, а только теперь, когда у меня, не считая дня отъезда, остается шесть дней?

— Лена, если бы у вас было сегодня вечером немного времени, мы бы могли больше поговорить.

Лена как-то неуверенно смотрит в сторону — в сторону своих коллег, одна из которых, глядя перед собой и с нейтральным видом, произносит громким шепотом: «Соглашайся!»

— Да, мы могли бы увидеться — там-то и тогда-то.

Выхожу из Аэрофлота и звоню в ОВИР.

— Хорошо. Когда принесете справку о квартире, я исправлю вам дату.

Вечер.

— Спасибо, что пришли, Лена.

— Ведь я же обещала.

Такая чудесная улыбка. Мы разговариваем о том о сем, и когда я говорю, что последнее время работал лифтером, ее лицо становится грустным. Но я уверяю ее, что это было не худшее время в моей жизни.

Во-первых, я был почти уверен в отъезде. Сам я шума не поднимал, весь шум вокруг меня устроила перепуганная Плехановка (я был первым в Москве преподавателем высшей школы, подавшим на выезд), где меня не только выгнали, но и потребовали забрать все дипломы. Дурацкое требование «наверху» игнорировали, но о происшедшем стала писать западная пресса, и я стал неудобной фигурой, от которой, видимо, постарались поскорее отделаться.

Я, кстати, написал в ЦК КПСС протест против действий Плехановки, отметив, что для того, чтобы я перестал быть ученым, у меня надо забрать не дипломы, а голову (будучи уверенным, что сегодня мне это не грозит). Потом все это появилось в «самиздате» и тоже попало на Запад.

Это было второе обстоятельство, придававшее мне уверенность — прикрытие западной прессы. Если бы со мной что-то случилось, мои друзья известили западных корреспондентов в Москве, а те передали информацию в свои пресс-агентства.

Возможно, мои надежды могли быть преувеличены, но, во всяком случае, они меня успокаивали. Что мне действительно угрожало, это безработица, создававшая возможность обвинения в «тунеядстве» и высылки на 101-й километр из Москвы. Тогда конец моим контактам и, соответственно, прикрытию. А там принудительная и самая примитивная работа, уборка улиц, например, а отъезд был бы весьма и весьма проблематичным. А я становился примером того, что может случиться с человеком, слишком серьезно воспринимавшим обещания советского правительства о воссоединении семей.

Нужна была работа и хоть какая-то зарплата. С записью в трудовой книжке «уволен из-за несоответствия требованиям, предъявляемым к советскому ученому» (которой я очень гордился — я вам официально не советский, а настоящий ученый), устроиться на работу хоть сколько-нибудь близкую к моей специальности, даже цеховым экономистом на каком-нибудь заводе, нечего было и думать.

Я стал принимать меры. Прежде всего, по совету друзей, я послал заявление в районный отдел трудоустройства с просьбой предоставить работу по специальности — доцент на кафедре планирования народного хозяйства. Оно служило кое-каким прикрытием от обвинений в уклонении от общественно-полезного труда. Ответа я, естественно, не получил.

Второе — найти работу, на которую бы меня взяли — простую, но где не хватало рабочей силы. Меня взяли почтальоном (по разноске телеграмм), но через два дня, когда Би-Би-Си передало, что советский ученый, захотевший уехать в Израиль, разносит почту, меня вызвали в отдел кадров и сообщили, что человек с высшим образованием такую должность занимать по закону не может — снова увольнение.

Я стал принимать новые меры. Прежде всего, я попросил друзей ничего не говорить западным журналистам, чтобы меня не выгнали второй раз. Во-вторых, надо было найти работу, где был очень сильный дефицит рабочей силы и куда меня бы взяли несмотря ни на что. Таую работу я нашел — лифтером.

Есть правило, по которому лифт не должен работать без лифтера, которых очень не хватало — мало желающих работать за 45 рублей (минимальная зарплата в те времена), поэтому лифт, запертый на замок, был нередким зрелищем в Москве. Стало быть, лифтер. Работа, как говорится, не пыльная, и можно возле лифта учить иврит — самоучители из Израиля у нас были.

Оставался вопрос о моем высшем — еще как высшем! кандидат наук и доцент, — образовании. И тут мне повезло!

Вхожу в местный ЖЭК (жилищно-эксплуатационную контору), в комнатку начальника — начальницы в данном случае — отдела кадров, и слышу:

— Здравствуйте, Александр Владимирович!

Стою в полной растерянности.

— Я ваша бывшая студентка. Хотите у нас поработать? Могу послать вас на курсы лифтеров-диспетчеров, зарплата будет чуть больше (47 рублей с копейками) и ни о чем не беспокойтесь (в смысле о моем сверхвысоком образовании).

Тоже в курсе дела? Би-Би-Си слушает? Ну, удачная встреча!

И через месяц курсов, после блестяще сданных экзаменов, я становлюсь дипломированным лифтером-диспетчером. Впрочем, работаю простым лифтером в четырнадцатиэтажном доме-башне, в районе новостроек, что, как впоследствии выяснилось, было очень хорошо, неподалеку от своего дома, что тоже очень удобно. Зарплата без никаких, 47 рублей, вместо обычных 45.

Лена, которая сначала слушает с грустным и сочувственным видом (как приятно, что она переживет за меня!), постепенно светлеет, затем начинает улыбаться и под конец смеяться — я стараюсь, чтобы рассказ звучал как можно веселее.

— Но я думаю, вам на самом деле было совсем не так весело.

— Лена, если бы я действительно скатился почти в самый низ общества, это было бы невесело. Но это был промежуточный шаг к выезду, в котором я был почти уверен, а это совсем другое дело. Вот послушайте.

Вокруг шло жилищное строительство и дом, где я работал, был тоже новый.

— Вы еще сказали, что это было хорошо.

— Вот-вот, я к этому и иду. Комнатка для лифтеров была одновременно и помещением для строителей, работавших в окружающих домах, где они собирались на перерыв. Это был простой и очень хороший народ, для которого я придумал историю, чтобы не вызывать слишком большой сенсации.

Я рассказал им, что, конечно, всегда можно найти работу на сто рублей, но я заочно учусь в Институте восточных языков, чтобы они не удивлялись, почему у меня с собой книжка со странным шрифтом — самоучитель иврита, а здесь я могу спокойно заниматься.

Это встретило полное понимание и одобрение, одна женщина даже сказала: «Вот-вот, молодец, учись; не то, что мой, которого учится не загонишь». Я охотно находился в их обществе, которое было приятнее общества моих трусливых, а иногда и подловатых коллег, какими они оказались после того, как я попросил требуемую ОВИРом характеристику «для выезда на постоянное жительство в Израиль».

— Да зачем же нужна характеристика, если вы уезжаете насовсем?

— Именно для того, чтобы я сам донес на себя по месту работы и облегчил работу «соответствующим органам». Другую бумагу я должен был представить из домоуправления, что они не возражают — нет претензий ко мне, задолженности, и донести на себя и по месту жительства. На такие самодоносы далеко не каждый мог решиться, и это заметно сокращало число желающих обращаться за визой в Израиль.

— Но вы не испугались?

— Дело не в храбрости, мне так все это надоело, что море было по колено. Я считал, что передо мной открывается другая, более осмысленная жизнь, где, не в последнюю очередь, я смогу заниматься экономикой так, как я могу и умею, а не повторять «решения партии и правительства», доведшие страну до кризиса. Простите меня, Лена, если я задел ваши чувства и убеждения.

— Нет, Алек. Я думаю, что вы правы, поскольку только хороший специалист мог решиться на отъезд, плохой знал бы, что ему на Западе «не светит» и цеплялся за свое место здесь. Да и мой папа похожие вещи говорит. Но вы не должны обижаться на ваших бывших коллег, они просто боялись за себя.

— Это я понимаю, Леночка, но даже бояться можно по-разному, при этом не обязательно шлепаться на все четыре копыта. Я тоже далеко не сразу решился прыгнуть в холодную воду с такого теплого местечка, какое было у меня.

Но вернемся к моей новой работе.

У нас было два лифта, один из которых мог служить грузовым. Он был побольше и его можно было выключить на время загрузки, а потом включить. Вы заметили, что пол в лифте немного подвижный, когда вы входите, он чуть-чуть опускается и нажимает на так называемый «подпольный контакт». Тогда для управляющей лифтом автоматики лифт занят и не реагирует на другие вызовы, его нельзя «угнать». А включается подпольный контакт от нажима не менее 14-ти килограмм, я все это на курсах выучил (речь идет о лифтах 70-х годов).

Так вот, если переезжающие в дом и перевозящие мебель люди (частый случай, поскольку дом был новый) ставят в лифт, скажем, стул и идут за другими вещами, лифт тем временем могут угнать — стул недостаточно тяжелый, чтобы лифт был занят.

Нередко лифтеры вообще не дают грузчикам пользоваться лифтом: «Опять стенки лифта обдерете!» А я приглашаю их пользоваться грузовым лифтом, который на время его загрузки выключаю, потом включаю и, если надо, сам отправляю его наверх, а потом все сначала. Я даже помогаю грузчикам загружать лифт, а жильцы тем временем пользуются вторым, чисто пассажирским лифтом. Я сам переезжал два раза и знаю, что это такое.

Это обычно ценится и я получаю, по большей части от грузчиков, рубль или чуть больше, что служит некоторой добавкой к моим сорока семи рублям. Но один раз у меня был особый случай. Вот послушайте.

— Ой, Алек, это все так интересно!

— Так вот, приезжает машина, и грузчики начинают меня обхаживать: «Мы люди хорошие, мы тебя не обидим» и дальше в этом роде, но как-то неуверенно — видно, боятся, что им запретят пользоваться лифтом. Отвечаю, что я в этом не сомневаюсь, а пока, как обычно приглашаю их использовать грузовой лифт и помогаю им по мере сил.

Переноска вещей заканчивается и один из грузчиков говорит бригадиру: «Ну, расплатись с человеком», и тот говорит мне: «У тебя рубль есть?» Ну, думаю, хочет получить сдачу с трешки, то есть дать мне целых два рубля!

И представьте, Лена, он, в ответ на мой рубль, протягивает мне пятерку! Ну, никак не ожидал! Это был выдающийся день в моей лифтерской практике.

Лена хохочет.

— Так вас не оскорбляют чаевые?

— Лена, попробуйте жить на 47 рублей. И, кроме того, я считаю, что я их честно заработал — помог людям переехать.

Мои друзья спрашивали, что я делаю, если мне дают деньги. «Что делаю? Говорю: спасибо вам, гражданочка, большое!» Я бы и шапку снял, да это уже выглядело бы чересчур.

— Ну, Алек, вы же, все-таки, доцент, преподаватель.

— Леночка, конечно, я был тогда единственным в мире лифтером с научной степенью и званием, и с печатными работами.

Лена сгибается от смеха.

— И все-таки, я там был не доцентом, а лифтером — не больше и не меньше. Вот и все.

— Алек, я вас должна познакомить с родителями. Папа будет в восторге!

— Да с радостью, Лена!

— Тогда завтра. Встречаемся здесь и идем к нам домой — я живу здесь рядом, так что провожать меня не нужно.

Лена прощается и уходит. «Ну что ты делаешь? Ты же влюбляешься в нее! И это при шести днях до отъезда!.. И все-таки… Кто знает, как все повернется».

Следующий вечер. Лена приводит меня к себе и знакомит с родителями. Очень приятные люди, у которых я вызываю несомненный и повышенный интерес — это понятно. Для них я гость из другого мира. Но у меня впечатление, что это не просто интерес к чему-то необычному. Ко мне приглядываются, стараются понять, изучают. Я что-то большее, чем редкий гость, это чувство не оставляет меня.

— Так работа лифтером не угнетает вас?

— Нет, нисколько.

— Но вы едете для того, чтобы помимо прочего и, конечно, очень важного для вас, продолжить занятия научной работой. Вы намерены заняться экономикой Израиля?

— Нет, я полагаю, я не скоро начну разбираться в ней. Моя специальность — экономика Советского Союза, и я надеюсь продолжить работу над ней.

— Это в Израиле?

— Я думаю, что происходящее в Советском Союзе важно для всего мира и понимание этого необходимо — и не так просто.

— Ну, да: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить».

— Насчет аршина согласен, а что касается ума, то умом можно понять очень многое.

«Не увлекайся. Если кое-где станет известно, что у тебя уже есть кое-какие и довольно интересные результаты, тебя и попридержать могут. „Им“ такое понимание ни к чему, особенно, если оно станет известным на Западе, а о папе я знаю слишком мало, даже если он и критически настроен.»

— Да, здесь есть проблемы, например, в экономической прессе давно и много пишут о большом количестве денег на руках у населения, создающего повышенный спрос. Один рост вкладов в сберкассах чего стоит.

«А папа, похоже, имеет отношение к экономике».

— Да, считается, что у населения слишком много денег, но я вижу проблему по-другому: не денег много, а товаров мало.

— А это не одно и то же?

Папа полностью завладел разговором со мной. Неужели интересуется моей квалификацией или хочет узнать, что я за человек. А, может быть, и одно, и другое?

— Я думаю, что нет, Григорий Семенович. Это в математике если А больше Б, то Б меньше А — одно и то же. Я полагаю, что в экономике это два разных случая и лечиться они должны по-разному.

— Вы могли бы пояснить вашу мысль? Это выглядит и интересно, и необычно.

Лена выглядит как-то напряженно. Боится, что я скажу что-нибудь лишнее или беспокоится, какое впечатление я произведу на папу? Или и то, и другое?

— Конечно Григорий Семенович. Если «А» — денежные средства населения, а «Б» — потребительские товары и услуги, то случай «А больше Б» действительно означает, что чрезмерные деньги надо изымать — налогами, ценами и замораживанием зарплаты. Но если «Б меньше А», то это тот случай, о котором я говорил: не денег у людей слишком много, а товаров слишком мало, и тогда надо увеличивать производство потребительских товаров и услуг, а не повышать на них цены, что только обостряет ситуацию.

— А как определить какой налицо случай: А больше Б или Б меньше А?

— С помощью статистики уровня жизни. Загляните в статистические ежегодники ЦСУ (Центральное Статистическое Управление) «Народное хозяйство СССР» в том или ином году, в статистику уровня жизни, и увидите, что происходит. Посмотрите, сколько потребляется мяса, овощей, фруктов и сколько картошки и хлеба. Только молоко неплохо выглядит.

С товарами длительного пользования тоже не блестяще: телевизоры — в каждой второй семье, холодильники — в каждой третьей, пылесос — в девятой. Про автомобили уж и не говорим. А есть еще и мебель.

Другими словами: спрос не насыщен, «Б» меньше «А». А насчет «много денег» вы часто встречали людей, у которых много денег? Большинство до получки не дотягивает.

— И к ним относитесь вы? — с улыбкой.

— Теперь да, даже с чаевыми.

Мы все смеемся.

— Хм… Вот что оказывается можно сделать даже с официальной статистикой.

— Очень много. Особенно, когда другой нет.

— Ну, подумать только, каких теперь лифтеров можно встретить!

— Почтальонов тоже, Григорий Семенович. По нынешним временам они могут иметь очень даже высшее образование.

Мы смеемся.

Разговор уходит от экономики и переходит на другие темы, в основном о моем житье-бытье. Мной явно интересуются. Приятно, конечно, но почему — ведь я через пять дней уеду? И такое впечатление, что этот интерес идет дальше простой курьезности — доцент-лифтер.

Я прощаюсь, мы договариваемся, что я приду послезавтра и Лена идет меня провожать. Мы уславливаемся, что встретимся в парке завтра.

Завтра. Четыре дня до дня отъезда.

— Жаль, что мы встретились только теперь, перед вашим отъездом.

— Лена, если бы не мой отъезд, мы бы не встретились никогда. Это было бы еще более жалко.

— Видите разницу?..

— Да. Мы знаем друг о друге. А об остальном надо подумать, и если вы захотите, что-то можно будет найти.

— Конечно хочу, милый…

Мы обнимаемся и целуемся.

— Леночка, мы обязательно встретимся еще раз и больше не расстанемся. Я уже вижу кое-какие возможности, но сначала надо поговорить с твоими родителями. Сегодня наш второй день. Я думаю, твоим родителям надо дать еще один, и послезавтра я поговорю с ними.

Завтра, у Лены. До отъезда три дня.

Дома у Лены еще один гость, с которым меня знакомят. Это обнадеживает, меня не прячут — или хотят показать гостю какие бывают случаи в жизни?

— Григорий Семенович рассказал мне о вашей концепции с А и Б, надеюсь вы не против? Мы с друзьями время от времени обсуждаем такие вещи, но то, что вы сказали, мы нигде не встречали. Все время «у населения много денег». Между прочим рост вкладов в сберкассы действительно впечатляющий.

— Верно. Часть его представляет то, что называется «нормально отложенный спрос», когда собирают деньги на покупку дорогостоящих предметов: телевизоров, холодильников, мебели, а то и машин. Но значительная часть этих вкладов, которые растут гораздо быстрее, чем зарплата, это деньги, которые не удается потратить желаемым образом.

— Что вы имеете в виду?

— Не на продукцию, изготовленную не для потребителя, а для выполнения плана. И кстати, за год вся промышленная продукция выросла на 21,4 миллиардов рублей, а так называемая продукция культурно-бытового и хозяйственного обихода — потребительские товары, — на 1,6 миллиарда, в тринадцать раз меньше. Не в два, не в четыре, а в тринадцать («Народное хозяйство СССР 1922—1972», стр. 129, 206).

— А у вас и на это есть объяснение?

— Петр Васильевич, а вы знаете анекдот за что закрыли «Радио Ереван»? За то, что они не сумели объяснить, в чем разница между ревизией марксизма и его творческим развитием. Я полагаю, что если бы они сумели объяснить, они бы одним закрытием не отделались (смех).

Но вам я кое-что скажу. В соответствии с марксистской теорией должен существовать примат первого подразделения: преимущественное развитие тяжелой промышленности по сравнению с легкой. И тут возникает вопрос: каким это преимущество должно быть и зачем оно? И это все, потому что здесь мы входим в сферу влияния политики на экономику. Так что вы уж меня извините.

— Я все лучше и лучше вас понимаю. Жаль, очень жаль, что мы теряем такого экономиста, но я вижу, что у вас, действительно, нету выхода. И я думаю, что вы были очень хорошим преподавателем. И я также думаю, что не вы один уезжаете по сходным причинам — в том числе и по таким причинам.

— Петр Васильевич, в моей характеристике с места работы, которая требовалась для ОВИРа, много чего было написано — и мелкобуржузный национализм, и замкнутый, и необщительный, но что касается работы, было только перечислено, чем я занимался: лекции, семинары и прочее. И ни одного слова критики.

— Представляю, каким вы были преподавателем, если даже в этом случае они не посмели сказать о вас ничего плохого. А почему замкнутый и необщительный, вы же совсем не такой?

— Да я, когда решил уезжать, резко сократил контакты с коллегами, чтобы никого не подводить «связями с сионистом». А администрации это пригодилось: скрывал свое истинное лицо, вот и не удалось его вовремя разглядеть. Вообще, они сильно перетрусили, что их обвинят в «политической слепоте», и это было видно.

Когда я попросил женщину-офицера МВД (Министерство внутренних дел), которая занималась нами, прочесть мою характеристику — обычно их не читали: донес на себя, выгнан, и в порядке, — она сильно наклонила голову и прикусила губы, чтобы скрыть смех. А я получил большое удовольствие.

Петр Василевич прощается и крепко пожимает мне руку: «Удачи!» Я тоже встаю, но папа говорит:

— Алек, задержитесь немного, мне бы надо потолковать с вами.

Лена поощрительно улыбается. Мама улыбается тоже.

Мы идем в кабинет Григория Семеновича.

— Алек, Лена мне кое-что рассказала, так что, я думаю, я могу попросить вас: заберите девчонку. Ей здесь не место. К ней уже ее начальник подкатывается, чтобы она с ним спала. Я даже не прошу вас на ней жениться, главное, чтобы она хотя бы первое время была не одна, чтобы было на кого опереться. Ведь она сможет въехать в Израиль?

— Григорий Семенович, я ничего другого не хотел бы, как жениться на Лене. Но я лицо без гражданства, и даже если бы у меня был требуемый ЗАГСом месяц, без паспорта брак вряд ли может быть зарегистрирован. Въехать в Израиль, как я понимаю, Лена может в трех случаях: как моя жена — это сейчас невозможно, как туристка, получив здесь въездную визу — тоже вряд ли возможно, и попросив политическое убежище, но для этого сначала надо выехать из СССР.

— Алек, есть способы. Главное — надо выехать из страны, а там вы ее встретите.

— Точно! Я вижу ряд возможностей, но вам в любом случае придется плохо. Вы ведь член партии?

— Да, и с персональной пенсией.

— Вас исключат из партии, вы потеряете персональную пенсию и получите обыкновенную, что так себе.

— Алек, плевать мне на это, для Лены мы готовы на все. И есть кому нас поддержать в случае необходимости.

— Тогда Лене нужно только — только! — оказаться за границей. Как вы сказали, есть способы. Сравнительно легко добиться туристской поездки в Финляндию.

— Алек, они выдают беглецов, есть соглашение с Союзом!

— Знаю, Григорий Семенович, знаю. В Финляндии Лене надо будет купить билет на поезд в Швецию, в Стокгольм, для чего надо будет суметь отстать от группы, а на границе я постараюсь ее встретить.

Второй способ — получить туристическую путевку в Австрию, а еще лучше — на Кипр, где встретить ее еще проще.

Третий способ — добиться стажировки в качестве стюардессы на несколько недель, и остаться в Вене, где я ее тоже смогу встретить, я надеюсь.

Но во всех случаях придется просить политическое убежище, поскольку паспорта у нее не будет. Он будет находиться у руководителя группы.

— Вот этот третий способ самое реальное. У меня есть связи, благодаря которым я устроил ее на работу в иностранный отдел Аэрофлота. Думаю, что добьюсь и этого.

— И еще одно: мне нужно не меньше четырех, а, скорее всего, шести месяцев, чтобы устроится и хоть как-то встать на ноги. Эмиграция — очень тяжелая вещь, даже если есть помощь государства.

— Договорились, Алек.

— Остается договориться, как я узнаю, когда Лена попадет за границу.

Конец ознакомительного фрагмента.