Преступление без наказания

Алла Ромашова, 2023

Серия убийств случилась в городе Воткинске накануне визита цесаревича Александра II во время его поездки по Российской империи. Гувернантка будущего композитора Петра Чайковского Фани Дюрбах включается в расследование, которое ведет тайный советник Лагунов. Кто настоящий преступник? На этот же вопрос ищет ответ журналистка Елена, приехавшая в городок в 21 веке. Елена со своими новыми друзьями – звонарем и художниками, пытается найти пропавшую историческую икону, знакомясь с православной и языческой историей Удмуртии. И оказывается причастной к еще одному убийству. Кто стоит за всеми этими преступлениями? И как они связаны с судьбой девушки и событиями 19 века? Писательница Анастасия Туманова о книге: "Роман не позволит читателю заскучать ни на миг. Все герои – интересны, многогранны, каждый – со своим характером и линией поведения, они вызывают у читателя самые разные эмоции – от иронии до глубокого сочувствия и сопереживания."

Глава 2. Наши дни

Владимир спал коротким тяжелым сном. Опять снилась авария: черная фигура в ярком свете фар, скрип тормозов, удар, обмякшее тело на капоте, звон в ушах, ледяной ужас, и страх, сковавший все тело. Руки, вцепившиеся в руль. Визжащий сигнал скорой помощи. Звук нарастал и пробивался сквозь тягучий сон. Веки Владимира дрогнули и открылись. Металлический будильник дребезжал и подпрыгивал на тумбочке рядом с лежанкой, на которой в одежде спал Владимир.

Парень встал, тряхнул головой, отгоняя остатки дремы, прошел мимо Коровьева, заснувшего облокотившись на стол. Накинул телогрейку, висевшую на гвозде перед деревянной дверью сторожки, и шагнул в ночь, на мороз, в стылую синеву. Дошел до черной кучи древесного угля. Он сиял при свете луны, переливался алмазным блеском. Володя быстро накидал лопатой полную тележку антрацитовых звезд и, трясясь вместе с поклажей по неровной тропке, выложенной кирпичом, покатил фальшивое богатство обратно в сторожку, откуда имелся вход в котельную лесозавода.

Когда рассеялась пыль от сброшенного на пол угля, парень загрузил очередную порцию огненной еды в жадное нутро большой, грязной от копоти печи и вернулся в сторожку. Поставил на конфорку мятый железный чайник. Вышел покурить — с недавних пор у него появилась еще одна нехорошая привычка.

После крепкого чая не спалось. До следующей топки еще час. Володя открыл оставленную на столе книгу, полистал. Не читалось — сказывалась усталость, не дающая погрузиться в чтение — в шестой раз он уже возвращался к одной и той же странице, витая мыслями совсем в другом месте. Вспоминался Воткинск, их первая с Еленой встреча.

Рабочий городок Воткинск раскинулся вокруг большого красивого пруда. Широкая дамба, перегородившая излучины трех рек, соединила две части города: частный сектор с музеем-усадьбой и непосредственно сам город с бывшим железоделательным заводом, который ныне кардинально преобразился и выпускал баллистические ракеты. Завод занимал просторную территорию: свежевыкрашенные здания, охрана, строгая дисциплина, рабочая обстановка.

Жилые дома города растянулись вдоль набережной. Сталинские розовые пятиэтажки смотрели на пруд. Бывшие купеческие доходные дома, выкрашенные в желтый и белый, были отданы под административные нужды, банки. Дворец культуры, в котором ежегодно проходил фестиваль Петра Ильича Чайковского, и выступали мировые приглашенные звезды, расположился напротив пруда. Рядом — парк Высоцкого. Его разбили сами горожане, установили памятник актеру. В антикварных телефонных автоматах, расставленных по аллеям парка, звучали песни барда. Городок уютный. Старые деревянные дома с красивейшими резными наличниками, орнаментом, фигурками зверей и птиц погружали случайных туристов, занесенных в этот удаленный от федеральных трасс край, в атмосферу девятнадцатого века. Останавливался ход времени, мысли начинали течь неспешно. Хотелось прогуляться вдоль пруда, облокотиться на парапет и смотреть на блестящую от солнца гладь пруда. Тишина и покой. Только колокольный звон нарушал сонное безмолвие городка.

Благовещенский храм стоял в самом центре города, на большой площади, напротив плотины — огромный, величественный, с золотым, переливающимся на солнце шпилем колокольни и большущими чугунными колоколами. Подъезжая к Храму, христианин невольно вскидывал руку, накладывая на себя крест, и с удивлением останавливался, замечая перед Храмом не менее величественную фигуру вождя пролетариата. Черный чугунный Ленин стоял на стеле-стреле, перекрывая вид на храм. И христианин ловил себя на мысли, что он не просто крестится, а открещивается от ужасного видения, как деревенская бабка, приговаривая: «Свят, свят, свят». Историю не сотрешь. Стоял Ленин напоминанием о других временах. В советское время здесь был дворец культуры, потом кинотеатр, в перестройку в подвале работал ресторан — место бандитских сходок. Все кануло в Лету. Теперь в храме велась реконструкция. Восстановили внешний облик прекрасного здания. Внутри под пустым куполом храма муравьишками двигались рабочие, готовили пол к заливке, штукатурили стены, аккуратно обходя деформационными швами старинные фрески.

На плотине высился, раскинув крылья, огромный металлический якорь, выкованный когда-то самим великим князем Александром Николаевичем, старшим сыном императора Николая Первого. Стоял, как и предсказывал об этом шаман двести лет тому назад.

Артель художников-иконописцев ехала в город Воткинск на роспись нижнего храма. Того самого, в котором раньше размещались склады и бандитский ресторан. Старенький автобус, подпрыгивая и бренча на кочках, заехал в город, прокатился по длинному асфальтированному полотну над плотиной, мимо завода, центральной площади, повернул направо, по узким улочкам взобрался вверх и, издав тормозами жалобный скрип, остановился рядом с небольшой кладбищенской церковью. Двери автобуса, шипя, открылись, и художники высыпали на площадь перед церковной оградой, весело переговариваясь, выгружая из автобуса сумки, коробки с краской, рулоны бумаги, кальки. Бригаду иконописцев составляли в основном девушки и женщины. Мужчин было двое: руководитель артели, темноволосый плотный удмурт, бодро дирижирующий веселой женской толпой, и инвалид с большой непропорциональной головой и шишками размером с куриное яйцо, нависающими над бровями, взятый на практику более из сострадания, чем для помощи.

Женщины-художницы подхватили сумки-коробки, зашли через распахнутые ворота на территорию церкви. Уверенно повернули налево и остановились перед кирпичным зданием в один этаж с высоким чердаком. На крыльце дома стоял пожилой священник лет шестидесяти в черной рясе, с седыми волосами, собранными в хвост — отец Георгий. Он радостно улыбался.

— Приехали! Добрались, сердешные! Уж мы вас заждались. Елизавета Петровна вон пирожков для вас состряпала. Выглядывала каждую минуту. Не дождалась, ушла по делам. Ну, идите, обниму!

Темноволосый удмурт первым приблизился вразвалку на больных артрозных ногах к священнику и преклонил голову. Отец Георгий одной рукой перекрестил подошедшего, другой полуобнял:

— Николай Петрович, дорогой! Как я рад вас видеть! Дорога, надеюсь, прошла легко? Поздравляю вас с получением звания. Народный художник Удмуртии — это, что ни говори, признание заслуг. Но мы и без того вас ценим! Сколько храмов расписали! Низкий поклон вам. Жаль, я не смог отлучиться в Ижевск на церемонию награждения — один я здесь. Да вы все знаете.

Мужчины расцеловались. Николай Петрович, пряча улыбку, обвел толстенькой ручкой шумную толпу суетящихся женщин и спросил:

— Поместимся все?

— А как же! Не первый раз! Ну пойдемте-пойдемте.

Священник развернулся и, придерживая одной рукой рясу, засеменил к дверям высокого двухэтажного флигеля, приглашая гостей за собой:

— Проходите, размещайте девушек, матрасы мы достали. Красавицы ваши все уже знают, привычные. Вам в другой половине комнату приготовили. Вашему, э-э-э, помощнику мы тоже место найдем. Располагайтесь и сразу в трапезную — отобедать. Чем Бог послал.

Девушки радостно галдели, протискиваясь в узкую дверь. Внутри располагался небольшой коридор, налево — светлый и просторный класс воскресной школы, на время превращенный в общежитие, направо — учебный кабинет, вниз — лестница в подвал, где размещался туалет, постирочная для одеяний священников. Трапезная и кухня занимали первый этаж пристроя, соединявшего здание школы с покоем благочинного, где проживал глава Воткинской епархии Там же, в пристрое, находился крестильный зал.

Посреди церковного двора, на холме, стояла сама кирпичная церковь с колокольней. Сзади расположилось неухоженное кладбище. На некоторых оградках были видны повязанные по удмуртским традициям ленточки.

Женщины раскладывали по полу учебного класса полосатые матрасы, застилали привезенным с собой постельным бельем.

— Еще кровать нужна, отец Георгий, — донеслись их голоса.

— Готова, сейчас принесем, — ответил батюшка и быстрым шагом пошел-побежал в свой покой. Вернулся с помощником-сторожем и кроватью, которую они с трудом тащили, держа с двух сторон. Широкую, с панцирной сеткой и металлическими набалдашниками в виде виноградных гроздей, на четырех опорах. Поставили у окна.

— Ну вот, Ириночка будет довольна, — улыбалась бабушка-иконописец.

Священник улыбнулся:

— Ирина, как королева, будет спать. Мы ей самый плотный матрас выбрали.

Молодые девчушки, приехавшие в первые раз на роспись, удивленно взирали на кровать-трон, возвышающуюся среди уложенных на полу матрасов.

Бабушка-иконописец объясняла:

— У Ирины нашей позвоночник был сломан, с того света себя молитвами и силой воли вытащила. Энергии у нее на взвод солдат хватит, а вот спать на полу не может — тяжело ей подниматься. Она, только перекатившись и ноги свесив с кровати, встать может.

Расположились. Пошли в трапезную. Девушки по-хозяйски осмотрели кухню. Провели ревизию кастрюль, стоящих на плите. Еда была еще теплой. В огромной кастрюле алел постный борщ, в другой — томились макароны в соусе из фасоли. В двух высоченных резных старинных буфетах стояли ряды посуды. Сама трапезная была светлой, но местами штукатурка со стен отвалилась, и на них виднелись следы желтых водяных потоков, донимавших кухонных работников каждую весну и дождливую осень. Крыша худая, а денег вечно на ремонт не хватает.

Быстро сервировали стол. Отец Георгий прочитал короткую молитву, благословил пищу. Сели. На одну минуту воцарилась тишина. И тут дверь в трапезную отворилась, и на пороге возник высокий крепкий рыжеволосый парень лет двадцати пяти. Улыбка ярко освещала его лицо. Женщина, сидящая к нему лицом, взвизгнула, быстро перемахнула через лавку, обежала стол и повисла на парне, обнимая его и тряся за плечи одновременно.

— Матушка, успокойся! Ты из меня сейчас весь мозг вытрясешь!

— Какой мозг, Володя, разве он у тебя есть? — смеясь отвечала женщина, подставляя щеку для поцелуя.

— И я тоже рад тебя видеть, — радостно гудел басом Володя, легко отрывая матушку от земли и заключая в объятия.

Вокруг них стояли уже другие девушки и женщины. Все по очереди обнимали рыжего красавца-великана, радостно приветствовали.

— Привет, Дашок, как выросла-то! — великан шагнул к скромной девушке, стоящей чуть поодаль. Без усилий приподнял ее и легко коснулся губами щеки: — Прям красавица!

Даша покраснела и заулыбалась:

— Мне уже семнадцать!

— Уже! — рассмеялся крепыш.

— Все-все, успокойтесь уже, сажайте Володю за стол, — улыбаясь в бороду, сказал отец Георгий.

Парень подошел к отцу Георгию, склонил голову для благословения. Отец Георгий перекрестил его. Владимир выбрал себе место поближе к матушке и сел. Ему сразу подали тарелку борща, ложку, второе.

Николай Петрович пожурил:

— Тебя, Володя, увидели, про меня забыли совсем. Все пироги тебе. Нам, старикам, только черный хлеб.

— Что уж вы, Николай Петрович, он же нам как сын, — сказала матушка, подкладывая в тарелку Володи пирожок.

— Девочки, — продолжила матушка, повернувшись к другому концу стола, где сидели девушки, впервые прибывшие на практику, — вот тот самый Володенька, про которого я вам рассказывала. Звонарь, победитель конкурса колокольного звона Уральского края. Талантище. А по армейской профессии он еще и моряк. Служил на…э-э-э-э… Как его? Фрегате имени адмирала Кузнецова. Смотри-ка, — удивилась женщина, — запомнила. Все уши с этим фрегатом ты, Володя, прожужжал. И внимание, девочки: Володя — не-же-нат! Рекомендую. Всем, кроме Даши, она еще маленькая, — закончила свое выступление матушка.

Володя расправил плечи и быстро взглянул в дальний угол стола, где сидели новенькие. Даша подхватилась из-за стола, вскочила и быстрым шагом вышла из комнаты.

— Даша, куда ты? — крикнула ей вдогонку матушка. — Ох, похоже смутила я девочку. Она у нас такая… непосредственная. Ты уж, Володя, ее не обижай. Ребенок она еще.

— Матушка, ты совсем обо мне плохого мнения. Не положено мне, матросу, детишек, тем более больных, обижать. Я же помню, что она особенная.

Матушка успокоенно улыбнулась.

На противоположном конце комнаты шла другая беседа.

— Кого в алтарь поставишь, Николай Петрович? — спросил Отец Георгий.

— Наталию Петровну, старосту нашу, — показывая на бабушку, ответил Николай Петрович.

— С Натальей Петровной мы давно знакомы. С того самого дня, как заболела раком племяшка ее любимая. Хорошая девочка была, светлая. Ушла малышкой, зато сколько родственников к вере привела. Господь попустил такое чудо. Через горе к вере. Ну хорошо. Еще кого в алтарь можно?

— Еще девочек наших, которые незамужние. Маются, женихов нормальных нет. Блюдут себя, как положено. Вот и коротают молодость в одиночестве. Еще Олега можно, — он кивнул в сторону инвалида, — до первого приступа. Как упадет, потом несколько дней отлеживается. Остальные — в Благовещенский. Там работы много.

Отец Георгий пододвинулся вплотную к Николаю Петровичу. Заговорщицким тоном произнес:

— Просьба у меня к тебе, Николай Петрович! Приехала к нам из Санкт-Петербурга внучка моего давнишнего товарища. Она журналистка, пишет статью о Чайковском. Возьми ее в оборот. Покажи ей что к чему, расскажи про иконопись. Пусть женщины твои с ней малость побеседуют — ей бы поближе к Богу быть. Молюсь я за нее, а она живет невенчанным браком. Да даже не браком, а так — сожительствует с кем-то. И не уходит от него, и замуж не идет — не то, говорит, не по-настоящему. Может, твои ее уму-разуму научат? Она сейчас подойдет, я позвал ее.

Николай Петрович закивал головой, улыбаясь в усы на нехитрую просьбу отца Георгия:

— Конечно научат, у нас девушки внимательные, ласковые, но строгие. Наталья Петровна, поучим молодежь уму-разуму? Сейчас подойдет гостья из Санкт-Петербурга, журналистка. Пишет статью о Петре Чайковском. Прошу не обижать. Все рассказывать, показывать. Возьмем девушку под свое крыло?

Иконописцы оживились. Гости нечасто бывали в их артели. Общались в основном узким кругом. Не со всеми могли дружить: водку не пили, старались не грешить, не сплетничать, начальство не осуждать, — а какому такой собеседник по нраву?

Володя пропел басом:

— Красивая?

Николай Петрович зыркнул черными глазами на парня:

— Угомонись! Мало тебе своих девчонок? Выбирай — не хочу. Когда ж ты, Володька, остепенишься уже? Жениться тебе пора.

— Пора! — легко согласился звонарь. — Да вот не берет никто.

Все рассмеялись. В это время дверь в зал распахнулась и вошла девушка. Остановилась посреди зала и громким голосом представилась:

— Здравствуйте! Я Елена, журналистка.

На фоне низкой арки трапезной, выкрашенной дешевой масляной краской, девушка казалась заморской птицей, занесенной неведомыми путями в этот далекий от цивилизации угол. Она стояла, залитая солнечным светом, который падал из единственного узкого окошка зала, в дорогом брючном костюме серо-голубого приглушенного цвета. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Ее белокурые волосы модного в этом сезоне холодного оттенка мягко струились вниз из-под серой, под стать ее глазам, косынки. Широкий пиджак, белая блузка на высокой груди и прямого кроя брюки, из-под которых торчали острые носы туфелек, не скрывали, а наоборот, оплетали ее формы. При всем своем нежном очаровании в чертах лица девушки чувствовалась решимость, даже жесткость. Тонкий нервный рот, прищуренные глаза, смотрящие прямо, не могли обмануть — девушка была с характером. Если приглядеться, спустя время становилось понятно, почему ее взгляд обладал такой пронизывающей силой — красавица редко моргала. Когда-то она прочитала, что актеры Майкл Кейн и Энтони Хопкинс, чтобы стать убедительными, старались не моргать, и с тех пор так часто пользовалась этим приемом в мужском коллективе своей редакции, что привыкла и перенесла эту привычку в повседневную жизнь. Теперь она могла одним взглядом перевести внимание аудитории на себя.

Володя замер и даже чуточку приоткрыл рот. Путешественница сразу заметила это, улыбнувшись кончиками губ.

Повисла пауза.

Елена постояла, потом быстро пересекла помещение, подошла к Николаю Петровичу, выделив его из всех, подала ему руку для приветствия.

Николай Петрович привстал, чтобы выйти из-за стола.

— Какая шустрая, — он не спеша вытер руки полотенцем, которое ему протянули, и подставил широкую короткопалую ладонь. Елена все это время стояла, вытянув руку, спокойно ждала. Обменялись рукопожатием. Мужчина даже разволновался, не часто ему доводилось общаться с уверенными в себе женщинами, да еще из культурной столицы. Представился:

— Николай Петрович я. Присаживайтесь. Володя, освободи место гостье. Наталья Петровна, распорядитесь, чтобы еще одну тарелку поставили.

— Ну вот и познакомились, — радостно потер ладошки отец Георгий. Чувствовалось, что он тоже смущается столичной фифы: — Я вас оставляю, побежал — дела у меня…

Володя уже пришел в себя, пересел и поставил рядом с собой тарелку с едой, которую быстро сервировали для журналистки. Новенькая разместилась сбоку, но трапезничать со всеми отказалась:

— Спасибо, я не голодная. Но чаю с удовольствием выпью.

Ей налили отвар иван-чая, собранного вручную ранним летом, который для здоровья и тонуса пьют в этих краях. Поставили рядом варенье из калины, мед в чашке и подвинули пиалу с сиропом из сосновых шишек.

Елена не притронулась — ждала вопросов.

— Ну рассказывай, зачем к нам пожаловала, — пошел в наступление Николай Петрович, не зная, как начать разговор.

Девушка выдержала паузу. Она в который раз ругала себя, что согласилась на это задание редакции. Все оказалось не так, как она себе представляла. Елена уезжала из Санкт-Петербурга в ожидании легкого приключения. Хотела заселиться в гостиницу, быстро сбегать в музей, посетить памятные места и обратно. Однако дед-священник при храме Богоявления в Санкт-Петербурге, которого она, несмотря на разногласия по вопросам веры, горячо любила и уважала, настоял, чтобы его любимая внучка остановилась у хорошего знакомого семьи — отца Георгия.

«Чтобы погрузиться в атмосферу того времени, о котором собралась писать. Поработаешь в Храме, где крестили Петра Чайковского», — сказал дед. Елена сопротивлялась. Но дед выдвинул аргумент, против которого слов не нашлось: «Ты же хотела настоящей журналистики! Проведи расследование, найди те факты о жизни Чайковского, которых никто не знает. Даже на простом материале можно сделать статью-бомбу. А для этого тебе надо понять народ, среди которого он жил. Тебе надо пожить там, повариться в том же котле, почувствовать касание ангела музыки».

Дед говорил высокопарно, но правильно. А еще он молился за свою внучку о вразумлении.

Елена вздохнула. Она была чужеродна всем этим странным людям, которые смотрели на нее с добротой и лаской, немного побаиваясь. Длинные юбки, платки на головах, прятавшие волосы женщин, их скромная одежда, убогое жилище без ванной комнаты, куда ее поселили — все казалось ей нелепым. Зачем она здесь?

— Зачем? — переспросила она, будто сама ожидала услышать ответ на этот вопрос.

И предложила рабочую версию:

— Пишу статью о композиторе Петре Ильиче. Ну вы знаете. Собираю материал о детских его годах. Вот. А еще хочу понять людей, которые здесь живут. У меня вообще впечатление сложилось, что с девятнадцатого века здесь как будто ничего и не изменилось: деревянные дома с наличниками, колокольня. Все, как и было. Моя задача — наблюдать, собирать материал, слушать. Тревожить вас не хочу. Постараюсь быть незаметной. То, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, знаю. Так что распоряжайтесь мной, как… если бы я была в вашей артели. Что смогу — сделаю.

Выдохнула.

Николай Петрович удовлетворенно крякнул. Такой порядок его вполне устраивал.

Всем разлили чай по стаканам. Стали пить, прикусывая хлеб, намазывая на него варенье.

«Как в детстве у дедушки», — подумала Елена — и тут же капнула желтым сосновым сиропом себе на пиджак. Женщины предложили ей запасную верхнюю кофту, принесли из церковной лавочки юбку на завязках, которой Елена прикрыла брюки, обмотав их сверху. Наталья Петровна тут же застирала пятно детским мылом, чтобы следа не осталось.

Все то время, пока Елена рассказывала о себе, пока ее переодевали, Владимир поглядывал на девушку. Заговорить не решался. Куда-то пропала его уверенность и привычная насмешливость. Женщины, наоборот, шутили, расспрашивали о Санкт-Петербурге, о жизни в столице, о работе. Елена понемногу оттаяла, рассказала о дороге, о том, как летела самолетом в холодный Ижевск, потом на такси добиралась до Воткинска, как ее смешил водитель своим говором и жалобами на скучную провинциальную жизнь, а кругом расстилались сказочные пейзажи, бескрайние зеленые поля, покрытые местами до горизонта желтым ковром рапса. На самой кромке поля стоял дремучий корявый лес. А когда проезжали высокий берег, виднелась внизу голубая змейка реки. Какая скука может быть на фоне такой красоты! Это же не серый Питер, где свинцовые тучи даже летом висят на шпилях Петропавловской крепости, закрывая от людей солнце, как в сказке Чуковского.

Закончили обед короткой молитвой. Елена стояла сзади и наблюдала за остальными. Перекрестилась один раз. Затем, душевно поблагодарив кухарку, все вернулись к работе. Николай Петрович предложил Елене побыть вместе со всеми, пока идет роспись. Для нее поставили стул в центре зала, чтобы не мешать художникам. Девушка села и принялась строчить в телефон, объяснив, что она делает заметки.

Изредка Елена поднимала взгляд от экрана и расспрашивала иконописцев о порядке росписи. Просила рассказать, какими красками они пишут, как подбирают цвет, как добиваются впечатления, что живопись писана одной рукой. Задавала вопросы:

— Что такое канон, как пишутся лики, ткани? Что в работе самое сложное?

Рядом разместилась с красками Даша. Несмотря на свой юный возраст, она уже много раз расписывала вместе с Николаем Петровичем храмы. Дашина рука была набита на ровных тонких линиях, девушка рисовала их быстро и без отрыва, попутно отвечая на вопросы:

— Канон — это правила. В иконописи они очень строгие. На все есть правила: разрез глаз должен быть миндалевидный, зрачок посередине, а под ним виден белок — так добиваешься глубокого отрешенного взгляда. Важно куда младенец смотрит, на Богоматерь или на молящегося — бывает и так, и так, все от цели и самой иконы зависит. Когда старика рисуем, важно помнить, где и какие морщины должны быть, нос с горбинкой или без, какой длины. По длине носа у Спасителя можно даже иконописную школу определить! У белорусов всегда на иконах нос длинный. А у украинцев краски на иконах праздничные, яркие. В разных школах даже складки на одеждах по-разному пишутся. А еще есть иконы с Афона. Те, в отличие от греческого письма, написаны в классическом стиле — так бы светский художник написал. Но при этом лики получались у тамошних мастеров молитвенные. Это потому, что сами иконописцы такие были. Одну икону могли несколько лет писать.

Самое сложное — расписывать купол. Трудно в первую очередь физически. Лежишь на лесах, руки часами вверх вытянуты, краска на лицо капает. И отдохнуть невозможно: в полный рост наверху не встанешь. А если встанешь, то рисовать приходится, откинув голову назад, шея быстро устает.

Ну и самое главное, писать образ должен человек верующий. Тогда сам Дух Святой его рукою водит. И это правда. От нас мало что зависит, когда мы иконы пишем: души наши трудничают в это время. Поэтому настоящие иконописцы свои работы не подписывают: не их это собственность — Бога!

— А много ли платят?

— Достаточно. Если работать каждый рабочий день полную смену, за месяц можно около тридцати тысяч заработать. Когда большой заказ — например, полная роспись храма, — артель миллион и больше зарабатывает. Но и работы тогда получается на несколько месяцев и на десяток людей. Больше тридцати только мастера получают, которые лики пишут.

— И вас это устраивает? — удивилась Елена.

Дашины слова были Елене не понятны и даже смешны. В том мире, откуда она пришла, деньги решали все. Ее брат с утра до ночи пропадал на работе, изредка даже ночуя там перед собраниями учредителей. Но и зарабатывал он почти столько же, сколько вся артель за роспись храма, только один и за пару месяцев. Когда-то брат помогал ей деньгами. Сейчас Елена в деньгах не нуждалась, но бесплатно делать ничего бы не стала. Всем известно: время — деньги. Но эти чудесные простые люди были абсолютно не из ее мира: светлые, радостные, счастливые. Скромно, даже бедно, но чисто одетые и, судя по всему, далеко не обеспеченные, но не переживающие о необходимом, уверенные, что все сложится хорошо. Рядом с ними возникало ощущение безмятежного покоя. Елена профессиональным чутьем ощущала, что здесь можно собрать материал не на одну статью. Возможно, даже на книгу, которую она давно мечтала написать. Почему бы не попробовать начать ее сейчас, когда судьба дала ей такое удивительное место и время?

Елена всегда принимала решения быстро. Она написала редактору, что берет неделю отпуска, пообещав привезти интересный материал.

Елена Даше нравилась: внимательно слушала, расспрашивала. Незаметно они перешли на «ты». Когда разговор зашел про Володю, журналистка заметила волнение, с которым девочка произнесла его имя.

— Он тебе нравится? — заговорщицки спросила Елена.

Даша фыркнула:

— Ну вот еще!

Но по ее радостному и смущенному лицу все сразу же стало понятно.

Закончили прорисовку контура к вечеру. Из Преображенского Храма, где расписывали алтарь, вернулся Николай Петрович, который уходил туда с инспекцией. Он взглянул на работу, сделал замечания и сказал:

— Заканчиваем! Для нас готовы провести экскурсию по Храму. Пойдем наверх, посмотрим старые фрески — оригиналы 18—19 века. А после Володя обещал на колокольню нас сводить. Моем кисти, убираем краски. Сбор через десять минут.

Встретились у бокового входа в левый придел. Центральный вход в Храм был закрыт: внутри шли строительные работы по расчистке здания. Были сломаны и вынесены все перегородки, оставшиеся с советских времен, убрана мебель от старого кинотеатра, разобрана библиотека. Храм предстал в своем первозданном виде — огромное пространство с высоченным куполом и колокольней — самым высоким зданием города.

Перед входом художников встречали Владимир и отец Алексей. Диакон переоделся в светскую одежду и выглядел молодцеватым щеголем. Звонарь улыбался, шутил с девушками, на Елену старался не смотреть. Та даже в юбке и в кофте с чужого плеча бросалась в глаза строптивым видом и осанкой, ходила быстро, расправив плечи и гордо неся свою прелестную голову.

По деревянному помосту, по которому рабочие вывозили на тележках старый кирпич, вошли в здание. Расположились по центру храма на уже выровненной площадке разобранного до фундамента пола.

Отец Алексий начал свой рассказ:

— Вскоре после пуска Камско-Воткинского завода в 1759 году управитель Алексей Москвин направил епископу Казанскому Гавриилу прошение о благословлении на постройку в Воткинском заводе деревянной церкви во имя прославленного чудотворца святителя Димитрия Ростовского, чью оригинальную икону вы реставрируете для нас. Во время Пугачевского бунта церковь была сожжена, но через три года отстроена вновь. Один из ее приделов освящен во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. В 19 веке на месте обветшавшей церкви воздвигнут каменный храм. Его стены расписали, что было редкостью для Вятской епархии. А в конце века росписи подновлены известным сарапульским живописцем Африканом Павловичем Беркутовым. В начале двадцатого века их уничтожили. Сохранились лишь небольшие фрагменты.

Конец ознакомительного фрагмента.