Камеи для императрицы

Алла Бегунова

В золотой век правления Екатерины Великой и дела вершились немалые. Князь Потемкин, фаворит императрицы, возглавил Департамент внешних сношений и развил бурную деятельность по укреплению южных границ Российской империи. Одной из стратегических задач являлось присоединение Крымского ханства, чтобы утвердиться россиянам на Черном море. Еще в 1765 году Екатерина издала указ о создании в Северном Причерноморье и Крыму разветвленной сети тайных агентов. В целях сбора сведений и подготовки мирных переговоров в Бахчисарай отправляется русское посольство, в состав которого Потемкин включает молодую женщину, вдову погибшего на войне офицера Аржанова, с тайным заданием расположить к себе хана Шахин-Гирея…

Глава вторая

Фрегат «Флора»

Тем временем управитель канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний коллежский советник Турчанинов сидел в своем кабинете за столом, расправив на нем бумагу, полученную от Потемкина. «Вдова подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова Анастасия дочь Петрова», — перечитывал он ее снова и снова. Имя женщины ему ничего не говорило, но роль ее была очевидна. Князь находился в полном порядка, в здравом уме и трезвой памяти, это означало, что дела в обширном его наместничестве вновь пойдут своим чередом, а важнейшие переговоры с послами крымского хана состоятся вовремя и, даст Бог, принесут выгоду России. Приказ Светлейшего управитель канцелярии решил пока не выполнять. Забот и поручений у него хватало. Вдова же подполковника Аржанова могла наскучить Светлейшему еще быстрее, чем предыдущие его веселые подружки.

Турчанинов знал по крайней мере трех таких женщин. Их внешность, характер и манера поведения имели много общего. Оттого управитель канцелярии полагал, что хорошо изучил вкус своего патрона. Как ему казалось, Светлейшему нравились пышнотелые кареглазые брюнетки, вульгарные, говорливые и довольно-таки глупые. Новую пассию Потемкина он видел только один раз, на домашнем вечере у Михаила Леонтьевича Фалеева, и она была совсем не похожа на прежних любовниц князя. На этом вечере Потемкин станцевал с ней всего три танца, и вот она уже в его постели…

Но не этому удивлялся коллежский советник. Это было как раз в порядке вещей у Потемкина. Он удивлялся безмерной наивности женщин, легко соглашавшихся на роль фаворитки при таком непостоянном и переменчивом человеке, каким являлся Светлейший. Только они входили во вкус, начинали всем распоряжаться, требовать к себе особого внимания, прибирать к рукам кухню, казну, канцелярию, как Потемкин безжалостно изгонял их. Делал он это подчас грубо и демонстративно. Но донос в Санкт-Петербург императрице, насколько было известно Турчанинову, написала лишь одна из них, да и то — по стервозности своего нрава.

Другие смирялись. Ведь, удаляя от себя, князь награждал их по-царски: деньги, драгоценности, разные привилегии. Так, муж последней его любовницы вне очереди был произведен в чин полковника и назначен на должность командира пехотного полка. Родители красавицы из Полтавской губернии получили в аренду на десять лет казенные лесные угодья. Не совсем обычную просьбу выставил вахмистр Изюмского гусарского полка, служивший в нем всего-то три с половиной года, но уже набравшийся нахальства, старший брат юной Катеньки Куриловой. Они с сестрой по происхождению принадлежали к обер-офицерским детям, но желали получить грамоту о потомственном дворянстве и, конечно, получили ее.

Госпоже Аржановой тоже что-то было нужно от князя, в этом Турчанинов не сомневался. Но он не увидел ее на следующий день в кабинете Светлейшего, а вечером — в большой гостиной его дворца-новостройки. Ее прислуга не стала шастать по коридорам княжеского жилища, как у себя дома. Ее родня не заявилась к Турчанинову с кипой разнообразных прошений, из которых он мог бы узнать всю подноготную этих людей.

Вдова подполковника Ширванского полка осталась жить на той же скромной квартире, которую сняла на Арсенальной улице десять дней назад, по приезде в Херсон. Тем не менее Турчанинову донесли, что младший адъютант Светлейшего князь Мещерский ездил на Арсенальную в нанятом экипаже за этой женщиной. Первый раз любовники почти весь день провели довольно далеко от Херсона, на лесистом берегу Днепра, где был организован пикник. Еще два раза она приезжала с Мещерским поздно вечером прямо во дворец.

А вчера коллежский советник и вовсе растерялся. Потемкин вручил ему собственноручно написанный список участников торжественной и сугубо официальной церемонии спуска на воду фрегата «Флора», первого русского военного корабля, построенного на Черном море, и дипломатического обеда, следующего за спуском. Госпожа Аржанова фигурировала там среди таких важных и доверенных лиц князя, как камер-юнкер двора Ее Величества и любимый племянник Светлейшего Александр Самойлов, давно ставший его ближайшим помощником; главный строитель города и верфи генерал-майор артиллерии Ганнибал; комендант крепости подполковник Соколов; инженер-полковник Герман, составитель генерального плана застройки Херсона; командиры двух пехотных полков — Орловского и Азовского, расквартированных около города, полковники Нефедов и Шалыгин; настоятель городского храма протоиерей Лука и, наконец, послы Шахин-Гирея: Али-Мехмет-мурза, исполняющий обязанности министра иностранных дел, мухарас, то есть член ханского Дивана, или совета, и молодой двоюродный брат крымского правителя Казы-Гирей со своими переводчиком и начальником полусотенного отряда охраны.

Дело принимало неожиданный оборот. Турчанинов подумал-подумал и сел писать письмо командиру Ширванского пехотного полка полковнику Бурнашову. Авантюристка просчиталась, назвав Потемкину эту воинскую часть. Командир полка Степан Данилович Бурнашов был «однокорытником» Турчанинова, то есть вместе с ним учился в Артиллерийском и Инженерном корпусе в Санкт-Петербурге. После окончания этого учебного заведения пути их разошлись. Снова встретились они лишь в годы первой русско-турецкой войны, в Крыму.

В корпусе Бурнашов никакими талантами не блистал. Потому служить его отправили в Ораниенбаум, в крепостную артиллерию. Но с началом боевых действий выпросился он в армию. Место для Бурнашова нашлось в Сивашском корпусе, и день начала крымской операции — 18 июля 1771 года — стал поворотом в его карьере. Во главе авангардного отряда в две тысячи егерей и гусар молодой секунд-майор перебрался через Генический залив на Арабатскую стрелку, подошел к татарской крепости Арабат и… через три дня взял ее штурмом, взойдя на крепостные стены впереди своих храбрых солдат.

Этот классический подвиг офицера оценили по достоинству. Орден Св. Георгия 4-й степени, именной рескрипт императрицы, следующий чин и должность комадира пехотного полка стали наградой двадцативосьмилетнему Степану Бурнашову. Но он не загордился. В штабе главнокомандующего Крымской армией генерал-поручика князя Долгорукова, где герою вручали высокую награду, он, увидев среди чиновников Турчанинова, первым подошел к нему. «Однокорытники» обнялись и потом провели вместе целый день. Юношеская дружба воскресла.

Теперь Ширванский полк состоял в 3-й дивизии, расквартированной в Правобережной Украине. Письмо должно было дойти быстро. Турчанинов написал Бурнашову о своем недавнем повышении в чине, о трудностях сбора урожая в его маленьком поместье в Белоруссии, о здоровье жены и детей. В конце сделал короткую приписку: «Знаком ли тебе подполковник Аржанов? Здесь говорят, что он служил в Ширванском полку, но погиб. Сделай милость, напиши ПОСКОРЕЕ и ВСЕ, что знаешь о нем самом и о его ближайших родственниках. Это нужно мне по службе…»

В настоящее время Светлейший князь Потемкин был безумно увлечен новым для него проектом — постройкой морского корабля. Он никогда не видел прежде, как строят корабли. Он хорошо знал армейскую службу, придворный обиход, работу разных бюрократических контор Российского государства, видел большие полевые сражения и сам участвовал в них. Ничто не могло сравниться по силе впечатлений с удивительной картиной возведения на стапелях крутобокого деревянного чудовища на толстом киле, с бортами, в изгибе устремляющимися вверх, с кормой, украшенной художественной резьбой, имеющей семь окон и узкий балкон.

Корабль занимал все мысли князя. Он говорил только о нем. Анастасия попросила отвезти ее на верфь. Ей тоже хотелось увидеть это чудо. Светлейший согласился. Но на верфь они попали в горячие предспусковые дни, когда работы на фрегате приобрели характер лихорадочный и невероятно напряженный.

Корабль был виден издалека. Рабочие облепляли его, как муравьи тушку небольшой черноморской рыбы-султанки, выброшенную на берег. Стук молотков и визжание пил разносились над верфью. Работы шли и внутри корабля и снаружи. Надводную часть его корпуса красили, подводную же часть покрывали специальной судовой мазью — вонючей грязно-белой смесью из серы, сала, свинцовых белил, рыбьего жира и растительных притирок. Этот состав помогал предохранять днище от гниения в морской воде.

Вначале они остановились под левым бортом фрегата, который отбрасывал на землю длинную ровную тень, и, задрав головы, посмотрели наверх. Прямо над ними качалась люлька с двумя малярами, одетыми в сермяжные куртки. Они обмакивали кисти в бадейку и слой за слоем накладывали на дерево густую, жирно блестевшую на солнце масляную краску. Тот маляр, что был помоложе, загляделся на Анастасию, опустил кисть мимо бадейки и уронил ее на землю.

— Шкуру спущу! — погрозил кулаком ему корабельный мастер Иван Афанасьев.

Это был рослый, худой, как жердь, малоразговорчивый человек с натруженными руками работяги. Фрегат строил он, и, следовательно, ему же надлежало давать пояснения губернатору Новороссийской и Азовской губерний. Он мрачно водил по верфи Светлейшего князя, княжеского адъютанта в кирасирском мундире и молодую даму, чье присутствие здесь представлялось ему совершенно неуместным.

Афанасьев то и дело оглядывался на ее пышное платье и злорадно отмечал про себя, что за шелковый подол его легко цепляются стружки, а от капель краски, иногда срывающихся с кистей, спутница Потемкина загораживается кружевным зонтиком на длинной ручке. Но все-таки она была красива и улыбалась очень мило именно корабельному мастеру. С усмешкой выслушал он сентенцию Анастасии о гении человечества, создавшем деревянную конструкцию, несущую на себе многопудовые орудия, высокие мачты, большие паруса и при том не тонущую в воде. Однако Светлейшему Афанасьев преподал некий урок.

Дед его, замечательный инженер, лично знакомый с самодержцем всея Руси Петром Великим, его отец, его братья — все работали в Санкт-Петербургском Адмиралтействе, строили военные корабли. Пошел и он по этой стезе, самый младший из детей в семье. Учился по дедовым книгам и чертежам, в четырнадцать лет поступил в Адмиралтейство рабочим и постепенно поднимался по ступеням служебной лестницы.

Экзамен на звание корабельного мастера Афанасьев сдал давно. Но вакансия в Петербурге все не появлялась. Вдруг весной 1778 года предложили ему быть главным строителем судна, однако очень далеко, на верфи в устье Днепра. Там правительство намеревалось возводить в урочище у земляного укрепления Александр-шанц новый город под названием «Херсон», с крепостью и Адмиралтейством. Афанасьев согласился. В день оглашения царского указа о Херсоне, 25 июля 1778 года, он уже находился на месте, при закладке верфи.

Корабль заложили позже. Строить его решили по чертежам фрегата «Гермес», спущенного на воду в Санкт-Петербурге тремя годами раньше. В целях экономии и для ускорения дела проект чуть-чуть переработали. Херсонский фрегат стал короче, легче, с меньшим числом орудий. Афанасьев работал на «Гермесе» десятником и его особенности хорошо знал.

Однако расстояние от красиво вычерченных проекций и планов до настоящего корабля, что рос в степи, у кромки речного залива, было огромным. Очень тосковал Афанасьев и по родному городу. Особенно когда из степей начинал дуть на лиман свирепый осенний ветер. Пыль вставала, как облако. Тогда коренному петербуржцу и потомственному корабелу все вокруг казалось миражом: и фрегат, и верфь, и мастерские, недавно возведенные тут из песка и глины.

Афанасьев вспоминал, что живет он и работает в чужой стороне один-одинешенек.

Нет у него советчиков, нет у него знающих помощников. Ему и отвечать за все, если что случится. В такие минуты вновь назначенному главному строителю бывало очень страшно.

Внеурочный приезд Потемкина и присутствие молодой красивой женщины совсем выбили его из колеи. Афанасьев разговорился. Но говорить Иван Семенович мог только о своем фрегате. Многое наболело у него на сердце, и для очистки совести решил он посвятить высокое начальство в такие проблемы, о каких прежде Светлейший князь и слыхом не слыхивал.

Для затравки он повел Потемкина к носу фрегата, задранному вверх, и сказал, что дерево бушприта до конца не просушено и оттого в скором времени может обломиться, а лисель-индигет здесь вообще сделан из ольхи, хотя лучший материал для него — дуб.

Естественно, Светлейший ничего в этих объяснениях не понял, но изменился в лице. Его любимому детищу грозили какие-то напасти, а он и не подозревал о них. Афанасьев, довольный произведенным эффектом, предложил князю подняться на палубу корабля. Анастасия вместе с адъютантом Михаилом Мещерским осталась на стапеле.

Сначала они увидели Афанасьева и Светлейшего у фальшборта. Там корабельный мастер, показывая, как ненадежно прибит планширь, оторвал эту широкую деревянную рейку от основания с помощью молотка и долота. Затем собеседники мелькнули у шеста, заменяющего грот-мачту, и наконец появились на кормовом балконе, где главный строитель, пиная ногой резные балясины и заглядывая в глаза губернатору Новороссийской и Азовской губерний, продолжал рассказывать что-то очень страшное.

Ожидание затягивалось. Князь Мещерский, как человек светский, первым нарушил молчание:

— Вам нравится корабль?

— Он красивый, — сказала Анастасия.

— Легко представить себе его плавание по морю, не так ли? А вы бы отправились в путешествие на фрегате?

— Конечно.

— Я читал ваше новое прошение о пенсионе, которое теперь у Светлейшего. Неужели вы действительно были на поле боя?

— Конечно. Была.

— И не боялись?

— Тогда я не думала, что меня могут убить. Я хотела помочь мужу и его славным гренадерам…

Потемкин сошел с корабля мрачнее тучи. К тому же, взбираясь на главную палубу, он сильно ударился ногой о ступеньку трапа, которой не заметил из-за скудного освещения в трюме. Тут Афанасьев и подал ему свой рапорт о дополнительной закупке позолоты на четыреста пятьдесят рублей и семьдесят с половиной копеек.

— Отправьте в мою канцелярию, — сухо сказал Светлейший.

— Ваше высокопревосходительство! Сие никак невозможно. Позолота нужна нам завтра.

— О чем вы раньше думали?

— Позвольте, ведь я не знал, что будет торжественная церемония. Носовую фигуру только в один слой прошли, а украшения на корме даже и не красили.

Потемкин взял у адъютанта карандаш, черкнул на бумаге: «Разреш. Кн. Потемк.», — и сказал Афанасьеву:

— Если утопите фрегат, то пойдете в Сибирь. В кандалах.

На эти слова корабельный мастер не обратил никакого внимания. Он медленно перечитал рапорт и резолюцию на нем, затем свернул бумагу в трубку и засунул ее за обшлаг своего потертого форменного кафтана.

— Вы слышали? — спросил Потемкин.

— Никуда я не пойду! — довольно грубо ответил Светлейшему Афанасьев. — Этой посудине плавать лет двадцать.

— Так какого рожна… — заговорил князь в сильнейшем раздражении.

— Весьма приятно было познакомиться! — Корабельный мастер галантно поклонился Анастасии, потом повернулся к Потемкину. — Честь имею, ваше высокопревосходительство…

Он нахлобучил на голову треуголку и гордо пошел прочь. Каблуки его громко стучали по деревянному настилу, полы кафтана, явно ему широкого, развевались, косичка с черной лентой покачивалась на спине в такт шагам…

Ужин в тот день был сервирован в большой гостиной. За длинным овальным столом они сидели вдвоем. Лакеи бесшумно подавали блюда, разливали вино, меняли тарелки. Анастасия пыталась развлечь Светлейшего разговором. Он отвечал ей односложно. Понемногу она начинала понимать душу своего возлюбленного.

Страх мог подступить к этому могучему человеку неожиданно и сразу лишить его уверенности в себе, столь необходимой для дела. Подумаешь, какой-то там Афанасьев, корабельный мастер из Петербурга, знаток бушпритов, лисель-индигетов, планширей, деревянных бимсов, железных гаков, круглых транцев, всяких прочих крамболов, книц, килей и других неведомых Потемкину предметов…

Молодой лакей, неловко повернувшись с подносом, уставленным креманками с мороженым, бокалами с оранжадом и вазочками с бисквитами, опрокинул один бокал прямо на рукав княжеского бархатного кафтана. Светлейший вздрогнул.

— Что ты наделал, скотина!!

— Простите, ваша светлость! — Лакей побледнел, как смерть, и стал поспешно затирать салфеткой оранжевое пятно на синем бархате княжеской одежды.

— Пошел вон!

Потемкин стукнул кулаком по столу, и вся посуда на нем со звоном подпрыгнула. Возможно, он ударил бы лакея. Возможно, опрокинул бы весь поднос на пол. Возможно, выбежал бы из комнаты со страшными ругательствами. Но Анастасия, встав из-за стола, положила руки ему на плечи.

— Сударыня!.. — прорычал он, смолк на минуту и потом добавил тихо: — Сегодня вы ночуете здесь…

Это днем мысли Потемкина об Анастасии были грубы и тяжелы, как камни. Он думал иногда, что, наверное, она — настоящая кокетка, коли умеет так распалять его. В то же время вдова подполковника Аржанова по своему облику и манере поведения вне спальни вовсе не походила на женщин подобного рода, а их он знавал немало. Ночью, если Анастасия оставалась у него, никаких мыслей не возникало вообще. Она волновала его по-прежнему. Стоило ему увидеть ее прекрасное тело, почувствовать ее объятия, как он забывал обо всех своих логических построениях. Неостудимый жар охватывал его. Он точно падал в огромный костер, стонал и просил ее: «Давай! Давай же!»

Совсем не была она опытна в этом деле. Однако каждая ночь с ним давала ей такие незабываемые ощущения, что днем Анастасия невольно краснела, вспоминая о них. При свете солнца, в окружении других людей их страстные любовные игры казались ей предосудительными, аморальными, невозможными. «Больше никогда!» — говорила она себе. Но наставало новое свидание. Она видела, как Потемкин рывком сдергивает с крутых плеч белую батистовую рубаху и, обнаженный, подходит к ней. Она тут же забывала про дневные клятвы и в этом забвении счастливо жила до следующего рассвета.

Так пришло новое утро. Утомленная, она лежала рядом с ним на боку и разглядывала его орлиный профиль: высокий лоб, нос, крупные губы, тяжеловатый подбородок. Светлейший обнял ее, вздохнул и грустно улыбнулся.

— Что тревожит тебя? — спросила Анастасия.

— Послезавтра — трудный день.

— Фрегат?

— Я никогда еще не спускал на воду корабли.

— Все будет хорошо.

— Любая неудача, пусть самая маленькая, неимоверно огорчит императрицу, — сказал Потемкин, и интонация его была какой-то необычной. Слово «императрица» он произнес с придыханием, точно рассказывал ей о близкой, но сверхъестественной силе.

Для нее это слово почти ничего не значило. Конечно, она знала, что сейчас на российском престоле находится Екатерина II, урожденная принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, супруга безвременно скончавшегося от желудочных колик императора Петра III. Однако, как выглядит царица, каким характером обладает, что может ей понравиться, а что — огорчить, об этом Анастасия не задумывалась. Екатерина Алексеевна существовала для нее только как символ государственной власти. Но сейчас она поняла, что Светлейший имеет в виду и самодержавную правительницу, и живого, хорошо знакомого ему человека.

— Хочешь, я буду с тобой? — спросила она.

— Да. Я уже решил это. Надень на праздник свое новое платье из парчи.

— Оно еще не готово.

— Тогда то, изумрудное, в котором ты была у Фалеева.

— Нельзя. Оно — вечернее.

— А если сверху турецкую шаль? — предложил князь.

— У меня нет турецкой шали, — спокойно сказала Анастасия. — Это слишком дорогая вещь.

— Дорогая?! — изумился Потемкин.

К ней он повернулся так быстро и резко, что она даже вскрикнула от неожиданности. Светлейший могучим телом прижал Анастасию к подушкам, крепко обхватил ее запястья.

— Почему ты ничего не просишь у меня? — сурово задал он вопрос и заглянул в ее светло-серые глаза. — Почему? Ничего и никогда… Что за глупость — турецкая шаль! Небоись, у Попандопулоса их штук сто, не менее. Возьми любую и счет отправь ко мне…

— Это абсолютно излишне, милый. — Анастасия так же прямо и без улыбки посмотрела на Светлейшего. — Я ведь уже попросила. Я подала тебе прошение. Мне нужна пенсия за мужа. А еще Бурнашов обещал императорский рескрипт о его подвиге…

Как бы ни чувствовал себя Потемкин, как бы ни был он занят, но, находясь в Херсоне, он всегда являлся на воскресную службу в городской собор. Вместе с ним там должны были находиться все чиновники его штаб-квартиры и городской управы…

Офицеры полков, расквартированных в городе, все инженеры и мастера Адмиралтейства, арсенала, оружейных мастерских, а также прочие должностные лица, женатые — обязательно с женами.

В храме яркие женские городские туалеты, шали и шляпки преобладали над скромными зелеными мундирами офицеров и чиновников, сообщая церковной службе настроение праздника. На вход в собор пригласительных билетов не требовалось. Караул солдат Орловского пехотного полка лишь провожал пристальными взглядами нарядно одетых прихожан.

Анастасия чуть не опоздала. А все из-за прихоти Светлейшего. Сопровождать ее должен был Михаил Мещерский. Он явился к ней с большим пакетом. В нем находилась роскошная темно-зеленая турецкая шаль с алыми розами на углах и густой бахромой по краям. Молодой офицер передал ей устно нижайшую просьбу губернатора Новороссийской и Азовской губерний: надеть в церковь изумрудное платье вместе с его маленьким скромным подарком. Пришлось срочно переодеваться…

Собор, весьма величественный снаружи, был мало украшен внутри. Но здесь хорошо пел церковный хор, о комплектовании которого князь позаботился лично. Настоятель собора молодой протоиерей Лука не так давно приехал из Санкт-Петербурга, но уже снискал известность как высокоученый клирик и превосходный оратор.

Наконец пышный кортеж губернатора Новороссийской и Азовской губерний остановился у собора. Солдаты быстро раздвинули толпу. Под перезвон колоколов Светлейший со своей свитой прошел прямо к алтарю. Воскресная служба началась.

Протоиерей Лука всегда тщательно готовился к воскресным проповедям. Он знал, что его главным слушателем будет князь Потемкин, человек, в богословии сведущий. В Московском университете Светлейший изучал богословие и за студенческую работу по этому предмету уже на первом курсе удостоился золотой медали. Кроме того, Лука был признателен губернатору за всемерную поддержку. Князь помог не только с церковным хором. Недавно он выделил большую сумму на наем бригады лучших, московских богомазов для росписи купола и стен собора. Потому сегодня, 10 сентября 1780 года, Лука решил посвятить проповедь Светлейшему. Для этого он избрал изречение из Иоиля, глава вторая, псалом 28-й, трактующий о сущности духа и плоти.

— Тихим сладостным чувством изливается любовь матери на прильнувшего к ее груди ребенка, а страстные чувства супруга — на горячо любимую им жену… — Лука начал проповедь негромким голосом. В храме, чья акустика была замечательной, этот тихий голос услышали все, даже толпящиеся у самых дверей. — Что же это есть, как не духовная энергия любви? Бог есть дух. Бог есть любовь, и излияние Духа Его есть излияние любви на все живущее. Любовь творит. Бесконечным потоком духовной энергии Божественной любви создана наша вселенная…

Едва ли все присутствующие в храме понимали смысл ораторских приемов протоиерея. Но Лука и не стремился к этому. Он говорил и говорил, вовлекая слушателей в течение своей речи, как неопытных пловцов подхватывает и несет бурная река. Важно было подготовить финал проповеди, изложить его сильно и ясно.

— Так же и пастырь, одушевленный Богом, приходит в сей мир, дабы преобразовать все вокруг себя, — после краткой паузы возвысил голос священник. — Немногие скажут ему: «Восстань и твори все сущее!» Многие будут хулить деяния его, станут против него, аки псы рыкающие. Грянет гром. Разверзнутся хляби небесные потоками черных вод. Ураганы придут с четырех концов света поколебать строение его. Глупцы тому возрадуются. Но будет он один крепок и смел, ибо сказано в Писании: «Излию от духа Моего на всякую плоть!..»

Тишина в храме была такая, что казалось, будто две сотни собравшихся там людей перестали дышать и окаменели. Потемкин стер слезу со щеки. Сейчас молодой проповедник рассказал всем историю о нем самом. Рассказал образно, трактуя события как бы со стороны Господа Бога. Это было возвышенно и вместе с тем невероятно точно.

Служка в черной рясе приблизился к Потемкину с подносом для сбора пожертвований. Князь размашисто перекрестился и положил на поднос полную горсть червонцев. Звон монет разорвал тишину в храме. Люди зашевелились, зашептались. Светлейший повернулся и пошел к выходу.

Толпа расступилась перед ним. Офицеры и чиновники склонили головы. Дамы присели в глубоком реверансе. У правого притвора князь чуть замедлил шаг. Анастасия точно так же, как все другие, приветствовала его. Они обменялись короткими взглядами, и в этот миг все, кто шел в свите Потемкина, тоже посмотрели на нее.

Но ее лицо было задумчиво и печально. Она находилась под впечатлением проповеди. Она поняла ее сокровенный смысл.

Дорога от городского собора до верфи была недлинная. По пути к княжеской карете с эскортом из солдат Новотроицкого кирасирского полка, в котором Светлейший был шефом, присоединился живописный отряд восточных всадников в темно-синих кафтанах и цветных чалмах, навернутых на черные каракулевые татарские шапки. Они сопровождали послов хана Шахин-Гирея.

На единственном повороте этой дороги вся кавалькада замедлила движение. Потемкин, бросив взгляд в окно, за фигурами своих кирасир увидел близко экипаж с большими колесами и различил за занавеской профиль Али-Мехмет-мурзы, лучшего крымско-татарского дипломата, твердо выступавшего за сближение с Россией. Князъ впервые познакомился с ним в июле 1777 года, когда Екатерина II принимала в Зимнем дворце ханских посланников. Екатерина Алексеевна выделила его среди прочих, назвав умным и здравомыслящим человеком, с которым можно вести плодотворные переговоры.

В Херсон Али-Мехмет-мурза приехал первый раз. Потемкин желал, чтобы он увидел все, сделанное русскими. Он даже пригласил бы его — если б такое допускал дипломатический протокол — в православную церковь, где сегодня говорилось о Божественной энергии, что одушевляет наших людей, собравшихся жить в южной, ковыльной, веками лежавшей не тронутой степи, во исполнение их предыдущих бесед увидел бы крымчанин в церкви не только суровые лица солдат, но много женщин и детей. Не воевать пришли сюда русские, а осваивать пустынные земли, прокладывать дороги, строить города и верфи, учить кочевников земледелию и садоводству.

Еще шесть лет назад, в июле 1774 года, при заключении Кучук-Кайнарджийского мирного договора с Османской империей, отдавшего России почти все Северное Причерноморье, здесь, на берегу Днепра, паслись только отары овец да скакали на своих низкорослых лошадках пастухи. Около трех столетий длилась власть над этим благодатным краем потомков воинов Чингисхана — крымских татар, — но ничего они в нем не изменили. Лишь в набегах своих грабили местные племена и уводили в рабство молодых мужчин и женщин.

Теперь посреди дикой степи, рядом со старым земляным укреплением Александр-шанц, рос город с Адмиралтейством, арсеналом, мастерскими, крепостными сооружениями, улицами, площадями, парками. Впервые Светлейший князь приехал сюда в мае 1780 года. До его появления работы шли ни шатко ни валко. Но Потемкин придал им невероятное ускорение. Во-первых, он привез деньги — несколько миллионов рублей, выданных из казны на строительство города и крепости. Во-вторых, вместе с губернатором Новороссийской и Азовской губерний сюда прибыли примерно две тысячи рабочих разных специальностей: плотников, каменщиков, штукатуров, кровельщиков, кузнецов, корабельных мастеров. В-третьих, он начал переводить на квартирование в город-новостройку и его окрестности полки 4-й дивизии, и солдаты стали главной силой, занятой на тяжелых земляных и погрузочно-разгрузочных работах. К концу года здесь уже трудилось до семи тысяч человек.

В 1780 году была полностью построена деревянная набережная с торговой пристанью в 25 верстах от устья Днепра. Постепенно вырисовывались контуры крепости, имевшей форму параллелограмма и достигавшей в размерах 90 квадратных десятин, внутри ее тянулись вдоль реки десять кварталов, пересекаемых довольно просторными улицами в десять саженей шириной^[6]. Среди них выделялась средняя, перспектива которой с одной стороны замыкалась собором и площадью, с другой стороны — открывалась к заречным далям. Светлейший князь лично заложил два парка: один в городе, между крепостью и Греческим форштадтом, второй — на реке Веревчине, получивший название «Казенный сад»…

Народу у верфи собралось огромное количество. Всем хотелось посмотреть на главное событие дня — спуск на воду фрегата. Но территория уже была оцеплена войсками. Солдаты из Азовского и Орловского пехотных полков стояли в парадных зеленых мундирах с красными лацканами и держали на плечах ружья с примкнутыми штыками. У шлагбаума несли караул гренадеры в высоких шапках с медными налобниками. Но у Мещерского, сопровождавшего Анастасию, был специальный билет. Унтер-офицер с черными нафабренными усами, торчащими, как пики, отсалютовал ему алебардой. По этому знаку солдаты подняли шлагбаум и пропустили экипаж с молодой женщиной и ее спутником-кирасиром на широкий корабельный двор.

Теперь на верфи было тихо, вокруг стапелей все убрали, навели по земле разметку белой известью, за которую переходить запрещалось. Фрегат был не так уж и велик — всего 92 фута в длину^[7], но классически пропорционален, его борта сияли свежей черной краской. По надводной части корпуса пролегала широкая белая полоса с красными крышками открытых пушечных портов. Носовая фигура, изображавшая женщину с распущенными длинными волосами и обнаженной грудью, покрашенная в золотой цвет, была очень эффектна. На крамболах на носу корабля уже висело два якоря. Однако ни пушек, ни мачт с реями и бегучим такелажем еще не было.

Вместо мачт на палубе стояло три высоких флагштока, ветерок еле шевелил огромные полотнища флотских флагов. На первом — красный флаг с двумя крестами: белым прямым и наложенным на него косым голубым. На втором флагштоке — императорский корабельный штандарт: желтый с черным двуглавым орлом, держащим в когтях свитки морских карт. На третьем — белый флаг с перекрещенными голубыми якорями. Над кормой фрегата колыхался Андреевский стяг.

Сверкая начищенными трубами, прибыл оркестр Орловского пехотного полка. Затем появилось духовенство в парадных, блистающих золотом ризах. Протоиерей Лука начал молебен, потом обошел весь стапель, окропляя фрегат святой водой.

Решающая минута наступила. Потемкин поднялся на небольшую площадку, установленную у самого носа корабля. Ему подали ведерко с бутылкой шампанского во льду. Князь поднял бутылку вверх.

— Согласно указу Ея Императорского Величества, — торжественно провозгласил он, — название оному фрегату дано «Флора», что есть имя прекраснейшей древнеримской богини. Посему я решил, что в путь по морям-океанам должна его отправить первая красавица здешних мест…

Светлейший выдержал длинную паузу, оглядывая толпу и как бы ища в ней кого-то, вдруг он указал рукой в сторону Анастасии:

— Например, вот эта милая дама! Вижу, что сходства с Флорой в ней есть немало!

Не успела Анастасия опомниться, как солдаты подхватили ее под руки и поставили на помост рядом с князем. Светлейший передал ей бутылку. Нос фрегата был совсем близко. Анастасия попала бутылкой прямо в форштевень. Зазвенели осколки, пятно белой пены расползлось по дереву.

Больше всех этой минуты ждал Иван Афанасьев. В новом, ни разу не надеванном кафтане, в шляпе, в белых перчатках, корабельный мастер стоял у задержников вместе с двумя здоровенными мужиками, которые сжимали в руках топоры. Осколки бутылки осыпались на мостки стапеля, прямо им под ноги. Совершенно спокойно и даже нарочито медленно Афанасьев перекрестился, незаметно для других сплюнув три раза через левое плечо, и скомандовал диким голосом:

— Р-руби!

Мужики дружно опустили свои топоры на канаты, удерживавшие стапельные тележки. Корабль вздрогнул, как живой, и пополз по стапелю вниз. Оркестр грянул марш «Гром победы, раздавайся!», взвод солдат Азовского полка, построенный поодаль, произвел залп из ружей. Движение фрегата все убыстрялось. Наконец корма его вошла в воду, взметнув фонтаны брызг. «Флора» выпрямилась и остановилась, гордо покачиваясь на глади залива. Свежий приморский ветер ударил в полотнища флагов и развернул их во всю ширь, заигрывая с ними. Оттого почудилось всем, что черный двуглавый орел взмахнул своими крылами над желтым безмолвием татарской степи.

— Ура! — Потемкин сорвал с головы треуголку с пышным генеральским плюмажем.

— Ура! — подхватили зрители у стапеля, рабочие в армяках, солдаты и матросы в форменных кафтанах, зеваки, усеявшие забор, деревья за ним и крыши соседних домов.

Примечания

6

Чуть более 20 метров.

7

Примерно 30 метров.