Делириум

Алиса Хайд

Грубый, местами неприятный реализм сливается с детской наивностью, верой в лучшие времена. Депрессия сталкивается с мечтой. Страх – с фантазией. Холодная реальность поглощает тебя, а потом выплевывает на яркую поляну возле кроличьей норы, дует в спину теплым ветром и шепчет на ухо, что ты еще можешь остаться жив.

Четыре угла

Если вы думаете, что ваша жизнь скучна и однообразна, — вы просто не знакомы со мной. Чувство обреченности и неспособности разорвать замкнутый круг вгоняют в тоску, и каждый день я едва подавляю соблазн залезть в петлю.

Я не помню, чтобы жил как-то по-другому, только учеба сменилась работой, атмосфера в семье ухудшилась, а в баре стали продавать алкоголь без документов. И это все, что произошло в моей жизни за двадцать восемь лет.

Каждое утро будильник поднимает меня на работу в половину девятого. Мой угол очень уютно обставлен, и покидать его абсолютно не хочется: односпальная кровать с воздушным одеялом, глубокое старое кресло с пледом и заставленный книжный шкаф — все это вкупе с приглушенным светом создает атмосферу уюта и домашнего тепла. Ну разве вам бы захотелось уходить из такого места, да еще и на нелюбимую работу?

Надев свой единственный костюм, я делаю три шага и оказываюсь во втором углу комнаты (своей жизни?) — на работе. Здесь все строго и лаконично: белый стол с кипой бумаг, старенький компьютер, шкаф для документов и большой цветок в горшке. Ах да, прямо рядом со столом стоит компьютерный стул, на котором весь день, не отходя ни на минуту, сидит мой начальник. Его работа заключается в употреблении невозможного количества кофе и порицаниях в мой адрес. Ни дня еще не было, чтобы он не повысил на меня голос. Честно говоря, я даже не знаю, как его зовут.

Рабочая смена выматывает до невозможности. Именно работу я виню в появлении седой пряди среди моих густых черных волос. Признаю, выглядит это элегантно, но совершенно не присуще моему возрасту.

С давлением в висках и горсткой оставшихся нервов я бреду домой к родителям, где каждый вечер проходит семейный ужин. Шаг. Второй. Третий. Четвертый. Мои ботинки утопают в ворсе ковра, в нос ударяет запах мяса: мама приготовила свинину «по-французски». За большим столом уже сидят все родные. Вот мой старший брат Дерек. Он важный человек в нефтяной компании и отец двух дочерей. Родители говорят, что он гордость семьи. А это моя младшая сестра Оливия. Она скоро выходит замуж и сегодня привела познакомиться своего жениха — торговца «импортными специями» с толстым кошельком. Я люблю свою сестру, но ее выбор не одобряю; это все может плохо кончиться.

Отец спрашивает, что у меня нового, и я нахожу лишь одно слово для ответа: «Ничего». Тогда он спрашивает, когда я найду себе девушку и достойную работу, и я отвечаю: «Никогда». Мать интересуется, как же я в таком случае собираюсь продолжать свою никчемную жизнь, и я говорю ей: «Никак».

Ссылаясь на сытость, я встаю из-за стола, прощаюсь со всеми и за два шага преодолеваю расстояние от родительского дома до барной стойки. Этот, четвертый угол — самый темный из всех и одновременно самый яркий. Неоновая вывеска Lebensmüde¹ светится лилово-синими цветами; на ее фоне мелькает кудрявая голова бармена, который постоянно натирает бокалы да кружки. Он мой единственный слушатель, хотя я более чем уверен, что ему и дела нет до моего нытья.

Завидев меня, тяжело опускающегося на барный стул, он понимающе кивает и тянется за бутылками. Сегодня, как и всегда, это будет мой любимый коктейль «Смоки». Джим (так зовут бармена) трясет шейкер, попутно спрашивая меня про прошедший день. Он не услышит ничего нового. Рассказываю ему про жениха своей сестры, и он усмехается — говорит, мол, надеялся, что я их познакомлю, а теперь уже поздно. Он соглашается, когда я высказываю мнение насчет истинной работы этого парня: ну не может продавец обычных специй столько зарабатывать. К тому же, зная любовь Оливии к странным и жалким людям, скорее всего, он еще и сам эти «специи» употребляет. Говорю, что переживаю за сестру.

— Какой ты чувствительный мальчик, Томми, — Джим пародирует Турка из «Большого куша», заставляя меня улыбнуться. — Слушай, тебе надо менять свою жизнь. Я серьезно. Это не потому, что мне надоело выслушивать тебя каждый день; как ты можешь заметить, посетителей у меня не особо много, — он кивает на вечно пустые стулья за баром. — Просто мне кажется, что жить жизнью, которую ты ненавидишь, может быть опасно для здоровья. Сам посуди, печень твоя явно недолго еще протянет, да и легкие. Про рассудок вообще молчу. Ты взрослый парень, Томас, должен смекать, что к чему.

И он уходит за очередным ненатертым бокалом. Как будто в трансе, я залпом допиваю коктейль, оставляю на барной стойке деньги и через несколько шагов оказываюсь в центре комнаты. Здесь всегда и заканчивается мой день.

Я ложусь на холодный бетонный пол, и мой взгляд устремляется к висящей под потолком петле. Она висит здесь сколько себя помню, а под ней всегда стоит табуретка, но слишком низкая, чтобы я смог надеть веревку на шею. Все, что мне остается, это лежать и смотреть на единственный выход из сложившейся ситуации, на единственный луч света в моей убогой ничтожной жизни. Как хотел бы я умереть, просто задохнуться и упасть в вечную темноту, но смерть остановилась на расстоянии вытянутой руки и отказывается приближаться. Она смеется мне, обессиленному и пьяному, в лицо и неустанно повторяет, что «кто-то должен страдать, чтобы другим было хорошо». Ведь будь я счастлив, моему начальнику не на ком было бы срывать злость; Дерек и Оливия не выглядели бы так выгодно на моем фоне; Джим бы остался без работы.

Поглощенный мыслями и с камнем в груди, я проваливаюсь в сон, чтобы завтра проснуться в теплой постели и начать все заново.

Примечания

1

Lebensmüde (нем.) — «уставший от жизни».