Триада

Алиса Гольц, 2022

Три земли на просторах океана – Деджа, Эллатос и Аргваллис – раньше были разделены только водой. Но полторы сотни лет назад всё изменилось, и теперь никому не дано добраться до другой земли ни по воде, ни по воздуху: вместо берегов простирается лишь океанская гладь. Триада раскололась. В южном городе Гаавун на Эллатосе судьба снова свела вместе нищую Джерисель Фенгари и торговца магией Арнэ Тарреля. Они находят сиреневый кристалл и, не умея с ним обращаться и натворив в городе бед, первые за столько лет бегут на Деджу. Но всё идет совершенно не так, как задумывалось. На чужой земле из-за своей находки Таррель и Фенгари оказываются втянуты в борьбу земной и небесной власти, в которой им придётся выбрать, чью сторону принять.

Глава 3

Сердце Гаавуна пестрело сотней цветов, звуков, запахов и голосов — крикливых и не очень, звонких и осипших, сердитых и радостных. Это был один из самых приятных дней на южном Эллатосе, день, когда нежный ветер с холмов играет, прячась, в ветвях каштанов, когда сидящие на крышах птицы заливаются где-то прямо над головой, а в наполненном зноем воздухе плавают ароматы корицы, мёда и лимонов.

Улица Баник разрезала прибрежный район города от восточного края до западного. Это была широкая, вымощенная белыми камнями дорога — тридцать человек могли пройти по ней в ряд, не касаясь друг друга плечами. По обеим сторонам улицы простирались торговые ряды — две вереницы одноэтажных построек. Эти домики были обителью лавочников, которые, по большей части, торговали продовольствиями, домашней утварью, тканями и драгоценностями.

Люди попроще располагались вместе с товаром вдоль этих лавок, усевшись прямо на полу или на низеньких ступеньках в просторных открытых коридорах, под черепичной крышей. Сначала эти коридоры служили укрытием от солнца для посетителей лавок, но со временем и там расположились торговцы. Кое-где даже виднелась разметка, нацарапанная мелом — обычно ее рисовали перед Торгованом, когда желающих продавать становилось слишком много.

Колокол на площади Кутрави подал голос, и его тягучая песня заглушила звуки Торгована. Протянув двенадцать раз, колокол умолк. Площадь украшали помощники городовых, спрятав головы в огромных шляпах. Они возводили помост из деревянных коробок прямо рядом с фонтаном, из которого возвышалась колонна. Её венчала бронзовая корзина, полная угощений.

Дым окутал холмы. Не жалея углей, самые искусные шашлычники Гаавуна заманивали к себе каждого, кто проходил мимо — до того вкусен и прян был запах мяса, пропитанного маслами и специями с разных уголков Эллатоса, что только редкие прохожие отказывали себе в удовольствии.

Повсюду раздавались призывы уличных торговцев, а хозяева лавок позволяли себе в этот день даже нанять звальцев и выставляли их в открытых коридорах: те, топчась в тени под крышей, кричали в большие, расширяющиеся к концу железные трубки.

— Только в день Торгована, только для вас — ткани лучшего суконного двора провинции! Лавка Стоккари ждет всех, кто знает толк в прекрасном! — кричал один.

— Латосы и лати, мимо что идете? Кроме как у Тунвари, книг вы не найдете! — пытался перекричать его другой, спрятавшийся где-то в коридоре на другой стороне улицы.

Не везло тем, кто торговал рядом со звальцами — и не перекричишь, и не выгонишь. Двое латосов, соседи по площадкам, хоть и привыкли к их воплям, а всё равно переглядывались друг с другом и возмущались. Оба были одеты в ветхие, но тщательно выглаженные и выстиранные наряды — свободные штаны и длинные, до колена, серые рубахи. От обычной одежды эта, праздничная, отличалась лишь цветными воротниками — у одного красный, у другого оранжевый. Сидели торговцы и сливались с каменной стеной, и виднелись только эти самые воротники.

— Разорались, дурни. — сказал один из них, толстый, с огромным носом и очень важный, несмотря на занимаемое им место. — Хоть бы языки отсохли, что ли!

Второй, щуплый коротышка, сидел рядом, прислонившись спиной к холодной стене. Он пересчитывал ардумы, то высыпая их из коробочки, то бережно засовывая обратно.

— Ладно тебе. — сказал он. — Кому надо — и так за твоими шестерёнками придут. Вещички-то не вечные.

— Не вечные… Я тоже, знаешь, не вечный, на жаре торчать. С этими проклятыми крикунами, утопиться б им, у меня и к ночи товар не уйдет! — толстый утирался платком, уже и без того насквозь мокрым, и яростно бранился.

— Ну, хватит, Гвор. Я, знаешь, тоже заработать хочу. Но кто ж знал, что эти книжники звальцы поставят.

— Книжники. — слабо усмехнулся толстяк. — Бездельники, паршивцы они, вот кто. Не дают другим спокойно делом заниматься. Вот была мясная, почему выперли Краснощёка? Ведь вспомни, как хорошо было, не орал никто. И так к нему все ходили.

— Мешал, значит, кому-то. — пробормотал коротышка, все потряхивая коробочкой с ардумами.

— Всё эти проклятые просвещенцы! — толстяк погрозил кулаком в сторону книжной лавки. — Лишь бы шуму навести, да беспорядка в голове. И что ещё придумали только!

— Как что? Нас убрать хотят.

Искреннее удивление появилось в глазах Гвореля.

— Куда? Где ж мы торговать будем? — сказал он.

Щуплый замахнулся было, чтоб шлёпнуть соседа по лысому затылку, но опустил руку.

— Я в целом говорю, тугодум ты. Не хочет столица, чтоб Гаавун торговал. Нечем, некогда и некому. Не нужен он, вот и гонят всех.

— Так и нас скоро выгонят, стало быть?

— Может, и нас тоже.

— Ну, это уже никуда не годится! — щёки толстого раздулись в два гневных пузыря. — Будем, значит, писать в столицу прошенья, от всего города, чтобы Торгован наш не прикрывали. Да что там, от города — от всей провинции!

И тут же приуныл.

— Как вот только написать так, чтобы до владыки дошло? Слог тут особый нужен.

Сосед-коротышка рассмеялся, схватившись за бока.

— А ты говоришь, проклятые просвещенцы! Вот и наведайся к ним, может, какую книжонку тебе посоветуют. Выйдешь учёным!

Гвор с трудом поднялся, опираясь на стену. И без того розовое лицо его сделалось теперь совсем красным. Он отвернулся, а щуплый захихикал.

— Хватит, Гвор. Я же пошутил. Просто пошутил. Садись, хочешь, расскажу тебе что-нибудь интересное?

Лицо его озарилось внезапно возникшей идеей.

— У меня для тебя такое есть! Гвор, послушай.

Толстый неохотно повернулся, изображая всем своим видом полное равнодушие.

— Ну, чего тебе?

— Чудолов вернулся, уже приходил чуть свет. Солнце только встало, а он уже шумихи навёл. Представляешь? Всё что-то говорил, говорил, больше с Кафизель да стариком этим, Пивси. Так бабы раскудахтались, жуть! Я прямо-таки удивился. А ты, как назло, сегодня поздно, потому всё и пропустил.

По мере того, как сосед говорил, брови толстяка плыли все выше и выше, но к последней фразе съехали совсем низко. Он нахмурился и, крякнув, ответил:

— Вот я ещё про этого кутилу не слушал! Мне-то что с него? Пускай под землю провалится, проклятый плут. Зачем рассказываешь, знаешь же, что не люблю.

Щуплый снова рассмеялся.

— Ардумы все к нему текут, потому и не любишь. Что, думаешь, я не заметил? Всегда ты на него поглядывал, да пыхтел от злобы, что так он удачлив.

— Тёмные все его ардумы. Не пожелал бы я их. — попытался успокоить себя Гвор.

— А вот и нет. Я бы сегодня наведался к нему, посмотрел, что нового. Хочешь — пойдём со мной. Не поверю никогда, что ты его вещицы занятными не считаешь.

— А если и считаю, то и тогда с места не сдвинусь.

Не успел его сосед и рта раскрыть, как в коридор ввалилась тетка Кафизель и, подбоченившись, встала прямо перед ними.

— Утра доброго, торговли хорошей, мужички.

Щуплый и его приятель заёрзали на местах, а губы у обоих растянулись в вынужденных улыбках. Промычав что-то про себя, Гвор выдавил:

— И тебе, Кафизель. Уж кому-кому, а тебе жаловаться не приходится. — и тут же поспешно добавил: — Рад, что у тебя столько народа толпится.

Кафизель посмотрела в сторону толпившихся у её места людей, старательно скрывая улыбку.

— Не подлизывайся. — вдруг торопливо заговорила она, оглядываясь по сторонам. — Сказать я вам кое-чего пришла. Места свои держите при себе, кто проситься будет — не пускайте ни в какую. Упирайтесь, как умеете. Уж я-то вас знаю, вы ни пальца места лишнего не отдадите, так не подведите в этот раз.

— Ну, а если знаешь, чего говоришь? — сказал коротышка.

— Да торговку одну прогоним сегодня.

— Это кого? — запыхтев от любопытства, спросил Гвор.

— Всё тебе знать надо! — прикрикнула та. — Делай, как велят.

Как только Кафизель ушла, Гвор поднял искажённое злобой лицо. Коротышка, взглянув на него, захохотал во всю глотку.

— Гвор! Видел бы ты сейчас свою рожу!

— Чтоб ты провалился! — голос толстого заклокотал, предупреждая о вспышке гнева. Но лицо его постепенно приняло нормальный цвет, кулаки разжались, и он лишь сказал: — Ох и ненавижу я эту бочку!

Солнце припекало всё сильнее. Каменные плиты улиц и стены домов разогрелись до того, что о них и обжечься можно было, если неприкрытым чем дотронуться. Звальцы кричали, мозоля слух всем, кто находился рядом, и торговля мало-помалу начала разгуливаться.

Тётка Кафизель надела широкополую шляпу и утёрла вспотевшие щёки. Она глядела по сторонам и щурилась. Сегодня под ней на Баник стояло по меньшей мере двести торговок, и все они, как и Кафизель, настороженно оглядывались и вели себя по меньшей мере странно, точно их всех вот-вот разгонят.

И тут Кафизель встрепенулась и подскочила.

— Ну что, латочки мои. — сказала она недовольно и хлопнула в ладоши.

Сотни глаз уставились туда, где неторопливо шла Джерисель Фенгари. Ей сегодня некуда было торопиться. Одно-единственное ожерелье лежало в кармане её шёлковой белой юбки. Джерис подошла к Кафизель и осмотрелась.

— Доброго дня. — сказала она. — Гляжу, мне сегодня совсем места не оставили.

Кафизель склонила голова и упёрлась руками в бока.

— Джерис, тебе сегодня оно не нужно.

— Вы прямо-таки угадали! — ехидно сказала Джерис. — Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.

Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.

— Чего уставились? — спросила Джерис и спрятала руки в карманах.

Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.

— Новости прилетели. — сказала она и цокнула языком. — Очень интересные новости, Джерис.

— Это ещё какие? — нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.

— Такие. — кивнула Кафизель головой в сторону холма, и Джерис остановилась. — Видели тебя. В храме.

Джерис усмехнулась, поправила складки юбки и сказала:

— А что, теперь в храм только с разрешения? Может, ещё главе города прошение отправить?

— Видели тебя старухи с Кадрога. И то, что ты сделала, тоже видели.

Джерис подошла вплотную к Кафизель, едва не касаясь лицом её широкой груди.

— Старухи, говоришь?

Торговки зашумели, поднялись с мест и похватали с земли мелкие камни.

— Призналась! Призналась! — закричали они.

— Колдунья проклятая!

— Староверка!

— Тихо! — завопила Кафизель, но торговок уже было не остановить.

Женщины кричали все разом, и слова слились в единый вой. Толпа лати набросилась на Джерис, и она скрылась под их телами. Мимо проходили люди, косились, ускоряли шаг, увидев, что происходит что-то неладное, и скорее удалялись, чтоб не портить себе настроение. Но всё же, отойдя, останавливались, глядели, кривили лицо, а потом шли дальше, и кричали остальным, что на Баник кого-то бьют. Тогда приходили другие, так же смотрели, так же кривились, и так же уходили, догоняя товарищей у мангалов с шашлыком.

Ветер гонял по улице обрывки белого шёлка. Кафизель еле растолкала женщин, которые никак не могли успокоиться и, потеряв шляпу, наконец-то попала в толпу.

— Всё! — заорала она. — Хватит! Разошлись! — и топнула ногой так, что женщины отскочили.

Джерис никак не могла подняться. Обрывки шёлка в крови еле прикрывали её белое, покрытое ссадинами тело. Кафизель убрала волосы с лица Джерис, намотала их на руку и потянула Джерис вверх, чтоб та поднялась.

— Храм вздумала наш портить? — сказала она сквозь зубы. — Сообщу главе города. Проклятая колдунья! Ещё раз появишься в Гаавуне — повесим!

Джерис смотрела на Кафизель такими страшными глазами, что та отпустила волосы и отошла на шаг.

— Ну, что ж, тогда спасибо, что не повесили. — усмехнулась Джерис, вытирая кровь с губ.

Кафизель приблизилась и прошептала:

— Тётке Разель спасибо говори. Помогла она мне когда-то. — и тут же закричала: — Пошла вон! И стыд этот прикрой! Мы тут люди приличные!

И бросила к ногам Джерис грязный лоскут ткани.

Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался болью в голове и во всём теле. Не пройдя и десять лавок, Джерис опустилась в тени коридора напротив дома, украшенного живыми розами. Он благоухал, и переливались разноцветные стёкла его окон в лучах солнца. Под вывеской"Розовый сад"в дверях стояли юные лати и, перешёптываясь, показывали на Джерис пальцем.

Тогда двое торговцев рядом с Джерис переглянулись друг с другом.

— Здесь занято! — вдруг заорал Гвор, но тут же, не ожидая такого громкого своего крика, прикрыл рот рукой.

Щуплый пихнул его в бок, да так, что тот покачнулся. Джерис сидела, словно онемевшая, но от крика Гвора вскочила с места. Торговцы уставились на нее.

— Не велено никого пускать. — учтиво заметил коротышка. — Идите, пока нам всем не попало.

— Иди, иди, чего стоишь. — помахал рукой Гвор.

Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:

— И чего ты меня пихать начал?

— Дурак совсем? — рассердился сосед. — Не слышал, чего там орали? Колдунья она!

Толстяк здорово испугался.

— А если она это… Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?

Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.

— Ну и глупый же ты, Гвор! — вдруг рассмеялся он. — Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.

— Ну ладно. — с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.

Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласны — ничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.

Ожидание радостного события вытесняло из разума латосов все неприятные происшествия, которые так расстраивают и утомляют накануне Светлого торжества, и не дают предаться веселью. Может быть, они подумают об этом позже. Как-нибудь. Но не сегодня.

Таррель лежал на крыше, закрыв лицо руками. Грудь вздымалась тяжёлым не то от жары, не то от гнева, дыханием. Солнце жгло кожу. Крики, смех, балаганная дудка и песни заполняли всё вокруг. Таррель оторвал руки от лица и съехал по крыше. Схватился за ветку дерева, спрыгнул вниз и окунулся в прохладную тень сада. Здесь, на заднем дворе какого-то лавочника, что не пришёл сегодня торговать, тесно росли деревья и стоял огромный чан с водой. Таррель окунул в него голову и, едва не захлебнувшись, вынырнул.

— Проклятье! — прошипел он и ударил ладонью по воде, где стояло отражение его искажённого злобой лица.

На тропинке возле забора зашаркали торопливые шаги. Таррель выскочил в узкий переулок и наткнулся на тётку Кафизель. Лицо её было мрачным.

— Я что тебе сказал? — почти вскричал он, схватив Кафизель за локоть.

Кафизель молчала, уставившись себе под ноги.

— Ты, кажется, забыла, кто тебе помог? Забыла?

— Да не знала я, что они на неё накинутся! — шёпотом воскликнула Кафизель.

— Я что, сказал, чтоб её здесь избили?

— Да не знала я, что так выйдет! Попробуй их угомонить! Жива твоя Фенгари — и ладно! И на том спасибо скажи.

Кафизель выдернула руку.

— Это ты спасибо говори, Кафизель. — сказал Таррель и надел капюшон. — До конца жизни своей говори. Помни, кто тебя от мужа избавил. Знала бы, под чьими руками он умер — сейчас бы нам всем в ноги кланялась.

— Разель я и так поклонилась. Больше никому не буду.

Таррель развернулся и уже собирался уйти, как Кафизель шёпотом закричала:

— А вторая часть?

— Подавись! — сказал Таррель и бросил на землю большой круглый ардум.

"Щедрый угол" — любимое местечко и заядлых гуляк, и тех, кто не прочь спокойно посидеть за кружечкой хорошего хмельного, слушая басни стариков и новости молодых. Большой, двух ярусов деревянный зал с частыми колоннами из стволов дуба был гостеприимен ко всем. Маленькие окна под потолком пропускали совсем мало света, и потому сюда, помимо всех прочих, любил и такой народ заходить, который либо припрятаться хочет, либо незамеченным остаться, или же разговоры провести тихие, чтоб ни одно ухо не услышало.

Суетлив был хозяин харчевни латос Таака: всегда сновал по залу туда-сюда с четвёркой юрких помощников, вежливо интересуясь у гостей, не надобно ли им чего, не наполнить ли кружки доверху, не снять ли с углей новую порцию сочных угощений. В этот день работы ему выпало столько, что и захлебнуться, пожалуй, можно. Повсюду мелькали и неизвестные, и до тошноты знакомые лица с пьяными глазами и развязанными донельзя языками.

Запах пива и специй стоял в Щедром угле. Входная дверь стучала постоянно — кто-то заходил внутрь, вдыхая ароматы и благостно улыбаясь, кто-то выходил, кого-то выносили. Затерявшийся в этой толпе старик Пивси еле выбрался после того, как два приземистых латоса зажали его между собой, даже не заметив.

— Ох, кости мои, косточки… — приговаривал он после каждого столкновения с проходящими мимо людьми. Добравшись до хозяйского местечка, он уселся на высокий стул рядом и стал ждать, озираясь по сторонам и потирая ушибленные бока. Вскоре подошел и Таака.

— А, Пивси! Ну здравствуй. — сказал он. — А мы всё спорили, к какому времени тебя ждать.

— Да мне, собственно, и приходить-то не очень хотелось. — кивнул Пивси головой в сторону зала.

— Мне тоже! — сказал Таака. — Так ты, видно, ждёшь кого-то? — многозначительно спросил он. Пивси промолчал, отвернув голову в сторону.

— Да ладно тебе нос воротить, старик! — расхохотался Таака. — Уже каждый пёс знает, что паренёк твой в город вернулся. Вот и решили по кружечке ледяного пропустить, чего тут гадать?

— Прав ты, Таака, прав. — торопливо пробормотал старик. — Да только не нужно здесь об этом никому говорить, добро? Не хочу я шумихи.

— Ишь чего захотел, дед. Это тебе что, дом родной? Посмотри, сколько народу. И — на тебе! Чудолов. Ему сегодня вообще бы сюда не заявляться, пропадёт до вечера. Да куда там, до вечера, до ночи не выйдет!

Пивси вздохнул, и, кряхтя, достал из кармана блестящий ардум.

— Сосунком ещё тебя знаю, Таака. Не стыдно тебе?

Таака положил пол унора внутрь стола и сказал:

— Как придёт — отведу вас наверх, видишь, свободно там? — сказал он, показывая на верхний ярус харчевни. — Одни будете.

— Благодарствую. — буркнул Пивси.

Таака скрылся среди дубовых колонн. Пивси нетерпеливо стучал пальцами по столу, не отрывая взгляда от двери. Так он просидел неподвижно добрую половину часа, и уже почти собрался выйти на воздух, как откуда ни возьмись на стул рядом с ним опустился человек в плаще и устало поставил в ноги деревянный короб. Натянутый до носа капюшон до поры до времени скрывал Тарреля, но узнать его могли в любой момент, и тогда расспросов захмелевших латосов не избежать — и где был, и чего видал, и где зверюшек достал диковинных поинтересуются, да непременно ещё и случаи забавные из странствий рассказать потребуют. Не отделаешься. А особо пьяные и поколотить могут, дескать колдун, а не торгаш.

По утомлённому вздоху Тарреля стало понятно, что будет важный разговор, иначе бы ни ногой он в Щедрый угол не ступил и с Баник бы ушёл ещё давно.

Сквозь шум харчевни послышалось едва ли не единственное здесь ворчание. Оно приближалось.

Толстяк Гвор распихивал столы и стулья вместе с их очень возмущёнными таким вмешательством седоками. Таким единственно возможным для него способом он расчищал путь и себе, и снующему за ним товарищу, который казался совсем крохотным рядом со своим толстобрюхим приятелем. Не обращая внимания на сидящих Пивси и Тарреля, Гвор пропихнулся к хозяйской стойке и облокотился на неё, задев, как ему показалось, легонько, человека в плаще. Капюшон слетел с головы Тарреля, и он, злобно сверкнув глазами на Гвора, снова надел его. Толстяк заметил этот взгляд и, не то испуганно, не то удивленно крякнул, отодвинувшись на локтях.

— Вот так встреча! — пробормотал он и тут же напустил на себя предельную важность. — Вернулся ты, стало быть, в наш край. Признаться, пришло ко мне тогда предельное удивление.

Гвор старательно подбирал высокие слова. Коротышка юркнул между ними.

— Здравствуй, Фепель. — протянул Таррель руку коротышке, который схватился за неё обеими ладонями и тряс, что есть силы.

— Видал я, старина Чудолов, чем торговать ты сегодня вздумал. — сказал Фепель, улыбаясь во весь рот. — Вот же они ловкие, юркие! Я таких зверей ни разу не видел! Эх и пройдоха ты! И как только штуковины такие находишь, поделись секретом, от души?

— Ищу да нахожу. — ответил Таррель.

Гвор раздражённо хмыкнул.

— Ну, видать, сегодня небеса нам велят пропустить с таким человеком по кружечке. — потирая руки, сказал Фепель. Он сновал туда-сюда вокруг Тарреля и нервно оглядывался, ища прищуренными глазками хозяина.

— Это вы как-нибудь без меня. — сказал Таррель.

— Э! — обиженно протянул коротышка. — Это как это? С добрыми друзьями не выпьешь?

Таррель молча смотрел на него.

— Ну, как так? Давай-ка, вместе с нами повеселись. Не признаю я тех, кто после трудного дня сидит дома трезвый и в потолок глядит.

Таррель подпёр щёку рукой.

— За смелость, смышлёность да хитрость твою, Арнэ! — предпринял Фепель последнюю попытку. — Как не выпить? Не дело это!

— Потому-то я смышлён и хитер, Фепель, что не даю хмелю голову мою туманить. — ответил Таррель.

— Нет, ну что за человек такой, ты посмотри? — радостно указал Фепель на Тарреля, толкая Гвора в бок. — Ни изъяна. Где же они у тебя?

Мелкое, покрытое морщинами лицо Фепеля с сияющим лысым лбом и всё такой же широкой улыбкой заглянуло в капюшон. Таррель отшатнулся.

— Ну, не дури мне здесь! Совсем рехнулся ты, я смотрю? — сказал он.

— А куда деваться? — развёл руками Фепель. — Лица-то не показываешь. Поглядеть на тебя хочу.

— Ничего, перетерпится.

— Эх, серебром-то тебя небеса балуют, а вот добротой, видать, обделили. — обиделся Фепель.

— Небось, ардумов и не сосчитать, сколько получил сегодня. — тут же заметил Гвор, не глядя на Тарреля. Тот усмехнулся в тени капюшона.

— Да вот, пока шёл, потерял где-то возле харчевни целый унор. Ума не приложу, где же он выпал. Видимо, возле скамей.

— Идти нам пора, Фепель. — вдруг сказал толстяк. — Нечего здесь торчать. Тааки нет, пиво небось закончилось. Да и народу много. Другое место найдём.

Коротышка искренне огорчился, и его ёрзающие руки тут же опустились.

— Только же пришли, Гвор. Ну ладно. Пойдём. Счастливо, Таррель!

Арнэ помахал вслед уходящему Фепелю.

— Шагай, шагай…

Пивси всё это время тихо сидел рядом, скользя взглядом по залу. Откуда-то появился Таака и, хлопнув Арнэ по плечу, кивком указал идти за ним. Втроём они поднялись по лестнице на верхний ярус. Каждый стол со скамьями был отделен от следующего толстыми стенами из дубовых стволов.

— Решил и ты сегодня захмелиться, парень? — усмехнулся Таака, глядя на Тарреля. Тот снял капюшон, открывая бледное усталое лицо.

— Для Пивси принеси. Самого лучшего. И иди. — сказал Таррель, вкладывая в ладонь хозяина большой блестящий ардум.

— Ишь, какие мы деловые! — проворчал Таака и заковылял вниз. Звон кружек, громкие разговоры и другие звуки, которых не стеснялись посетители харчевни, хоть и долетали сюда, но уже не могли помешать разговору. В большом камине сверкали красно-золотые угли, видимо, только прогорели поленья с ночи. Здесь было ещё темнее, чем снизу. Только разноцветные стёкла маленьких окон пропускали немного света. Кроме Пивси и Арнэ здесь больше никого не было. Старик кивнул в сторону короба.

— Чем сегодня торговал? — спросил Пивси. — Не успел я подойти.

Таррель вздохнул и открыл крышку.

— Чего мне с ним теперь делать — ума не приложу. — сказал Таррель.

Внутри коробки лежал маленькое существо — не то толстая белая змея, не то ящерица, с круглыми мутными глазами. Оно почти не шевелилось.

— Детрел. — сказал Таррель. — Таких на Дедже, как на Эллатосе — тараканов.

— Где ж ты его нашёл? — удивился Пивси.

— У бабки в Лумтуре. В погребе со льдом. Они только в холоде живут. И сами же холод и производят.

— Ну и ну! — воскликнул Пивси и погладил детрела по чешуйчатой толстой спинке. — Таких бы и правда в погреба. По десять Эгар продовольствия хранить можно будет.

Таррель кивнул.

— Да как же тебе бабка их отдала? — спросил Пивси.

— А я ей сказал, что они ядовиты. И что живёт она теперь, точно на пороховой бочке. Капюшон-то опустил, она и поверила. Остальных продал, а этот…

Как только слабый лучик света попал внутрь короба, зверёк оживился. Расправив короткие лапки, он зашлёпал внутри короба, но тут же врезался в угол. Помотав головой, он побежал в другую сторону и опять встретил носом стенку. Жалобный писк раздался из короба. Ползая внутри, словно крот, детрел собирал все углы, не поднимая головы наверх. Таррель захлопнул короб.

— Да уж, не повезло, бедняге. — посочувствовал Пивси. — Видимо, уродился таков.

— Да никто б не взял его. И так зверь новый. Не знают, чего ждать от них, а этот — вообще калека. Товар есть товар, кому с изъяном нужен? И как я не углядел! — со злостью сказал Арнэ. — Подсунула мне, старуха паршивая.

— Так себе оставь.

— Зачем? Этой твари глаз нужен. Один подохнет, и дня не пройдет. Утоплю.

— Ну если так, то правда твоя. — вздохнул старик.

Вернулся Таака с большой кружкой в руках. Высоко поднявшаяся пена стекала по его рукавам.

— Чего понадобится — спуститесь, скажете.

— Спасибо, Таака. — сказал Пивси.

Старик и Таррель опять остались одни.

— Устал я сегодня. — сказал Таррель, отстёгивая плащ и оставаясь в легкой рубахе.

Пивси улыбнулся и прихлебнул напиток.

— Ну, у тебя вся жизнь на ногах, кажись, с младенчества. Я, чего таить, думаю порой, что ты и глаз не смыкаешь никогда, ко сну не приучен.

Арнэ рассмеялся.

— Бывает и так, что не смыкаю. Сон как рукой снимает, когда зад свой спасать приходится.

— Эх, рисковый ты всё-таки! — хлопнул себя Пивси по колену. — И ведь ни разу не бывало, чтоб хвост за собой в город притащил. Как так ловко у тебя получается?

— Это ловко только в Гаавуне получается. — вздохнул Арнэ. — Не везде мне теперь спокойно проход дают.

— А, тесно тебе на Эллатосе становится, широкая ты душа. А помнишь, когда ещё мальчишкой тебя на руках носил к океану, ты говорил, что эти берега никогда не обойти, настолько они большие — и жизни не хватит. А теперь, глядишь, и всей земли мало окажется.

— Мало не мало, а не держит меня Гаавун, Пивси. Хотя, бывает, и скучаю по нашему океану и холмам.

— А ты хоть через сотню Эгар приди — здесь всё по-старому будет, Арнэ. Старик Пивси всегда тебя ждать будет. И Касель тоже. Такой щенок еще маленький, а уже привязался к тебе. Видал, как он обрадовался, когда тебя увидел?

— Не всегда мне в Гаавуне быть. — покачал головой Арнэ. — Да и Каселю никто деда не заменит. А ведь ты ему заменил отца.

Пивси тут же помрачнел.

— Был бы отец. Если б не решил он, как мой дед, рыбаком стать.

— Пивси, не надо. Не вспоминай. — резко прервал его Таррель. Старик несколькими глотками опустошил половину кружки.

— И что его так океан этот манил? Это дед мой, мира ему в небесах, рыбаком был по судьбе, еще в младенчестве знал, с чем жизнь свою свяжет крепким узлом! И прожил же её — большую, светлую! А этого, дурного, понесло туда же, вот и оставил сына своего, Каселя, беднягу, ещё в животе мамкином!

Слеза скатилась со щеки старика и упала на дно опустевшего стакана.

— Чувствую я, темнота надвинулась на род наш. — сказал Пивси. — Долгожительство, гордость семьи уходит. Да куда там уходит, ушло уже! Вместе с сыном моим непутёвым. Скоро, видимо, и мне на тот свет взглянуть придётся.

— Эй, Пивси, папаша, чего ты? Пиво в голову ударило? — сказал Таррель. — Чего прошло — того не вернуть. Сын твой человеком хорошим был, я к нему относился, как к отцу. Не будем о нём со слезами вспоминать. Лучше посмотри на Каселя — ведь они как две капли воды! — и радуйся тому, что видишь в мальчишке продолжение его отца.

Пивси немного успокоился.

— Прав ты, Арнэ, мальчик мой. Я теперь, так сказать, сторож рода! Ни к чему Каселю такой дед, раскисший да оскотинившийся. — и, помолчав, добавил: — Да только вот сейчас на мне, старике, вся семья висит. Невестка с утра до ночи руки свои в прачечной натирает, ни сына, ни солнца не видит, а на дочке дом весь. Боится за мальчуганом не уследить, а как Бонкель утонул — так и сказала: либо он с тобой теперь будет, либо мы все разума лишимся, если с ним что-нибудь случится. Он у нас мальчуган шустрый, не покарай Звезда, и его душу к океану потянет. Так что, теперь Касель всегда со мной. А на Баник его все знают, с удовольствием приглядят, если попрошу.

— Что же невестка-то работает? — спросил Арнэ. — Неужели не хватает вам твоего пожилого жалованья?

Старик махнул рукой и скривил лицо. Арнэ покачал головой.

— Что ж не сказал ничего, а, старик? Я помочь тебе всегда готовый.

— Не волнуйся, Арнэ. — ответил Пивси. — Крутиться будем — да выкрутимся!

И помолчав, сказал:

— Верю я, что в душе твоей прячется добрый и чуткий парень. Спасибо, что помощь старику предлагаешь. Да только не дурень я. Понимаю, что не за тем ты меня сюда позвал, чтоб о тяготах моих слушать да ардумы предлагать.

Только Таррель открыл рот, чтоб возразить, Пивси его перебил.

— Арнэ, мальчик мой, у тебя вся жизнь впереди ещё. Я тебе помогу, чем смогу, особенно, если что из моей головы понадобится. Пусть хоть кому-то хорошо будет, пускай это и такой бедокур, как ты.

Таррель нахмурился.

— Я сейчас. — сказал он и, накинув плащ, спустился вниз. Пивси даже не успел соскучиться, разглядывая узоры на разноцветных стёклах, как Таррель вернулся с новой кружкой и поставил ее перед стариком.

— Спасибо. — удивлённо сказал Пивси и с удовольствием прихлебнул. Пена осталась на его густой русой бороде. Арнэ пристально посмотрел на старика и сказал, не отрывая взгляда:

— Пивси, я хочу, чтоб ты ещё раз рассказал то, что рассказывал мне о Вратах арралаков.

Глаза Тарреля загорелись огнем, какой среди латосов и не встретишь. И без того чёрные глаза теперь стали похожи на два омута, затягивающие всё вокруг внутрь себя. Пивси показалось, что где-то в глубине этого омута он увидел безумие. А может быть, ему просто показалось. Пивси очнулся от зловещего очарования.

— Вижу по тебе, Арнэ, что не просто так ты интересуешься. — спросил Пивси с дрожью в голосе. — Ты… собрался туда, да?

Солнце опускалось всё ниже, и свет уже почти не проникал в зал. Отблески умирающих в камине углей сверкали в глазах Тарреля, а Пивси казалось, что он видит в них целый пожар.

— Никогда не думал, что эти пустые россказни тебя настолько займут! — попытался отречься от своих слов Пивси, а у самого уже пот на лбу выступил, и стало ему жутко не по себе. Настойчивость и угрюмость, вдруг появившаяся в Тарреле, не на шутку испугала его.

— Нет, Пивси, старик, зачем ты обманываешь меня? Я же не меньше твоего знаю, что место это существует, и уже давно. И ходят туда, как на поклон, люди жадные и алчные и возвращаются ни с чем, если и вовсе возвращаются! — вначале голос Арнэ звучал нарочито спокойно, но потом на Тарреля будто нашло что-то. Последние слова его прозвучали дерзко и злобно.

— Разве не за тем же ты туда так торопишься, сынок? — почти закричал Пивси. — За серебро жизнь свою там положить?

Таррель вздохнул с раздражением.

— Что так пугает тебя, Пивси? Я ничего не прошу, только слов твоих. Если что случится — не на твоей совести это будет. Я тысячу раз мог кончить плохо, однако, как видишь, я сижу здесь перед тобой, живой и невредимый! — с издёвкой произнёс он.

Пивси совсем растерялся. Никогда ещё ему не было так тревожно, и не понимал он, то ли Корволат его тревожит, то ли сам Таррель.

— Хорошо… хорошо. — пробормотал старик и вытер выступившие на лбу капли холодного пота. — Да только кажется мне, что и сам ты все знаешь не хуже моего.

Таррель упорно молчал, ожидая, когда Пивси наконец-то соберётся с мыслями. Тому же было так неловко, словно предстояло сделать что-то постыдное. Старческие пальцы дрожа скользили по стеклянной кружке.

— Я, когда рассказывал, тебе, вроде, и пятнадцати Эгар не было… Да? Мне эту историю ещё давным-давно рассказывал дед, а моему деду — его дед. Предание древнее, если вообще это не слухи и домыслы. Я и сам тебе не могу сказать, было ли то взаправду, или это место какими-то другими тёмными духами запечатано… или зверьём каким.

Пивси замолчал на мгновение, боясь взглянуть на Тарреля. Когда он поднял глаза, то увидел, что тот всё так же неподвижно сидит в углу, не отрывая от Пивси своих чёрных глаз. Пивси показалось, что по лицу дежи скользнула мрачная улыбка, но это видение тут же пропало. Теперь, почти в полной темноте, было сложно разглядеть что-то вокруг, только свет из коридора, ведущего вниз, слабо освещал правую половину лица Тарреля.

— Давно это было. Двести тридцать семь Эгар назад. Вся родня моя тогда жила на Аргваллисе. Страшное время это было для всей Триады, лютое время. Время тёмных захватчиков, разрушителей, которые крушили и уничтожали все, что стояло на пути у них — селения, города, детей, животных. Оставляли после себя кровь и выжженные до основания поля. Как говорили, очищают Триаду от темноты истинной. А после слов этих — бах! — бошки с плеч рубили или сразу в пепел превращали. Страшно? И мне рассказывать страшно… Всегда надежда во мне, так сказать, теплилась, что приукрашивали со сказками этими. А теперь и вовсе не знаю, правда или нет, смотрю на тишь да гладь нашу океанскую, на город наш приветливый, и думаю… а было ли? — растерянно сказал старик и замолчал, уставившись перед собой невидящим взглядом. Холодный голос Тарреля заставил его очнуться.

— Дальше.

— Ну, так вот. — продолжил Пивси, не поднимая на Арнэ глаз. — Тогда ладили три земли наших. Худо-бедно, да в согласии были. Объединились они тогда, чтоб, так сказать, усилиями общими выгнать погань эту. Поначалу захватчики только Аргваллис разоряли, пока с землей там всё не сравняли, а потом и на другие кинулись. Да только как туда проникнуть быстро, если так далеко они друг от друга, да ещё и водой разделены? Незадача. А твари эти хитрые, изворотливые, как змеи, взяли и придумали как скоро перемещаться туда-сюда — в каждом королевстве их оплот, их твердыня появилась. Зайдёшь туда на одной земле, а выйдешь на другой. Словно не три места, а одно, и земля одна. Ох, не знаю, как бы жилось нам, если б терзали наши земли, как аргваллийские. А сейчас если спросишь любого, знают ли они об том, думаешь, скорбеть станут? На твоё счастье, если только по голове кулаком постучат, а не за слабоумного примут. А про Врата народу мало знает, но те, кто рядом проходили, говорят, кровь леденеет и сердце от страха сжимается, как только увидишь то место издалека. И в воздухе боль и смерть стоят. За других отвечать не стану, а сам я до конца жизни буду небеса и особенно! — Пивси ударил кулаком в грудь, — их сына хвалить, что спас нас он от погани такой. Иначе бы не только праздника нашего Светодня сегодня не было, — который, кстати сказать, потому и появился, что избавились мы от черноты этой, — да и сами бы мы здесь вот не сидели. — закончил Пивси.

— И про небеса, и про сына я знаю. Мне это не интересно. Самого главного-то ты и не сказал, Пивси. Ходишь вокруг того, что всем и так известно. — сказал Таррель из тёмного угла.

— Ну да… — протянул Пивси. — Эх, ладно, скажу, хоть жутко не хочется мне этого делать, Арнэ! Никогда б я сам туда носа не сунул, ни за какие богатства! — и, почесав голову, продолжил: — Говорят, с серебром какая-то связь особая у них имелась, то ли сами они из серебра тканы — не люди же, как мы с тобой! — то ли вокруг них все ледяным да чистым серебром становилось. Вот и ходили слухи, будто бы там, в их чертогах тёмных на всех трёх землях серебра — не счесть! Не счесть, не унести. Потому-то столько народу туда ходит, пропадали даже некоторые, куда — не знай, никто и не искал их. Страшное, зловещее место, заклинаю тебя… не ходи туда!

— Не то мне интересно. То, что там серебра немерено и как жутко там — это я знаю сам. Про пропуск расскажи мне.

Каждое слово давалось старику с большим трудом. Ему казалось, что всё, что он говорит, тянут из него, как тянут на верёвке упрямого осла, который никак с места двигаться не хочет. Тревожно и жутко стало Пивси.

— Вещь была у Разрушителей какая-то. Вещица. Маленькая. Вот и сделали её, вроде пропуска. С помощью неё-то они туда-сюда и перебегали. Не знаю я, Арнэ, что это. Вроде как, камень. Может, и славно, что ограждён народ от этого места поганого. Звёзды молю, чтоб и не открылось оно никому вовсе. — с дрожью в голосе сказал он.

Таррель разочарованно вздохнул и, еле сдерживая гнев, сказал:

— Думай лучше, Пивси. Говорил ты мне, как на другую землю они ходили.

— Ты и сам уже лучше меня всё помнишь. — пробормотал Пивси. — Не соврать бы тебе… Такой сказ там был ещё… Замысловатый. Дед мне мой рассказывал. А ему — с Аргваллиса кто-то проболтался.

Не успел Пивси и строчки произнести, как голос Тарреля, холодный и резкий как никогда, сказал, отзываясь эхом в голове старика:

— Здесь шестеро основ сойдутся воедино,

Здесь серебро блестит, как кованая сталь.

Настал сей час исполнить долг неумолимый,

Откроет в недра путь сиреневый хрусталь.

По коже Пивси пробежал такой холод, словно все детрелы Деджи разом выпустили свой ледяной пар. Ему захотелось сбежать отсюда вниз, где весёлый хохот и пьяные песни, только лишь бы не находиться здесь. Но где же звуки и шум? Тишина и холод окутали старика, а дыхание его гулко раздавалось в пустой зале.

— Арнэ… Зачем тебе это? Зачем ты произнёс эти страшные слова? Не за серебром ты туда, значит, собрался? — почти закричал Пивси и заёрзал на скамье. Чиркнули спички, и лицо Тарреля на мгновение осветил огонь. Пивси теперь отчётливо увидел пугающую улыбку на губах дежи. Дым и запах табака окутал их место.

— Эти слова, верно?

— Кажись, да. — прошептал Пивси и вытер лоб. — И сейчас я рад, что не произнёс их.

— Почему?

— Потому что мне слышится в них проклятие и тьма. Тебя, похоже, они уже не пугают.

— Я повидал на свою жизнь столько проклятий и тьмы, Пивси, что меня уже не испугает ничто, клянусь тебе. Хоть передо мной сотня этих разрушителей стояла — и ухом не повёл бы.

— Не говори так! — строго оборвал его старик. — Тебе ещё не был ведом страх, если так говоришь. Только не тот это страх, как если б жизнь твоя на волоске висела. А другой. Да дадут тебе звёзды разума, чтоб понять это до того, как отыщешь на свою дурную голову случая проверить это на своей шкуре.

— Спасибо, Пивси, ты мне очень помог. — спокойно сказал Арнэ, пропустив слова старика мимо ушей и продолжая потягивать трубку. Даже почти в полной темноте Пивси заметил, что руки Тарреля трясутся, как в лихорадке.

— Я уже был там. — вдруг добавил он. — Правда, давно. И в моей памяти появились прорехи. Мне лишь нужно было утвердиться в своих догадках, что я сейчас и сделал. Немногие, как ты, могут историю эту рассказать так подробно. Может, и никто, кроме тебя. Кстати, этот маленький сказ, намёк на ключ-то, я ещё давно запомнил. С того раза, как впервые услышал его от тебя, и — благо, хватило мне разума — записал. Иначе б ты, старик, никогда мне их не открыл снова.

— Запомнил, записал… — пробормотал Пивси себе под нос. — Чем жизнь свою укоротил.

Арнэ издал смешок. Пивси же в этот момент переживал несвойственную его спокойному уму бурю: шестеренки со скрипом вертелись в голове, а картина прорисовывалась все чётче и чётче, пока не стала пугать его даже больше, чем разговор с Таррелем.

— А с лати Фенгари что? — вдруг спросил он.

— А что с ней? Ну, погнали с Баник. Что здесь такого? Каждый день кого-то выгоняют.

— Твоя правда. Вот только не за колдовство. — с укором сказал старик. — Не твоя ли работа?

— Не моя. — ответил Таррель и отвернул голову.

— А что за старухи-то? Может, знаю кого?

— Я же сказал, краем уха услышал! Не видел я, кто говорил! Тебе утром плевать было. Сейчас-то чего возмущаешься? — сказал Таррель и добавил: — Солнце садится, что ли?

Таррель накинул плащ и загасил трубку, а Пивси вздохнул, взявшись за голову. Мысли его были невесёлыми.

— И что ж потянуло-то тебя на дорогу такую скверную? Арнэ, бросай ты это дело, послушай старика. Ох! До сих пор голова моя трухлявая неприятности приносит. Не хотел я того. И ты дурного не делай. Умолять я тебя не стану, потому что, надеюсь, что добрый парень в тебе проснётся. Не губи только людей. Эх, веса теперь не имею ни перед кем, а так, может, и не случилось бы того, о чём сердце мое теперь ноет. Стар да немощен стал. — и, помолчав, добавил: — Даже привычная кружка в руке уже кажется мне такой тяжелой.

Пивси посмотрел перед собой. Вместо Тарреля перед ним чернела стена. Старик вздохнул и сделал последний глоток. Что-то звякнуло о зубы, и он крякнул от недовольства, глядя внутрь кружки. На дне ее лежало с пару дюжин больших блестящих ардумов.

— Да наведёт тебя Звезда на светлый путь, дежа Таррель. — прошептал Пивси, оглядываясь на пустой коридор за спиной. — Эх, Арнэ, Арнэ! Может и ответишь тогда, почему солнце по ночам прячется.