Пятый лишний

Алиса Бастиан, 2021

Четверо незнакомцев. Заброшенная психиатрическая больница. Один миллион рублей. Единственное условие – выиграть всем вместе… Или проиграть каждому по отдельности. Но чем ближе заветная победа, тем яснее становится: они не знакомы, но связаны тёмными тайнами, опасными нитями, сплетающимися в смертельный клубок. Что скрывает прошлое каждого из них? Кто и зачем организовал эту командную игру? И что ждёт их в конце: общая награда или общая расплата?Содержит нецензурную брань.

Да Винчи

На самом деле нас двое.

Лёня номер один — уважаемый искусствовед, научный сотрудник отдела Востока крупнейшего в стране музея, известного во всём мире, египтолог с количеством научных статей, превышающим количество прожитых им лет.

Лёня номер два с лёгкостью отличит чистый мет от хотя бы слегка некачественного, без весов определит недостачу в несколько порошковых миллиграммов и с закрытыми глазами назовёт покупателя.

Лёня номер один читает лекции по восприятию египтянами окружающего мира, в обеденный перерыв выпивает в музейной столовой кофе со сливками и сахаром, съедает длинный эклер с заварным кремом, делает целомудренные комплименты коллегам-сотрудницам.

Лёня номер два выигрывает в боулинг и бильярд, проворачивает сомнительные сделки, пьёт кофе не со сливками, а с дорогим коньяком, точнее дорогой коньяк с кофе.

Лёня номер один женат на работе, на своих египтянах, как любят шутить коллеги, все как одна незамужние и явно желающие изменить этот свой статус, но у номера первого нет и не может быть никаких привязанностей, поэтому он согласно отшучивается, что да, только древние женщины вроде Клеопатры его и интересуют. На самом деле Лёня номер один знает, что он не одинок и что есть второй Лёня, что нельзя ему вредить, потому что потом будет хуже им обоим. Фактически из-за номера второго Лёне-первому приходится изображать глуповатого монаха, помешанного на работе.

Лёня-второй имеет привязанность покрепче, чем все порошковые граммы в его жизни вместе взятые. Привязанности этой с лихвой хватает им двоим; её хватило бы целому миру, если бы номер два вдруг с чего-то захотел бы разделить её ещё с кем-то. Но он не хочет. Его привязанность — только его. И должна быть только его, что бы она сама ни думала по этому поводу. Никаких компромиссов или полутонов. Никаких «нет». Да или да. Он верил, что она — та самая. Единственная во всей Вселенной, которая может быть с ним на равных. Это придавало ему сил, ему и Лёне-первому. Им обоим. С верой их мир, до того вращающийся хоть по противоположным, но всё-таки таким монотонным орбитам, взорвался россыпью галактик, окрасился во все цвета спектра, стал набирать ход. С ней всё изменилось.

С моей Верой.

И где мы теперь?

— Это безопасно. Всё будет в порядке. С тобой ничего не случится, — говорю я, стараясь придать тону беззаботности, но она знает: если что и случится, я буду только рад. Знает, что я лишь избавлюсь от обузы, когда с ней вдруг что-нибудь произойдёт. Вернее, если. Оговорочка по Фрейду.

— Правда? — усмехается она, и я думаю: она мне не верит. Ни черта она мне не верит, вот только вопрос, давно ли?

— Да. В прошлый раз ведь всё прошло отлично.

— Да, но в прошлый раз всё было по-другому.

С этим не поспоришь. В прошлый раз не было проблемы, которая привела нас к этому моменту.

— Я бы не допустил, чтобы с тобой что-то случилось, — как назло в голосе сквозит какая-то нездоровая радость, которую я пытаюсь прикрыть нахмуренными бровями, суровым взглядом, но получается вяло и неубедительно.

— Можешь не стараться.

— Ладно, — буркаю я, наливая себе воды. Спорить с ней мне не хочется: это заранее обречено на провал.

— И не провожать.

— Даже не собирался, — вру я.

Конечно, собирался. Мне просто необходимо всё контролировать.

— Ладно, — говорит вдруг почти ласково Вера, — я позвоню, когда мы закончим.

— Как и всегда, — отзываюсь я, и она наклоняется к моему лицу.

Я чувствую пряный аромат её духов и едва уловимый запах шампуня.

— Конечно, как и всегда, — соглашается она и легко целует меня в щёку. Я опускаю глаза.

Номер 108 на первом этаже пятиэтажного отеля находится в самом конце коридора, за углом, и он никогда не сдаётся обычным постояльцам, потому что в нём постоянно проворачиваются самые тёмные делишки. В доле все — отель, полиция, управление по контролю за оборотом наркотиков, даже некоторые богатые гости с пятого этажа, и всех всё устраивает. Моё присутствие иногда может навредить некоторым сделкам, хотя я считаю, что личная неприязнь не должна мешать бизнесу. Но таковы реалии: сегодня Лёня-второй устанавливает цены, а завтра конкуренты пытаются натравить на него всех на свете. Доверенные лица — вот в чём спасение. Лица, которым доверяю в первую очередь я. Которые не припрячут часть добычи или не исчезнут после сделки.

Впрочем, сегодня всё будет иначе.

Всё дело в восприятии.

Если перейти на язык Лёни-первого, отличие сознания древнего египтянина от нашего было в невозможности охватить мир целостно; такое восприятие можно назвать дискретным, воспринимающим предметы и явления (или их части) по отдельности, не соединяя в единую в нашем понимании картину. Строго говоря, нам это тоже не дано, потому что это в принципе невозможно, ибо наш мозг конечен, а мир бесконечен. Но это если говорить о глобальных вещах, а не обыденных. У древних же и с обыденным было иначе. Они слишком отличались от нас на базовом уровне. Нам ведома перспектива, им — аспектива, взгляды на объект в упор, с разных сторон, без вызываемых расстоянием искажений, представление всего таким, как оно есть, но по частям.

Сидя в своей просторной квартире под кондиционером и смотря на Веру, собирающуюся переступить порог и больше никогда не вернуться, но ещё не знающую об этом, я поражаюсь, насколько всё-таки я был слеп. Не слеп, поправляет меня первый, это вовсе не слепота. Просто иное восприятие. У нас всё иное, помнишь?

Если бы я мог забыть.

Воспринимай я Веру в перспективе, охватывая её целиком, такой, какой она кажется и, возможно, какой она и есть, ничего бы не случилось. Но я предпочёл видеть то, что я хочу, и так, как мне нравится. Даже египтяне были умнее. Они бы сразу заподозрили неладное. Но не я, нет. Мне нужна была Клео.

На чёрной лакированной столешнице синеет лазуритовая маска — Вера сняла её перед уходом. Рядом лежит косметичка с помадой, которой она никогда больше не накрасится, и золотистыми румянами, которые она забросила давным-давно, хотя они были ей так к лицу, делали из неё настоящую египетскую царицу. Я тоже пытался. Готовил для неё молочно-медовые ванны. Взбивал желтки с миндальным маслом и втирал в её потускневшие волосы. Детокс-смузи, ванночки для рук, благовония, масла… Всё для моей Клеопатры. Я пытался из найденной жестянки сделать желаемую золотую вазу. Мне это удалось, но вскоре по вазе пошли трещины, а реставратор из меня оказался хреновый. В конце концов ваза застряла в полуразрушенном состоянии, внутри жестянка, снаружи золото, испещрённое ломаными линиями будущих осколков. Выносить это стало невозможно. Нет ничего хуже неопределённости. И потери контроля. Пришлось разбить вазу, чтобы покончить с этим.

Я больше никогда не увижу Веру, и всё из-за чёртовой аспективы.

Дверь за ней закрывается, и я чувствую облегчение.