Шторы

Алина Мингазова

Пятеро друзей – начинающий актер Бад, названный в честь другого, но уже великого актера, художник Окурок, азартный бродяга Хавьер, наш главный герой – писатель-неудачник с пылающей в душе деревней – и розоволосая девушка по имени Сакура, взявшаяся из ниоткуда, – пытаются выжить в постоянно меняющемся мире, где черно-белые люди постоянно куда-то спешат. Самое главное – выжить и не сбиться с собственного пути, погнавшись за остальными. А еще никогда не открывать желтые шторы.

2

— А сколько сейчас время? — этот вопрос не давал мне покоя.

Мои сожители всего лишь пожали плечами. Все-таки я был прав и еще раннее утро. Понятно было это по огромному количеству вышагивающих почти в ногу черно-белых людей. Блузки и рубашки сверкали чистотой, юбки и брюки были темнее жизни, и все выглажено так, словно сделаны эти одежды из пластика, ни единой складочки не было видно. И среди этой идеальной работающей толпы мы выглядели сумасшедшими. И именно сейчас в этой странности и неуклюжести моей жизни, ее непохожести и отличиях от этих работяг, я почувствовал силу. Силу, которая, кажется, способна меня сейчас поднять над землей. У каждого из них на руках, словно некое клеймо, сверкали дорогие часы. Вот они уж точно знают время. А нам не так уж и обязательно.

Картина была славная. Втроем мы вышагивали прямо посреди улицы, а люди опустив головы, старались на нас не смотреть. Получалось не у многих. Такой шанс посмотреть на городских клоунов и убедится в своей нормальности, получить некое одобрение того чем они занимаются и не чувствовать себя неудачниками, его нельзя упустить.

Я гордо шагал в своей старой пижаме, местами выцветшей, местами порванной, рисунок давно уже стерся и теперь каждый считает своим долгом разгадать его загадку. Догадки были разными. И дракон, и змея, кто-то отчетливо видел там мишку, а друзья Окурка, художники-авангардисты видели шедевр, подлинное произведение искусства и часто пытались уговорить меня отдать им эту футболку. Я конечно не соглашался. Она каким-то образом появилась на мне одним утром. И эта загадочность ее появления, словно аллегория жизни, представляет для меня ценность.

Хава далеко от меня не ушел и тоже был одет в подобие пижамы, но сверху он накинул огромного размера халат, которым, казалось, можно было укрыться от всех невзгод. А его модный образ дополняли разная обувь, на одной ноге красовалась красная шлепка, которая, по-моему, принадлежала Сакуре, из-за чего пальцы его выходили почти на половину, а на другой закрытый ботинок, в котором он обычно ходил в букмекерскую контору. Он считал, что именно эта пара обуви приносит ему удачу в ставках, не смотря на то, что его команда и соответственно он не выигрывала уже больше двух лет.

Среди нас, этаких оборванцев, Окурок выделялся больше всего. И не только тем, что он выше и толще практически всех кто шел впереди и сзади нас. На нем была майка с полуголой девочкой из какого-то аниме, названия, которых мой мозг просто отказывается запоминать, ссылаясь на слишком большое количество букв и не выговариваемых, но завлекающих имен героев. Я пытался. Правда. Однажды он пригласил меня в свой мир, и я был так польщен, что сидел у экрана с тетрадочкой и прилежно записывал то, что мне не понятно, выписывал характеристики и имена главных героев, чтобы не запутаться, словно готовясь к дипломной работе в университете. Но потом я все-таки сдался. Окурок меня все-таки уважал и уважает до сих пор за эти старания. Футболка эта, была его любимой и неизменно привлекала внимание публики. Она оголяла его большой живот, но ему, конечно, было плевать. Он слишком долго боролся за право любить то, что он любит и заниматься тем, чем хочет. И теперь, когда цель достигнута, он не собирается ни за что извиняться, и это словно вытатуировано на его лице характерной не сходящей гримасой.

Мы шли не быстро, но напряжение и тревога чувствовались в каждом шаге. Хава нервно выкуривал одну сигарету за другой, дым рассеивался в его смольных всклокоченных волосах и, казалось, что вот-вот он закричит, просто, потому что так хотелось кричать. На самом деле мне кажется, что сегодня была именно его очередь дежурить. Не знаю почему, но именно это я чувствовал в каждом его движении.

Стриптиз клуб, в котором работал Бад, находился не так уж и далеко от дома, но именно сейчас дорога казалась бесконечной. Люди менялись, взгляды полные отвращения оставались такими же, и мне стало ужасно одиноко, и я чувствовал, что мои друзья чувствуют то же самое. Мы все переживали, даже если пытались этого не показывать, это было очевидно. Все-таки мы были семьей. Совершенно оторванные, мы дрейфовали в этом море, а потом один за другим нашли друг друга, скрепили жалкие плоты и вместе доплыли до острова. И сейчас один островитянин потерялся где-то в джунглях и несмотря ни на что мы должны отыскать хотя бы тело.

У входа нас встретила каменная физиономия Дейва. Из двух охранников, которые здесь работали, Дейв был самым приятным, более того я считал его своим другом, и Бад тоже. Хаву было на него просто все равно, но он не отказывался перекурить с ним, а Окурок его просто-напросто боялся. Он напоминал ему одного клоуна из детства, хотя ничего хотя бы отдаленно напоминающего клоуна я в нем не видел, наоборот он пугал всех кто его встречал. Хотя, наверное, в этом и было дело. А парень он был хороший. Писал стихи, и даже имя его было известно в определенных кругах. Дейв этого жутко стеснялся, и знали о его увлечении только завсегдатаи этого заведения. Иногда, когда они уже собирались закрываться, все костюмы аккуратно разложены по полкам, полы вымыты, деньги посчитаны, а пьяные люди разошлись по домам, он вставал на сцену рядом с пилоном и читал свои стихи, да так, что все собирались вокруг него и слушали, восторженно аплодируя. Вот что происходило за закрытыми дверями с неоновой вывеской, которая гласит «Маска».

Мне всегда казалось это название очень подходящим. И не только этому заведению, но и как описанию жизни и людей в общем. Это универсальное слово, а таких, наверное, очень мало. Здесь все носят маски и приходящие и уходящие и работающие. Довольно поношенные маски всех мастей украшают уставшие недовольные лица.

Дейв вопросительно смотрел на нас, в то время как мы вопросительно смотрели на него. Кажется, никто не собирался прерывать немую сцену, нарушая планы второсортного режиссера. Однако время текло, и нервы утекали вместе с ним, скатываясь по нашим лицам струйками пота.

— Как жизнь? — начал я издалека. Он явно был удивлен внезапному визиту целой делегации.

— Как видишь, — сухо ответил он, бросив на меня быстрый взгляд, который кажется, адресовался даже не мне.

— Ну то, что я вижу, выглядит не очень, — серьезно ответил Хава.

— Твоя правда, — сказал Дейв и замолчал. Молчание затянулось и, кажется, никто не собирался продолжать этот содержательный разговор.

Мы выкурили по сигарете, усевшись на маленьких ступеньках, которые казались совершенно неполноценными. Время словно остановилось, но мир продолжал вертеться, отчего казалось, что мы попали в мелодраму как раз в момент драматического слоумоушена. Не хватало закадрового голоса, который рассуждал бы о скоротечности времени и жизни, о провалах и неудачах, о злом роке, который непрерывно играет с нами в игры, в которых заведомо нельзя выиграть. Что-то в этом духе. И если бы я сидел в кинозале, возможно даже задумался об этих словах. Захотел бы что-нибудь поменять, ловить каждый момент. Сразу после конца фильма сломя голову помчался бы к своему компьютеру писать книгу. Но как обычно это бывает, включается свет, и ты забываешь, о чем думал, выходишь из зала и просто продолжаешь жить так, как делал до этого. И в такие моменты кажется, не так уж все и плохо.

— Бад здесь? — кряхтя, сказал Хава, в последнее время курение вызывает у него беспокойный кашель.

— Нет, — бросил Дейв, усердно втаптывая окурок в землю.

— А когда ты его в последний раз видел? — решил вмешаться уже я, стоило заканчивать, кино превращалось в глупую комедию.

— Вчера. Он ушел как обычно около семи. И сегодня у него смен нет. Ему дали выходные из-за сверхурочных. Три дня. С чего бы ему приходить сюда в свой выходной?

Окурок, громко цокнув, развернулся и зашагал прочь, Хава немедля последовал за ним. И мне не оставалась ничего другого как пойти за этими двумя. Я попрощался с Дейвом, поблагодарил за какую никакую информацию и побежал за ними.

Немного пройдясь, мы завернули в небольшой парк и уселись на скамейку, не на одну конечно, Окурок сел на другую в нескольких шагах от нас. Я огляделся. Раньше, кажется, я здесь не бывал, хотя частенько ходил по этой дороге. Парк был довольно маленький и уютный. Ноги ныли, также как и голова и что-то отдаленно напоминающее душу. И именно сейчас, этот парк казался спасительным островом в бушующем море. У ног сновали туда-сюда голуби. Листья уже начали опадать с деревьев, и ветер гонял желтые и красные листочки по тротуару, разыгрывая перед нами спектакль. Завороженно я следил за процессом, не в силах оторвать глаз. Осень была в самом разгаре, но холодами еще не пахло и мы наслаждались уходящими солнечными днями. Это значило, что скоро у меня день рождения. Мне исполняется тридцать. Странно, что я вспомнил об этом только сейчас. Обычно я начинал скорбеть за несколько месяцев до этого, но в этом году пучина серых дней захватила меня с головой и я, кажется, не заметил, как пролетел еще один год.

— Итак, что мы имеем? Он закончил в семь, дома не ночевал, да еще ему дали три дня выходных. Это действительно очень плохо, — уставший голос Окурка бесцеремонно прервал мои ежегодные размышления. Интересно как они выбирают место и время своего появления в голове. Именно сейчас, когда и так все идет кругом.

Сил идти не было. И не у меня одного. И хотя прошли мы совсем мало, усталость эта была иного рода. Просто знать бы, что он жив и неважно где и с кем, пусть он просто будет живой.

Спустя какое-то время, вежливо досмотрев спектакль до конца, мы побрели домой. Как было приятно вернуться в свой район. Знакомые лица, которые добро улыбались, увидев тебя, грели похлеще жаркого солнца. По дороге мы встретили пару человек, спросили о Баде, но никто его конечно не видел. Пара местных пьяниц предложила помочь, и мы любезно согласились, хоть пользы от них никакой, но и вреда не будет. Однако я ошибался. Словно тараканы, они неожиданно разбежались, да так резво, что казалось в их желудке нет ни капли алкоголя, это было невозможно. И также неожиданно они вернулись к нам, притащив, по меньшей мере, по пять человек с каждого. Хава объяснил ситуацию. Все присутствующие хорошо знали Бада, за исключением его нездоровых наклонностей. И так с пары пьяниц началась целая розыскная операция.

Мы в ней почти не участвовали, лишь отвечали на задаваемые вопросы, которые казалось бы совершенно не относятся к данной ситуации. В первую очередь были обзвонены все возможные больницы и полицейские участки. А также знакомые и знакомые знакомых всевозможных людей, некоторые из которых даже не были знакомы с ним лично. И пока все это продолжалось, желающих помочь в два раза прибавилось. Мы оккупировали детскую площадку, скамейки и качели, кто-то сидел на голой земле, но все неустанно что-то делали. Я смотрел на них и думал, а что если бы мне понадобилась помощь, будучи в том мире. Помог ли бы хоть кто-нибудь из тех черно-белых людей в пластиковых одеждах? Хоть один остановился бы? Все-таки на руках их дорогие часы и время расписано по минутам, и там нет места стриптизеру с суицидальными наклонностями. Но для чего же вообще в их двадцати четырех часах есть место? Мои люди здесь, они страдают, любят и волнуются, и я точно знаю, что под старыми одеждами бьются живые трепещущие сердца. И я не хочу знать иного мира. И часы мне, пожалуй, не нужны.

Через часа два, одна очень милая женщина, жена одного из пьяниц, Грэга, принесла всем воды и на скорую руку приготовленной еды — вареные яйца, бутерброды и небольшую кастрюльку еще горячих макарон. А еще через несколько часов, люди начали уходить. Вечер подступил вплотную и уже неприветливый ветер разгонял всех по домам. Так ничего и не прояснилось. Мы так ничего и не смогли узнать. Но сейчас это было не так уж и важно. Мы нашли куда большее, чем искали.

Мы отблагодарили каждого, кто пришел нам на помощь. Когда ушел последний человек, и на детской площадке стало невыносимо пусто, словно разом вырубили густой девственный лес, мы сели на эти скрипучие качели. Я заметил, что в тех самых глазах, которые хранят так и не разгаданную тайну, стоят слезы. Они текли одна за другой, прокладывая путь для своих последователей. Мы не трогали друг друга. Нам этого было не нужно. Вот так сейчас, сидя на качелях, а Окурок, помещаясь лишь на половину, мы были ближе друг к другу, чем когда-либо.

Вечер, махнув на троих незнакомцев рукой, покинул этот город. И ночь в ослепительном звездном наряде по-королевски взошла на трон, сверкая полумесяцем на своей голове. Усталость текла по венам, смешиваясь с кровью, и сил не было даже на лишний глубокий вздох. Кое-как поднявшись, мы побрели к нашему подъезду. Сто метров казались олимпийским биатлоном. Аккуратно вышагивая по неосвещенному асфальту, мы словно проваливались в темноту. Вот так все вместе. Как пришли сюда, так и уйдем.

Ключ не хотел открывать эту чертову дверь. Входил, но не с первого раза поворачивался. Почему-то я подумал об этой парочке как о супругах-пенсионерах, которые слишком стары для подобного рода вещей. Поддавшись с третьей попытки дверной замок пустил нас внутрь.

Невероятный запах жареной курицы ударил в нос. Я остолбенел. И по мере того как запах распространялся, эта же участь настигла и моих товарищей. Сначала я подумал, что возможно ошибся дверью. Я слышал, что с кем-то такое бывает. Но посмотрев на номер квартиры и для пущей убедительности на содранную краску в форме мужского полового органа в правом нижнем углу, я понял, что адресом не ошибся.

Словно воры, мы крадучись зашли внутрь, следуя за запахом, которого не слышали уже пару месяцев. Завернув на кухню, перед нами открылась лучшая картина, которая только могла быть нарисована. Она обязательно должна быть нарисована кем-то, пожалуй, я попрошу об этом Окурка. За столом, опрокинув голову на сложенные перед собой руки, спал Бад, а перед ним стояла тарелка с огромной жареной курицей.