Сценарий известен

Алина Жарахина, 2020

Где лежат границы между самолюбием и фашизмом? И куда может завести эта тернистая дорога? На эти вопросы отвечает повествование о жизни коменданта фашистского концентрационного лагеря Йохана Ленца. Кто он? Все ещё человек, или уже зверь, порушивший все человеческие законы? И застраховано ли человечество от ошибок прошлого, или прививки от фашизма не существует?

10

Ленц не любил лагерь, он его ненавидел. Он ненавидел в нём всё: заключенных, надзирателей, врачей, но больше всего он ненавидел себя за невозможность покончить с этой комендантской должностью. Он всё реже бывал на Аппельплац, потому что брезговал даже дышать одним воздухом с заключенными. Они казались ему теми расплодившимися тараканами, которых ты вынужден истреблять, морить, давить ботинком и при этом слышать противный скрежет их жестких тел и марать свою обувь об их останки. Ему было гадко от всего того, что он делал, но остановиться было уже невозможно. Жалость? Нет, кто жалеет крыс и тараканов? Йохан Ленц так сильно погряз в своих преступлениях, что даже не допускал мысли о том, что все эти люди могут мыслить, любить, создавать прекрасное. Не жалость, а скорее страшная гадливость не переставая мучила Ленца. Он испытывал примерно такое же чувство, какое испытывает охотник, тяжело ранивший, но не убивший зверя; он не жалеет его, он хочет его поскорее добить, потому что сцена невыносимой предсмерной агонии, кровь, а иногда и хрипы жертвы производят на него впечатление ужаса и брезгливости.

До начала войны в лагере содержались лишь проститутки, лесбиянки, цыгане и немецкие политические заключенные, но с захватом всё новых территорий бесконечной вереницей эшелонов стали поступать пленные с оккупированных земель. Лагерь сам собой переквалифицировался из трудового в лагерь смерти. Сначала требовалось всё больше и больше надзирателей. Притом, как ни странно, мужчины совсем не годились на роль надзирателей за женщинами. Йохан Ленц сразу это понял. Немецкие мужчины не могли быть достаточно жестокими с женщинами, они жалели их, а жалость никогда нельзя показывать заключенным, и тогда в качестве надзирателей стали набирать женщин. Кто, как не женщина, может быть жестока по отношению к женщине? Страшный парадокс, который работал на пользу Третьего Рейха.

Потом не стало хватать бараков для заключенных. Помещения продолжали набивать до отказа, женщины теперь так плотно лежали на своих нарах, что могли умещаться только лёжа на боку. Но когда все нары заполнились до предела, Ленц приказал развернуть большие палатки на Лагерштрассе. Зимой каждую ночь от холода в этих палатках умирали десятки женщин, но лагерь всё равно был переполнен. Он был переполнен и тогда, когда хлебный паёк был уменьшен вдвое, когда утренние и вечерние поверки в дождливую и морозную погоду специально удлинялись и даже когда заключенных стали выбраковывать два раза в месяц. Г.Г., резиденция которого находилась недалеко от лагеря, всё чаще был недоволен Ленцем. По его мнению, в лагере низкая производительность труда и недостаточно быстро ведётся работа по истреблению непригодных к труду элементов.

Истребление… Как раздавить таракана? А как раздавить тысячу тараканов и куда потом девать их тела? Сначала людей убивали выстрелом в затылок, но Йохан Ленц понял, что этот способ слишком медленный и затратный. На помощь пришли врачи, которые стали делать обречённым инъекции фенолина. Следующим изобретением Третьего Рейха станут газовые камеры…

Вчера в лагерь снова приезжал Г.Г. и приказал коменданту для повышения производительности труда добавлять в суп заключенных больше картофельных очисток. В ответ на это Ленц усмехнулся, но всё же выполнил приказ рейхсфюрера. Сколько тупых приказов приходится ему выполнять! И чем выше он поднимался в СС по карьерной лестнице, тем больше было таких приказов. Он пошёл служить в СС не из-за внутренней убеждённости в правоте проводимой политики — он пошёл служить в СС для того, чтобы получить больше власти. Ленца угнетала необходимость подчинения, поэтому он мечтал об абсолютной власти, но, дослужив до звания гаупштурмфюрера, всё больше чувствовал свою подневольность. Если раньше его воле мешала необходимость подчинения всем вышестоящим лицам, то теперь, когда он стал главным в лагере, его положение высшего руководителя обязывало вести себя определенным образом и лишало свободы.

Сегодня, отдав все необходимые распоряжения и пройдя в окружении охраны по Лагерштрассе, комендант собрался домой раньше обычного. Он уже направлялся к воротам, когда к нему подошёл его секретарь, молодой тщедушный юноша Карл Газенклевер, с известием о приезде из Берлина представителя компании «Siemens», цеха которой располагались на территории лагеря. Гаупштурмфюрера не обрадовала эта новость, он с утра неважно себя чувствовал и хотел быстрее оказаться дома. Конечно, можно было отложить все дела на завтра и демонстративно удалиться. Это был ещё один плюс большой власти: ты можешь совершенно не считаться с желаниями и интересами других людей, но вопросы требовали безотлагательного решения, и комендант медленными важными шагами направился в комендатуру. Как только он вошёл в приёмную, все встали и поприветствовали его. Он зашёл в кабинет и велел впустить к нему приехавшего из Берлина гостя. Это был хорошо и дорого одетый молодой мужчина с правильными чертами лица. Во всем его облике читалась порода: высокий рост, широкие плечи и большие глаза. Твёрдый уверенный взгляд его зеленых глаз с насмешливой иронией смотрел из-под четко обрисованных темных бровей, жёстко очерченный овал не лишенного красоты лица делал его несколько суровым, но суровость тут же сменялась смелой весёлостью, как только его чувственные пухлые губы растягивались в белоснежной улыбке. Речь мужчины была такой же представительной, как и его внешность.

— Господин Ленц, я очень рад познакомиться с Вами, Отто Йегер, к вашим услугам, — представился гость, подкупая своего собеседника ещё и приятным поставленным голосом. Ленц протянул свою руку для пожатия, но лицо его не выражало симпатии к прибывшему гостю, потому что он не считал нужным быть любезным с теми, от кого ни коим образом не зависел. К тому же, комендант не любил привлекательных самодовольных мужчин, потому что сам был самодовольным и считал себя привлекательным. Он достал сигареты, закурил и сел в кресло, приглашая собеседника устроиться на стуле подле себя.

— Компания «Siemens» очень довольна нашим сотрудничеством, и потому мы хотели открыть у вас ещё один цех. Мы уже подготовили к отправке более тридцати станков и людей для обучения рабочих.

Ленц продолжал курить, медленно поднося сигарету ко рту и закрывая ладонью всю нижнюю часть лица. Намерения партнеров не радовали, потому что требовали от него каких-то новых усилий, прилагать которые ему не хотелось. Комендант молчал, а Йегер продолжал.

— Мы готовы вложиться в постройку нового цеха, и потом правительство получает от нас солидную плату за работу ваших заключенных, не говоря уже о налогах, которые мы ежегодно платим.

— Да, сейчас все наживаются на подневольном труде заключенных, при этом выставляя это за вклад в процветание Германии, — холодно заметил комендант.

— Разве в этом есть что-то плохое? Вы сейчас говорите, как представитель Красного Креста, — гость громко и как-то нагло засмеялся. — И потом, можно сделать так, чтобы это сотрудничество было выгодно не только нам и великой Германии, но и… вам, — последнюю фразу Йегер произнес вполголоса, продолжая самодовольно улыбаться. Ленц понимал, что имеет в виду его гость и ничуть не противился такому направлению дела.

— Тысяча рейхсмарок в качестве премии для коменданта лагеря, — не ходя вокруг да около, назначил свою цену Йегер. Ленцу хотелось быстрее покончить с этим делом, и потому он решил согласиться:

— Идёт. Какие сроки вы даёте нам на постройку цеха?

— Две недели. Я думаю, этого срока будет достаточно.

— Двадцать дней, не меньше. Сейчас стоит неважная погода, — ответил комендант с интонацией уже решённого и не подлежащего сомнению.

Отто Йегер протянул руку в знак согласия, выразил свою признательность за обоюдовыгодное сотрудничество и неспешно удалился.

На улице шёл сильный холодный дождь вперемешку со снегом, поэтому домой комендант пришёл мокрый и замёрзший. Наорав на прислугу, которая, как казалось Ленцу, вечно путается под ногами, он взял с полки книгу и устроился в гостиной перед камином. Он не сменил промокшую под дождем рубашку, поэтому его сильно знобило. Мелкая дрожь пробегала по всему его телу, боль стала выламывать кости и сухожилия. По всей видимости, у него начинался жар. Ошибочно приняв признаки простуды за лёгкое недомогание, Ленц приказал принести ему бутылку шнапса. В последнее время он избегал шумных компаний и предпочитал пить в одиночестве. В такие минуты он надевал на себя маску рефлексирующего человека и представлял себя несчастным. Ленц уже не помнил, как давно его перестало что-либо радовать. Раньше его радовали музыка, потом женщины, потом шумные попойки в компании проституток и друзей из СС. Стоило одним взглядом посмотреть на этот список, чтобы обнаружить душевное обмельчание, которое происходило с комендантом, но он упрямо не хотел признавать это и скрывал свои терзания под маской важности и высокомерия. В последнее время его презрение к окружающим достигло апогея. Оно очень помогало Ленцу избавляться от множества ненужных связей, которыми он тяготился. Он, несомненно, ставил себя на голову выше всех остальных, даже привычная почтительность в отношении начальствующих лиц не мешала ему упиваться собственной значимостью, хотя Ленц не имел никаких объективных причин считать себя выше и лучше других людей, но разве не в этом и была основополагающая идея фашизма.

Долгие годы человечество будет задаваться вопросом о том, как такое произошло, что в центре просвещенной цивилизованной Европы могли происходить массовые конвейерные убийства людей. Ленц тоже не смог бы ответить на этот вопрос. В какой момент он из культурного интеллигента превратился в душегуба, методично истребляющего людей? Неужели кому-то удалось переключить в нём внутренний тумблер, доселе удерживающий его от проявления столь страшного зверства? Но если эту жестокость так просто можно включить, значит, она живёт где-то в глубине каждого человека? Она может долго дремать в подкорках сознания, но стоит только создать некий стимул, как всё доселе осуждаемое, порицаемое и ненавидимое человеком проснётся и возьмет верх над разумом, личностью, над всем миром. И никто: ни женщины, ни дети — не застрахованы от пробуждения в себе этого звериного «я». Разве знали о нём мирные немецкие домохозяйки, нанимавшиеся надзирательницами в концентрационные лагеря Третьего Рейха и каждый день обрекавшие на гибель сотни ни в чём не повинных людей? Разве знали о нём немецкие врачи, проводившие зверские опыты на живых людях? Разве знал об этом талантливый пианист Йохан, студент консерватории, поклонник творчества Гёте и Штрауса? Нет, ему лишь законодательно разрешили считать себя лучшим, совершеннейшим творением. И этого оказалось достаточно…