Осень

Али Смит, 2016

Воображению одного из самых одаренных британских писателей Али Смит почти нет равных. «Осень» – это роман-коллаж, состоящий из обрывков памяти, размышлений о природе искусства, комических эпизодов из современности. Это небольшая книга о большой любви, которая пересекает столетия.

— Небольшой перерывчик? — спрашивает медсестра. — Ничего страшного, да?

Элизавет приходит в себя, открывает глаза. Книга падает с колен. Элизавет подбирает ее.

Сестричка открывает кран на мешочке c жидкостью для регидратации.

— Кое-кому приходится пахать, чтоб прокормиться, — говорит она.

Она подмигивает Элизавет.

— Я просто задумалась, — говорит Элизавет.

— Он тоже, — говорит сестричка. — Очень милый, вежливый джентльмен. Мы по нему скучаем. Фаза усиленного сна. Обычно такое бывает, когда дело идет (небольшая пауза перед последним словом) к концу.

«Паузы — точный язык, еще выразительнее, чем сама речь», — думает Элизавет.

— Пожалуйста, не говорите о мистере Глюке так, словно он вас не слышит, — говорит она. — Он слышит вас так же хорошо, как и я. Хотя и кажется, будто он спит.

Сестричка цепляет график, на который смотрела, обратно на поручень на дальнем конце кровати.

— Один раз я его мыла, — говорит она, как будто Элизавет здесь тоже нет, а сама она вполне привыкла к тому, что здесь нет людей или приходится вести себя так, как будто их нет, — а в холле громко работал телевизор, и дверь была открыта. Он вдруг такой открывает глаза и садится прямо в кровати, посредине. Реклама супермаркета. У людей над головой включается песня, и все покупают товары, но роняют их на пол и пляшут такие по всему магазину, а он такой садится в кровати и говорит, это моя, это я написал.

— Старая «королева», — еле слышно говорит мама Элизавет.

— Но почему именно он? — спрашивает она на своей обычной громкости.

— Потому что он наш сосед, — отвечает Элизавет.

Это было во вторник вечером, в апреле 1993-го. Элизавет было восемь лет.

— Но мы с ним даже незнакомы, — сказала мама.

— Нам нужно побеседовать с соседом о том, что значит быть соседями, а потом составить его словесный портрет, — сказала Элизавет. — Ты должна пойти со мной, я должна подготовить пару-тройку вопросов и задать их соседу для портрета, и ты должна меня сопровождать. Я же говорила тебе. Я говорила тебе в пятницу. Ты сказала, что мы пойдем. Это для школы.

Мама поправляет макияж на глазах.

— Но о чем? — спрашивает мать. — Обо всем этом заумном искусстве, что у него там?

— У нас тоже есть картины, — сказала Элизавет. — Разве это заумное искусство?

Она посмотрела на стену у матери за спиной, на картину с рекой и домишком. Картину с белками, сделанными из настоящих сосновых шишек. Плакат с танцовщицами Анри Матисса. Плакат с женщиной в юбке и Эйфелевой башней. Увеличенные фотографии ее бабушки и дедушки, когда мама была еще маленькой. Снимки мамы, когда она была еще грудничком. Снимки самой Элизавет-грудничка.

— Камень с дыркой посредине. Посредине его гостиной, — говорила мама. — Это самое что ни на есть заумное искусство. Я не особо любопытничала. Просто проходила мимо. Свет был включен. Я думала, тебе нужно собирать и определять опавшие листья.

— Это было типа недели три назад, — сказала Элизавет. — Так ты идешь?

— А нельзя позвонить Эбби и задать ей вопросы по телефону? — спросила мама.

— Но мы же больше не живем рядом с Эбби, — сказала Элизавет. — Нужен тот, кто наш сосед именно сейчас. И надо разговаривать лично, это интервью с глазу на глаз. И я должна спросить, как было там, где сосед вырос, и какой была жизнь, когда сосед был в моем возрасте.

— У людей есть частная жизнь, — сказала мама. — Нельзя просто так совать нос в их дела и все вынюхивать. Да и вообще. Зачем школе знать о наших соседях?

— Просто нужно, и все, — сказала Элизавет.

Она пошла и села на верхней ступеньке лестницы. Кончится тем, что она, новенькая, не выполнит домашку. С минуты на минуту мама скажет, что идет за покупками в ночной «Теско» и вернется через полчасика. А на самом деле вернется через два часа. От нее будет пахнуть сигаретами, и она не принесет ничего из «Теско».

— Это по истории, о том, как быть соседями, — сказала Элизавет.

— Наверное, он плохо говорит по-английски, — сказала мама. — Нельзя просто так беспокоить дряхлых пожилых людей.

— Он не дряхлый, — сказала Элизавет. — Он не иностранец. Не старый. И вообще не похож на затворника.

— Не похож на кого? — переспросила мама.

— Это к завтрему надо, — сказала Элизабет.

— У меня есть идея, — сказала мама. — Почему бы тебе все это не придумать? Представь, будто задаешь ему вопросы. И запиши ответы, которые он мог бы дать.

— Это должно быть правдой, — сказала Элизавет. — Это для новостей.

— Они никогда не узнают, — сказала мама. — Придумай. Настоящие новости тоже всегда придумывают.

— Настоящие новости никогда не придумывают, — сказала Элизавет. — Это же новости.

— Мы вернемся к этой дискуссии, когда ты немного повзрослеешь, — сказала мама. — Как ни крути, придумывать гораздо труднее. В смысле, придумывать хорошо, так, чтобы выглядело убедительно. Это требует гораздо больше умения. Знаешь что. Если ты все придумаешь и сумеешь убедить мисс Симмондс в том, что это правда, я куплю тебе «Красавицу и Чудовище».

— На видео? — переспросила Элизавет. — Правда?

— Угу, — сказала мама, повернувшись на одной ноге, чтобы взглянуть на себя сбоку.

— Но ведь наш видеопроигрыватель все равно сломан, — сказала Элизавет.

— Если убедишь ее, — сказала мама, — раскошелюсь на новый.

— Ты серьезно? — спросила Элизавет.

— А если мисс Симмондс отчитает тебя за то, что это выдумка, я позвоню в школу и заверю, что это не выдумка, а правда, — сказала мама. — Идет?

Элизавет села за компьютерный стол.

Если сосед и был стариком, он совершенно не был похож на стариков по телевизору, которые всегда выглядят так, словно их заперли внутри резиновой маски, только размером не с лицо, а по длине всего тела — от головы до пят, и если бы ее можно было сорвать или раскроить, то внутри мы бы обнаружили нетронутого, неизменившегося молодого человека, который просто шагнул бы из старой бутафорской кожи наружу — как, например, когда очищаешь от кожуры банан. Но пока эти люди заперты внутри этой кожи, их глаза, по крайней мере глаза людей во всех фильмах и комедийных программах, полны отчаяния, как будто они пытаются подать знак сторонним наблюдателям, не выдавая при этом секрет, что их захватили пустые старческие оболочки, которые теперь по какой-то зловещей причине поддерживают в них жизнь, подобно тем осам, что откладывают яйца в других существах, чтобы их вылупившемуся потомству было чем питаться. Только тут, наоборот, старая личность кормится молодой. Остаются только глаза — умоляющие, запертые за глазными впадинами.

Мама уже стояла у входной двери.

— Пока, — крикнула она, — скоро буду!

Элизавет выбежала в прихожую.

— А как пишется слово «элегантный»?

Входная дверь закрылась.

На следующий вечер после ужина мама закрыла блокнот «ньюзбук», заложив нужную страницу, вышла через черный ход и направилась через двор к еще залитой солнцем задней изгороди, наклонилась над ней и помахала блокнотом в воздухе.

— Привет, — сказала она.

Элизавет наблюдала с черного хода. Сосед читал книгу и пил вино из бокала в последних лучах солнца. Он положил книгу на садовый столик.

— А, здравствуйте, — сказал он.

— Я Венди Требуй, — сказала она. — Ваша соседка. Все собиралась прийти и познакомиться с вами, с тех пор как мы с дочерью вселились.

— Дэниэл Глюк, — сказал он, не вставая со стула.

— Очень приятно, мистер Глюк, — сказала мама.

— Дэниэл, пожалуйста, — сказал он.

У него был голос, как в старых черно-белых фильмах о военных летчиках в нарядных мундирах.

— В общем, очень не хочется вас беспокоить, — сказала мама, — но мне вдруг стукнуло в голову, и надеюсь, вы не будете против и вам это не покажется нахальством… Я подумала, что, возможно, вы прочитаете эту писульку, которую моя дочка сочинила для школы.

— Обо мне? — спросил сосед.

— Она прелестная, — сказала мама. — «Словесный портрет нашего ближайшего соседа». Не сказать, чтобы я сама очень хорошо с этим справлялась. Но я прочитала, а потом увидела вас во дворе и подумала, в общем… В смысле, это обворожительно. В смысле, я краснею от стыда, но там так мило о вас написано.

Элизавет была в шоке. С головы до пят. Как будто само понятие «шок» распахнуло пасть и проглотило ее целиком, точь-в-точь как старческая прорезиненная кожа.

Она шагнула за дверь, откуда ее не было видно, и услышала, как сосед скрипит стулом по плитке. Услышала, как он подходит к маме за изгородью.

Когда на следующий день она вернулась из школы, сосед сидел по-турецки на садовой ограде прямо у ворот, через которые нужно было пройти, чтобы попасть в дом.

Она остановилась как вкопанная на углу улицы.

Она пройдет мимо, сделав вид, что не живет в доме, где они живут.

Он не узнает ее. Она ребенок с совершенно другой улицы.

Она перешла улицу, как будто собиралась пройти мимо. Он распрямил ноги и встал.

Когда он заговорил, на улице никого больше не было, так что он однозначно обращался к ней. Не отвертеться.

— Здравствуй, — сказал он со своей стороны улицы. — Я надеялся, что, возможно, наткнусь на тебя. Я ваш сосед. Дэниэл Глюк.

— На самом деле я не Элизавет Требуй, — сказала она.

Она прошагала дальше.

— Ах вот оно что, — сказал он. — Ясно.

— Я другая, — сказала она.

Она остановилась на другой стороне улицы и обернулась.

— Это моя сестра написала, — сказала она.

— Ясно, — сказал он. — Что ж, как бы там ни было, мне все равно хотелось бы кое-что тебе сказать.

— Что? — спросила Элизавет.

— Просто я думаю, что ваша фамилия французского происхождения, — сказал мистер Глюк. — Кажется, она происходит от слов «трэ» и «буй», которые означают в переводе «очень» и «кипит».

— Правда? — сказала Элизавет. — Мы всегда считали, что она означает типа «чего-то требовать».

Мистер Глюк сел на бордюр и обхватил колени руками. Он кивнул.

— «Очень кипит» или «сильно кипит», кажется, так, да, — сказал он. — В этом есть что-то от народных масс. Как говорил Авраам Линкольн. От народа, о народе, для народа.

(Он не старый. Она была права. Ни один настоящий старик не сидит по-турецки и не обнимает вот так колени. Старики могут разве что сидеть в гостиных, как будто их оглушили электрошокером.)

— Я знаю, что мое… имя моей сестры, в смысле, имя Элизавет должно означать что-то типа «давать обет Господу», — сказала Элизавет. — Но это тяжеловато, потому что я совсем не уверена, что верю в него, в смысле, что она верит. В смысле, не верит.

— У нас с ней, — сказал он, — есть еще кое-что общее. На самом деле, учитывая события, которые мне случилось пережить, я бы сказал, что ее имя, Элизавет, означает, что когда-нибудь, вопреки всем ожиданиям, ее, вероятно, коронуют.

— Коронуют? — переспросила Элизавет. — Как вас?

— Гм… — сказал сосед.

— Лично мне кажется, что это было бы очень хорошо, — сказала Элизавет, — раз уж вы окружаете себя всем этим заумным искусством.

— А, — сказал сосед. — Согласен.

— А имя Элизавет означает это, даже если пишется через «в», а не «б»? — спросила Элизавет.

— Ну да, без сомнения, — сказал он.

Элизавет перешла на ту же сторону улицы, что и сосед, и встала немного поодаль.

— А что значит ваше имя? — спросила она.

— Фамилия означает, что я счастливый и везучий, — сказал он. — А имя — что если меня бросить в яму со львами, я выживу. Ну и если тебе когда-нибудь приснится сон и захочется узнать, что он означает, можешь спросить у меня. Мое имя также означает способность толковать сновидения.

— Правда? — спросила Элизавет.

Она села на бордюр слегка в сторонке от соседа.

— На самом деле у меня очень плохо получается, — сказал он. — Но я могу придумать что-нибудь полезное, забавное, проницательное и доброе. Нас это объединяет — тебя и меня. Как и способность становиться кем-то другим, если мы пожелаем.

— Вы хотите сказать, это объединяет вас с моей сестрой, — сказала Элизавет.

— Ну да, — сказал сосед. — Очень приятно было познакомиться с вами обеими. Наконец-то.

— Что значит «наконец-то»? — сказала Элизавет. — Мы переехали сюда всего полтора месяца назад.

— Друзья на всю жизнь, — сказал он. — Порой мы ждем их целую жизнь.

Он протянул руку. Она встала, подошла и тоже протянула руку. Он пожал ее.

— До скорого, нежданная королева мира. Не будем забывать и о людях, — сказал он.