Я сделал это! От шизофрении к оранжевым шнуркам

Алессандро, 2020

Мой путь вопреки шизофрении (часть 1)«В последние годы всё чаще появляются книги, описывающие личный опыт душевного расстройства. Эти работы очень важны как для самих авторов, так и для специалистов, которые могут увидеть взгляд с другой стороны на процесс заболевания и терапии. Кроме того, для всех интересующихся темой психики рассказ от первого лица является бесценным опытом проникновения в своеобразный личный мир автора, позволяющим развеять распространённые страхи и предубеждения, касающиеся психических расстройств. Однако нам известны преимущественно переводные работы. Данная история ликвидирует этот пробел, и многое говорит о нас самих и нашей действительности. И, самое главное, автор называет себя счастливым, и это даёт всем нам надежду.»Бабин Сергей Михайлович, профессор психиатрии

Глава 2. Первые годы жизни. «Напиши книгу, когда вырастешь»

Родители говорят, что я рос умным, добрым и спокойным малышом. Они очень любили меня в те годы.

Однако наши с ними тёплые отношения доходили до неоправданного любования мной со стороны мамы, дедушки и особенно бабушки.

Всё просто: в стране начинались девяностые, и многим людям пришлось несладко. Взрослые могли находить отдушину в своих детях, чтобы отвлечься от ежедневного стресса. Вот так в нашей семье и получилось. Я могу представить мысли своих родителей по этому поводу: «Наш ребёнок должен быть счастлив, несмотря ни на что! Мы сделаем это!»

Спустя тридцать лет я счастлив вопреки всему и тоже сделал это.

Уберечь меня ото всех будущих проблем было невозможно, однако, скорее всего, именно в те годы я начал ощущать себя тем, у кого трое телохранителей. Бабушка, главный из них, постоянно выглядывала в окно или выходила на балкон: «Ну как он там, в песочнице? У него всё хорошо?»

Впрочем, ей было всё равно, что именно я лепил из песка и насколько красивыми получались фигуры. В основном она следила, чтобы два остальных моих телохранителя должным образом меня контролировали.

Наверное, мне это нравилось. Ни у кого во дворе больше не было личной службы безопасности.

Сейчас мне немного за тридцать, и я никогда себе ничего не ломал, ни разу не влип в какую-нибудь неприятную историю и даже не нажил себе врагов. Знаете, что нужно, чтобы достичь таких вершин в личном благополучии?

Практически не выходить из дома.

Ну спасибо, бабушка.

Я очень долго не мог заговорить, хотя хорошо понимал речь. Обычно в таких случаях родителей ребёнка успокаивают тем, что однажды его «прорвёт», и он заговорит сразу предложениями. Это может обнадёживать, конечно, и всё же родственники такого молчуна, видя речевые успехи других детей, тревожатся ещё больше.

Мы часто играли в песочнице с девочкой из соседнего дома, моей ровесницей. Наши родители любили поболтать о том о сём, пока мы с ней лепили из песка домики и мостики. Она уже отлично говорила. В то время как я произносил что-то вроде «Бу-у-у!», указывая пальцем на машину неподалёку, подруга уверенно отвечала мне, что та красного цвета.

— Ки-и-и! — пытался я перегнать девочку в словах.

— Ну да, у кисы хвост, — спокойно сообщала она в ответ, глядя на меня как на дурака.

Судя по рассказам моей мамы, мне было очень неловко от всего этого. Я мог понимать, что неполноценен в чём-то важном, в чём уже преуспела подруга-ровесница из соседнего дома.

Вот тогда я и мог впервые подумать: «Я не сделаю это!»

Однако примерно в два с половиной года меня наконец «прорвало», и я действительно заговорил сразу предложениями. Они быстро переросли в длинные истории и даже сказки. Ох, что тут началось!

Мама говорит, что я мог болтать часами, причём остановить это было невозможно. Однажды, когда я в очередной раз приставал со своими рассказами к уставшему дедушке, у нас с ним произошёл такой диалог:

— Дед, что, что же мне делать?

— Напиши книгу, когда вырастешь.

Первое складное стихотворение в четыре строчки я сочинил в возрасте около трёх лет, ну а книга… Похоже, что наконец-то вырос.

Наверное, тогда я стал замыкаться в себе и больше фантазировать, чувствуя, что родители просто не могут уделить мне с моими бесконечными речами столько внимания, сколько было нужно.

Из-за постоянных простуд я очень поздно, чуть ли не в пятилетнем возрасте, пошёл в детский сад. Мама утверждает, что она занималась только моим лечением. Педиатр в поликлинике в какой-то момент махнула рукой: «Ладно, пусть болеет, всё равно когда-нибудь перестанет». Ну а личная служба безопасности охраняла меня от прогулок с другими ребятами, особенно в холодное время года.

Чаще всего я сидел дома с бабушкой и играл в любимые «железочки» — обычные металлические пластины, которые я без конца передвигал по ковру в зале, представляя, что это автобусы разных маршрутов.

В первые годы своей жизни я ещё не понимал, где заканчиваются автобусы, то есть мои выдумки, а где начинается ковёр, то есть жизнь. Наверное, я сторонился тех людей, кто пытался вернуть меня к ней, замыкаясь таким образом ещё больше.

Если ты большой выдумщик, то вряд ли тебе приятно, когда другие мешают заниматься любимым делом, считая при этом, что проявляют таким образом заботу. Да нет, никакая это не забота. Вопросы вроде «А как ты жить-то собираешься?» — это плохие вопросы, потому что вы можете задеть ребёнка-мечтателя за живое, а ответа всё равно не получите.

Фантазёр всегда находится внутри своего мира, и ваша реальность ему безразлична. Вы можете стать чуждым для него человеком, если будете навязывать своё видение.

Я думаю, если такой ребёнок не встречает поддержки в своём любимом занятии, которое взрослые должны лишь направлять в житейское русло, его мозг постепенно учится фантазировать даже в том, что он слышит, а может, и видит.

Хорошо, что в первые три года жизни я ещё не совсем замкнулся в своих грёзах. Тогда я ещё любил кататься сначала на четырёх-, а потом и на трёхколёсном велосипеде, который дедушка привёз из какого-то города. Во время таких поездок необходимо внимательно смотреть, не подрезает ли тебя справа А. и не выбегает ли на дорогу Ю., которые, однако, так и норовили подрезать и выбежать, будто были созданы для дорожных происшествий.

Необходимо, двигаясь навстречу другому маленькому велосипедисту, кричать: «Би-бип!» А когда столкнёшься, очаровательно улыбнуться и сказать: «Бип, что ли…»

Помимо всего, я был ещё и очень милым малышом. Во втором подъезде жила моя ровесница Р., умная, хорошо развитая девочка. Её мама и бабушка умилялись мне, как и многие во дворе, и часто звали в гости.

Бабушка Р., педагог с советским образованием, всегда находила, чем нас занять. Она знала свою внучку и хорошо понимала мои особенности. Я мог болтать, сколько влезет.

Р. была первой девочкой, которая влюбилась в меня. Будучи ребёнком, я ещё не мог понять этого. Лишь по рассказам моей мамы знаю, как Р. млела, когда видела меня, как торопилась разложить игрушки. Я же ходил к ним в гости для того, чтобы поиграть, поболтать и полакомиться чем-нибудь вкусненьким.

В последующие годы, перед школой, мне хватало и внимания ровесниц, и благосклонности взрослых. Особенно когда они видели на своём любимчике хорошо выглаженную белую рубашечку с бордовой бабочкой, а сверху — любопытные искренние глазки.

Моя мама считает, что я был исключительно привлекателен, и мне очень приятно положиться на мнение женщины, знающей толк в этом вопросе. Ну что же! Если ещё в роддоме врачи и медицинские работники сошлись на том, что такого симпатичного подопечного у них не было давно, то как жаль, что в начале четвёртого десятка я выгляжу довольно заурядно. От симметричного лица остался лишь тройной подбородок. Впрочем, этим я хочу показать решённый внутренний конфликт молодого мужчины, которому его внешность безразлична.

Однако для моей бабушки она на долгие годы стала аргументом в те моменты, когда у меня что-то не получалось. Она твердила при неудачах: «Ну как же так? Ты красивый, и поэтому ты должен был это сделать!»

Если бы я не был красивым в детстве, то, может быть, мне и не пришлось бы спустя годы с такими эмоциями говорить: «Я сделал это!»

В общем, в первые три года жизни у меня всё было неплохо — если вынести за скобки то, что было позже.

Однажды я проходил мимо лавочки, где сидело несколько бабушек из нашего подъезда. Причём те же самые бабушки общаются на той лавочке до сих пор, кажется. Одна из них что-то спросила у меня, а я не смог ответить.

— Т… т… ттт… — вот всё, что мне удалось выговорить.

Заикание началось без видимых причин и было достаточно сильным. Я запинался на одних и тех же согласных: т, п, б, к, иногда даже на гласных. Как трёхлетний фантазёр со стажем, я сразу заявил своим родителям, что всё потому, что я испугался упавшего на голову стекла. На самом деле никакое стекло не падало. Точнее, установить истину в этом вопросе мне не удалось до сих пор.

В речевой центр, известный далеко за пределами нашего города, брали только с пятилетнего возраста, поэтому мне предстояло какое-то время мучений. Они и заставили меня ещё больше сомневаться в том, что я полноценный. Думаю, что фраза «Я не сделаю это!» звучала в моей голове всё отчётливее.

«Почему я не могу нормально говорить, когда до этого болтал чуть ли не сутками?! А главное — как же мне теперь болтать?! Как общаться с дедушкой, когда он приезжает из командировки?!» — мог думать я.

Если распад человека можно образно представить в виде спирали, то это был новый виток. Мой мозг тогда всё-таки смог свыкнуться с проблемой, но плохое будущее было уже неминуемо.

Для ровесников во дворе я быстро превратился в нежелательного товарища: хилый, болезненный, никогда не участвовавший в шумных играх, а теперь ещё и не способный связать двух слов.

В какие-то моменты я и вовсе не мог говорить. Видимо, это породило тревожность, которая впоследствии лишь усугублялась.

Вот первый момент, который разделил мою жизнь на «до» и «после. Когда-то большинство людей умилялись, глядя на меня, и мне было очень комфортно. А теперь? Из милого «инопланетянина» я превратился в мальчика с дефектом.

«Я? У меня дефект?! Эй, личная служба безопасности, вы недоработали! Теперь я всю жизнь буду винить вас во всех своих проблемах!»

Глубокие корни моего дальнейшего распада, даже развала, кроются именно в том возрасте — около трёх лет. Заикание — это чудовищная вещь, и если бы я не был настолько смел, чтобы писать о своей шизофрении, то написал бы книгу «Я сделал это! От заикания к пению в хоре».

«До» и «после»… Однако я всё равно сделал это. После всего.