Чёрная нить

Алена Никитина (2024)

Фениксы и океаниды испокон веков притесняли друг друга. И день, когда они достигнут точки кипения, неумолимо приближался. Настала пора — пламя и лёд схлестываются в битве. Наследник клана океанидов оказывается в самом сердце разгорающегося противостояния. В довершение всех бед, судьба вновь ставит на его пути ту, с которой его связывает неведомая чёрная нить.

Глава 3. Катартирио

— Я не пойду с тобой, — отозвалась Эсфирь.

И Глен уважил её выбор, подогретый страхом за жизнь и нежеланием ввязываться в сквернопахнущие истории. Подозвал Лин — и вскоре они скрылись за заснеженным холмом.

Побитые морозом листья прошелестели. Ветви заскребли друг о друга, приветствуя залетевшие погостить ветра. Те выдули из Эсфирь остатки сил, и она как подкошенная упала на валун. Одиночество царапнуло сердце когтистой лапой. Вдруг сделалось тягостным и неправильным.

Может, Эсфирь следовало пойти с Гленом? Может, стоило ответить согласием на столь пылкие упрашивания? Хотя она бессовестно солгала бы, сказав, что они не вгоняли в краску и недоумение. Нет, Глен и прежде вёл себя чудаковато. Но в былые дни они всего разок беседовали с глазу на глаз. Или?.. Да! Всего разок.

Честно, если бы Эсфирь не знала, что океанидам чужды сладострастные привязанности и побуждения, рассудила бы, что сын Дуги́ ею… околдован? Увлёкся? Ни с того ни с сего. Глупость какая, ну! В его речах и раньше таился мёд. Правда, Глен не падал на колени. И уж тем более не производил впечатление юноши, который готов пожертвовать честью ради блага малознакомой и опасной вырожденки.

Странно… Эсфирь не призывала чары очарования. Может, просто приняла желаемое за действительное? В конце концов, она всегда чувствовала связь с Гленом и его названным братом Олеандром. Порой чудилось, что к первому от неё протягивается чёрная нить, ко второму — белая. Белую Эсфирь даже сшивала из чар, чтобы связать Олеандра с собой и провести в обитель духов.

Точно. В ложных выводах повинны пустые домыслы. Эсфирь просто позволила себе поверить, что и братьев влекут к ней схожие ощущения. Хотя Олеандра к ней и правда влекло. В прошлом ей пришлось отказаться от него. Расставание с ним далось тяжело. Их разлучили не по её воле. Но по своей воле Эсфирь решила не противиться желанию владыки Антуриума — отца Олеандра. Антуриум напрямую заявил, что не видит сына рядом с Эсфирь.

Олеандр…

Имя серебряным колокольчиком прозвенело в сознание и пустило по телу дрожь взволнованности. Перед внутренним взором возникло лицо цвета корицы с колючими малахитовыми глазами. Время так и не выжгло его из памяти, только примирило с неизбежной разлукой и болью потери.

Как давно Эсфирь не видела Олеандра? Где он? В Барклей? Женился и радуется жизни?

Уныние невзначай подкралось и приобняло Эсфирь своими крыльями. Но она тут же заперла пущенные на волю чувства и слабости.

— Небо… — И перевела взор на сугроб, из которого выглядывал голубой хвост-метёлка. — По нраву тебе снег пришёлся, а? Ладно. Посиди пока что, нам с Анку души нужно забрать.

Эсфирь расправила плечи. Вытянула ладонь перед собой, словно для рукопожатия.

— Явись мне, друг и враг всего живого, — слова заструились парко́м в морозном воздухе, — оружие мира сего, отец смерти!

Призыв отзвенел и растаял в воздухе. Полоса чар — чёрная, с приметными белыми вкраплениями — вспыхнула у ладони. Закружилась, твердея и обращаясь клевцом Танатос. Его тёмную рукоять венчали металлические пальцы, сжимавшие похожее на клык лезвие, окутанное призрачной синевой. Когда Эсфирь поворачивала лезвие острием к лицу, оно казалось до того тонким, что едва ли не исчезало.

Никто не выжил бы, тронув этот клевец. Рассекая плоть, он не оставлял порезов, не пускал кровь. Он безболезненно и запросто отсекал душу.

— Перемещаемся… — Эсфирь ударила рукоятью клевца по земле.

Сгинуло припекавшее макушку солнце. Сгинули смолистый запах хвои и краски мира. Тишина прихлопнула звуки, и Эсфирь окинула взглядом бесцветные земли. Пребывая здесь подолгу, она порой ловила себя на мысли, что начинает различать малейшие оттенки серого. Деревья и ручей. Скальные гребни и облака. Всё вокруг застыло в безвременье, но в тот же миг осталось на местах.

Эсфирь очутилась в Катартирио. В пристанище неприкаянных душ, ищущих пути к вечному покою. Большинство таких путей-переходов скрывалось невесть где. Один — в Эсфирь. А второй…

— Анку? — Зов холодом пронзил безмолвие. Эсфирь обернулась, выискивая недавно обретённую напарницу. — Ты спишь?

— Жнецы Погибели не спят, — послышался сверху замогильный шёпот, и Эсфирь вскинула голову.

Не спят! А то как же! Анку вечно не спала, причём в самых непригодных для сна дебрях. Завёрнутая в угольный плащ, ныне она напоминала кучу изодранного тряпья. Устроилась на ветви высоко над землей. Лежала на животе. Свесив потонувшие в рукавах руки, едва ли слюнки не пускала.

Нет, Анку всегда откликалась на мольбы о помощи. Особенно если Эсфирь не постукивала по её макушке клевцом, чтобы увериться, что жница — создание диковинное, вроде живое, а вроде не очень, вроде из плоти и крови, но это не точно.

По доброй же воле Анку и пальцем о палец не била. Её не волновало, что блуждающие в Катартирио духи мучаются. Не волновало, что они не отыщут дорогу к покою, толкаемые силой её не храпа.

Анку появилась в Катартирио неожиданно…

Однажды Эсфирь зазевалась и споткнулась о тело, невесть как залетевшее в обитель духов. Сдавленное «хр-р-р» подсказало, что неведомая тушка жива и мирно спит. Но разве такое возможно? Как она попала в пристанище мёртвых?

Эсфирь послушала глупую ногу, присогнувшуюся для тычка, а надо было слушать голову, потому как потревоженное сочным пинком создание явно оскорбилось. Зато живо встрепенулось. С удивительной скоростью взлетело, будто подхваченное незримыми веревками, и зависло в воздухе.

Лоскуты изодранного в лохмотья плаща словно придерживали невидимые слуги. Капюшон сполз с макушки неизвестной. Обнажил седые локоны и лицо безнадёжно мёртвого существа — обескровленное и туго обтянутое кожей, с ввалившимися глазами без зрачков.

В целом загадочное создание выглядело как заурядная девушка. Вернее, на девушку оно походило куда больше, чем на кого-либо другого. Только руки подвели — они у незнакомки, разумеется, были, но в виде голых костей, тронутых гнильцой.

— Вы дух? — озадачилась Эсфирь, гадая, как вполне себе живое существо очутилось там, где бродят не вполне живые существа.

— Меня зовут Анку, и я жница Смерти, — последовал колкий ответ. — Ваша напарница и слуга.

Вот те раз! Эсфирь до того сильно удивилась, что могла лишь хлопать губами точно выброшенная на берег рыба.

Анку камнем слетела на землю. Подступила ближе и протянула ладонь к Эсфирь — так тянутся к бабочке, боясь согнать её с цветочного лепестка. Крылся в этом жесте робкий посыл. Невысказанное желание увериться, что напротив стоит собеседник из плоти и крови. Казалось, жница всю душу вложила в столь бесхитростное действо, хотя, возможно, даже не сознавала, что такое душа.

Сердце Эсфирь заколотилось у горла, когда костяная рука легла ей на плечо. Во взгляде Анку полыхнуло восхищение. Оно, словно солнце, согревало и растягивало губы в улыбке.

— Это и впрямь вы… — прошептала жница.

Ответа не получила. Разум Эсфирь перегрелся, пытаясь совладать с потоком хлынувших в голову вопросов.

Эсфирь и Анку побеседовали через пару-тройку деньков. Правда, разговор вышел бестолковым. Эсфирь-то — дуреха! — понадеялась, что жница может знать её, может знать эребов и гемеров… Но какой там! Анку никак не соприкасалась с миром живых. Понятия не имела, что там творилось и творится. Серьезно! Она и про себя-то толком ничего не знала.

Откуда она взялась? Не сплелась же из пустоты!

Боги будто вшили в Анку престранные ответы, ничего не пояснив.

И они выскальзывали из её рта, как жуки из открытой банки:

— Я жница Смерти, — твердила она, и голос её звучал по-особенному, будто отражённый от скал стон раненного зверя. — Часть Катартирио — пристанища духов. Пришла, потому что ощутила ваш, Танатос, запах. Да, есть и другие жнецы. Они придут в своё время. Откуда? Оттуда же, откуда пришла я. Откуда я пришла? Оттуда же, откуда придут они. Нет, вы не воняете, но мы вас чуем. Просто чуем! Чем пахнете? Смертью. Как пахнет смерть? Так же, как вы. Глупый вопрос!

Впрочем, Анку не походила на лишённое рассудка существо, невесть кем ведомое.

Она и рассуждать умела, и строить предположения:

— Кто вы такая? — отозвалась она позднее, когда Эсфирь снова навестила её, закидала иными вопросами и рассказами о своей нелёгкой жизни. — Вы Танатос — неокрепшее олицетворение Погибели. Почему неокрепшее? Трудно сказать… Нет-нет, вы такой не стали. Вы такой родились. Вы упоминали, что жили с исчезнувшими древними… Их заперли… Да-да… Хм-м… Тут возможны варианты… Думаю, вы не окрепли тогда, потому что в вас не было особой нужды. Скорее всего, ваш дар проявился в далёком прошлом, но почвы для его взращивания не оказалось. Может, ваши соплеменники отличались особой живучестью, а может, боги заперли эребов и гемеров прежде, чем мы и вы себя осознали — сложно судить, нужно знать, в какой момент вы родились. Нужно знать историю. Сведения об эребах и гемерах, как я поняла, практически утеряны. Одно могу сказать: сейчас ваш дар начал раскрываться в полной мере. Теперь в вас нуждаются. Теперь в нас нуждаются! Мы пребываем среди ныне живущих, а они мрут как мухи.

Стоило отдать Анку должное, её слова, пусть отчасти и путанные, вселили в Эсфирь уверенность. Эсфирь — Танатос. Самая настоящая. Она родилась такой, потому что кто-то должен был занять это место. И Катартирио — её земля.

Всё верно.

Воспоминания развеялись и ускользнули, оставив сладкое послевкусие. Эсфирь почувствовала себя немного глупо, в очередной раз оглядев не спавшую на ветви Анку — и всё-то ей нипочем!

— Просыпайся! — Крик Эсфирь загрохотал из-под каждого сугроба и сбросил жницу с ветви.

Анку бухнулась наземь пыльным мешком. Под её накидкой что-то противно хрустело и скрипело, пока она собирала руки и ноги и поднималась — со стороны казалось, будто груда тряпья оживает и пытается сложиться в существо, привычное глазам живых. Худая, как скелет, жница встала. Скинула остроконечный капюшон, окруженная шевелившимися лоскутами своего плаща. По её впалым глазницам, видимо, в конец отчаявшись уйти на покой, ползали серебристые духи мошкары.

— Жнецы не спят!

Да-да. И в тот же миг они — не нежить. Анку вообще считала это слово ругательным и просила к ней его не применять.

— Чего вы хотели? — Её вопрос прошелестел в черепушке Эсфирь, не удосужившись сперва затронуть слух.

— М?.. — Эсфирь увидела, как из кармана жницы выползает отряд призрачных жуков.

Кошмар! Одни походили на крошечные лепешки. Лапки других и вовсе бежали отдельно от сплющенных тушек. Злой рок не пощадил бедолаг. Зелен лист, они пали под кованым мужским сапогом.

— Анку?..

— Ну?..

— Ты хотела бы выйти к дышащим? — Эсфирь потыкала рукоятью клевца темноту под кустом. Птенчик с погнутым крылом выпрыгнул оттуда и втянулся в оружие серебристой дымкой, улетая на покой. — Однажды я завела в Катартирио Олеандра. Думаю, тебя тоже смогу сопроводить.

— Не сможете, — с горечью отрезала Анку. — Вы до сих пор не понимаете, да? Я неспроста называю их мир — миром дышащих. Я там дышать не могу. Наши с вами умения в чём-то схожи. И вы сочли, что мы схожи в остальном? Не заблуждайтесь! Вы и тут, и там вольны бродить. Я — нет. Первый же луч солнца обратит меня пеплом. А порыв ветра унесёт его в могилу.

— Но Олеандр!.. — заикнулась Эсфирь.

— Явное исключение, которому должно найтись объяснение, — огрызнулась Анку. По её плащу пробежали тёмные искры, а в следующий миг от неё повеяло тяжелым замогильным холодом. — С иными такой трюк не пройдёт. С Олеандром вас что-то связывает. Вы упоминали о белой нити… Примите совет — узнайте о ней. Полагаю, неподалёку вы и ответ откопаете об исключительности этого юноши. Нет дышащим хода в пристанище духов! Уясните. И никого больше сюда не приводите — пожалеете.

С точки зрения Эсфирь, услышанное не снимало вопросы о приходе дышащих в Катартирио. Конечно, она не собиралась приводить сюда кого попало, но в уме-то затеплилась мысль о кое-ком вполне конкретном. Что ежели Олеандр — не единственное исключение из правил? Чёрная нить тянулась к Глену, верно? Следовательно, его Эсфирь тоже смогла бы привязать к себе и завести в пристанище мёртвых?

Или белую и черную нити ничего не связывает? Чушь! Олеандр, помнится, говорил, что за совпадениями кроются неразгаданные закономерности. Вряд ли две такие похожие нитки не объединяет одна суть.

— У меня две просьбы. — Эсфирь снова посмотрела на Анку. — Вторую озвучу, когда покончим с первой. Нужно проводить души. Бойня неподалёку грянула. Кровь пролилась. Не заметила?

— Нет.

Кто бы сомневался! У Анку ведь дел по горло: надо под каждым кустом поваляться, каждый бок отлежать — их у неё целых два! Весьма трудно выкроить среди стольких забот мгновение, чтобы помочь душам.

Эсфирь опустила лезвие клевца к земле. Подобравшиеся жуки втянулись в него дымками и улетели в вечное обиталище первородного покоя.

— Задержи феникса, который может говорить. — Эсфирь ударила рукоятью клевца по земле.

По округе прокатился громовой рокот. Прозвенел меж деревьев, как осколок металла в кувшине, и рванул на поиски освободившихся от оков плоти душ, чтобы настигнуть их и утянуть к путям-переходам.

Вскоре почти все шумы стёрлись. Остались только тихие щелчки, с которыми у ручья начали сшиваться серебристые тени. Слетевшись на зов клевца, души погибших у Вересков росли и множились. Дрожали и смазывались, заново обретая уцелевшие руки и ноги.

Одно из умений позволяло Эсфирь слышать чужую боль. Ныне каждого умершего жалили скверные воспоминания. За каждым умершим стояла своя история, свои тяготы, вина, сожаления. Но пуще прочих терзались пострадавшие в пожаре. Сколько их пришло? Три десятка? Четыре? Пять?

Немыслимо!

Искалеченные души умерших выстраивались вдоль берегов ручья. Те, у кого вместо глаз зияли провали, беспокойно озирались и пихали друг друга локтями. Зрячие недоумевали. Осознание, что привычные земли вдруг лишились красок, отвергалось множеством умов.

— Танатос! — В зове Анку прозвучали вопросы: «Почему вы медлите, чего ждёте?»

— Иду! — Эсфирь вихрем понеслась по кривым рядам, пропуская души погибших через себя и морщась от снятых с них мук.

Серебряные тени таяли в груди и утекали в клевец. Чужая боль липла к телу, резала и кусала, но разум не омрачала. Теперь Эсфирь могла приглушать отнятые у мёртвых терзания и утолять ими голод.

В один миг она впитала последний дух, в другой — затылком ощутила цепкий взор и обернулась.

— Такой нужен? — Анку перемахнула через ручей к сшившемуся из серебра фениксу.

— Ты!.. — Он неприлично выругался и прожёг Эсфирь пылким взглядом. Мог бы — в кучку пепла бы превратил. — Ты вылетела из дыма! Ты и твой клятый силин!

О, как совпало! Этот феникс сражался с Гленом!

Эсфирь проскакала по выступающим из ручья камням и подскочила к фениксу. При жизни рослый, в Катартирио он словно истончился. Да и сверкал не ярче капли росы в безлунную ночь. Левое крыло феникса уцелело. В правом темнел порез. Пониже груди зияла колотая рана.

— Вы кто такие, чтоб вас огненные бесы побрали?! — проорал феникс.

Бросился наутёк, но удрать помешала выращенная Анку преграда. Незримая и несокрушимая, она оттолкнула беглеца на место. Он споткнулся, но не упал. Опёрся о дерево, лихорадочно ощупывая лицо.

— Чего вы с собратьями желали добиться? — Голос Эсфирь загробным холодом разнёсся по перелеску. — Зачем сожгли селение?

Ещё одна едкая брань ударила по ушам:

— Катись в пекло, дрянь!

— Скажи. И я позволю тебе уйти на покой.

— Да пошла ты!..

Анку вскинула ладонь к уху. Рукав её разодранной накидки закатался, оголяя костяное предплечье. Анку растопырила пятерню и принялась медленно сжимать кулак, как бы царапая воздух.

Разум Эсфирь не поспел за узримым. Она запоздало разгадала замысел жницы и не успела пресечь редкостную дурость. Феникс разразился диким воплем. Усиленные стократ тяготы пережитого при жизни обрушились на него и прибили к земле, давя тяжестью. Он попытался доползти до ближайшей ели, но невидимая преграда не исчезла. Он врезался в неё и лбом и повалились на бок.

— Говори! Говори! Говори! — Каждое слово Анку сотнями лезвий иссекало сознание феникса.

— Хватит! — Возглас Эсфирь ослабил её хватку. Феникс обмяк. — Никаких пыток! Никаких издевательств над мёртвыми! Ты с ума сошла?!

Жница не откликнулась. Её почерневшая до локтя рука сгинула в рукаве.

— Теперь я точно не получу ответы. — Иногда Эсфирь хотелось набить Анку болючую шишку. — Нельзя же так, ну! Сама ведь мне твердила, что всякого рода пытки наказуемы! Как твоя рука?

— Сносно, — прозвучал ответ. — Озвучьте вторую просьбу.

Эсфирь тронула феникса клевцом. Забрала дух и окутала теплом, даруя столь недостижимый в мире дышащих покой.

— Ты говорила, что владеешь артефактом. — Неспешно, капля по капле, Эсфирь утихомирила поток сдёрнутых мук. — Зеркалом души. Через него ты можешь видеть души живых, правильно?

— Правильно. — Губы Анку изогнулись в улыбке, так не вязавшейся с мрачным обликом.

— Есть один юноша, — продолжила Эсфирь. — Глендауэр. Он океанид. Иногда мне кажется, что я вижу нить, которая протягивается от меня к нему.

— Ещё одну нить?

— Чёрную, угу. Хочу, чтобы ты посмотрела на душу Глена. Я пыталась, но не увидела ничего особенного.

— Это несложно, — Анку прислонилась спиной к дереву. — Но я его не отыщу. Живых я не вижу и не слышу. Зеркало лишь дух отражает.

— Я укажу на него, — Эсфирь кивнула. — Приведу к тебе. Хотя… Думаю, вскоре он сам меня найдёт.