Книга жизни. Мемуарная проза

Алена Воробьева

«Все мы родом из детства» — и Алена Воробьева раскрывает суть этого выражения Антуана де Сент-Экзюпери, показывая в своей мемуарной прозе, как ребенок, взрослея, познает этот сложный и прекрасный мир. Книга дополнена фотографиями, стихами, цитатами из дневников.

Дед

Дед, Николай Петрович Тишаков, родился 16 апреля 1933 года. Его детство пришлось на Великую Отечественную войну. Есть было нечего — дед рассказывал, что на весь день им, детям, давали кусок хлеба и кружку молока.

После войны дед поехал в армию, в мореходку. Море было его мечтой. Но по дороге он вышел на полустанке, состав тронулся, дед вскочил на подножку вагона — и соскользнул вниз. Остался без обеих ног — и когда вернулся домой, выхлопотал себе протезы, выучился на тракториста и попросился в поле. С огромным трудом и благодаря разрешениям свыше трактор ему всё-таки дали. И не пожалели: дед стал лучшим трактористом. Это сейчас в современных комбайнах есть даже кондиционер, а тогда дед выдавал по три нормы на послевоенном тракторе, за что в газетах его прозвали «вторым Мересьевым».

Дед по матери, Николай Петрович Тишаков, в центре

Майя Румянцева посвятила ему стихотворение «Красота», где романтизировала его историю, вплоть до игры на гитаре, на которой дед никогда не играл, но после её поэтических строк мечтал научиться:

Дед, Николай Тишаков, на работе — позирует фотокорреспонденту

***

Кто-то кричал: «Нынче Пашка пашет…»

И мы бежали к дымящейся пашне.

И, встав потом у зелёной обочины,

С ребячьим восторгом глядели оттуда.

А он, у края пропасти точно,

Трактор свой разворачивал круто.

Казалось, машину потянет к обрыву,

И бабы глаза закрывали пугливо,

И после кричали: «Эх, бесшабашный!»

Лукаво им подмигивал Пашка

И улыбался вовсю белозубо,

И голос его летел за версту:

«Полюби меня, Маруся!

Полюби за красоту!»

Были очи черней, чем уголь.

Были брови — тревожное чудо.

Забиралась я в дальний угол,

На него смотрела оттуда.

В десять лет красота непонятным,

Чем-то будущим заволнует.

Выходил он, высокий и ладный,

Под улыбку свою озорную.

А в ресницах запуталось лихо.

И гитары небрежный звон.

И мужья, ревниво окликнув,

Уводили из клуба жён.

Брови — ломаны, кверху рвутся,

Да над струнами пальцы бьются,

По ладам бегут в высоту:

— Полюби меня, Маруся!

Полюби за красоту…

Дед в молодости был красив, как кинозвезда — его даже сравнивали с актёром Алексеем Баталовым из фильма «Москва слезам не верит». Благодаря своему трудовому подвигу он был известен на всю страну. Более того, письма — мешками, чемоданами — приходили ему даже из союзных стран, о нём писали книги, посвящали стихи, — и с моей бабушкой он познакомился по переписке в 1958 году.

Дед отвечает на письма

Родом мой дед из села Дубовое, что недалеко от Чаплыгина (раньше Чаплыгин назывался Раненбургом, это город князей, Петра I и ссылки Меншикова), а Дубовое известно своим святым источником — мы с дедом часто ездили в его родные места, попить святой воды, постоять в лесу, подышать запахом трав, ягод, грибов.

Рядом расстилались просторные поля с их вечным жужжанием неутомимых насекомых — пчёл и стрекоз, росли полевые цветы — васильки, колокольчики… Мы собирали душистые, пряные букеты, привозили их домой, и тогда наша маленькая комната и ещё более маленькая кухня благоухали несколько дней.

Мама всегда привозила деду полевых травинок…

Дед Николай Петрович Тишаков

Всё хозяйство также лежало на деде. Он умел делать всё, — в первую очередь — ценить жизнь и наслаждаться простым её счастьем — пением птиц (в овраг иногда прилетал петь соловей), грозой — и радугой, коромыслом перекинувшейся через речку после неё, восходами и закатами.

Картина художника Павла Весёлкина «Облака» — вид на наш дом и собор из Заречья. Бабушка очень любила сирень, а о чаплыгинском живописце я узнала как раз от неё — они дружили, бабушка посвятила ему стихотворение «Здесь» в книге «Созвездие Лебедь» — «Здесь идут берёзовые ливни…»

Он любил вечерами подолгу сидеть в коридоре на табурете, у верстака (здесь же была летняя кухня — газ и горелка), распахнув дверь во двор и подперев её специально выструганной для этого палкой — и смотреть на другой берег — тот бок, как называла его тётя Валя, — на спокойное течение синего ожерелья реки, на матовые кусты сирени — их куртины были овальными и огромными, как изумрудные облака на светло-зелёной траве луга, на пятнистых коров, зареченских баб, которые выходили отвязывать их по вечерам, и дальше — на переливающееся солнечной пшеницей на золотом горизонте снежетокское поле, которое когда-то возделывал он. И колебались перед ним два моря — небесное и земное, голубое и жёлтое — а море, о котором мечтал с юности, он так никогда и не видел…

Именно так когда-то, подперев распахнутую дверь палкой, любил на этом крыльце сидеть мой дед, смотреть на «тот бок». Палка, конечно, стояла по-другому, для неё в полу даже специальная ямка была

Дед с благодарностью принимал каждый дар земли — и она одаривала его щедро — в знак благодарности его благодатным рукам, которые трудились для неё с детства. Дед сажал картошку и капусту, лук и клубнику, и всё давало хороший урожай — даже каштан неизменно расцветал своими конусными благоухающими кистями, похожими на люстры в парадных залах дворцов, а диковинная японская сакура каждое лето была облеплена оранжевыми, круглыми, пушистыми вишнями.

И по дому он всё делал сам — стирал и готовил, колол дрова и топил печь, квасил капусту и варил варенье. Его блины получались, как солнце — гладкими, жёлтыми, вкусными — и без комков, пельмени — особенно сытными и «ушастыми» — он лепил их вручную, каши — рассыпчатыми, супы — наваристыми. Зимой он готовил на печке, носил из колонки воду, и чай заваривал по-своему — засыпал заварку в кипящую воду, и до пятнадцати лет я была уверена, что именно так и надо заваривать чай, и до сих пор не люблю эту неудобную возню с двумя чайниками.

Он жил просто и мудро: как положено, построил дом, насажал вокруг кучу деревьев, родил сына, и каждому из детей — в том числе, и мне — предугадал занятие: с мамой отсылал заметку в «Пионерскую правду», дяде подарил детский набор химических препаратов — что-то вроде «Юному химику», — и мама стала журналистом, а дядя — учителем химии, а со мной дед сшивал маленькие самиздатовские книжечки — раскрашенные фломастерами для нарядности, расписанные моими детскими стихами и рассказами…

Пост ВКонтакте, 08.07.2019

Когда-то так много лет назад сидел мой дед — подперев деревянную дверь старого дома рассохшейся палкой, на крыльце, наблюдая за игрой воды в реке, купающимися людьми, пасущимися коровами на другом берегу, старым заводом, красотой облаков. Деда нет уже много лет. Нет и бабушки. А дом ещё стоит, хотя так, конечно, уже не посидишь — всё заросло, река стала мелкой, и только коровы пасутся на прежнем месте. Но сколько воспоминаний! Здесь — самый настоящий отчий дом, то самое Отечество, и даже дым был — шёл из трубы в заснеженные зимние месяцы, когда сугробов наметало выше колена, а в доме топили печку. Это было самое счастливое детство, как в книгах. Детство как у Тома Сойера!

Он был прекрасным романтиком — и хозяйственным человеком — всегда запасал коробку спичек на чёрный день, а под его подушкой «дежурил» червонец, — а женился на бабушке, которая всю жизнь писала стихи и даже складывала их в чемоданы, которые возила за собой по всему Союзу, — как шутили в семье. Бабушка жила в Казахстане, на врача училась в Омске, и дед летал к ней на самолёте свататься в Усть-Каменогорск — и привёз свою красивую мечтательную жену в свой тихий городок. Какое-то время они жили на Волге, в рабочем поселке Алексеевка (теперь это райцентр), где 16 ноября 1961 года родилась моя мама, а её брат, мой дядя Димка родился в Казахстане 14 августа 1974 года, в Усть-Каменогорске, куда бабушка ездила в гости к своей маме.

Эту фотографию бабушка отправила деду в письме