Повелитель дольменов

Алексей Чеслов (2025)

В городском коллекторе найдена прикованная цепью к бетонной стене девочка. Она утверждает, что мужчина, похитивший ее, приходит и читает сказку про Танцующий город. И … хвастается, что укрывает детей. Как вылечиться от ночного кошмара, если ты сам им являешься? Таинственный голос в смартфоне предлагает необыкновенную терапию, где он должен похищать детей и прятать под землей. Для чего нужны эти ужасающие эксперименты и что скрывает дневник его детства?

4

В кабинете психолога было уютно: плотные шторы не пропускали лишний свет, создавая приятный полумрак. Родион отчетливо помнил надпись на золоченой табличке, висевшей на входной двери: «Максимов Николай Анатольевич. Специалист общей психологии».

Перед первым визитом он тщательно изучил отзывы о данном специалисте, которых в Интернете нашлось немного, но Родион прочитал их все. По возрасту они оказались почти ровесниками: психолог был старше на два года.

Максимов окончил престижный московский вуз и долгое время работал в сфере дошкольного и школьного образования, специализируясь на подростках. Однако, как он сам говорил в одном из интервью, желание стать разносторонним специалистом и начать реальную помощь людям всех возрастов подтолкнуло его к собственной практике.

На просторах социальных сетей коллеги горячо хвалили его, не стесняясь в выражениях. На фотографиях в Интернете он был либо один, либо с дочерью, причем фотографии с девочкой — десяти-пятнадцатилетней давности. Точно такие же стояли на его рабочем столе, и Родион не мог этого не заметить. В кабинете отсутствовали изображения супруги, родителей, каких-либо других родственников, сослуживцев или друзей. На некоторых площадках обсуждался его опыт работы с полицией, хотя на других сайтах эти заявления опровергались.

Максимов выглядел ухоженным и приятным мужчиной: высокий, густая аккуратная борода и усы, темные волосы со следами ранней седины, аромат дорогого парфюма. Две незначительные залысины на высоком лбу придавали ему вид умудренного и начитанного человека. Прямой крупный нос, волевой подбородок и честные темно-карие, почти черные глаза завершали образ серьезного специалиста.

В кабинете пахло корицей, элитным кофе и дорогой древесиной. Напротив окна висела репродукция Густава Климта, создавая атмосферу для доверительной беседы, как и в первое посещение. Тогда они просто говорили ни о чем: Максимов расспрашивал о семье, о бывшей жене и любовнице, о родителях и других родственниках. Родиону тогда показалось, что он пришел не к психологу на прием, а устраиваться на работу и проходит очередное собеседование.

Смураго снял туфли и лег на предложенную кушетку. Они сразу начали обращаться друг к другу на «ты», чтобы наладить доверительное общение.

— Меня интересуют твои воспоминания, — начал Максимов. — Но не реальные события, а образы и эмоции, которые ты почерпнул из детства, связанные с ними.

— Эмоции? — Смураго лениво потянулся на кушетке и посмотрел на психолога.

— Ну, например, расскажи, что тебя впервые поразило в жизни.

Родион отвернулся и, закрыв глаза, произнес:

— Как-то в детстве мы увлеклись так называемым собачьим кайфом. Это когда тебя ставят к стене и надавливают на область сердца ладонями. Предварительно ты делаешь несколько быстрых вдохов и выдохов. Затем теряешь сознание, скатываясь вдоль стены. Ощущение жуткое: даже сейчас помню эти всполохи перед глазами и щелчки по щекам. Зачем нам это было нужно? Сейчас и не отвечу. Но рассказать я хотел не об этом. Устав падать в обмороки, мы решили погрузиться в мистику.

— В мистику? С чем это было конкретно связано? — Максимов внимательно слушал Родиона и что-то фиксировал в рабочем блокноте.

Смураго недовольно поморщился, жалея, что упомянул об этом.

— Так и что там с мистикой?

— Ничего серьезного, просто у нас вошло в моду рассказывать детские страшилки. Каждое лето, будучи школьником, я проводил на юге. У отца там имелся дом в поселке у моря. Это район Геленджика. Так вот, у меня там был друг по имени Илья Лившиц. Отличный парень. Однажды мы сидели на берегу моря у костра и рассказывали страшные истории. Он рассказал такую.

В далёком горном регионе, где солнце редко заглядывает в глубокие ущелья, стоял древний дольмен. Его стены были покрыты загадочными символами, а внутри скрывалась тайна, которая пугала всех, кто осмеливался приблизиться к этому месту.

Однажды группа молодых исследователей решила отправиться в горы, чтобы изучить дольмен и раскрыть его секреты. Они были уверены, что смогут разгадать тайну этого древнего сооружения и прославиться на весь мир.

Прибыв на место, исследователи начали изучать дольмен. Они обнаружили, что символы на стенах были написаны на древнем языке, который никто из них не мог прочитать. Однако это не остановило их, и они решили провести ночь возле дольмена, чтобы разгадать тайну символов.

Ночью, когда все уснули, дольмен начал излучать странное свечение. Символы на стенах стали двигаться и менять форму. Исследователи проснулись и увидели, что дольмен ожил и превратился в огромного монстра, который хотел поглотить их. Дно дольмена превратилось в бездонный черный колодец и начало засасывать ученых.

Монстр был настолько ужасен, что молодые люди испугались и бросились бежать. Однако монстр был слишком быстр и силён, и вскоре все исследователи оказались в его власти.

Монстр поглотил их души и забрал их жизни. С тех пор дольмен стал местом, где пропадали люди, и его стали называть проклятым местом.

− Как же хорошо ты помнишь эту детскую страшилку, — произнес Максимов. — После таких ужасов, наверное, тебе в детстве снились какие-то кошмары?

Смураго ненадолго задумался:

— Тогда я мечтал, чтобы мне перестал сниться этот ящик.

— А можно подробнее?

Родион бесцеремонно отвернулся к стене:

— Мне снилось, что я просыпаюсь в каком-то ящике под землёй.

— Возможно, это был гроб? — предположил Николай Анатольевич, делая запись в блокноте.

— Да, может быть, и гроб, — согласился Родион, — вот только вместе со мной в том гробу сидела крыса. Она и по сей день постоянно снится мне, я уже рассказывал о ней в прошлый раз. И про дом. Просторный, но мне казалось, что я просыпаюсь в замкнутом пространстве и начинаю метаться от ужаса. А она начинала мерзко пищать в углу. И мне становилось страшно, причём не оттого, что я замкнут или задохнусь, а оттого, что эта тварь у меня в ногах. Она пахла сырой шерстью и касалась моих обнажённых ног своим уродливым хвостом.

— А зачем вы с друзьями рассказывали эти истории, если у тебя уже тогда начались проблемы?

— Ты такой интересный, — усмехнувшись, ответил Родион, — я тогда был пацаном. Откуда мне было знать, что это останется на всю жизнь и так глубоко засядет в моей голове? Эти страшные истории ещё повлияли на меня: я же в детстве вел записи. Точнее, писал фантастическую сказку. Так, впрочем, ничего серьезного, простые подростковые фантазии.

— Как интересно! А она случаем не сохранилась?

— Нужно порыться в ящиках отцовского стола, может, где-то и валяется та тетрадочка с записями.

Смураго зажмурился. Перед глазами вновь появился отец. Он по-прежнему махал перед его лицом дохлой крысой, но уже не кричал. Он шептал одними губами, без участия голоса. Он гортанно выплевывал буквы, шипя и клокоча горлом. Его лицо было пунцово-красным от волнения. Но Родион считывал эти буквы, соединяя их в слова и предложения; он легко понимал, о чём говорит отец.

— Это из-за тебя, маленький вонючий крысеныш, вы тогда поехали в Геленджик, — шептал папа, — я намеревался вас наказать, но ты, крысеныш, вымолил прощение у своей матери, и она уговорила отвезти вас в наш южный дом. Она уговорила меня. Если бы не ты, запах её куклы никогда бы не выветрился. Это ты во всём виноват, Родион. Это всё из-за тебя…

Смураго потряс головой и тут же услышал просьбу психолога:

— Могу я попросить тебя поискать эту тетрадь, и если она отыщется, принести мне?

Смураго мысленно прошелся по бывшему кабинету отца, предполагая, где может находиться артефакт из юности, но ответил неоднозначно:

— Посмотрю, конечно.

Но тут же добавил:

— Ты знаешь, я ведь ту историю Ильи так хорошо запомнил, потому что мы его долго искали.

— Искали? — Максимов отложил блокнот с ручкой в сторону и заинтересованно посмотрел на отвернувшегося к стене клиента.

— В один из вечеров Илья пропал, — начал объяснять Смураго, — но этому никто не придал значения: мало ли куда зашухерился пацан в южной провинции. Но и к одиннадцати ночи, и к двенадцати он не объявился. Его матушка подняла соседей, вызвонили участкового. В общем, поднялся чуть ли не весь посёлок: факела, собаки какие-то, люди. Я тоже не смог остаться безучастным, всё-таки друг. Факела мне не доверили, зато выдали классный фонарь. Сначала я долго блуждал вместе со взрослыми по оврагам, но потом меня как будто увело от дороги в горы. Я поднялся к разваленному храму и, отдышавшись, решил прошерстить окрестные буреломы. Кстати, старики в деревне рассказывали, что ранее это был вовсе не храм, а как будто какая-то старинная библиотека. Но не суть. Как сейчас помню этот стук сердца в висках вперемешку с криком какой-то ночной птицы. Я шёл, осторожно ступая шаг за шагом. Под моими сандалиями хрустел засохший можжевельник. Пахло хвоей и морем. Никогда не забуду, как я раздвинул очередные кусты, и луч света моего фонарика уперся в эту громадину. Это была задняя стена огромного дольмена. Я протиснулся из колючего кустарника и прополз вдоль холодной каменной постройки. Уже через мгновение я оказался у круглого входа в древнее сооружение. Я просунул голову. Внутри дольмена царили тьма и спокойствие. Просунув следом руку с фонариком, я заорал так, что тут же сорвал голос. Я светил ему в лицо и хрипел, как раненая лошадь. Там, в свете моего фонаря, прямо по центру, свернувшись калачиком, лежал Илья. Он был мертв.

— Это напугало тебя? — спокойно спросил Максимов.

— Я помню его пальцы: он сжимал свою кепочку, как будто всё ещё боялся её потерять. Я никогда не забуду эти стеклянные пустые кукольные глаза. Чуть приоткрытый рот, словно он вот-вот что-то скажет, и аккуратно подогнутые к животу тощие ноги.

— Что ты почувствовал?

— Это было… впрочем, не важно, столько лет минуло. Ты лучше скажи, док, что будем с моей головушкой делать? Может, ты мне какие укольчики назначишь?

— Жаль, что ты не хочешь об этом поговорить подробнее, ну да ладно, будем корректировать, — подытожил Максимов.

Смураго присвистнул и ехидно улыбнулся:

— Ну давай, док, делай своё темное дело. Таблеточки пропишешь или иглоукалывание?

Максимов посмотрел на него исподлобья и ответил неожиданно:

— Для начала ты можешь убить крысу. Нет, не эфемерную какую-то крысу, а самую настоящую. Мы сядем с тобой в машину и поедем на рынок. Пройдёмся по рядам, где этих самых тварей продают, и выберем ту, что более всего подходит: похожую на твою крысу из детского и взрослого кошмара. Потом ты посадишь её в клетку и несколько вечеров будешь смотреть на неё с ненавистью, подсознательно предполагая, что поймал ту самую свою крысу. А затем возьмешь и расстанешься с ней в свободной форме. В идеале бы, конечно, умертвить её. Сможешь или нет?

Смураго приподнялся на локте, развернулся и серьёзно посмотрел на Максимова:

— И это типа должно помочь?

— И ещё, начни с сегодняшнего дня вести записи. Не старайся писать что-то правильное и не обращай внимания на грамматические ошибки. Просто и лаконично записывай всё, что заботит или беспокоит. Ну… и найди себе работу, дело по душе. Ты же вроде как уволился?

— Ага, типа того. Но ты про крысу так и не ответил, поможет или как?

Максимов захлопнул блокнот и произнёс:

— В моей практике был случай, когда одному мальчику нужно было раздавить ногой улитку. Совершенно не важно, зачем и для чего, просто делюсь с тобой данным фактом. Он не мог. Я купил в магазине приколов ненастоящую улитку, и он всё равно не мог её раздавить. Где-то у себя в голове не мог. Но я имел в виду подсознательную смерть той улитки, а не физическую. Когда я объяснил ему это, он наступил на неё без сожаления. То же и с тобой: ты можешь убить сотню живых крыс, но не расправишься с той единственной, которая… ну ты понял, в твоей голове.

— Так мне убивать её или нет? — с усмешкой переспросил Родион.

Максимов с легкой иронией пожал плечами, но все же утвердительно кивнул. Проводив клиента, он достал из рабочего стола личный дневник и, открыв на чистой странице, записал следующее:

«Черников пригласил меня участвовать в этом сложном деле не просто так, тем более мы с ним сто лет знакомы. У меня большой опыт работы с людьми, которые не могут контролировать свои действия. Я помогаю им признать свою вину и найти выход из сложной ситуации. Это моя работа и призвание.

Например, в начале двухтысячных в Сибири был известен так называемый «пилунский насильник». Пилун в переводе с местного наречия означает «мешок», и этот небольшой, насквозь промерзший городок стал тем самым мешком смерти, где находили свою гибель многие девушки. Насильник поджидал своих жертв, приставляя нож к их горлу, и уводил в безлюдные места: недостроенный роддом или заброшенный стадион.

Не всегда ему удавалось совершить акт насилия, так как у него были проблемы с потенцией. В такие моменты, теряя контроль, он мог расправиться с жертвой. Вскоре преступника задержали, основываясь на показаниях выживших девушек и фотороботе. Тогда многое совпадало: и повадки преступника, описываемые жертвами, и его внешность. Дело готовили для передачи в суд.

Когда меня пригласили для беседы с предполагаемым маньяком, я сразу сказал, что это не он. Я руководствовался своими знаниями и внутренним чутьем.

Я беседовал с девушками-жертвами и из этих бесед складывал для себя портрет реального преступника. В отличие от правоохранительных органов, меня не интересовала внешность, я собирал крупицы другой информации. Например, жертва номер пять, ставшая его добычей в 2002 году, рассказывала, что небо было звездным, светила полная луна. Он шел за ней неторопливо, говорил уверенным тоном и не оглядывался. Когда он завел ее на второй этаж разрушенного здания, то сначала сильно избил. Вступить в половой акт он не смог, улегся на нее и… уснул. Она молила бога, чтобы у него получилось, чтобы он только отпустил ее живой, и это произошло после того как он проснулся. Он оставил ее в живых потому, что у него все получилось, и девушка давала важные показания.

Другие девочки тоже упоминали этот странный поступок — он ложился на жертву и засыпал. Для меня это было зацепкой или как я это называю, ниточкой. Я исследовал все детские сады и опросил всех воспитательниц, которые работали двадцать пять-тридцать лет назад. Я беседовал с учителями на пенсии и ветеранами образования в небольшом сибирском городке. Я искал необычное совпадение и нашел его.

Жертва номер восемь пошла прогуляться сентябрьским вечером. Он так же увел ее в разрушенное здание. Но она единственная, кто запомнил: на левой груди у насильника была татуировка — портрет возрастной женщины. Это тоже оказалось важным моментом.

Человек, идущий на так называемую охоту, не может вести себя тривиально, — размышлял я. Он, скорее, не может не идти по какой-то причине. В его жизни всегда есть якорь, который тянет все его действия и переживания в одну точку. В случае с пилунским насильником это была его семья. Когда маленький мальчик приходил со школы, мамаша наказывала его за плохие отметки очень оригинальным способом: ложилась на него сверху, придавливая к полу своим массивным телом.

Вскорости мы его взяли. Никто из его соседей и домашних нам не поверил. И даже когда его генетический материал совпал по двадцати четырем эпизодам, все равно не поверили. Но это был он: тихий семьянин с портретом матери у сердца и похотливой мерзостью в голове.

Когда я нащупал эту нить, мне легко было манипулировать его действиями: как только он начинал замыкаться в себе или лгать, я грозился пригласить в камеру его семью и наглядно показать, зачем он вытворял это с девушками. Я обещал ему улечься на его жену, наказав за его проделки именно её, от чего ему становилось неимоверно стыдно, он начинал реветь как ребенок и просил не рассказывать обо всем матери. Не спрашивайте меня, как я раскопал все это. Насильник сам поведал мне эту историю из своего детства. Да, его мать давно умерла, но ее тень жила в насильнике, заставляя доказывать давно умершему человеку мужскую состоятельность его сына-извращенца.

В случае с теперешним клиентом все намного сложнее. Но я верю в свой опыт и верю в успех».

Далее Максимов достал смартфон и набрал номер человека, который в его телефонной книге был записан как «Полковник».

Станислав Валерьевич Черников, старший следователь по особо важным делам, ответил на звонок мгновенно. Когда Николай Анатольевич звонил ему, всегда казалось, что полковник носит телефон привязанным к уху.

— Да, Коля.

— Мы только начали, но пока нет результатов. Хотя…

− Ты материалы дела смотрел? — строго спросил полковник.

Максимов достал распечатку и зачитал:

«Анжелика Изотова. 9 лет. Была найдена в подмосковном водоприемном коллекторе дренажной системы. Следов физической расправы или насилия не обнаружено. Пропала двумя неделями ранее в районе центральной библиотеки в Люберцах. Многие свидетели показывали, что девочка спустилась с крыльца с книжкой в руках и, замешкавшись, начала искать взглядом старшую сестру. К ней подошел высокий мужчина и, присев на корточки, начал о чем-то разговаривать. Анжелика вела себя уверенно и, охотно дав ему руку, последовала в сторону остановки общественного транспорта. Старшая сестра, давая показания, рассказала:

«Я попросила Анжелику постоять две минутки, ведь мне требовалось сбегать внутрь и передать книгу лично в руки. Анжелика взрослая и умная девочка, она никогда не разговаривает с незнакомцами и не доверяет чужакам. Я выскочила из двери на крыльцо и, повертев головой, не увидела сестру. Но никакого беспокойства не было. «Она спустилась с крыльца и ушла к ларьку с мороженым», − подумала я и проделала тот же самый путь. Но Анжелики там не нашла. Пройдя в обратную сторону до парка, я позвала ее громким голосом. Прохожие оборачивались мне вслед. И вот тут в сердце закрался леденящий страх, который с каждой секундой все более и более нарастал в груди липким комом…»

− Девочку нашли мертвой, — произнес Черников. − На коллекторной крышке кто-то мелом написал странное слово «Сайлис». Имело ли это какое-то значение для следствия или слово было написано случайно, никто из опергруппы не знал. Но фото с надписью было задокументировано и добавлено в дело. Ты читал это все, Коля?

− Ты об этих материалах спрашиваешь? — переспросил Максимов. − Здесь что ни страница, то трэш, угар и содомия. Не думаю, что такие подробности подскажут мне что-то или помогут. Они скорее озлобят в ненужную сторону и не дадут правильно расставить приоритеты в работе. Эмоции в моем деле — это роскошь.

− Ну, извините, товарищ чистоплюй, у нас с вами такая работа. Докладывай, что расследовал. Вернее, извини, ты же гражданский, так что просто рассказывай.

− Тогда слушай…