Машина пространства

Алексей Синицын, 2019

Журналист Горгий Пеликанов отправляется в вологодскую глушь, чтобы отыскать легендарный Заповедник, о котором ходят самые невероятные и противоречивые слухи, а в результате… оказывается в затерянном городе – мистическом Вавилоне Русского Севера, исчезнувшем с географических карт сто лет тому назад. Что ждёт его там? Сможет ли он выбраться из своего «вавилонского плена»?

Глава 2

Встречающего из местной редакции узнать было нетрудно. Он стоял возле старенькой Toyota RAV4, держа в руке фанерную табличку, напоминающую иллюстрацию к веселой детской «Азбуке». На табличке был нарисован кургузый длинноклювый пеликан.

Через площадь двое полицейских вели под руки пьяного мужика в коротеньких резиновых сапогах, мычащего себе под нос что-то неопределенно задумчивое. Больше на привокзальной площади не происходило ничего.

— С табличкой это вы хорошо придумали, — похвалил Жора.

Парень с улыбчивым лицом сельского гармониста представился корреспондентом Сашей.

— Спасибо. Как добрались? — спросил он, с любопытством разглядывая Жорин цифровой камуфляж.

— Нескучно, — нашелся Пеликанов.

— Кажись, не сухопутная?

— Нет. Морская.

— У нас тут моря нет, — весело напомнил Саша, обходя машину.

— В Челябинске есть, а у вас нет? — пошутил Жора.

— Проголодались с дороги, Горгий Павлович? Поедемте в редакцию, там в холодильнике со вчерашнего бутерброды остались, — запросто предложил он.

«Поедемте», — ухмыльнулся про себя Пеликанов, забираясь на пассажирское сиденье.

— А чего вчера, праздник какой был?

— Праздник известный — Кондрат да Ипат, — отозвался Саша, искоса поглядывая на светофор.

Пеликанову показалось, что это какая-то местная присказка. Но вдаваться в дальнейшие расспросы он не стал.

Редакция в старинном купеческом особняке на набережной одноименной реки встретила его густым запахом растворимого кофе с явственно угадывающимся ароматом рижского бальзама.

— Понедельник — день тяжелый. Для творческого вдохновения, — объяснил Саша, предварительно погрозив кулаком в одну из комнат.

— Хорошо тут у вас, — похвалил Пеликанов, разглядывая стены, увешанные грамотами и дипломами в деревянных рамках за победу в региональных журналистских конкурсах.

Он давно заметил, что названия многих региональных журналистских конкурсов отдавали незатейливо-пошловатой геральдикой. Вся обстановка в редакции напоминала офис небольшого бойкого турагентства.

— Не жалуемся, — отозвался Саша, ставя в микроволновку обещанные бутерброды с сыром и копченой колбасой.

— Это правильно, — снова похвалил Пеликанов.

— Если нужна гостиница, так мы мигом организуем, — вспомнил Саша. — Вы к нам надолго, Горгий Павлович?

— Жора, и давай на «ты».

— Понял.

— Я к вам как получится, Саша, — вздохнул Пеликанов.

— О чем написать думаете?

— Думаю, о глухарях на токовище. — Жора, как по клавишам, провел указательным пальцем по пыльному подоконнику.

— В каком смысле?

— В прямом. Еду освещать суровые будни вашего Заповедника.

Саша мгновенно посерьезнел:

— Да какие там будни. Нехорошее это место, гиблое.

Он предложил Пеликанову чай/кофе на выбор.

— Кофе, и чуть-чуть бальзаму, если можно. — Жора солидарно улыбнулся.

Саша на минуту вышел с кружкой в соседнюю комнату.

— Сам-то бывал там? — спросил Пеликанов, когда он вернулся.

Из кружки вкусно пахло чем-то хвойным.

— Что я там забыл? Отца один раз в молодости занесло в те края, говорит, еле ноги унес. Семь дней по болотам кругами ходил. Вконец обессилел, потом полз, как Маресьев. Чуть навсегда там не остался.

— Ну та, то давно было. Наверное, еще до изобретения компаса, — сострил Жора, налегая на колбасный бутерброд. — Теперь время другое — ГЛОНАСС, спутниковая навигация. Небось, не пропаду, а?

Саша смерил Пеликанова недоверчивым взглядом.

— Да ни хрена там работать не будет, — сказал он.

— Это почему?

— Место такое.

— Какое? — продолжал настаивать Пеликанов, отпивая из кружки. Ему хотелось выяснить, что Саше известно о Заповеднике.

— Духоносное. Не приемлет технического прогресса.

— Вот видишь, сам говоришь, место особенное. Значит, разобраться нужно.

— Разбирались тут одни из Питера в позапрошлом году, — буркнул Саша. — Целую экспедицию организовали напрямки к Верховажью.

— Ну и?

— Девять человек — до сих пор ищут.

«Вот Сизифский, сука, наверняка ведь знал, что тут целый „перевал Дятлова“, а мне ничего не сказал», — про себя выругался Жора.

— Вы об этом писали?

— Да нет, тут такое дело… — замялся Саша.

Архиереев, главред вологодской редакции, появившийся ближе к десяти часам, наоборот, как мог успокаивал Жору. Пеликанов, сидя в кресле, разглядывал его белое рыхлое лицо с выражением повышенной социальной ответственности. (Он чем-то отдаленно напоминал ему депутата Исаева.)

— Слухи, конечно, про Заповедник ходят разные, но вы, Горгий Павлович, не придавайте значения. Нормальный, я вам скажу, Заповедник — есть лесничество, собственное охотхозяйство…

— Охотхозяйство?

— Оно не в самом Заповеднике, — смущенно поправился Архиереев, — а как бы при нем. — Он сделал движение рукой, словно краб, отодвигающий в сторону пустую консервную банку, возникшую на его пути.

Пеликанов понимающе закивал.

— Поймите, область дотационная, зарплаты невысокие, народ… — Архиереев быстро взглянул на него. — Нет, народ у нас хороший, народ у нас замечательный, душевный… А вот с инвестиционным климатом, прямо скажем, не очень. Материальная база давно устарела. Мы об этом регулярно писали, пишем и будем писать. Неудивительно, что в отсутствие прочного экономического фундамента, да с перепою, чего только не померещится, — к неожиданному выводу пришел он.

— Разберемся, с божьей помощью, — отозвался Жора.

— Если не лезть в самую глушь без проводников, то ничего плохого, я вас уверяю, не случится. Те-то, питерские, — Архиереев понизил голос до заговорщического, — на свой страх и риск поперлись. Даже службу спасения в известность не поставили. А почему?

— Почему?

— «Зеленая разведка», следопыты хреновы, — раскололся Архиереев, рубанув ребром ладони по столу.

Пеликанов знал, что «зеленой разведкой» называли иностранных агентов, организовывающих под видом природоохранных, экологических экспедиций поиск секретных военных объектов на территории Сибири и Дальнего Востока. Архиереев утверждал, что они проявили интерес и к Заповеднику и бесследно исчезли.

— Машину мы вам обеспечим. До охотхозяйства часа два пути по губернаторской дороге…

— Нет, Дмитрий Петрович, по губернаторской дороге мне не надо, — перебил его Жора. — И охотиться я не люблю, зверюшек жалко. Мне — в самую глушь.

Он вспомнил, как с невыразимой грустью смотрел в детстве на отцовскую резиновую утку и коричневый продолговатый манок, поражаясь тому, насколько все-таки коварные и жестокие существа люди.

Часам к одиннадцати Пеликанов вышел из редакции на набережную. Простуженная серо-голубая река, подернутая морщинистой рябью, медленно утекала под низкий арочный мост. Между деревьев по обоим берегам прятались небольшие церковки, ползли низкорослые кусты с взъерошенными торчащими ветками. Возле одной из них стояли три небольших белоснежных катерка с крестовидными мачтами. Жора решил еще раз набрать Риту. В Заповеднике сотовой связи наверняка не будет. Рита снова убийственно молчала. Выждав с десяток гудков, Жора отключился. Наушник выпал из уха и повис, болтаясь на проводе возле пупа.

— До привокзальной площади как доехать? — окликнул он проходившего мимо деда с плетеной корзинкой, полнящейся странными серыми грибами.

— Садись на любой автобус, — пенсионер махнул рукой куда-то в беспросветное северное небо.

«Верно, Земля круглая, Вологда круглая, жизнь круглая», — думал Жора, стоя возле своего рюкзака в поскрипывающем круге двухсекционного «Икаруса» с гармошкой. Когда кондукторша предложила ему купить билет и заплатить за багаж, он долго не мог понять, чего она от него хочет.

Вокзал был почти пуст и вгонял в уныние отсутствием идей. Редкие пассажиры дремали в жестких деревянных креслах под декоративным картографическим панно ВОЛОГДА-1147. Пару человек стояли возле билетных касс, вяло переговариваясь и туго соображая. Пеликанов решил посмотреть расписание.

Грязовец, Погорелов, Свиноферма, Чарозеро, Тотьма (То — тьма!), Череповец… Чтение автобусного расписания навело Пеликанова на мысль, что преобразования в России следует начинать с незамедлительной топонимической реформы. Названия маршрутных пунктов на карте являли собой наглядную историю какого-то безрадостного катастрофического существования.

Вдруг ему показалось, что где-то в середине расписания забрезжил Заповедник. Но все попытки отыскать его вновь приводили только к нарастающему раздражению. Пеликанов тряхнул головой, желая согнать с себя морок, потом снова стал внимательно скользить сверху вниз по черным путающимся строчкам. В самом деле, между Белозерском и Вытегрой значился Заповедник. В столбце «Отправление» стояло: ПФГ.

Что значит ПФГ? Пофигу?

— По мере формирования группы, — объяснила ему женщина из справочной.

— И каким образом формируется группа? — спросил Жора, пытаясь снизу вверх заглянуть в окошко.

— Иногда никак не формируется, если желающих нет. Иногда стихийно. А бывает, приедут откуда-нибудь сразу человек двадцать, тогда мы в течение часа отправляем автобус.

— Ну а если я один, мне-то что делать? — посетовал Жора, заглядывая в ее бессмысленные, как небо голубые глаза.

— Ждать.

— Чего ждать? Пока группа сформируется стихийно? — догадался он.

Женщина из справочной задумалась.

— Ну, можете поговорить с водителем. Если он согласится вас одного везти…

Водитель оказался невысоким мужичком с быстрыми сноровистыми движениями и с лицом, исполосованным морщинами. Выйдя из своего пазика, он внимательно оглядел Жору, затягиваясь сыроватой сигаретиной без фильтра.

— Мне в Заповедник нужно, отец, — сходу сообщил Пеликанов.

— На кой тебе? — весело поинтересовался водитель, по-солдатски прикрывая заскорузлой ладошкой огонек.

— Хочу разобраться в личной мифологии, — сыронизировал Пеликанов. Ему не хотелось говорить, что он корреспондент из Москвы. По опыту знал, в провинции с простым людом об этом лучше помалкивать.

— Что ж, дело хорошее. По молодости, может, оно и правильно, — неожиданно одобрил водитель. — Клади пять рублей, и поехали.

— Пять тысяч, что ли? Не многовато? Я за пять штук до Москвы на такси докачу.

— До лесничества триста километров. Так? Триста туда, триста обратно — стало быть, два центнера бензина сожрет. — Водитель кивнул в сторону своего забрызганного грязью пазика. — Ежели сейчас поедем, то мне возвращаться аккурат в ночь придется. А по ночам в тех краях разбойники на дорогах промышляют. То есть опять же риск.

— Да господь с тобой, отец, какие разбойники? — удивился Жора. — Чай не девяностые.

— Чай — не кофе, потанцуем… Такие, что дорогу сваленным деревом преградят, машину отымут и оберут до нитки. Да еще, неровен час, новгородским в полон продадут, ушкуйникам.

Пеликанова стал разбирать нервный смех.

— Ушкуйникам-то вы на кой черт? — не понял он.

— Им самим без надобности, — согласился водила. — Они живой товар вниз по Волге сплавляют в Астрахань или в Дербент. Там продают на невольничьем рынке. Недавно костромских полторы тысячи туда свезли, во как!

Жора понял, что углубляться в историческую сторону вопроса бессмысленно, поэтому решил вернуться к финансовой.

— Скинь до четырех, по-людски, а?

Мужик еще помялся, потом кинул прокуренный до пальцев бычок под колеса.

— Ладно. Четыре, и песни будешь петь всю дорогу, — решил он.

Песен петь не пришлось. Ехали молча. Федор Лукич, так следовало из трафаретной надписи над лобовым стеклом, знай себе покручивал баранку, восседая с прямой спиной, как маленький залысоватый Будда. Иногда он, не отрывая взгляда от дороги, прикладывался к кефирному пакету, оставлявшему на его губах белую каемку. Музыки и собственной хватало. Пазик временами издавал заунывные протяжные звуки, способные кого угодно ввести в мистический транс. Потом фыркал, чихал или кашлял, а откашлявшись, начинал громко тарахтеть, будто проклинал свою жизнь, а заодно и весь белый свет. Через какое-то время все повторялось.

Жора устроился бочком поближе к мотору, чтобы было теплее, и посматривал на текущие за окном пейзажи, исполненные какой-то неподвластной времени неодолимой, всепоглощающей тоской, вгонявшей в непролазную грязь дровяные дома, кирпичные амбары, трактора, собак и людей. Промежутки между деревнями заполнялись мерзлыми землистыми полями и редкими ободранными перелесками, стоящими по щиколотку в грязной осенней листве и вопиющими ветвями к небу.

Возле одной деревни на обочину дороги вышла старуха с козой. Она проводила пазик долгим притихшим взглядом, будто это был не обычный междугородний автобус, а немецкая самоходка «Фердинанд» группы армий «Север». Коза высунула длинный розовый язык и заблеяла.

Жора попытался представить, что бы он делал, если бы ему довелось родиться и жить здесь. Наверное, рано или поздно пришел бы к печальному финалу, решил он. Но ведь люди здесь как-то жили.

— Федор Лукич, вы вологодский? — спросил он.

— Я-то? Кирилловский, — бодро, словно только и ждал этого вопроса, ответил водитель. — В Вологду я, демобилизовавшись из армии, приехал, поступать в индустриально-транспортный техникум. Сразу после войны это было, — процедил он сквозь зубы.

— После какой войны? — не понял Жора.

— После Великой Отечественной, какой еще? — удивился Федор Лукич.

— Так сколько вам лет?

— Пятьдесят семь годков, все мои.

Жора молчал, раздумывая, зачем, по какой причине человек в почтенных летах так беззастенчиво ему врет.

— Я ведь всю войну артиллеристом — до Берлина пушку свою, «сорокапятку» тянул, — не моргнув глазом, добавил Федор Лукич.

— Дотянули? — с едкой усмешкой спросил Пеликанов.

Но Федор Лукич будто и не заметил подвоха.

— Дотянул. И по Рейхстагу как следует долбанул, — свой восторг он выразил взмывающим вверх кулаком и радостным оскалом. — Ну а потом, когда в Кириллов вернулся, а дома-то родительского и нет. Немцы разбомбили. Пошел я по городу, куда глаза глядят, и снова вышел на железнодорожную станцию.

Вот это уже похоже на правду, подумал Пеликанов. Куда здесь ни пойди, все одно к железнодорожной станции выйдешь.

— А на станции встретился мне один матросик, он в наш монастырь приезжал помолиться о выздоровлении своей тяжко недугующей матушки. Так этот матросик увидел меня и говорит: «Ты, брат, не горюй. Руки-ноги, говорит, у тебя целы. Дома — нет, но это не беда. Езжай в Вологду, работы там много. Найди себе дело по душе». Я прикинул да и поступил в индустриально-транспортный техникум. Не жалею.

— Почему именно в индустриально-транспортный? — снова поинтересовался Жора.

— Название уж больно понравилось. Да и здание приглянулось — красивое. Его пленные немцы строили. А немец, сукин сын, умеет строить, — отдал должное неприятелю Федор Лукич. — Рядом тенистая липовая аллея с резными скамеечками. Думаю, удобно будет барышень прогуливать. — Он хитро подмигнул Пеликанову в зеркало.

Тоже мне, Бунин выискался, подумал Жора, продолжая наблюдать за развитием у Федора Лукича осеннего обострения.

В Сямже остановились, чтобы заправиться. Федор Лукич, выскочив из кабины с канистрой, будто бы даже радостно сообщил, что отсюда до самого Заповедника заправок уже не будет. «Дальше леса да болота», — он неопределенно махнул канистрой вдаль. Движения его были бодры и по-молодецки пружинисты.

Пеликанов тоже вышел из автобуса размять ноги. Небольшое приземистое сельцо накрывал холодный осенний вечер. Кафе «Север-Транзит» манило редких проезжающих по-домашнему уютной иллюминацией и обещанием накормить вкусно и недорого. Пеликанов вспомнил, что за целый день почти ничего не съел.

Оказалось, что Федора Лукича в «Севере-Транзите» хорошо знали. Пока Жора налегал на гуляш с плохо накалывающимися на вилку макаронами, водитель пазика любезничал с пышногрудой кассиршей, изредка кивая в его сторону. Сам он есть не стал. Жора поглядывал на замурованную в стенку плазменную панель, на экране которой драматически заламывала руки Клавдия Шульженко. У нее было простое хитроватое лицо, сильно подкрашенное синими тенями. Записи, сделанной в Колонном зале Дома Союзов, было как минимум лет сорок, а то и пятьдесят.

— Долго еще ехать? — спросил Пеликанов, выйдя на воздух.

— Полпути, считай, проехали, а вот долго ли, одному Богу известно, — философски отозвался Федор Лукич, чиркнув в темноте спичкой.

На коробке Жора увидел этикетку, на которой был изображен пограничный наряд — два солдатика с «калашами» старого образца и овчарка. Собака производила впечатление самого осмысленного существа на картине.

— Дорога плохая?

— Бывает, что и плохая, а бывает, и ничего. Ты знак возле заправки видел?

— Нет.

— Неопределенная дорога. — Федор Лукич деловито выплюнул на асфальт табачную ворсинку.

— Как понять, неопределенная? — Пеликанов о таком дорожном знаке никогда не слышал.

— Так и понять, что заранее никогда не известно, то ли как сыр по маслу катить будешь, то ли на колдобинах подвеску убьешь.

— А от чего это зависит? — снова поинтересовался Жора, догоняя быстро шагающего водителя.

— От человека зависит, что ему судьба уготовит. Бывает, видно, человек хороший, а дорога ему выпадает трудная. А бывает наоборот.

Так обычно и бывает, мысленно согласился Жора.

— И многих вы, Федор Лукич, в Заповедник доставили?

— Доставляет Почта России, а я до лесничества довожу, — уточнил водитель. — Не считал.

Вдалеке послышались глухие раскаты грома — будто наверху, над навесным потолком из серых, дымящих туч кто-то двигал мебель.

Жора не мог вспомнить, в какой момент они съехали с федеральной трассы М-8 на проселочную дорогу. Быть может, и вообще не съезжали, просто дорога на Архангельск вдруг сама неожиданно размокла и изгадилась. После того как зарядил дождь, езда по ней стала напоминать сильно замедленное катание по бобслейному желобу. Пазик закидывало на обочину, с которой он снова скатывался вниз, чтобы занестись на противоположную сторону. Автобус сильно раскачивало. Судя по тому, как размашисто водило его корму, вскоре они должны были неминуемо застрять. Почти ничего не было видно. Фары выхватывали из темноты лишь небольшой косматый клочок земли перед колесами, на котором вздымалась гребнями жирная вековечная грязь. Оставалось удивляться, каким образом Федор Лукич все еще ориентировался в пространстве. Он выглядел предельно сосредоточенным. Заметив, что Пеликанов внимательно наблюдает за ним, он сказал, что главное — держать нос на волну. Жора не понял, имело ли его замечание какой-то буквальный смысл или Федор Лукич выражался метафорически.

Наконец, наддав из последних сил, пазик снова оказался на асфальте. Пеликанов это почувствовал по стихшей качке. Дождь тоже, кажется, стих и барабанил теперь по крыше не так истово.

— Я уж думал, застрянем, — признался Жора.

— Застрять — что. Хуже, если бы перевернулись.

— И как вы дорогу находите! — восхитился Пеликанов, пребывая под впечатлением от их решающего рывка.

— Да ничего я не нахожу, просто еду вперед и еду, а она сама под колеса подстилается.

Еще примерно через час под колесами зашуршал щебень. Один камень отскочил и звонко ударил по днищу.

— Это что? — спросил Жора.

— Это тебе лучше знать, — неожиданно ответил Федор Лукич. — Чуть радиатор мне не пробил.

— Я? — удивился Пеликанов.

— Неопределенная дорога, она вроде фронтовой. Какой ее помнишь, такой она и становится, — загадочно изрек Федор Лукич.

Пеликанов сообразил, что это снова были его воспоминания. Речи водителя теперь не казались ему столь безумными и странными. Если так, то определенный смысл в них был. Вскоре Жора вспомнил, откуда взялся этот опасный шуршащий щебень, вылетающий из-под колес пазика. Он находился за многие тысячи километров отсюда, далеко на востоке — там, где в Тихом океане дрейфовал остров Сахалин.

— Воспоминания — ладно. У некоторых воображение разыгрывается, тогда такое начинается, только держись, — качнув головой, усмехнулся Федор Лукич.

Пеликанову стало даже неловко за то, что он мелко торговался с Федором Лукичом на вокзале. Если так разобраться, работенка у него была каторжная, не позавидуешь. Мало ли чего кому вспомнится, а хуже того, привидится. Чтобы спокойно, без происшествий добраться до Заповедника, Жора решил вообще ни о чем не думать. Для этого он стал вести счет дыханию, и сам не заметил, как уснул.

Когда он проснулся, вокруг было светло и тихо. Воздух казался прозрачным. Автобус безмолвствовал на небольшой лесной полянке, в окружении высоченных бактерицидных сосен. Издалека доносился мягкий, успокаивающий шум небольшой горной речки. Судя по освещению, было раннее утро. В автобусе, кроме него, никого не было. Пришлось выбираться наружу через водительскую дверь, перемахнув через мотор.

Федора Лукича он увидел с высокого обрывистого берега. Тот стоял в болотных сапогах по пояс в воде и далеко закидывал леску с грузилом вверх по течению, а потом подматывал к себе крючок, крутя массивную трескучую катушку.

— Клюет? — крикнул Пеликанов сверху.

— Ха-ха-ха, — обрадовался Федор Лукич, завидев его. — Еще как! Форель!

Жора стал оглядывать окрестности. Поляну, на которой они остановились, окружали невысокие пологие возвышенности, заросшие еловым и сосновым лесом, с уступами из спрессованных каменных лепешек. Что-то подобное он видел на Алтае. И что-то ему подсказывало, что в вологодских лесах не должно было быть горных рек, полнящихся форелью. Хотя, спорить на крупную сумму он бы не стал.

— Непуганая, стерва, сходу набрасывается, — едва Федор Лукич договорил, как почувствовал очередную поклевку.

Высунув язык, он коротко и резко подсек, а затем стал вытягивать, взмахивая закидушкой, как дирижерской палочкой. Жора наблюдал, как он забирает из воды сачком тупорылую пятнистую рыбину с белым брюхом.

— Вы же говорили, Федор Лукич, что ночью обратно поедете, — напомнил Жора, отпивая чай из металлической кружки.

— Экий ты вредный. Ну говорил, да передумал. Вишь, зато сколько наловил. — Он поднял вверх зеленую мелко-дырчатую авоську, полную рыбы.

Пеликанов, оторвав зад от бревна, подбросил в огонь елового лапника. На солнце, возле костра было жарко.

— А где тут лесничество?

— Лесничество тут везде, — водитель обвел окрестности взглядом, надкусывая кубик рафинада. — Ты хотел спросить, где тут лесники?

— Угу.

— Нет тут лесников. — Федор Лукич сощурился и шумно отхлебнул.

— Как нет? Почему?

— Так нет. В этом лесничестве каждый сам себе лесник, — коротко пояснил он.

«Вот черт, — подумал Пеликанов, — о чем же я буду писать?»

— В рюкзаке чего? — спросил Федор Лукич.

— Спальник, топорик, консервы…

— Удочку я могу тебе оставить. За один рубль, — сообщил он.

— А как отсюда потом назад выбираются? — не обратив внимания на предложение удочки, спросил Жора. Вопрос организации путей отступления волновал его сейчас куда больше.

— Свистеть умеешь?

— Немного умею.

— Немного не пойдет. Нужно вот как.

Федор Лукич отставил кружку, засунул в рот два пальца и свистнул так, что у Пеликанова заложило одно ухо.

— Зачем свистеть? — спросил Жора, прочищая ушное отверстие.

— Как сильно приспичит назад возвращаться — вот так свиснешь, я тебя в Вологде услышу и за тобой вернусь. — Водитель громко рассмеялся.

— Я серьезно, Федор Лукич, а вы…

— Если серьезно, паря, ты меня о таких глупостях спрашивать не должен. Если хочешь в личной мифологии разобраться, — со всей серьезностью напомнил он.

— Я пошутил.

— А с Заповедником шутки плохи. Он шутить не любит. Берешь удочку?

— Беру.

Жора полез в кошелек за деньгами.

— Главное, не дрейфь. Мой тебе совет: иди, куда глаза глядят. Глаза сами куда надо выведут. — Он посмотрел сквозь тысячную купюру на солнце, сложил ее в нагрудный карман гимнастерки и стал собираться.

Когда автобус с Федором Лукичом скрылся из виду, Пеликанов с размаху воткнул охотничий нож в землю и сел на бревно перед догорающими углями, обхватив руками голову.