Путь трубадура. 101 история из жизни музыканта в метро

Алексей Сергеевич Воронин, 2023

УМКА (Анна Герасимова): "Без обмана – именно 101 история из жизни музыканта в метро. Алексей Воронин всю жизнь сочиняет и поет хорошие песни, а теперь написал хорошую книжку. О том как человек так называемой "старой формации", со своими привычными ценностями, культурными, этическими, эстетическими, живет в предложенных Временем обстоятельствах. Ничего не декларирует, присматривается внимательно и доброжелательно. И неплохо у него получается. Истории непридуманные. И личность автора, и манера повествования спокойная, без модной жести и нравоучений, выглядит симпатично"

1. День первый. Все в страшном порядке

— Здравствуйте, Владимир Владимирович!

Аристарх приподнимает бейсболку, чуть иронично кланяясь бюсту Поэта. Его каменный лик молчит. Поэт существует надмирно. Взгляд устремлен в неведомые дали и выси, оклеенные красными флагами. А этот человечек с гитаркой внизу, в своем дольнем, суетном и блеклом мире, что с него возьмешь? Пусть живет.

Аристарх достает комбик, процессор, микрофонную стойку, шнуры, производит коммутацию и начинает работу. Поет, одновременно пребывая в своих маленьких заботах о том, что на этой площадке много не заработаешь, но других свободных сегодня не нашлось. Так что придется петь и играть под каменным небом поэта, на котором начертаны железные строчки:

…серьезно, занятно — кто тучи чинит,

кто солнцу жар надбавляет в печи —

все в страшном порядке…

«А ты, майн фройнд, чем тут занят?» — просыпается внутренний голос Аристарха, его злой даймоний — второе «я», к первому настроенное весьма критично. Этот злой гений поселился в душе Аристарха с незапамятных лет, всегда возникает неожиданно и часто говорит неприятные для самолюбия вещи.

«Тучи чинишь? Или солнцу жар надбавляешь? Или трудом прорываешь?.. — вещает надоедливый голос. — Ведь ты тоже верил когда-то, что твой стих трудом громаду лет прорвет и куда-то кому-то явится… А еще — был такой момент одной темной, августовской ночью — ты вдруг возомнил себя бодхисатвой, несущим свет людям своими песнопениями! Самому не дико думать об этом здесь, сегодня, в свои пятьдесят плюс?»

Аристарх выглядит моложе своих лет. Девушки часто ошибаются. Очарованные лирическим звучанием, подходят ближе, осторожно приглядываются и только потом уходят. Дамы бальзаковского возраста часто обращаются к Аристарху «молодой человек». Иногда это раздражает, порой забавляет — не важно. Кто бы ни подходил — юные девушки, дамы в возрасте, честные старухи, суровые мужики, мальчики с ясным взором или веселые девчушки с косичками, благородные юноши — Аристарх в ответ улыбается и готов поговорить. Ибо благожелательность и готовность общаться с людьми — основа основ музыкального ремесла уличного музыканта.

«Да-с, товарищ Маяковский, — бла-го-же-ла-тель-ность! — стараясь не слушать, что там гундит внутренний критик и обращаясь исключительно к бюсту, думает Аристарх, — А вы: „стоглавая вошь!“».

Аристарху роднее антипод Маяковского — тот самый красивый, отчаянный гуляка и драчун. В пролетарском поэте при всем его несомненном величии — строчки выкованы на века, чудится нечто искусственного происхождения. Какая-то чудовищная установка на собственное величие, и в этом есть нечто актерское, натужное и даже, о ужас! — фальшивое. А живой душе роднее весенняя гулкая рань и розовые кони. Но у драчуна-антипода нет своей станции метро, и именно здесь, возле железно-рунного Маяковского, под его строгим надзором, Аристарх снова играет и поет.

«Ну что же, это тоже путь, — думает Аристарх, глядя на людскую лаву, равнодушно, бесконечно текущую мимо. — Мой путь… Кажется, именно об этом пел когда-то сам Синатра».

«Экий ты чудак, человече! Рос, рос, да так и не вырос, — снова из ниоткуда возникает злой гений. — Мальчик исполнял на малой домре полонез Огинского. Юноша бренчал на дворовой гитаре по подъездам. Молодой человек забавлял песнопениями подвыпившие компании в прокуренных комнатах общаги. Параллельно шла другая жизнь — школа, институт, семья, работа и бесконечные офисы — как кочки на болоте. Прыг да прыг, с одной кочки на другую. Цепочка кочек со временем все реже, а дальше начинается топь, майн фройнд. Каждый шаг вперед надо хорошенько обдумать, прежде чем сделать, лучше даже забронировать. И вот стоишь ты, грешный человече, на очередной, заранее забронированной музыкальной кочке возле бюста поэта, играешь на гитарке, пиастры зашибаешь…»

«Зашибаю — это чересчур, — возражает внутреннему недругу Аристарх. — Вот железный поэт — тот да, зашибал в свое время. Буржуи дорого платили, чтобы попасть на сборище футуристов, знатоков и провозвестников будущего…»

Аристарх снова делает легкий реверанс в сторону бюста Поэта.

«И вот мы в этом самом будущем, дорогой товарищ Маяковский, — предлагает поразмышлять Аристарх. — Давайте оглянемся. Что же мы видим? Корабль современности плывет, Пушкин по-прежнему на корабле, а миллионнопалой, сжатой в громящий кулак, нетути, как и не бывало. Слилась в безвременье, рассыпалась в прах… Да что говорить, Владимир Владимирович! Если бы вы знали, сколько всего переменилось вокруг…»

По пути домой, в вагоне метро, Аристарх пристраивается в свободном уголке и, прикрыв глаза, некоторое время дремлет, как лошадь на коновязи. Очнувшись, достает изрядно мятый блокнот и пишет шариковой ручкой, провоцируя настороженные взгляды пассажиров вагона. Впрочем, соседи по вагону почти сразу снова утыкаются в смартфоны. Аристарх тем временем записывает то, что ему привиделось, пока он дремал.

«А с другой стороны, мир нисколько не переменился, — пишет он корявым почерком. — Ни со времен Маяковского, ни с гораздо более стародавних. Все так же сдвигаются плиты земной коры, извергаются вулканы, падают звезды. Да, разжался громящий кулак миллионнопалой. Да, появились эти волшебные штучки — айподы, айфоны и прочие «ай-я-яй»-игрушки. Ну, пускай не игрушки — средства коммуникации. Так были ж они и тысячу лет назад, и две тысячи, и пять. Просто другие — огни на башнях, глиняные таблички с клинописью, берестяные грамоты. Кто полагает, что древние были глупее современного человека или якобы имели наивные, детские, глупенькие представления о мире — тот сам олух царя небесного. Мифы Древней Греции никакие не мифы — в смысле выдуманности, нереальности. Они очень даже реальные, плоть от плоти мира. Ибо описывают мир таким, какой он есть в его глубинном смысле, в его самых потаенных движущих пружинах. Надо только усвоить этот язык, и поймешь, каким был мир в те времена, увидишь его воочию…»