Хроника пикирующего района

Алексей Резник

«Однажды, во время проведения традиционного краевого ежегодного «Бала Прессы», в помещении самого крупного городского развлекательного комплекса среди презентабельно одетой публики появился странный человек. Вернее будет сказать, человек странного вида, резко выделявшийся на фоне нескольких сотен собравшихся гостей…» Так начинается новый увлекательный фантастический и немного сюрреалистический роман о многовековой борьбе добра и зла в одном из «филиалов Ада. Книга содержит нецензурную брань.

Хроника пикирующего района

Реальный мир. Крупный региональный российский центр, город Рабаул, 28 декабря 20…г. 19.00. Традиционный ежегодный «Бал Прессы»

Однажды, во время проведения традиционного краевого ежегодного «Бала Прессы» в помещении самого крупного городского развлекательного комплекса, среди презентабельно одетой публики, появился странный человек. Вернее, будет сказать, человек странного вида, резко выделявшийся на фоне нескольких сот собравшихся гостей. Прежде всего, незваного гостя (а его действительно никто не приглашал на проводившееся мероприятие) отличала ненормальная подземельная бледность кожных покровов и лихорадочный изумленный блеск в глазах. Подобный блеск обычно царит в глазах у очень голодных и очень неуверенных в себе людей, которые после долгих усилий сумели попасть куда хотели, но многое бы отдали, чтобы никогда в этом месте не очутиться. На «Бал Прессы» бедно и неряшливо одетого человека, вне всяких сомнений, погнала, известная только лишь ему одному, очень жестокая необходимость и, вполне возможно, что ему пришлось преодолеть массу самых невероятных препятствий, прежде чем очутиться среди праздничного полумрака пресловутого «Бала», перенасыщенного ароматами дорогих женских духов, мужских дезодорантов и дразнящими, вызывающими неудержимую голодную слюну, испарениями разнообразных свежеприготовленных деликатесов, горами наваленных на поверхностях столов банкетного зала.

Каким образом человек сумел миновать бесцеремонных и предельно внимательных охранников из частного охранного предприятия «Альфа-Центавра», дежуривших у входа и в вестибюле концертно-развлекательного комплекса «Морфей», осталось навсегда для них самих загадкой. Но каким бы образом человек, ни оказался под сводами «Морфея», ему крупно повезло, что сам момент его появления по времени совпал с торжественной церемонией награждения наиболее отличившихся за прошедший год редакторов краевых газетищ, городских газет, районных газеток, журналов и журнальчиков.

Одна из техничек — больная диабетом и довольно пожилая уже женщина, видела, как бледный, бедный, помятый, «изжульканый» и совершенно несчастный молодой мужчина крадучись выходил из мужского туалета, но из-за диабета и общей притупленности остроты ума и адекватного восприятия действительности, техничка должных правильных выводов сделать не сумела и охрану не проинформировала. В результате, этот неуместный загадочный незнакомец без труда прошел в главный концертный зал комплекса, где и проходила церемония награждения самых честных, самых смелых, самых принципиальных и наиболее талантливых редакторов краевых печатных СМИ.

Он осторожно раздвинул тяжелые бархатные портьеры, закрывавшие вход в зал, сделал шаг вперед и остановился, как вкопанный. Человека оглушило и ослепило царившее за портьерами великолепие происходившей церемонии во всех ее красочных ракурсах: зрительном, акустическом, обонятельном и осязательном…

На сцене под светом рампы возвышалась группа из нескольких изысканно одетых мужчин и женщин, благополучным и крайне самодовольным внешним видом своим немного напоминавших античных богов изобилия. Хорошо поставленными звонкими радостно-торжественными голосами они вызывали наиболее отличившихся представителей печатных СМИ, публично перечисляли их заслуги перед читательской массой, вручали им грамоты, денежные премии в конвертах и памятные подарки…

Человеку сделалось на несколько секунд плохо, у него закружилась голова, потемнело в глазах, желудок болезненно стянули голодные спазмы, и он вынужден был облокотиться на спинку крайнего кресла последнего ряда, возле которого, и оказался, пробормотав при этом что-то вроде: «Да, Александр Иванович — знали бы вы, куда меня посылали! Ни одна скотина нам здесь не подумает помогать… Разлетимся мы все вдребезги вместе с Пикирующим Районом и не будет нам покаяния!…».

Сидевшая в кресле, на спинку которого облокотился человек, молоденькая корреспондент городского еженедельника «Курс Свободы» с негодованием обернулась, намереваясь сказать какую-нибудь изощренную гадость, но осеклась, изумленно вытаращив близорукие глаза на сравнительно молодого небритого бледного мужчину. Он показался ей выпившим. У него в спутанных волосах застряли старые желтые хвоинки, тополиный пух, легонько развевались клочья грязной паутины и виднелся еще какой-то мелкий мусор ярко выраженного лесного происхождения. Аналогичный мусор щедро усыпал и худые плечи, спрятанные под мятой серой тканью поношенного засаленного пиджачка. Сам по себе мусор этот смотрелся, по меньшей мере, странно, если учитывать, что на улице стоял конец декабря, и уж, во всяком случае, тополиному пуху взяться в волосах мужчины, совершенно точно взяться было абсолютно неоткуда!

— Простите ради Бога! — негромко произнес мужчина неожиданно интеллигентным голосом, улыбнувшись застенчивой извиняющейся улыбкой и приложив правую руку к сердцу. — Голова просто закружилась, вот и пришлось подержаться за спинку вашего кресла. Я тоже в газете работаю. Извините еще раз!

— Так вы, в каком виде-то сюда явились — вы в зеркало-то на себя хоть смотрелись?! — отчаянно прошептала корреспондент, немного смягчившись благодаря изысканным манерам странного человека, засыпанного летним лесным мусором морозным декабрьским вечером. — Вас как сюда пропустили-то?! Это же ежегодный «Бал Прессы», товарищ! Вы из дендрария, что ли, какого-то сюда заявились?!…

— Простите — вас, как зовут?! — почему-то умоляющим тоном торопливо прошептал человек, глядя прямо в глаза собеседнице.

— Лариса, а что? — против воли втягиваясь в ненужный ей разговор, ответила корреспондент.

— Очень приятно, меня — Константин! Константин Боровой! — еще более умоляющим тоном, словно бы сильно опасаясь, что его симпатичная собеседница может резко прекратить завязавшийся между ними разговор, представился он, назвав, на всякий случай, даже свою фамилию. — Ради Бога, Лариса, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос!

— Только быстро, Константин — мне некогда! Вы меня отвлекаете от задания — я должна написать репортаж для своей газеты о «Бале».

— Скажите — здесь присутствуют редактора районных газет?

— Да.

— Все?

— Должны быть все.

— А вы случайно не знаете главного редактора районной газеты «Первобайский Вестник», Ирину Борисовну Ветренникову?

— Да нет — откуда, Константин! — пожала плечами, все более недоумевающая Лариса и, проявив завидную для рядового корреспондента эрудицию, добавила: — У нас в крае насчитывается шестьдесят восемь районов и в каждом из них издается своя собственная районная газета! Но вы обратитесь к организаторам — у них, наверняка, есть регистрационные списки. Но только сходите сначала в туалетную комнату и приведите себя в порядок, а иначе далеко вы не уйдете! Дальше шестого ряда! — позволила она сострить себе и впервые за время разговора улыбнулась подыхавшему от общего истощения Константину Боровому — корреспонденту так называемой парарайонной газеты «Хроника Пикирующего Района». Его, в принципе, никто не мог пригласить на «Бал Прессы» по той простой причине, что он являлся классическим представителем «Парапрессы», которая не имела ничего общего даже с Желтой Прессой и, вообще, она ни с чем не имела ничего общего.

Константин послушался Ларисы, спустился в вестибюль и никем не замеченный пробрался в мужской туалет. Там он подошел к умывальнику, на стене над которым висело большое круглое зеркало, но в зеркало он не стал смотреться, так как все равно бы не увидел своего отражения. Опустив голову под кран, он включил горячую воду, наобум вымыл голову, причесал волосы пятерней и на целую минуту о чем-то глубоко задумался. Как выяснилось впоследствии, думать Константину было о чем.

— Ах, да! — встрепенулся он по истечении минуты глубокой задумчивости и торопливо начал шарить трясущимися, словно с дикого похмелья, руками по многочисленным карманам пиджака, надеясь найти там, видимо, что-то очень для себя важное.

Из правого внутреннего кармана он достал свое корреспондентское удостоверение, раскрыл его, несколько секунд бесконечно печальным взглядом рассматривая поблекшую и выцветшую под дождями и суховеями цветную фотографию, затем со вздохом закрыл, вложив обратно в правый внутренний карман и, наконец-то, из левого бокового достал то, что искал — небольшой сверток, завернутый в промасленную газетную бумагу.

— Вот оно, родное мое! — вожделенно произнес он, торопливо разворачивая сверток и пугливо озираясь на входные двери — не вошел бы кто?! Руки его дрожали, можно даже сказать, ходуном ходили, когда он из газеты доставал нехитрый бутерброд — ломоть черного кислого хлеба с прилипшими к нему несколькими кусочками соленого бело-розового сала из, разделанной, в свое время по всем правилам, огромной туши «недорезанной свиньи». Свиные ломтики были щедро присыпаны крупной серой солью и давленым чесночком. Аппетитный чесночный дух пронесся по туалету, и Костя едва не захлебнулся собственной слюной. Давясь и почти не жуя, он вмиг покончил с бутербродом, собрал щепотью все оставшиеся хлебные и чесночные крошки, высыпал их на раскрытую ладонь и аккуратно слизнул языком. Обрывок газеты скомкал и бросил в урну, после чего тщательно вымыл руки горячей водой.

Вроде бы ему стало полегче — острая сосущая боль в желудке заметно ослабла, почти прошло головокружение, отступила за границы видимого, упорно засыпающая глаза густая метель из крупных хлопьев «черного снега вечности». Константин Боровой нервно усмехнулся, запил водой из под крана съеденный бутерброд и, вновь сумев остаться незамеченным, пробрался обратно в концертный зал, где продолжался каскад награждений, не смолкали овации и словесные панегирики, конца и краю которым пока и не предвиделось!

Раздвинув портьеры, он поневоле задержался возле того же самого кресла, и, корреспондент городской газеты «Курс Свободы» Лариса оглянулась на него теперь уже почти, как на родного:

— Ну, вот сейчас немного уже получше! — приветливо улыбнулась она ему. — Откуда ты такой заморенный взялся-то, дружок?!

— Село Пикирово! — слабым голосом отрекомендовался Константин. — У нас там все такие — зарплату не платят уже много-много лет…

— Ты в «районке» что ли работаешь? — Лариса вдруг начала приглядываться к своему, не совсем обычному, собеседнику со специфическим «журналистским» любопытством в близоруких глазах.

— В «районке», а где же еще?! — разговаривал Костя вроде бы с Ларисой, а взгляд его немного косящих темных глаз блуждал в каких-то дальних-предальных «чертовых далях». Не дальше, конечно, празднично освещенной сцены, где бесконечной чередой шли редактора и редакторши, награждаемые в самых различных и неожиданных номинациях и «ипостасях».

У дотошной Ларисы создалось ощущение, что ее новый знакомый постоянно испытывает лишь одно, довлеющее над всеми остальными, основное эмоциональное чувство — безграничное недоумение, смешанное с сильной, мягко говоря, неприязнью к церемонии, происходящей на сцене. Двадцатипятилетняя незамужняя, достаточно привлекательная, журналистка почувствовала, как в ней внезапно, наряду с профессиональным «журналистским», проснулось непрофессиональное, чисто женское, любопытство.

А на сцене, как раз в этот момент произошло нечто, в высшей степени заинтересовавшее бледного, усталого и голодного корреспондента районной газеты «Хроника Пикирующего Района».

Главный ведущий праздника, холеный и самоуверенный бородатый господин, председатель и президент «там чего-то», красивым сочным грассирующим баритоном объявил в мощный микрофон:

— Сейчас объявляются победитель и призеры среди районных газет нашего края в номинации-и…!!! — тут бородатый господин выдержал необходимую паузу в лучших традициях шоу-бизнеса, набрав полную грудь воздуха и затаив на несколько секунд дыхание.

Пауза затянулась на добрых полминуты, глаза бородача полезли на лоб от напряжения и, когда аудитория уже единодушно решила, что это был последний вдох в его жизни, он, наконец-то, «разродился»:

–… «Самая правдивая районная газета-а-а!»!!!…

Справа от Ларисы пустовало кресло, она туда пересела и, указав на свое освободившееся место, предложила Косте:

— Ты присаживайся пока рядом со мной, что ли. В ногах то ведь правды нет!

— Спасибо большое, Лариса! — Костя буквально рухнул на освободившееся место.

«Как он вымотался, бедненький!» — с искренней непритворной жалостью подумала Лариса, невольно внимательно рассматривая профиль деревенского журналиста — заострившиеся скулы, худой нос, подрагивающие тонкие обветренные губы, едва ли не ежесекундно облизываемые языком, покрытым нездоровым белым налетом. На сцену он смотрел болезненно жадным, убийственно-непонятным взглядом.

А тут еще, сидевшие неподалеку какие-то седые пожилые, не то редактора, не то, просто, корреспонденты «районок», активно, с нескрываемым возмущением, начали комментировать название объявленной номинации:

— Что значит, Николай Иванович — «самая правдивая газета»?! — спрашивал седобровый «старичок-боровичок» у своего не менее пожилого соседа, венчиком густого белого пуха, росшего вокруг лысой розовой макушки, сильно напоминавшего «папу Карлу». — А какой еще может быть газета, как не «самой правдивой»?! Это же издевательство какое-то! Ну а они сейчас, наверное, объявят — какая районная газета «самая лживая», если так дальше пойдет! Что у них в головах то творится, не понимаю-ю!!!

«Папа Карла» мелко-мелко согласно кивал головой, иронично поджимая уголки губ, но так и не нашел нужных слов, чтобы вслух, а не молча поддержать справедливое возмущение коллеги.

Ларисе сделалось смешно, а ее новый знакомый посмотрел на ветеранов журналистского фронта все тем же, в высшей степени странным, недоуменным, как будто бы навеки ошарашенным, взглядом. Но, собственно, старички умолкли, потому что опять раскрыл рот холеный элегантный бородач на сцене:

— Итак, за первое место в номинации «Самая правдивая газета-а» награждается коллектив редакции газеты Первобайского района «Первобайский Вестник»!!!…

— Быть такого не может!!! — отчаянно выдохнул Константин Боровой и даже подпрыгнул на месте, почему-то виновато глянув на удивленную Ларису.

— Простите, Лариса за несдержанность…, — извиняющееся промямлил он, смешно похлопывая себя по губам двумя пальцами левой руки, сложенными вместе.

— Да нет-нет, ничего — вы только меня пока не отвлекайте и сами не отвлекайтесь, Костя! — улыбнулась ему Лариса почти нежной улыбкой. — Ведь вас, если я не ошибаюсь, самого это все заинтересовало!

— Да, да, да, да! — быстро и смущенно проговорил Костя, стараясь больше не отвлекаться от тех невероятных, с его неординарной точки зрения, событий, происходивших на сцене.

А на сцену, под гром аплодисментов публики, поднималась крупная величавая блондинка, наряженная в просторное долгополое платье, переливавшееся под светом театральных лампионов всеми цветами радуги. Радужные блестки люминесцентной пудры вспыхивали в локонах ее громадного белокурого шиньона, как капельки утренней росы на нитях кокона шелкопряда. Даже, с последнего ряда было хорошо видно, насколько широко и счастливо улыбалась редактор «самой правдивой газеты года» Ирина Борисовна Ветренникова. Костя Боровой побледнел еще сильнее, хотя вроде бы уже дальше и некуда было, что есть силы, вцепившись обеими руками в поручни кресла, предполагая, видимо, что иначе его могло унести сквозняком тотальной несправедливости в те самые дальние-предальние «чертовы газетные дали», откуда он и прибыл несколько минут назад, рискуя не только жизнью, но и самой своей чистой и светлой, честной и прозрачной душой сельского корреспондента-«бессеребренника».

— Ты ее знаешь? — робко поинтересовалась, вконец, заинтригованная Лариса.

— Очень хорошо! — чуть слышно выдохнул Константин Боровой, страшным немигающим взором приклеившись к пышнотелой блондинке бальзаковского возраста, щеголявшей на сцене кричащими радужными красками своего лучшего праздничного платья, словно перекормленная райская птица, которой для полного сходства лишь не хватало распущенного лировидного хвоста.

Редактору «Первобайского Вестника» холеный бородач вручил конверт с пятью тысячами рублей, дешевую фарфоровую статуэтку богини Фемиды и зачем то еще поцеловал ей запястье правой руки! Невысоконькая, худенькая и шустренькая женщина вслед за бородачом, подарила сияющей Ирине Борисовне что-то типа пионерского переходящего вымпела и долго трясла ей ту же правую руку.

— Это кто?! — тревожным голосом спросил Костя у Ларисы, имея ввиду маленькую женщину, вручившую вымпел Ветренниковой.

— Это — декан факультета журналистики нашего университета, Алевтина Викторовна Манхурова! — объяснила Лариса. — Ты ее, возможно, знаешь!

— Да, я ее знаю?! — то ли утвердительно, то ли вопросительно, но, в общем, как-то смутно и неопределенно произнес корреспондент «Хроники Пикирующего Района». — Я учился у нее, по-моему…

— Когда?! — заинтересованно спросила Лариса.

— Не помню — давно…! И, наверное, это было не только давно, но и — «неправда»!… — он начал тереть лоб тыльной стороной ладони, как это обычно делают люди, когда хотят что-то срочно вспомнить — нечто, жизненно, важное, но постоянно упорно ускользающее из памяти. — По-моему это был я,… и она… Она не научила нас самому главному, но она в этом не виновата, потому что не могла знать, в принципе, этого самого главного…

«Не жар ли у него?!» — с искренним беспокойством подумала девушка, но вслух по инерции спросила:

— А что — самое главное?!

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну, ты сказал, что «Манхурова не научила вас самому главному, потому что сама этого „самого главного“ не знала»! Так что же это такое — «самое главное»?!

— «Каждое слово лжи порождает чудовищ!» — негромко и, как бы нехотя ответил Константин. — Если перефразировать известное высказывание. Я имею, ввиду, каждое слово, напечатанное на страницах газеты, особенно — районной, где редакторам и всему редакционному коллективу приходится врать людям непосредственно прямо в лицо.

— Ну, это, возможно, звучит чересчур образно и апокрифично, Константин — ты не находишь?! — позволила себе во вполне корректной форме не согласиться с собеседником Лариса. — Тем более что любая районная газета, насколько мне известно, является официальным печатным органом, прежде всего, администрации данного конкретного района, в финансовом плане на прямую от нее зависящей. Так что тут есть, о чем поспорить. Вот ваша, например, газета — ты считаешь, ее абсолютно правдивой?!

— Наша газета вынуждена печатать в каждом номере сенсационные материалы о том, чего не может существовать в принципе, но с чьим ежедневным возникновением приходится считаться и описывать. «Хроника Пикирующего Района» — очень несчастная газета для своих еще более несчастных читателей…

— Честно говоря, я не совсем понимаю, что ты хотел сказать этими словами! — Лариса неожиданно подумала о психической вменяемости Константина и, не совсем к месту, спросила: — А где находится этот ваш Пикирующий район?! Я о таком раньше даже никогда и не слышала!

— Наш район?! — рассеянно переспросил Костя и помолчав пару секунд, несколько индифферентно ответил: — Он расположен в предгорьях Сумрачных Гор на чудной равнине, прорезаемой множеством рек, покрытой густыми сосновыми лесами и вечно цветущими заливными лугами, где в начале лета даже самыми сильными ветрами не уносится, прочь густой медовый аромат. Это самый протяженный район нашего края, вытянувшийся с севера на юг более чем на сто километров. А самое замечательное и удивительное в нашем районе заключается в том, что он является самым глубоким районом нашего края…

— В каком смысле — глубоким?! — живо встрепенулась Лариса, уже с большим интересом слушавшая неожиданного и загадочного собеседника, чем следила за тем, что творилось на сцене.

— Пикирующий район находится бесконечно глубже всех остальных районов края в той пропасти, куда все они летят. Они еще летят, а он уже «пикирует» и из пилотской кабины сквозь рваные облака самых причудливых форм и расцветок хорошо начинает различаться Дно…

— Какое дно?!

— Дно Пропасти…

— Какой пропасти?! Костя — ты что?! Может ты болен?! — она порывисто взяла его за запястье безвольно лежавшей на коленке правой руки и поразилась, насколько холодным и худым оказалось это запястье — словно дотронулась до заледеневшей кости, обтянутой сухим и тонким древним пергаментом.

Совсем не обращая внимания на естественный сердобольный чисто женский порыв Ларисы и даже не повернув головы в ее сторону, Костя пробормотал:

— Не безвременья — не думай. Я имел ввиду пропасть Лжи, которая до сих пор почему-то считалась бездонной, но мы первые… Мы — корреспонденты газеты «Хроника Пикирующего Района» открыли, что у нее имеется Дно, куда все мы скоро обязательно рухнем, если не сумеем выйти из затянувшегося Пике «Лжи во спасение»… б-р-р-р!!! — он передернул плечами и замотал головой, как пес, которому в уши попала вода.

Лариса молча смотрела на Костю с открытым ртом, а он упрямо продолжал буравить страшным взглядом сцену, вернее все еще продолжавшую получать поздравления там Ирину Борисовну Ветренникову — редактора «самой правдивой газеты» целого огромного богатого края огромной богатой страны.

Когда наконец-то счастливая редактор «Первобайского Вестника», сгибаясь под тяжестью поздравлений, призов, подарков и премий, наваленных на ее крупные полные плечи за кристальную честность, покинула сцену, направившись к своему месту в пятом ряду, Костя скорбно опустил голову, осторожно вынимая холодное запястье из пальцев Ларисы, и обречено произнес:

— Наш Район не сумеет выйти из своего крутого пике!…

Лариса хотела сказать ему что-нибудь ободряющее, но внезапно в огромном зале погас свет — вырубилось все электричество, какое здесь имелось в наличии. Где-то почти сразу дико взвизгнула женщина — может быть, даже, это завизжала только что награжденная Ирина Борисовна Ветренникова. Громко и испуганно заматерился хриплым басом какой-то пожилой корреспондент. На месте, где только что сидел молодой и странно-загадочный журналист таинственной районной газеты «Хроника Пикирующего Района», Константин Боровой, сильно заискрило, защелкало ярко-голубым огнем, Ларису обдало горячей озоновой свежестью, и она едва не впала в глубокий безопасный обморок. Но высокий профессионализм или жуткое женское любопытство, а может, и то, и другое, вместе взятое, помогли удержаться мужественной девушке по эту сторону сознания. И еще до того долгожданного момента, когда включилось освещение, она безошибочно почувствовала, что Константин Боровой бесследно исчез не только из этого зала, но и из этого мира — мира нормальных Средств Массовой Информации, отправившись туда, откуда и прибыл несколько часов назад — в «какие-то дальние-предальние «чертовы газетные дали»…

Пикирующий Район. Райцентр Пикирово. Комплекс административных зданий. 5 июля 200…г.; ч. 12 мин

Костя проснулся от собственного крика и, усевшись на положенной ему по штату узкой холостяцкой кровати, тупо уставился в окно, свежо переживая только что увиденный кошмарный сон. За окном клубился густой белесый предрассветный туман, бесшумно наползавший зловеще вытянутыми щупальцами на внешнюю поверхность оконного стекла крохотной Костиной комнаты — одной из типовых комнат двухэтажного общежития для незамужних сотрудниц и неженатых сотрудников Аппарата Администрации Района. В клубах тумана почти полностью утонули верхушки дремучего соснового леса, едва ли не вплотную подступавшего к стенам общежития.

«Грибы, наверное, пойдут!» — машинально подумал Костя, наметанным взглядом отмечая небывалую плотность консистенции тумана. — «А, может, и кое-что другое пойдет!» — моментально криво усмехнулся он, отбросив более или менее приятные мысли о грибах. Через секунду он перестал думать и о тумане, весь целиком, окунувшись в только что просмотренный сон, где он присутствовал незваным гостем на фантастическом «Балу Прессы». Хотя это был не совсем сон…

Костя мучительно застонал, сжав виски ладонями: «Что я завтра на планерке-то Александру Иванычу скажу?! Пропали же мы почти совсем!!! Ох, пропали!!!…».

Он встал босыми ногами на холодный пол, застеленный домотканым полосатым половичком, подошел к окну, предусмотрительно задернул шторки (согласно правилам техники безопасности), вернулся к стене, где темнело пятно выключателя. Посмотрел еще несколько секунд раздумчиво на квадрат окна, прикидывая степень возможной опасности, но все-таки решил рискнуть и включить свет — да и время необходимо было срочно узнать. Пальцы повернули выключатель, и узкое пространство комнаты залило неяркое желтое сияние лампочки, сиротливо висевшей под самым потолком на голом проводе без абажура. Лампочка осветила убогое убранство комнатки двадцатипятилетнего корреспондента, не обремененного семьей и какими-либо перспективами, и хозяину комнатки сделалось вдруг как-то по особенному остро тоскливо. Он решил прогнать непрошеную тоску работой, тем более что будильник показывал начало пятого утра и Костя понял, что уснуть уже не сможет. Взгляд его темных глаз беспокойно скользнул по ворохам бумаг, покрывавших фанерную поверхность древнего письменного стола, и постепенно восстанавливающаяся память методично принялась перечислять недоделанные материалы, валявшиеся на столе в порядке их срочности и актуальности.

Накинув старый, продранный во многих местах, махровый халат, доставшийся ему по наследству от предыдущего хозяина комнаты и всунув озябшие ступни в дырявые тапки, Костя нехотя подошел к столу, уселся на жалобно скрипнувший хлипкий стул и принялся было просматривать бумаги. Но именно — «было», потому что ему неожиданно захотелось чего-нибудь перекусить или, хотя бы, выпить стакан горячего чая. Сами собой вспомнились аппетитные сытные ароматы неведомых волшебных закусок, витавшие под сводами того огромного зала, где проходил «Бал Прессы» и чуть-чуть не спровоцировавшие у него голодный обморок. Рот Кости наполнился слюной, он энергично пересек комнату и воткнул штепсель шнура спиральной электроплитки в розетку, треснувшую пополам и чудом державшуюся в гнезде. Поднял с плитки большой алюминиевый чайник — в нем оказалась наполовину налита темная вода из лесного озера, пахнувшая фиалками и «кукушкиными слезками» (озеро выглядело достаточно живописным, располагалось оно всего в полукилометре от общежития, и носило поэтичное красивое, но немного печальное наименование — «Озеро Скорбящей Ларисы»; прошлым летом в нем купалась молоденькая сотрудница «Отдела паталогии районного животноводства» и ее, с последующим летальным исходом, искусала какая-то огромная бешеная щука; щуку, между прочим, до сих пор не поймали, но народ, особенно — пьяный, упорно ходил купаться на озеро, во все времена славившееся своей вкусной чистой душистой водой цвета темной грусти). Костя поболтал увесистым чайником, с удовольствием прислушиваясь, как в нем нежно булькает лесная темная вода, и поставил на быстро раскалившуюся спираль плитки. Плитка стояла на тумбочке, выкрашенной коричневой половой краской. Краска давно уже облупилась, да и тумбочка рассохлась, но на ее двух полочках все еще можно было хранить продукты. Костя опустился перед тумбочкой на корточки и, прежде чем открыть дверцу, попытался вспомнить, что там сейчас могло лежать, одновременно в который уже раз удивившись, насколько ненормальными свойствами обладали эти проклятые «командировочные сны», как называл их Александр Иваныч. Он так и не вспомнил, хотя кроме него в тумбочку никто не лазил, да и, вообще, никто не входил в комнату по одной простой, но, вместе с тем, парадоксальной причине — по сути, сам Костя никуда не отлучался, мирно проведя ночь в кровати. Открыв тумбочку, голодный журналист обнаружил там пол-булки старого засохшего хлеба, изнутри прогрызенного крысами, пару больших перезрелых темно-розовых редисок и какую-то непонятную дрянь в грязной фарфоровой тарелке. Немного, впрочем, дрянь напоминала старые-престарые пельмени, облитые чем-то вроде томатной пасты, откуда уже испарился томатный сок и остались одни горькие несъедобные специи.

И опять же стремительно регенерирующая память нарисовала перед мысленным взором Кости яркую картину того, как накануне вечером перед «командировочным сном» он клал внутрь тумбочки пол-булки еще теплого пшеничного свежеиспеченного хлеба, две крепкие сочные редиски, только что сорванные с грядки и курившиеся горячим паром пельмени со свиным фаршем, аккуратно сложенные в чистую фарфоровую тарелку. Всю эту снедь он сложил туда, чтобы рано утром поплотнее позавтракать перед дальней командировкой в село Жабомоево. Впечатление создавалось такое, что прошло не пять часов «командировочного сна», а, по меньшей мере, пролетела целая неделя. Он лишь головой покачал: настолько все эти необъяснимые явления не укладывались в уме. Но, спустя минуту, выбрасывая испортившуюся снедь в мусорное ведро, Костя философски изрек самому себе:

— Чему тут, в принципе, удивляться на фоне вопиюще противоестественного факта самого существования всего Пикирующего Района!

В ожидании, пока закипит в чайнике темная озерная вода, пахнущая фиалками, Константин присел на страдальчески скрипнувший стул и принялся просматривать беспорядочно сваленные по поверхности стола бумаги.

Первым ему на глаза попался листок, с жирно набранным синим фломастером заголовком: «Лошади-убийцы села Жабомоево — миф или реальность?!»

— Так, так, так! — нервной скороговоркой пробормотал Костя. — Сегодня мне туда и ехать, и поставить, наконец, точку в вопросе об этих бл… х лошадях!

Он торопливо принялся читать уже набранный материал, чтобы примерно спрогнозировать объем еще предстоящей работы. Материал, конечно же, оказался скользким, гиблым и дурно пахнувшим, изобиловавшим множеством гнусных, противоестественных, кровавых подробностей, от которых у неподготовленного массового читателя должна была заледенеть кровь и волосы навечно встать дыбом.

«И за что мне Иваныч все время дает такие „веселые“ темы?!» — с горечью подумал мрачнеющий Костя и тут же в какой-то степени успокоил себя логично последовавшим выводом: «А выбирать-то ведь особо и не приходится — за последние месяцы во всех разделах приходится поднимать темы „чудные и смутные“. По-настоящему, веселого ничего не происходит в нашем проклятом районе!».

Зашумел чайник, отвлекая Костю от тоскливых мыслей. Костины мысли почти сразу потекли по практическому руслу: «Где бы раздобыть жратвы к чаю?!». Естественно, что, прежде всего, он посмотрел на входную дверь, выводящую в общий коридор — темный и пустынный в этот предрассветный час. Строгие правила техники безопасности запрещали жильцам разгуливать в ночное время по коридору общежития, но сосущее чувство голода сделалось почти невыносимым и к горлу начала подкрадываться противная тошнота. Косте ничего не оставалось, как нарушить пресловутые правила безопасности, выйти в пустынный неосвещенный коридор, по которому гуляли таинственные ночные шорохи и постучать условным стуком в дверь комнаты, располагавшейся напротив его. Там жил Костин друг и начальник, заведующий отделом «Патологии районного животноводства» Витя Виноградов — интеллигентный тридцатипятилетний холостяк, не любивший выпить, но вынужденный периодически, грубо говоря, «нажираться, как свинья». Лично Костя прекрасно понимал, что на Витиной должности мог легко запить самый отъявленный и непримиримый трезвенник.

После условного Костиного стука в комнате Виноградова немедленно включился свет, и послышались шаркающие шаги. Витька без вопросов раскрыл дверь:

— Заходи!

— Не разбудил?!

— Да нет — я давно уже не сплю. Проходи, садись! — пригласил он, закрывая дверь на ключ, предварительно выглянув в коридор.

Костя присмотрелся и с глубоким удовлетворением констатировал, что не зря ему пришлось злостно нарушить строгие правила техники безопасности. Заметно приободрившись духом, он прошел в дальний угол комнаты (комната зав. отделом по статусу ее хозяина имела площадь раза в полтора больше Костиной и была менее убого обставлена) и удобно уселся на одно из трех драных продавленных кресел, полукругом расположенных вокруг гостевого столика. Посреди столика на деревянной подставке красовалась огромная чугунная сковорода, наполненная холодными жареными окунями. Вокруг сковороды в беспорядке валялись куски хлеба, несколько редисок, перышки подвявшего лука, неаккуратной горкой рассыпалась сырая серая соль из опрокинутой набок солонки. И в некотором отдалении от живописного, аппетитно выглядевшего, кавардака, гордо возвышалась литровая бутылка красного киргизского портвейна «Жасорат», что в переводе на русский означало «отважный», неведомыми путями периодически попадавшего на продуктовые лавки магазинов Пикирово. Костя отметил, что бутылка была полна, как если бы Витька твердо решил вечером выпить, но вдруг что-то неожиданно помешало ему выполнить задуманное.

Витька уселся в точно такое же драное продавленное кресло напротив Кости и задумчиво посмотрев на него, спросил:

— Есть хочешь?

Костя в ответ красноречиво развел руками:

— Спрашиваешь!

— Давай тогда — наваливайся! Это Сашка Князев вчера приволок килограмм пять — на рыбалку ездил на Чугунку. Окуней, говорит — море!

— А — сам?! — кивнул Костя на сковородку.

— Сам-то?! — Виноградов тяжело вздохнул и выразительно посмотрел на бутылку с портвейном. — Не знаю даже… Мучаюсь вот со вчерашнего вечера — выпить или не выпить! Да ты на меня не смотри — ешь, ешь, давай! А то, ведь я прекрасно знаю — каково после этих «командировочных снов»! Там же с голоду легко можно сдохнуть!

— Можно! — согласно кивнул Костя, разрывая пальцами белое упругое мясо здоровенного окуня.

— Нет, я, пожалуй, выпью! — и Виноградов достал откуда-то из под столика граненый стакан. — Сам не будешь?

— Планерка же в восемь утра — Иваныч же меня убьет, если запах почует!

— А я выпью — мне терять нечего! — с бесшабашной веселостью сказал Витька и, откупорив бутылку, наполнил портвейном стакан до самых краев.

Взявший со сковородки уже второго окуня Костя с нескрываемым беспокойством смотрел на своего непосредственного начальника.

— Не смотри ты на меня так, Костик — сначала выпью, потом расскажу! Вернее — у тебя сначала спрошу, а потом уже сам расскажу! — и с этими, не особенно жизнерадостно произнесенными словами, Виноградов залпом осушил стакан, шумно выдохнув воздух и со стуком поставив стакан на столик.

— Ну, теперь говори — получилось?!

— Нет! — Костя посерьезнел и отложил в сторону наполовину съеденного окуня. — Ей дали первое место на «Балу» в номинации «Самая правдивая газета года»!

— Не может быть! — глаза Виктора округлились и приняли испуганно-недоверчивое выражение.

— Может! — твердо возразил Костя. — Так оно и есть!

— Но нам же тогда точно — конец!

— Слушай — налей-ка, наверное, тогда и мне! — решительно сказал Константин, нахмурив брови. — Но не из-за того, что я убежден так же, как и ты, в неизбежности скорого конца!

— А из-за чего?! — печально улыбнувшись, спросил Виноградов, доставая из под стола еще один граненый стакан.

— А из-за тех неутешительных выводов, к которым ты, видимо, успел уже прийти, как зав. отделом «Патологии животноводства», Витя!

Виктор поджал губы и молча налил Косте вина до самых краев стакана, пристально глядя ему прямо в глаза, уже слегка осовевшим, но, тем не менее, очень выразительным взглядом.

— «Топливо заканчивается у нашего района, и мы легко можем не дотянуть до взлетно-посадочной полосы!» — процитировал он любимое выражение главного редактора «Хроники Пикирующего Района» Александра Ивановича Малеванного, которым тот с неизменным упорством заканчивал каждую планерку редакции на протяжении последних трех месяцев. — И даже огромные крылья надежды на возрождаемое пчеловодство не помогут перейти Пикирующему Району в режим мягкой планирующей посадки. Я не верю в Воскозавод вместе с амбициозными планами его новых владельцев! Я ни во что уже не верю — даже в птицефабрику «Золотой Гребешок» Новокарачаравского УПХ. Ничьи крылья не удержат нас в воздухе, Костик — ничьи — ни суперпчел, ни чудо-кур!

Костя залпом, как и Виноградов, осушил стакан и торопливо зажевал приторно сладкое вино куском холодного окуня, понимающе вытаращив глаза на собеседника. Но в глазах собеседника установилась такая беспросветная безнадега, приправленная портвейновой мутью, что еще о чем-либо расспрашивать его Косте расхотелось.

Внезапно за дверью в коридоре послышался подозрительный смутный шум. Виноградов немедленно вскочил на ноги, выключил свет и на цыпочках подошел к двери. Оба напряженно прислушались, что могло твориться в коридоре. Впрочем, очень скоро все стало предельно ясно — по коридору кто-то ходил нетвердой и, по всей вероятности, нетрезвой походкой.

— Кажется, это — Ирка Бобкова! — зло и несколько обречено прошептал Виноградов. — Нажралась вчера, а сейчас с утра пораньше ищет похмелиться! У нее нюх на выпивку — будь здоров! Впечатление такое создается порой, Костик, что она видит алкоголь сквозь стены!

— Так она же ведьма! — резонно заметил Костя. — Поэтому ей и стены — не помеха!

— Как я ее, по большому счету, ненавижу! — с чувством процедил Виноградов.

— А кто ее «навидит» — то, разве что — Ширяев! — усмехнулся Боровой. — Я бы на месте Иваныча давно бы уже дал ей пинка под ее широкий зад! Не понимаю — как он ее до сих пор терпит?!

— Сам же только что сказал — ведьма!

Нетвердые, но громкие шаги в коридоре, приблизились к самой двери и замерли перед нею. В дверь раздался требовательный стук и пьяный голос зав. отдела «Астрал и Паранормал Района» «межпланетного координатора и действительного магистра эзотерических наук», гадалки и экстрасенса, соседки по этажу общежития, сорокалетней, маленькой, толстой, уродливой и вечно опухшей от беспробудного пьянства, Ирины Бобковой, зычно потребовал:

— Витька — открывай! Я знаю, что ты не спишь, а водку пьешь! Открывай — разговор есть!

— Вот дура, бл… ь! — шепотом выругался Виноградов. — Не отвязаться ведь от нее сейчас!

В общем, пришлось включать свет и открывать дверь «дорогой гостье».

— О-о-о — и Костик здесь! — обрадовано воскликнула Ирка. — Мальчишник решили устроить! — и без приглашения прошла к гостеприимно накрытому столику, по хозяйски усевшись на одно из кресел, закинув одну короткую ногу на другую, еще более короткую. От нее пахло свекольной самогонкой и ночным туманом, в редких, коротко подстриженных волосенках на голове, застряли еще не высохшие зеленые водоросли.

— Ты с озера, что ли идешь?! — забыв об обычной неприязни, искренне удивился сверхчеловеческой смелости Ирки Костя.

— Да — с озера! Завтра сдаю материал «Озеро Скорбящей Ларисы при свете Луны»! А у меня привычка, Костик — не описывать с чужих слов сенсационные материалы! Наливай! — кивнула она на бутылку портвейна.

После этих слов Бобковой пришел черед удивиться ее сверхчеловеческой наглости. Усевшийся, однако, в свое кресло Витя Виноградов без лишних разговоров налил Ирке полный стакан. Она «хряпнула» его залпом и не стала закусывать.

— Ирка — ты не боишься вот так вот по ночам в одиночку шастать, а тем более — по лесу? — вкрадчиво полюбопытствовал Витя, пытливо прищурившись на заведующую «паранормального» отдела.

— А чего мне бояться, Витя?! — она прищурилась на Виноградова не менее пытливо, чем он на нее. — Дети у меня уже почти выросли, любовь прошла, сама я потихоньку начинаю увядать и не осталось у меня никаких желаний кроме одного — открыть при жизни моим читателям дорогу на Тот Свет.

Виноградов и Боровой переглянулись, догадавшись, что киргизский портвейн смешался в крови Бобковой со струившейся там самогонкой и получился ядерный мыследробительный коктейль. Ирка, правда, и сама успела догадаться об этом и, пробормотав что-то вроде благодарности, быстренько покинула общество двух мужчин, убравшись к себе в комнату, находившуюся в дальнем конце коридора возле умывального и туалетного отсеков. Виноградов с видимым облегчением закрыл за ней дверь.

— Чтоб ее побрали «коридорные черти»! — от души пожелал Бобковой Костя, наливая себе и Виноградову по полстакана портвейна.

— А ты знаешь, что они на самом деле существуют?

— Кто?!

— «Коридорные черти»!

— Я прекрасно осведомлен обо всех легендах нашего общежития, Витя! Давай лучше поговорим о реальных фактах — из тех, что окажутся похлеще всяких страшных легенд!

— Обо всем узнаешь утром на планерке! Могу единственное сказать, что Району осталось «парить», возможно, не больше двух-трех недель!

В коридоре пронзительным акустическим взрывом раздался отчаянный заполошный вопль Бобковой — скорее всего, на нее напали таки «коридорные черти». Но, ни Виноградов, ни Боровой не обратили на пьяный вопль коллеги ни малейшего внимания, оцепенелым замороженным взглядом глядя в глаза друг другу и сохраняя жуткое изумленное молчание, установившееся после слов Виктора.

— У меня — конфиденциальные данные из Штурманской Метеоцентра! — веско добавил он. — От самого Математика… Он еще не решился представить официальную сводку для Командования Района — в течение ближайших суток будет все перепроверять. Но говорит, что почти не сомневается в правильности предварительных расчетов! Так-то вот, дружище, обстоят дела наши скорбные! — и оба журналиста дружно допили остатки портвейна, на несколько минут впав в состояние алкогольной «нирваны»…

…Минут на десять — не больше, потому что зав. отдела «Патологии районного животноводства», несмотря на выпитый портвейн, внезапно вспомнил нечто очень важное, и очень страшное:

— Костик!!! — замогильным голосом воскликнул он.

— Что такое?!?!?! — встрепенулся Боровой.

— Сегодня же — десятая ночь полнолуния третьей месячной фазы!!!…

— Не понял…

— Этой ночью в Зверосовхозе должны были забить «ибермаргеров»! — Виноградов, кажется, начал успокаиваться.

— Каких «ибермаргеров»?!

— «Лунных лисиц», дружок!… — уже едва ли не торжествующим тоном произнес Виноградов и в глазах его пьяная муть стремительно размылась острым журналистским профессионализмом, смешанным, однако, с заметным выражением сильной тревоги.

— Кто они такие?! Впервые слышу! — продолжал недоумевать Костя Боровой, не способный столь быстро трезветь в отличие от своего старшего товарища.

— Не волнуйся — скоро услышишь! Но вот только, не дай Бог, их нам с тобой увидеть!..

Пикирующий район. Образцовый Зверосовхоз «Следы невиданных зверей». Поселок Лысая Поляна. 5 июля 200… г. 5 час. 17 мин

Двое рабочих-забойщиков ночной смены из так называемого экспериментального цеха зверокомплекса Михаил Балуев и Михаил Изенкин, воспользовавшись аварийным отключением электроэнергии, после недолгого размышления покинули помещение цеха, решив оперативно распить во дворе четок самогонки, вполне обоснованно предполагая, что до конца смены свет, скорее всего, так и не включат. Тем более что и смена получилась непривычно тяжелой. И даже не то чтобы тяжелой (это чересчур мягко было сказано), а мучительно изматывающей, ежеминутно больно ударяющей по нервам, и без того взвинченным невероятными превратностями жизни в Зверосовхозе, безжалостно опаленными огненно-крепкой самогонкой, едким угольно-черным табаком-самосадом и необычайно уродливо складывавшимися превратностями личной жизни. Хотя, с другой стороны, двум друзьям тескам-забойщикам достаточно сильно повезло в отличие от остальных членов их бригады, искусанных в эту ночную смену новоприобретением Зверосовхоза, в прямом смысле этого слова, «невиданными зверями», так называемыми «лунными лисицами-ибермаргерами», завезенными руководством два месяца назад из какой-то далекой заморской страны с длинным сложно произносимым названием.

Кому, каким образом и при каких обстоятельствах пришла в голову эта не особенно здоровая идея, история «Зверки» (так сокращенно называло население Пикирующего Района Зверосовхоз и Лысую Поляну) умалчивает, но купленная два месяца назад партия «ибермаргеров», состоявшей из двухсот голов, своим необычным внешним видом и своеобразными повадками сразу же произвела угнетающее впечатление на жителей Лысой Поляны, почти поголовно трудившихся в родном Зверосовхозе. Несмотря на удивительную красоту и своеобразие меха «лунных лисиц», особенно ярко проявлявшихся в ночи полнолуния, чувство симпатии к импортным зверькам не возникло ни в одной человеческой душе. Нечто неуловимое в «ибермаргерах» моментально сделало их предметом неистребимой всеобщей безотчетной ненависти. По этому поводу пришлось даже проводить общее собрание коллектива предприятия, протекавшее весьма эмоционально и бурно. В защиту «ибермаргеров» горячо и вдохновенно выступал директор Зверосовхоза Антон Петровский, его полностью поддержал главный инженер Бухнер, на их же точку зрения однозначно встал командир Саблинского Сельсовета (куда административно входил Зверосовхоз) Леопард Ништюков. Но переубедить рабочих фактическим инициаторам роковой покупки не удалось. Слишком жутко выли «ибермаргеры» по ночам, и чересчур зловеще выглядело выражение их хищных морд, украшенных необычайно вытянутыми далеко вперед и гипертрофированно изогнутыми кверху зубастыми челюстями. При одном лишь беглом взгляде на страшные челюсти «лунных лисиц», оснащенных игловидными клыками, беспрестанно трущимися друг об дружку с неприятным хрустом, у неподготовленного человека, к числу которых легко можно было отнести всех без исключения лысополянцев, по грудной полости немедленно разливался легкий арктический холодок, а глаза целиком заполнялись недоумением, вытеснявшим все остальные чувства. А самым настораживающим фактом рабочим показался более чем странный слух, впоследствии подтвердившийся, о том, что забивать «ибермаргеров» необходимо только в ночи полнолуния, а не в какое-либо другое время суток. Такого подавленного настроения среди рабочих не наблюдалось даже в ту пору, когда Зверосовхоз разводил гиен и гималайских медведей…

…И вот эта жуткая неприятная ночь наступила, вернее, уже прошла, сменившись, как и полагается, ясным светом раннего утра. Густой молочно-белый туман затопил всю Лысую Поляну вместе с ближайшими окрестностями, включая внутренний двор экспериментального цеха. Так что оба забойщика едва видели друг друга и им обоим казалось, что они превратились в призраков, каковыми на самом деле и являлись. Но и тот, и другой Михаил считали себя реально существовавшими людьми и поэтому вполне искренне делились, осязаемо испытанными ими ощущениями по ходу прошедшей ночи. Да и к тому же самогонка была самой настоящей, хотя и с каждым глотком заметно размывала осязаемость испытанных ночных ощущений.

— Я еще тогда тебе говорил, Миха, если помнишь, что ни х…я путного из этих «лунозубов» не получится! — после изрядного глотка обжигающего горло вонючего напитка, затмевающего и без того призрачную реальность и разум, принялся убеждать Михаил Изенкин Михаила Балуева, известного в поселке под псевдонимом Балу. — Петровский и Ништюков «бабки» на этом скользком деле сделали и сейчас им все по хер! В отличие от нас с тобой, да и от всей нашей бригады! Баб наших я имею ввиду — неуклюжие они, неловкие, непривычные к таким зверюгам, как эти бл… ие «лунозубы»! Ты видал, как этот их вожак хватанул тетю Олю за запястье?! Он же ей его до кости прокусил!…

— То-то она такой «дурнинушкой» и взвыла?! — уточнил Балу, в свою очередь, делая заветный глоток из четка и бросая настороженный взгляд, примерно, по направлению входных дверей цеха, скрытых молочной стеной тумана.

— Ну а ты думал?!… — Изенкин, несмотря на выпитую самогонку, мрачно нахмурился, резко оборвав начатую было фразу.

— Ты чего?! — озабоченно спросил его приятель.

— Даже не знаю… — задумчиво протянул тот, бессмысленно вперив пустой взгляд куда-то в туманное пространство двора.

— В смысле?

— Не то что-то в этих «лунозубах» — не наше, не русское и даже не земное… Были же у нас песцы, как песцы, соболя, как соболя, норки, как норки, гиены, как гиены — убивались нормально, по-человечески. Брык и готово, и пикнуть не успевали. И шкурки из них, как шкурки получались, а что вот сейчас получится — одному Богу известно и, может быть еще, директору Петровскому с Командиром Ништюковым (когда-то несколько лет назад Михаил Изенкин работал преподавателем философии в каком-то там институте и из той, давно прошедшей жизни, в нем сохранилась способность остро аналитически мыслить и доходчиво излагать свои мысли менее грамотным односельчанам). Мысли у меня на этот счет давно уже, Миха, копошатся нехорошие, ох нехорошие! Давай-ка, лучше еще выпьем, чтобы голову всякой херней не забивать! — и друзья-забойщики сделали еще по большому глотку забористого мутноватого напитка, заметно затупившего болезненную остроту свежих впечатлений от закончившегося несколько минут назад процесса забоя жутких, прекрасных и таинственных «лунных лисиц»…

Внутри помещения цеха, ярко освещенного мощными лампами дневного света, самогонку никто не пил и поэтому там царила совсем другая атмосфера, чем во дворе. Там царила атмосфера боли и нарастающего страха. Старший фельдшер Зверосовхоза Нина Андреевна растерянно бродила между десятком искусанных «лунными лисицами» женщин. Всем им она уже успела наложить тугие повязки на месте рваных укусов и сделать уколы вакцины против всех семи возможных видов водобоязни, «снежной лихорадки» и болезни Гобсона-Мурлауэра. Пострадавшие женщины были преимущественно среднего возраста, в силу безнадежности сложившейся экономической ситуации, по тем либо иным причинам вынужденные устроиться забойщицами «невиданных зверей». Сейчас все они без исключения громко охали и стонали, проклиная ту безумную минуту, когда черное отчаяние толкнуло их в гостеприимно распахнутые мохнатые когтистые объятия Зверосовхоза «Следы Невиданных Зверей», во все времена пользовавшегося по Пикирующему Району, если не дурной, то, во всяком случае, странной репутацией.

«Лунные лисицы» оказались, мягко говоря, гораздо проворней банальных песцов, норок и обычных черно-бурых лисиц, к повадкам которых забойщицы уже успели привыкнуть за годы работы. Инстинкт самосохранения оказался запрятан в белоснежных заморских тварях гораздо глубже положенного природой и здравым смыслом предела. Удрученные забойщицы старались не смотреть на лежавшие стройными рядами тушки «ибермаргеров», сильно напоминавшие кучки перемерзшего снега, сверкающего юбилейным льдистым блеском под яркими холодными лучами полной луны. Безнадежно низкими потусторонними температурами веяло от убиенных «лунных лисиц» и невольный суеверный страх расползался по простым и добрым душам женщин, умертвивших несчастных зверьков.

Фельдшер Нина Андреевна, бесцельно дефилировавшая туда-сюда между перевязанными односельчанками, машинально мелко-мелко качала головой, не отрывая ошарашенного взгляда от разгоравшихся настоящим полярным сиянием мертвых «ибермаргеров». Не выдержав напора противоречивых пугающих размышлений, фельдшер громким взволнованным голосом обратилась к забойщицам с вопросом, близким и понятным сердцу любой женщины:

— Девчонки — вы бы стали носить шубу из такого меха?!

— Да я бы лучше всю жизнь в дохе из дохлой коровы проходила бы, Нина Андреевна — честное слово!!! — пронзительно завопила некая Наташка Хунхузова, самая молодая и самая вздорная член своей звероводческой бригады. — Я прямо с утра в газету нашу «Хроника Пикирующего Района» обращусь! Одна она нам и сможет помочь — сволочей этих зажравшихся пробрать!!!

— Каких это сволочей?! — недоуменно спросила Нина Андреевна, тревожно глянув на Наташку, как-то по-особенному ярко, даже, можно сказать, болезненно сверкавшую округлившимися темными глазами, от рождения неоправданно глубоко спрятанными в глазных впадинах черепа.

— А тех, кто наших родных песцов променял на ручных Крыс Снежной Королевы!!! — Наташка когда-то работала учителем музыки, предварительно закончив соответствующее училище, и тоскуя по безвозвратно утерянной любимой работе, безотчетно выдавала порой, удивительно красиво и образно построенные фразы. — Я же в этого гада лошадиную дозу вколола — на десять песцов бы хватило, а он меня раз пятнадцать насквозь до самой кости прокусил обе руки! Что же это делается-то, бабоньки!!!

Бывшая учительница игры на фортепьяно сделалась как бы не в себе, и жутко пронзительно завыла, как одинокая волчица разом потерявшая всех своих волчат, и вой ее гулким пугающим эхом принялся отдаваться под сводами фермы.

«Ну вот — начинается!» — с большим профессиональным беспокойством подумала Нина Андреевна. — «Не дай Бог, какая-нибудь неизвестная инфекция! Нужно срочно утром звонить в Администрацию!».

Тут-то произошло самое невероятное и страшное — один из, казалось бы, навечно усыпленных «ибермаргеров» неожиданно поднял голову, сторожко повел большими треугольными ушами и злобно уставился на прекративших стонать забойщиц мутными кроваво-красными глазами. Наташка Хунхузова поперхнулась неблагозвучными переливами собственного воя и встретилась полуобезумевшим взглядом со взглядом воскресшего «ибермаргера». В хищных треугольных глазах «ибермаргера» немедленно вспыхнула лютая ненависть к Наташке. Та медленно попятилась к выходу, ее примеру, не мешкая, последовали остальные, включая фельдшера Нину Андреевну. Ситуация, кажется, начинала выходить из под какого-либо контроля и забойщицам непонятным показалось отсутствие сотрудников службы безопасности.

Восставшим из праха мехового небытия зверем оказался самый крупный самец всего поголовья по кличке Майздрек, и вслед за ним, словно по команде, принялись поднимать ушастые красноглазые головы остальные, менее крупные, но такие же хитрые, как и вожак Майздрек, «ибермаргеры». Дьявольские животные легко обманули наивных доверчивых женщин-забойщиц и, осознав, что им удалось получить так необходимую их растущим организмам нужную дозу стрихнина, дружно и радостно застучали игловидными клыками друг об дружку, каким-то непостижимым образом выводя незатейливый, но слаженный и стройный мотивчик.

Искусанным и почти обезумевшим от непередаваемого изумления и ужаса женщинам во главе с бригадиршей и фельдшером Ниной Андреевной, благополучно удалось покинуть помещение зверофермы, прежде чем очнувшиеся от освежающего стрихнинового сна «лунные лисицы» окончательно пришли в себя. Момент окончательного «прихода в себя» по времени секунда в секунду совпал с рождением посреди густого молочного тумана тревожного воя аварийной сирены, адскими акустическими переливами на много километров вокруг возвестившей о том, что из куколок лунных «ибермаргеров» вылупились туманные «хингисайеры»…

…В соседних цехах-вольерах, где еще оставалось несколько сот песцов и черно-бурых лисиц, возникла настоящая паника — песцы и чернобурки бросались на проволочные стенки клеток, страшно визжали и пытались порвать проволоку зубами, разбрызгивая по сторонам щедро набегавшую слюну…

К экспериментальному цеху по темным коридорам огромного здания зверокомплекса со всех сторон бежали охранники, громко стуча подкованными подошвами тяжелых ботинок по рифленому железному полу. У охранников на душе «кошки скребли» (из них еще никто не догадывался, что это были не кошки, а «лунные лисицы»), они на ходу стаскивали автоматы и передергивали затворы, готовясь к самому худшему, автоматически перебирая в памяти наиболее знаменитые катастрофы зверокомплекса, имевшие быть место в прошлом…

Проснулась, разумеется, вся деревня, словно бы взорвавшаяся яростным собачьим лаем. В хлевах протяжно заревели вымястые кривоногие коровы, противно заблеяли поголовно болевшие с похмелья овцы (в окрестностях свирепствовал страшный «африканский овечий триппер», и главный ветеринар Лысой Поляны рекомендовал односельчанам для профилактики во время поения овец вливать им на ведро воды триста грамм самогонки), расхрюкались страдавшие от ожирения сердца свиньи, раскрякались толстозобые хищные «утки — ракожоры» (достаточно редкий вид домашней птицы даже для Пикирующего Района, завезенный в Лысую Поляну несколько лет назад неизвестно откуда, бывшим главным инженером Зверокомплекса Блуткиным, примерно тогда же убитым «лошадьми-убийцами» во время охоты на «ничейных» коров в районе села Жабомоево), раскудахтались безмозглые куры и лишь одни знаменитые на весь Район двухголовые лысополянские петухи сохранили гордое молчание.

Люди, чертыхаясь и проклиная все на свете, выбегали из домов, подходили к калиткам, неподвижно там замирали и с густеющим душевным мраком в глазах молча слушали переливы аварийной сирены…

Услышал сирену и Командир Саблинского Сельсовета Ништюков. Вернее, первой ее услышала жена, она-то и растолкала крепко спавшего мужа. Тот очень долго, то ли не мог, то ли не хотел просыпаться, мычал и недовольно причмокивал в своем сладком сне, постоянно поворачивался спиной к жене, монголоидным лицом к стене, сучил худыми волосатыми ногами под ватным одеялом. Но наконец-то проснулся и, услышав далекие переливы аварийной сирены (Собственно Саблино располагалось от Зверки примерно в трех километрах — их разделял смешанный сосново-березовый лес и железнодорожная ветка; в сосново-березовом лесу водилось много ядовитых насекомых и всяких злобных диких животных, а по железнодорожной ветке без всякого расписания на огромной скорости курсировали «бешеные электрички», в которых не ездил никто, кроме ревизоров, нарядов милиции и машинистов; жители Района боялись «бешеных электричек» хотя бы по той простой причине, что они, якобы, никогда и нигде не останавливались) сел в кровати, и недоуменно уставился в окно, за которым клубился густой молочно-белый туман.

— Что это, Лепа?! — тревожно спросила жена, имея ввиду сирену.

До «Лепы» внезапно дошло, что именно могло произойти этой ночью на Зверке и, проигнорировав тревожный вопрос жены, он бросился в Потайную Комнату, где находился серебряный телефонный аппарат прямой связи с Командиром Района…

Райцентр Пикирово. Редакция районной газеты. «Хроника Пикирующего Района». 5 июля 200…г., 8 час. 00 мин

В просторном светлом кабинете главного редактора «Хроники Пикирующего Района» начиналась плановая еженедельная планерка.

За огромным рабочим столом сидел хмурый, как дождливое октябрьское утро, сам хозяин кабинета, пятидесятивосьмилетний Александр Иванович Малеванный и обводил усталым пытливым взглядом сотрудников газеты, неудобно расположившихся на жестких хлипких стульях, ровными рядами, расставленными вдоль стен кабинета. Редакция газеты этим утром была представлена в полном составе, как и полагалось на еженедельной планерке. Отсутствовал по уважительной причине лишь один сотрудник — старейший корреспондент «Хроники Пикирующего Района», семидесятидвухлетний Юрий Михайлович Першин, уже шестой день находившийся в в ответственейшей двухнедельной командировке, выполняя личное задание главного редактора газеты.

Большинство сотрудников, прежде всего, рядовые корреспонденты, по нездоровому суетились, активно ерзали на ненадежных скрипучих сиденьях, перекладывали шуршащие листки с готовыми и недоделанными материалами, украдкой бросали испуганные взгляды на вспыльчивого слабо предсказуемого главного редактора и с нетерпением ожидали начала планерки. Невозмутимое спокойствие сохраняли лишь заведующие отделами, дорожившие в глазах подчиненных своей профессиональной репутацией. Самой спокойной из них казалась заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района» Ирина Бобкова. В принципе, она, просто-напросто, дремала с открытыми глазами и в мерно покачивавшейся голове ее зияла полная, почти, можно смело сказать, астральная пустота, усугубленная жутким похмельным гулом…

…На рассвете, покинув гостеприимную компанию Виноградова и Борового, Ирка твердо вознамерилась добраться до своей комнаты и попытаться проспаться до начала планерки, но выпитый стакан портвейна все-таки оказался более чем лишним. Лишь только она очутилась в коридоре, ее начало изрядно штормить с первых же шагов. Сильная бортовая качка швырнула грузное коротконогое тело Бобковой влево, и она с размаху ударилась в дверь Костиной комнаты, едва не высадив «нарошошную» фанерную дверь вместе с хлипкими косяками. Затем, согласно законам механики, пьяную толстую женщину унесло вправо, и на этот раз она ударилась широким мягким плечом уже о стену коридора. Далее заведующую «Астралом и Паранормалом Района» сила инерции неудержимо потащила прямо головой вперед в наклонном положении и через несколько метров она пропахала носом облупившуюся светло-коричневую краску на досках пола. С трудом, поднявшись, Ирка продолжила свой скорбный путь к вожделенной койке (узкой девичьей панцирной кровати) сквозь все вестибулярные бури и штормы, разом обрушившиеся на ее бедную зачумленную голову. Перед Иркиными глазами, несмотря на полную темноту, царившую в пустынном коридоре, бешено плясали бесформенные цветные пятна, напоминавшие масляные разводы на поверхности грязных дождевых луж, кривлялись неясные громадные тени, в ушах пели целые хоры чьих-то насмешливых и злобных голосов. Само собой, что о необходимости соблюдения правил техники безопасности ей совершенно не думалось. Да, положа руку на сердце, следует признать, что о собственной безопасности Ирина Бобкова уже не думала несколько последних лет, просыпаясь каждое утро, будучи твердо уверенной в том, что это наступило утро последнего дня ее жизни. Возможно, потерпев несколько сокрушительных поражений на личном фронте, она постоянно подсознательно искала смерти. Может, причины ее предельной экзальтированности следовало искать в злоупотреблении алкоголем и табакокурением. Но как бы там ни было, даже на фоне режима и ритма работы в газете «Хроника Пикирующего Района», Ирина Бобкова выглядела абсолютно одиозной личностью и, кстати, ни у кого из сотрудников не вызывающей симпатий…

В общем, ей почти удалось добраться до вожделенной комнаты, и она уже собралась взяться за ручку, как внезапно прямо перед нею из цветных бесформенных пятен и неясных громадных теней соткалась удивительно безобразная и глумливая физиономия, до боли кого-то напоминавшая. Физиономия подмигнула правым глазом, показала раздвоенный язык и в тот же миг, Ирка почувствовала, как ее больно пнули по левой голени, отчего она моментально потеряла равновесие, которого у нее и так не хватало последнее время. Уже в падении, она отчаянно закричала свистящим шепотом:

— Это же — Коридорный Черт!!! — и в следующую секунду заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района», гулко пересчитывая головой ступеньки, закувыркалась вниз по лестнице черного хода, ведущей на первый этаж общежития.

Там, на лестничной площадке первого этажа она и благополучно уснула. В половине восьмого ее растолкал дежурный по общежитию, заступивший на утреннюю смену. Ирка молча, не вступая в какие-либо объяснения с неприятно удивленным дежурным, поднялась к себе в комнату, похмелилась остававшейся еще там свекольной самогонкой, после чего со спокойной душей отправилась на планерку, предварительно даже не подумав посмотреться в треснувшее пыльное зеркальце. Ее опухшим лицом, покрытым множеством лиловых разводьев синяков, в полной мере любовались коллеги, включая главного редактора.

Впрочем, Александр Иванович старался не задерживать на откровенно дремавшей Бобковой внимательного напряженного взгляда, совершенно справедливо полагая, что заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района» далеко не самая большая его проблема на сегодняшний день. Он обязательно решит эту докучливую, как гнойная заноза, проблему, но «потом». «если, конечно, это пресловутое „потом“ когда-нибудь наступит!» — машинально подумал Малеванный и криво усмехнулся, пройдясь нехорошим оценивающим взглядом по хмурым и бледным лицам сотрудников вверенной ему газеты. Крайне неприятное выражение во взгляде главного редактора вызывали не подчиненные, а складывавшаяся в Районе ситуация. Он рассеянно посмотрел в раскрытые окна — туман уже почти без остатка растворился в золотистой синеве безоблачного и безветренного июльского утра, обещавшего чудесный день. Настроение у Малеванного, однако, нисколечко не поднялось. Решив больше не терзать себя мрачнейшими размышлениями, вызванными монопольным владением конфиденциальной пугающей информацией, Александр Иванович начал планерку:

— Итак, господа журналисты и журналистки — приступим! — произнес он дежурную фразу немного хриплым голосом курильщика со стажем, и выразительно посмотрев в глаза Константину Боровому, указал на него пальцем и устало подмигнул: «Дескать — начинай, Костя отчет о командировке!».

Костя смущенно прокашлялся в кулак и застенчиво спросил:

— Мне, Александр Иванович?

— Да, да — а кому же еще, как не тебе! — странновато усмехнулся главный редактор, глядя на Костю с отеческой нежностью, внезапно загоревшейся в усталых глазах.

— Хорошо! — Костя еще раз, как следует, прокашлялся в кулак и коротко поведал коллегам о результатах работы, проделанной им по ходу своей смертельно опасной командировки:

— Прошу всех внимания! Довожу до вашего сведения, что я, Константин Боровой, корреспондент отдела «Паталогии Районного Животноводства» газеты «Хроника Пикирующего Района», прошедшей ночью находился в плановом «командировочном сне» (большинство присутствующих посмотрело на Борового с откровенным изумлением) на традиционном ежегодном Балу Прессы Реального Мира. Могу сразу сказать, что Тени, отбрасываемые им, сделались еще более густыми и безнадежными. Над Пикирующим районом собрались гигантские Тучи Лжи, что, как все вы прекрасно знаете, обязательно приведет к непредсказуемым последствиям в самое ближайшее время. То есть, работы у нас добавится!

Пожалуй, все, что я хотел сказать устно и публично. Желающие ознакомиться подробнее, могут прочитать мой письменный отчет, который будет готов к вечеру. Вопросы есть?

— На каком основании, Константин, ты посчитал, что над Районом в ближайшее время сгустятся Тучи Лжи?! — спросила Борового заведующая отделом «Патологии Районного Растениеводства», бывшая агроном, сорокалетняя «разведенка», отчаянная одноглазая Ирина Сергеевна Пулерманн, несмотря на одноглазие, а, может быть, и благодаря ему, до сих пор не потерявшая своеобразной привлекательности. Костя Боровой, кстати сказать, ей нравился, как и большинству женщин редакции. И свой вопрос Ирина Сергеевна задала не столько из-за желания обязательно получить на него ответ, сколько в силу бушевавшего в ней «либидо», платонически прикрашенного нежным чувством по отношению к Боровому. Что касается Кости, то ему импонировала чисто мальчишеская импульсивность, составлявшая основу сильного и непростого характера Пулерманн, но ее эгосексуальная навязчивость иногда сильно его раздражала, поэтому он ответил Ирине Сергеевне не то чтобы грубо, но и не особенно вежливо, с плохо скрываемыми нотками специфической иронии:

— Из этих Туч, Ирина Сергеевна, уже, видимо, сегодня, прольются обильные плодородные ливни на пшеничные нивы Района и любвеобильное сердце ваше возрадуется при виде поднимающихся на глазах золотистых колосьев, чьи зерна перемелются в тоскливую и страшную муку цвета мокрого цемента. Не вам, Ирина Сергеевна задавать столь наивные и нелепые вопросы. А чтобы вам сделалось понятней моя категоричность, то довожу до вашего сведения, что наше, так сказать, информационное светило получило первую премию в номинации «Самая правдивая газета края»!

Боровой замолчал, глядя с мрачным победным удовлетворением на Пулерманн. Но та, как видно, ничуть не смутилась и продолжала смотреть на Борового с оценивающей, чуть-чуть загадочной улыбкой.

В раскрытое окно, басовито жужжа, влетел гигантский шершень — «пчелиный волк», и задумчиво принялся кружиться под самым потолком вокруг люстры, прямо над креслом главного редактора. Это, пожалуй, было, тем редчайшим случаем, когда появление пятнадцатисантиметрового смертельно ядовитого шершня в общественном месте оказалось, как нельзя более кстати — чудовищное насекомое отвлекло на себя внимание сорока раздраженных, нервно очень напряженных людей, разрядив, тем самым, накопившуюся в кабинете предгрозовую атмосферу.

Александр Иванович все-таки любил жизнь даже в условиях Пикирующего Района и, понаблюдав некоторое время за постепенно снижавшимся «пчелиным волком», решил не испытывать судьбу и неторопливыми выверенными движениями достал из внутреннего кармана пиджака эксклюзивную рогатку, с которой никогда не расставался. Из бокового кармана пиджака Александр Иванович вынул полиэтиленовый пакетик, наполненный стальными шариками полусантиметрового диаметра.

Заведующие отделами и простые корреспонденты заворожено следили за хладнокровными и четкими действиями главного редактора и, одновременно — за фигурами высшего пилотажа, исполняемые шершнем-убийцей.

Александр Иванович высыпал два шарика на раскрытую ладонь, полиэтиленовый пакетик с оставшимися боеприпасами убрал обратно в боковой карман пиджака. Обоими шариками он зарядил рогатку и, натянув резинку, тщательно прицелился в злое и наглое насекомое, переполненное дурными намерениями. Шершень, по всей видимости, почувствовал, что его собираются жестоко убить, и немедленно ушел в глубокое пике, нацелив смертоносное жало на лысоватое темя врага. Александр Иванович отпустил туго натянутую резинку. Один шарик оторвал «пчелиному волку» глазастую голову, и массивное полосатое туловище, завращавшись по хаотической траектории, звучно шлепнулось прямо на рабочий стол главного редактора. Второй шарик, причудливою волею противоестественно столкнувшихся равнодействующих сил инерции, полетел совсем в другую сторону от приговоренного шершня — преодолев за сотую долю секунды полтора десятка метров, он точно стукнул дремавшую Ирину Бобкову прямо в середину ее низкого лба, неряшливо прикрытого грязными беспорядочными прядями редкой челки. Ирка коротко ойкнула и кувыркнулась вместе со стулом через голову, смешно задрав кверху толстые короткие ноги (хорошо, что она все время ходила в джинсах, а не в юбке), вызвав невольный дружный смех всех без исключения сотрудников редакции. Тем более что стальной неугомонный шарик метко срикошетировал от крепкого лба Бобковой прямо по, и без того разрушаемым ураганным кариесом, зубам, сидевшего непосредственно напротив заведующей «паранормальным отделом», редактора «отдела районной поэзии» Юрия Ширяева. Расколов два зуба главному поэту Района, шарик наконец-то растерял весь запас кинетической энергии и свалился на пол, закатившись в какую-то незаметную щель между досками. Другими словами, меткий, виртуозный, даже можно сказать, выстрел главного редактора имел очень «смешные» последствия и, в целом, общее настроение сотрудников поднялось. Не смешно было, естественно, лишь Бобковой, Ширяеву и самому виновнику «торжества» — убитому шершню. Обезглавленное тельце трагически погибшего насекомого конвульсивно содрогалось еще минуты полторы, и из черной иглы жала щедро брызгал мутный белесый яд, на глазах Малеванного разъедающий лакированную поверхность его рабочего стола. В местах соприкосновения шершневого яда с лаковым покрытием раздавалось слабое шипение, и вертикально вверх поднимались едва заметные струйки желтоватого, едко пахнувшего, пара. Именно благодаря невольному созерцанию ядовитых останков шершня, Александр Иванович резко оборвал смех (внутренне он, конечно же, был очень доволен столь фантастически удачному выстрелу, безусловно, относящемуся к разряду тех, про которые говорят: «одним выстрелом двух зайцев…) и резким тоном, без каких-либо намеков на обходительность и предупредительность, с какими воспитанные люди обычно обращаются к давно больным или только что раненым, спросил у неприятно кривлявшегося Ширяева, ответственного за санитарно-эпидемиологическое состояние помещения редакции и сопутствующих хозяйственных построек:

— Юрий Бедмондович — откуда взялся этот шершень?! Вы же клятвенно утверждали не так давно, что лично обнаружили гнездо на чердаке здания редакции и уничтожили его вместе с обитателями!

Юрий Бедмондович выплюнул обломки зубов себе на ладонь, несколько секунд смотрел на них с бесконечно горьким сожалением, и создавалось впечатление, что вопроса главного редактора он словно бы не слышал. И только, когда тот вторично демонстративно зарядил свою, не знавшую промахов, рогатку, глава Районной Поэзии злобно прошепелявил в ответ:

— Я, Александр Иванович, за всех районных шершней не в ответе! Наших, что на чердаке жили, я сжег — полредакции подтвердить могут! А этот, откуда взялся, так кроме него самого, по моему, вам никто и не сказал бы! Этот здоровенный какой-то, наши редакционные раза в полтора его меньше были!

Тут объяснения Ширяева прервала очнувшаяся Бобкова, до сих пор лежавшая на лопатках, задрав ноги вертикально вверх. Она пришла в сознание и первым делом громко и грязно выругалась, с грохотом уронив короткие, но тяжелые ноги на пол. Затем ей удалось встать на колени в молитвенной позе, и все сотрудники газеты увидели, что лоб заведующей отделом «Астрал и Паранормал Района» украсила огромная багрово-синюшная шишка.

–… Тиран вы, Александр Иванович — издеватель!!! — с ненавистью прохрипела Бобкова, обращаясь к главному редактору.

Дальше она еще что-то хотела сказать в том же духе, но Александр Иванович, что есть силушки шарахнул костистым волосатым кулаком по столу (подпрыгнули стопки рукописей, в беспорядке разбросанные фломастеры и авторучки, обезглавленный полосатый труп шершня, продолжавший сочиться ядом), подскочил на ноги и рявкнул:

— Замолчи, проклятая пьяница, иначе я тебя не уволю, а просто убью!!! Вы все прекрасно знаете об объеме моих полномочий, и ты, Бобкова — в первую очередь!!! И то, что я доведу сейчас до вашего сведения, касается не только горькой пьяницы и хронической нарушительницы трудовой дисциплины и правил техники безопасности Ирины Владиславовны Бобковой, но и всех остальных сотрудников газеты «Хроника Пикирующего Района»!!! Но, тем не менее, слушать меня сейчас очень внимательно должна, прежде всего, кандидат номер один на смертную казнь через расстрел из рогатки, Ирина Бобкова!

Ты, судя по состоянию твоей рожи, пила беспробудно все выходные! А за эти выходные, то есть за два последних прошедших дня — субботу и воскресенье, в нашем районе погибло и умерло естественной, а может, противоестественной смертью сто тридцать два человека, из них — двадцать восемь больных одиноких старушек! Эти старушки, как не трудно догадаться, умерли от элементарного систематического недоедания или, говоря без фальшивой этической маскировки, от элементарного голода!

В те минуты, когда заведующая целым отделом нашей газеты вливала в свою ненасытную луженую глотку полстакана восьмидесятиградусного свекольного самогона, какая-нибудь девяностолетняя Матрена Ивановна из села Будилово испускала последний выдох, не имея больше возможности сделать очередной, так необходимый для продолжения жизни, вдох. И смерть ее наступила в пустом тоскливом пыльном доме, почти свободном от мебели и в условиях полного, классического одиночества! Ты наслаждалась одуряющим шумом в своей голове, вызванным свекольным самогоном, а Матрена Ивановна в смертной муке пыталась ясно представить образы давно умершего любимого мужа и погибших на войне сыновей! Хоть одна твоя статья, Бобкова пошла кому-нибудь на пользу из сорока семи тысяч несчастных жителей нашего Района, облегчила физические страдания и душевные муки больным и старикам?!?!?! Я думаю, что — нет!!!

Ты упорно ищешь причины множества ужасных районных проблем в коварных происках злобных потусторонних сил, но тебе в башку ни разу не пришла простая и добрая мысль — взять пачку чаю, немного сахару, полкило бубликов и съездить с этими нехитрыми подарками в гости к какой-нибудь вот такой вот одинокой старенькой Матрене Ивановне. По человечески поговорить с ней, расспросить о бедах, о детях и внуках, о других проблемах, посочувствовать и пообещать при расставании периодически приезжать в гости. Намного легче бы сделалось старушке после подобного визита, поверь мне на слово!

И, вообще, не вас же мне учить и в тысячный раз повторять о том, что для многих и многих жителей Пикирующего Района именно наша газета является единственным окошком, какое можно раскрыть и заглянуть в мир, если не радости, то хоть какой-нибудь надежды на лучшее. Не хочу далдонить прописные азбучные истины, но никогда не забывайте главного — все вы на переднем крае борьбы с Вселенской Ложью, являющейся злейшим и, безусловно, смертельным врагом, как нашей Газеты, так и всего нашего Района! Следовательно, мы, сотрудники Газеты, обязаны выглядеть, как бесстрашные, кристально честные носители Правды, а не как какие-нибудь опустившиеся «профурсовки» вроде Бобковой! Никто из нас не имеет права перестать уверовать в обязательное написание Золотой Статьи Спасения! Кто-нибудь да непременно напишет, не может не написать! — Александр Иванович заметно разволновался и вынужден был прерваться на несколько секунд, но пару раз кашлянув в кулак, он продолжил уже в более прагматичном ключе:

— Так, я — не живодер, не палач, не убийца и садист, поэтому тебе, Ирина Владиславовна даю последний шанс остаться работать в Редакции! Сейчас ты пойдешь, проспишься, сделай там, на рожу какие-нибудь примочки, чтобы на людях не стыдно было показаться и Газету не позорить! Та что, завтрашний номер остается пока без твоих материалов…

— Да у меня готово все, Александр Иванович! — обиженно прервала главного редактора всхлипывающая Бобкова. — И все материалы — сенсационны! Я никогда не халявлю, и вы это прекрасно знаете! Сегодня ночью я видела во плоти и крови настоящих «коридорных чертей»! (Боровой и Виноградов не смогли при этих словах Бобковой сдержать кривых ухмылок)

— Все, все, все, Ирина! — торопливо проговорил Малеванный, умоляюще подняв руки кверху. — Потом, потом, Ирина — не сейчас! Сейчас мне некогда заниматься пустяками! Иди, отдыхай, а нам нужно проводить планерку! Работать нам нужно, а не самогонку пить! Все — свободна!

Ширяев подскочил со своего стула, подбежал к Бобковой, помог ей подняться, и, бережно поддерживая под локоть, вывел в коридор. Возможно, он там поцеловал ее коротко в щечку на прощанье, порекомендовал побыстрее добраться до общежития и, действительно, лечь спать, пообещав, что скоро придет к ней в гости и обязательно что-нибудь принесет с собой похмелиться. А, возможно, что все у них получилось не так романтично, но не суть, как говорится, важно — через минуту Ширяев вернулся в кабинет главного редактора заметно повеселевшим, словно бы не ему только что сломали два передних зуба. Он тихонько сел на свое место и внимательно принялся слушать Малеванного. А Малеванный что-то горячо и вдохновенно втолковывал благодарным слушателям о необходимости строгого соблюдения трудовой дисциплины, как основного залога возможности написания когда-нибудь в ближайшем обозримом будущем Золотой Статьи Спасения.

Кстати сказать, Костя Боровой не очень внимательно вслушивался в эмоциональную речь главного редактора. Косте внезапно вспомнилась та девушка оттуда — из «Командировочного Сна». Кажется, ее звали Лариса. Как-то ненавязчиво она вспомнилась, словно бы сквозь туманные полупрозрачные слюдяные наслоения пространства и времени проступили нежные черты ее лица, внимательные изучающие глаза, цвета перезрелых лесных орехов, мелодичные звуки вежливого, хорошо поставленного голоса. Костя невольно улыбнулся слабой мечтательной улыбкой. По таинственной полости души сладкой ароматной патокой разлилось странное, необъяснимое и совсем незнакомое чувство. Чувство немного почему-то пугало, но ощущая его, Костя испытывал легкую светлую радость, ранее совсем ему неведомую…

… — Боровой! — услышав свою фамилию, произнесенную главным редактором громко и как-то скрипуче, что ли, словно бы куском пенопласта с силой провели по пыльному стеклу, он очнулся от красивых загадочных грез и тоскливо посмотрел в аскетическое лицо Малеванного, украшенное большими роговыми очками.

— Ты тоже, что ли пьяный или влюбился?! — Александр Иванович смотрел на Костю с добродушной проницательностью пожилого опытного ловеласа, за плечами которого вдоль обочины долгого жизненного пути валялись останки не менее шести десятков побежденных и полностью разгромленных им красивых и нежных женских судеб и душ.

— Нет, нет! — Костя заметно смутился, как будто главный редактор поймал его в помещении редакционного туалета за занятием мастурбацией. — Я слушаю вас очень внимательно, Александр Иванович!

— Отлично! — Александр Иванович перестал добродушно и снисходительно улыбаться. — Сегодня ты отправляешься в Жабомоево, и к началу ночной верстки материал о Лошадях-Убийцах должен быть полностью отредактирован! Это будет сделано?!

— Безусловно — можете полностью положиться на мое слово, Александр Иванович!

— Так, с тобой тогда все ясно! — удовлетворенно произнес главный редактор и сфокусировав цепкий взгляд на заведующей отдела «Патологии Районного Растениеводства», строго поинтересовался у нее: — Ирина Сергеевна — наши читатели в завтрашнем номере смогут наконец-то узнать правду о «подловатой пшенице» и «субирайтах»?!

— У меня, практически, все готово Александр Иванович! — уверенно ответила Ирина Сергеевна Пулерманн, вызывающе сверкнув на главного редактора единственным правым глазом (второй глаз у Ирины Сергеевны, разумеется, являлся левым, но она его потеряла два года назад одной лунной августовской ночью во время сбора сенсационного материала среди бескрайних плантаций кроваво-красных сочных помидор, растущих на склонах знаменитых Кудыкиных Гор). — До четырех часов я сделаю последний необходимый штрих — возьму интервью у бригадира комбайнеров Акуловского РАПО Гапеля и, как говорится, «дело в шляпе»! — и Пулерманн позволила себе улыбнуться.

— Я вам верю, Ирина Сергеевна! — без улыбки вынес свой вердикт, Малеванный и, предварительно озабоченно посмотрев на циферблат ручных часов, назвал следующую фамилию: — Фомченко!

— Я, Александр Иванович!

— Не придуривайся, Фомченко — мы не в армии! Говори — ты нашел способ остановить, а, главное, попасть внутрь «бешеной электрички»?!

Заведующий отделом «Патологии Районных Инфраструктур» Алексей Фомченко, прежде чем ответить на прямо поставленный вопрос, несколько замялся, но все-таки ответил без характерных для себя уверток:

— Таких гарантий я не могу дать, Александр Иванович!

— Ты же недавно говорил мне совсем обратное, Леша! — создалось ощущение, что ответ Фомченко разозлил Александра Ивановича не на шутку. — Командир Района мне каждый день звонит, каждый, Леша, и задает один и тот же вопрос: «Когда наконец-то, Александр Иванович, ваши хваленые журналисты изобретут способ останавливать «бешеные электрички»?!

«Мы же не машинисты, в конце — то концов!!!» — раздраженно подумал мрачнеющий с каждой секундой Фомченко, а вслух сказал:

— Сегодня в двадцать три ноль-ноль на перегоне Мертвая Голова весь мой отдел в полном составе будет встречать «бешеный электропоезд» номер шесть тысяч четыреста шестьдесят восьмой по схеме, предложенной бабушкой Дубановой!

— Ты веришь этой маразматичке?!

— Боюсь, что больше мне ничего не остается! — Алексей широко развел руками. — Если произойдет очередная осечка, я пишу заявление об увольнении, Александр Иванович!

Малеванный хмуро посмотрел на Фомченко, и некоторое время задумчиво барабанил пальцами по поверхности стола. Причем подушечки пальцев ударялись в непосредственной близости от продолжавшего конвульсивно содрогаться полосатого трупа шершня-убийцы. Фомченко внутренне напрягся, ожидая от непредсказуемого главного редактора чего угодно. Но тот выплеснул весь запас накопившегося в нем негодования, сконцентрировав его в сильном щелчке по трупу шершня средним пальцем правой руки. Щелчок оказался более чем сильным — останки насекомого пролетели по дуге метра три с половиной и упали на самый край подоконника, где, покачавшись несколько секунд на ненадежной грани вселенского равновесия, вывалились в гостеприимные объятия внешнего мира, легко и безболезненно способного переварить без остатка материальное выражение любого лика смерти. Сорок человек, присутствовавшие на планерке, молча проводили последний кратковременный полет в раскрытое окно шершня-убийцы.

— Всех нас скоро может постигнуть судьба вот этого вот шершня, если мы будем плохо работать! — неожиданно произнес главный редактор и пророчески подмигнул своим подчиненным сразу обоими глазами, которые, скажем, в отличие от Пулерманн, у него были пока целы.

Помолчав несколько секунд, Александр Иванович несколько отрешенным движением откинулся на спинку кресла и, не совсем ясно почему, резко упавшим голосом сухо, сугубо по-деловому, распорядился:

— Так, время уходит, мне скоро нужно в Администрацию. У нас там сегодня Паркиориц проводит Большое Совещание расширенного состава и речь там запросто может пойти о… В общем, возможно, вы, товарищи и сами догадываетесь, о чем там запросто может пойти речь — о самом наболевшем и жизненно важном!.. Поэтому давайте поспешите — в алфавитном порядке отчитываются заведующие отделами. Регламент — пять минут и шабаш! Виноградов — начинай!

Заведующий отделом «Патологии Районного Животноводства» нехотя поднялся и слегка заплетающимся языком (киргизский портвейн «Жасорат» продолжал циркулировать у него в крови) принялся рассказывать о рабочих планах на сегодняшний день сотрудников вверенного ему отдела.

Костя Боровой поначалу пытался следить за ходом мыслей своего непосредственного начальника и узнать о тех рабочих планах, которые он предполагал сегодня осуществить, но, помимо воли, перед глазами Кости вновь возникло оригинально изваянное кудесницей-природой лицо Ларисы — журналистки из «командировочного сна». Он совсем перестал слушать Виноградова и вскоре уже знал, что ему необходимо предпринять в ближайшие же сутки: во что бы то ни стало попасть обратно в тот же самый «командировочный сон». Там он не доделал чего-то очень и очень важного, о чем-то не договорил с Ларисой, чего-то не дослушал и сам кое-чего не досказал. Его там обязательно должны были услышать — в Том Мире. Не здесь. Здесь от того, что он пишет исключительно правду, ничуть ее не приукрашивая, никому из читателей не становится легче, да и, в принципе, не может стать легче. Он решил дождаться окончания планерки и с глазу на глаз переговорить с главным редактором на тему вторичного «командировочного сна», в который, как он считал, ему необходимо было отправиться не позднее сегодняшней ночи…

Станция Муравьиха. Территория Воскоперерабатывающего Завода. 5 июля 200…г. 8ч.15 мин

В здании заводоуправления на втором этаже точно так же, как и в редакции газеты «Хроника Пикирующего Района», шла рабочая еженедельная планерка. Проводил ее генеральный директор и фактический владелец завода Сергей Алексеевич Мухоргин — в меру упитанный, веселый и добрый мужчина сорока с небольшим лет от роду, переполненный кипучей созидательной энергией, постоянно фонтанирующей в виде множества широко рекламируемых блистательных идей и импульсивных неординарных поступков. Самое главное заключалось в том, что Сергей Алексеевич был исключительно талантлив от природы и лучше всех окружающих знал об этом. Общеизвестной сентенцией является утверждение «априори» о том, что настоящая талантливость неотделима от почти маниакальной одержимости, и Сергей Алексеевич в полной мере хлебал по жизни последствия своей неукротимой одержимости, равно как и жутко мучился побочными эффектами, самопроизвольно расширяющейся вширь, вверх и вглубь, вопиющей талантливости. Он ненавидел вынужденный сон, отрывающий драгоценное время созидания, и вследствие этого практически не спал, являя собой материальное воплощение почти вечного бодрствования. Его фантастическая одержимость, всегда тесно переплетавшаяся с уверенностью в успехе того либо иного задуманного предприятия, носила ярко выраженный заразительный характер и, в результате, Мухоргину безотчетно, истово, можно сказать, верил даже сам командир Района, Сергей Львович Паркиориц — патологически недоверчивый в силу занимаемой им суперответственной должности.

Главным и единственным смыслом жизни, и источником постоянного обожания Мухоргина являлось высокорентабельное пчеловодство, как панацея от всех напастей и бед, постоянно и безжалостно рвущих на клочки многострадальный Пикирующий Район, неудержимо приближая его последний час. Скорее всего, что идея-«фикс» Мухоргина на самом деле не являлась идеей-«фикс», а полностью соответствовала реалиям суровой окружающей действительности. Тщаниями, проводимой Сергеем Алексеевичем рекламно-просветительской кампании, все от мала до велика жители Пикирующего Района знали, что дольше всех людей на свете живут именно профессиональные пчеловоды, в девяностолетнем возрасте сохраняя живость и остроту ума двадцатилетних, и сходят в могилу с легким сердцем, веселой снисходительной улыбкой на устах и твердою верой в счастливую загробную жизнь.

Свою прошлую жизнь Мухоргин, как и подавляющее большинство жителей Пикирующего Района помнил достаточно поверхностно. Из размытого цветными неясными пятнами и мутными расплывчатыми тенями Настоящего Прошлого, в память Сергея Алексеевича навсегда врезалось лишь одно кровоточащее, постоянно неприятно дающее о себе знать воспоминание — как его вместе с трепетно вынашиваемой идеей о высокорентабельном процветающем пчеловодстве, предельно цинично предали и вышвырнули в гулкую зловещую пустоту, наполненную басовитым угрожающим жужжанием гигантских голодных шершней, барражирующих в поисках пчел, обладающих нежным пикантным вкусом.

Великолепно, очень красочно и рельефно выпукло, помнились ему самые первые минуты его появления на территории Пикирующего Района — те впечатления, которые Сергей Алексеевич испытал, когда вышел из пустого холодного вагона Бешеной Электрички на заброшенном, заплеванном и заблеванном перроне неизвестной и никогда ранее не слыханной им станции с неприятным названием Мертвоконево.

Крайняя подавленность и полная растерянность, физическая разбитость и эмоциональная опустошенность — эти определения звучали бы слишком слабо для того, чтобы точно охарактеризовать тогдашнее общее состояние Сергея Алексеевича. Он был полностью уничтожен и самого себя чувствовал едва ли не мертвецом с, по меньшей мере, месячным стажем.

Стояли вечерние сумерки, пустынный перрон продувал ощутимо прохладный пронизывающий ветер, периодически поднимая слабые вихри из пыли, обрывков газет, рваных полиэтиленовых пакетов, использованных презервативов и пластиковых одноразовых шприцов, с тоскливым звоном перекатывая жестяные консервные банки из под дешевых рыбных консервов, вдувая в нежную и впечатлительную душу Мухоргина смятение, щедро подкрашенное паническим страхом.

С громким многозначительным шипением автоматически закрылись двери вагонов Бешеной Электрички и, бодро застучав ржавыми колесами, неприкаянный электропоезд отправился по маршруту, точно неизвестному даже его машинистам, ежесекундно набирая скорость в геометрической прогрессии. Голодного и вымотанного Мухоргина опасно качнуло мощной воздушной волной, поднятой бешено стартовавшим в полную неизвестность скоростным электропоездом.

А в следующую секунду Сергей Алексеевич увидел Шершней-Убийц — совершенно чудовищных насекомых, каждое из которых достигало не менее пятнадцати сантиметров в длину, не считая черной иглы жала, нацеленного на многочисленных потенциальных врагов из под низко опущенного полосатого брюха. Шершни вылетели откуда-то сквозь, внезапно серебристо засиявшую непроницаемую пелену, на миг застлавшую близорукие глаза Мухоргина плотным занавесом. Адские насекомые не тронули Сергея Алексеевича, но все как один злорадно посверкали ему в лицо, словно автомобили фарами, черными фасетчатыми глазищами, после чего, беспрекословно подчинившись телепатической команде самого крупного шершня, летевшего во главе стаи, видимо — вожака, умчались куда-то вслед за уже исчезнувшей в пыльных сумеречных далях «бешеной электричкой», распространяя на много метров вокруг грозное басовитое жужжание.

«Если здесь живут шершни, то должны обитать и пчелы!» — с надеждой подумал Мухоргин, опять оставшись в одиночестве и отчаянно, но, тщетно, пытаясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он сел в эту электричку, как его, вообще, могло занести в столь жуткое, тоскливое и заброшенное место, каким, по всей видимости, являлось это самое Мертвоконево. Название станции, выведенное крупными черными буквами, он прочитал на покосившейся вывеске, прикрепленной к фронтону небольшого деревянного здания местного вокзала. Непосредственно над вывеской с названием станции, на коньке крыши, видимо, для вящей наглядности, был прикреплен выбеленный ветрами и дождями, жутко оскалившийся лошадиный череп. Узкие, густо запыленные окошки вокзального здания, своей явной непрозрачностью и безжизненностью, сильно смахивали на глаза безнадежно больного человека, впавшего в состояние глубочайшей комы. У Мухоргина появилась необъяснимая уверенность, что внутрь этого умершего естественной смертью вокзала, давно уже не ступала нога живого человека, точно также, как и давно никто не ходил по щербатому потрескавшемуся перрону, на котором он сейчас стоял и смотрел в открывшиеся ему туманные пыльные дали, размывавшие контуры, и очертания домов села Мертвоконево.

С обеих сторон село охватывала черная полоса густого соснового бора. В прощальных лучах низко висевшего солнца, то там, то сям позолоченным печальным алым светом вспыхивала обнаженная сосновая кора. Мухоргину стало ясно, что скоро наступит беспросветно-темная ночь и до ее наступления, во что бы то ни стало, необходимо было найти более или менее безопасный ночлег. «Должны же здесь найтись хоть какие-нибудь добрые люди, что-нибудь знающие о пчеловодах! А может мне несказанно повезет, и я наткнусь непосредственно на самих пчеловодов!» — не особенно весело размышлял Сергей Алексеевич, быстро шагая порывистой нервной походкой по узкой тропинке, петляющей через заросли крапивы, полыни и лопухов, от станционного перрона по направлению к беспорядочно разбросанным группам сельских домов.

Он долго бесплодно блуждал по кривым замусоренным улицам, не повстречав ни единого человека, но зато повсюду провожаемый яростным лаем собак, раздававшимся из-за забора фактически каждого дома. Ставни во всех, без исключения, были плотно закрыты, а сквозь щели пробивались лучики тусклого темно-желтого света, бросавшие в толщу сгущавшихся сумерек слабые блики. Ночь наваливалась неудержимо, в небесах загорались первые звезды и начали вычерчиваться контуры идеально круглой огромной луны. «Здесь, наверное, всегда стоит полнолуние!» — отчего-то подумалось Мухоргину, и он с тоскливой ненавистью огляделся по сторонам, решив, что придется, как ни крути, заночевать на улице, где его сожрут живьем комары или… еще кто-нибудь сожрет, покруче, комаров. Комары, кстати, с приближением ночи, появились в изобилии, наполнив воздух звоном омерзительного кровожадного пения. Вели они себя очень агрессивно, и Мухоргину то и дело приходилось давать самому себе звучные увесистые оплеухи.

В конце-концов, он все-таки сумел найти себе ночлег — на самом краю села, возле кромки леса ему открыла дверь какая-то сердобольная одинокая старушка. Старушка как-то, по особенному, оценивающе осмотрела Сергея Алексеевича, смиренно застывшего у порога при тусклом свете керосиновой лампы и, по ей одной известным признакам, решив, что он совершенно безопасен, впустила несчастного неприкаянного путешественника по пространству и времени в свой маленький бревенчатый домик.

Старушку звали Екатериной Алексеевной, и она кого-то отдаленно напомнила валившемуся с ног от смертельной усталости Мухоргину — кого-то давно забытого и бесконечно родного. Сам Мухоргин, между прочим, хозяйке тоже кого-то напомнил — она смотрела на позднего незваного гостя с почти материнской нежностью.

Добрая старушка накормила Сергея Алексеевича вкусным горячим ужином (в духовой печке у Екатерины Алексеевны нашлось пол-тушки нежного жирного кролика — она тем и жила, что разводила двухголовых кроликов-мутантов) и все то время, пока ее нежданный гость жадно поедал великолепно приготовленное жаркое, запивая его затем ароматным травяным чаем вприкуску с ватрушками и малиновым вареньем, хозяйка сидела на противоположном краю стола, подперев сжатым кулачком правую щеку, и не отрывала от Сергея Алексеевича внимательного взгляда, полного необъяснимой нежности.

— Спасибо вам огромное, Екатерина Алексеевна! — с искренней благодарностью произнес, по-настоящему, растроганный Мухоргин, допивая последний глоток чая. — Есть же все-таки добрые люди на свете белом!

— Да — на здоровье, сынок! — отвечала Екатерина Алексеевна. — Я же поняла прекрасно, откуда ты явился! Как только тебя увидела, так сразу и догадалась, что ты приехал на Бешеной Электричке и тебе сейчас очень и очень плохо! Но ты не отчаивайся, сынок, это — еще не смерть, все еще можно поправить, можно еще вернуться ТУДА, ОТКУДА ты приехал!

Глаза Мухоргина широко раскрылись при этих обнадеживающих, но, вместе с тем, непонятных и несколько пугающих словах доброй женщины.

— Я не понимаю, что со мной произошло, я не помню, как оказался на этой самой электричке и зачем сюда приехал, Екатерина Алексеевна!!! Вы можете мне объяснить — куда я попал, что это за село и почему вы оказались единственной, кто не побоялся пустить меня на ночлег и, вообще, по большому счету, отнеслись ко мне, как к родному?!

— Не обижайся, сынок на тех, кто тебя не пустил — со временем ты узнаешь, что у моих односельчан имеются на то, более чем веские причины. Тебе просто повезло, что ты наткнулся на мою избушку — когда-нибудь я тебе обязательно объясню, в чем тут секрет. А сейчас я тебе предлагаю лечь и как следует выспаться, ни о чем, стараясь не думать и ничего не пытаться понять. Тебе могут помочь только в нашей районной газете «Хроника Пикирующего района». Ее редакция располагается в райцентре Пикирово — туда завтра утром отправится рейсовый автобус, я разбужу тебя вовремя.

— Мне нужно обязательно найти пчеловодов, Екатерина Алексеевна! — в отчаянии чуть ли не закричал Мухоргин. — Может быть, в вашем селе есть пчеловоды?!

— Нет, в нашем селе нет пчеловодов! — отрицательно покачав головой и ласково улыбнувшись ему, как непонятливому и непослушному ребенку, сказала Екатерина Алексеевна. — Но тебе их обязательно помогут найти в Районной Газете! Обязательно, поверь мне!

Веки вконец измученного Сергея Алексеевича налились приятной тяжестью после вкусного плотного ужина, мысли в голове хаотично цеплялись друг за дружку, ум заходил за разум и застилался необоримой сонной пеленой. Он и не помнил, как, в буквальном смысле этого слова, «вырубился» и проспал до самого утра безо всяких сновидений. Екатерина Алексеевна разбудила его, как и обещала, вовремя. До отвала накормила пельменями (стряпала их всю ночь), дала на дорогу здоровенный шмат сала, копченого мяса кролика, хлеба, лука, помидор и литровую бутылку фруктового кваса собственного приготовления и проводила до самого автобуса, проследив, чтобы Мухоргин на него сел.

В газете «Хроника Пикирующего Района» к Сергею Алексеевичу отнеслись с огромным вежливым вниманием и с горячим участием. Пообещали не только найти одного известного пчеловода, но и объяснили по щадящей схеме, что с Сергеем Алексеевичем произошло ТАМ, ОТКУДА он прибыл на Бешеной Электричке и что ему теперь необходимо делать, прежде всего, чтобы не сойти с ума, не запить или не умереть от тоски. Объясняли Сергею Алексеевичу ситуацию по щадящей схеме, но он все равно едва тут же не сошел с ума. В общем-то, и было от чего. Но примерно через час он уже вполне пришел в себя и готов был действовать сообразно той необычной обстановке, в рамках которой очутился. Главный редактор «Хроники Пикирующего Района» Александр Иванович Малеванный познакомил Мухоргина с Командиром Района Сергеем Львовичем Паркиорицем. Паркиориц имел продолжительную беседу с Мухоргиным, по ходу каковой Командир Пикирующего района оказался просто очарованным корректным, суперэрудированным, ну и, в целом, неординарным собеседником, а особенно его еще более неординарными идеями.

В тот же день Мухоргину выделили комфортабельно обставленную просторную комнату в общежитии для сотрудников Районной Администрации, а самое главное — дали штатную должность в самой Администрации, так и назвав ее: «Заведующий отделом возрождения пчеловодческой отрасли».

Все эти события произошли за полтора года до вышеописанной планерки на возрожденном Воскоперерабатывающем Заводе, то есть до того момента, когда идеи Мухоргина нашли серьезное воплощение на практике.

Прежде чем Воскозавод заработал на полную производственную мощность, Мухоргину и умело подобранной им команде пришлось много и весьма напряженно поработать. Основная и очень серьезная проблема затеянного грандиозного мероприятия выявилась в первые же дни после начала бурной деятельности Сергея Алексеевича на посту «Зав. отделом возрождения пчеловодческой отрасли». Дело оказалось в том, что в свое время предали не только самого Сергея Алексеевича и, бережно вынашиваемую им идею возрождения пчеловодства, но и, собственно, что самое страшное, и самих пчел. Вместе с пчелами оказались автоматически преданными все пчеловоды, а также жесточайшая судьба полного забвения постигла необходимую материальную базу эффективного возрождения пчеловодческой отрасли — Воскоперерабатывающий Завод. Другими словами, на территории Пикирующего Района Мухоргин столкнулся с беспощадным фактом полного отсутствия пчел, пчеловодов и самого Воскоперерабатывающего Завода. Но, помня о словах главреда «Хроники Пикирующего Района» Малеванного, Сергей Алексеевич не предался черному отчаянью, не потерял надежды и в один прекрасный день, сразу после того, как доподлинно выяснилось, что в смысле «домашних пчел» территория Пикирующего Района «совершенно чиста», связался с Малеванным по телефону из своего рабочего кабинета, располагавшегося на третьем этаже здания Районной Администрации. Малеванный, несмотря на дикую (иного слова не подберешь), все возрастающую занятость, согласился с ним немедленно встретиться в помещении редакции. Там он познакомил Мухоргина с заведующего отделом «Патологии Районного Животноводства» Виктором Владимировичем Виноградовым, и тот, предварительно внимательно выслушав просьбу Сергея Алексеевича, дал ему необходимую информацию, носившую сугубо конфиденциальный характер.

— Искренне желаю вам удачи, уважаемый Сергей Алексеевич! — с огромной симпатией глядя в глаза новому знакомому и крепко пожимая ему на прощанье руку, произнес тогда напутственные слова Виноградов. — И помните, что там очень опасные места, пользующиеся дурной репутацией даже среди старожилов. Но, вполне возможно, что вам удастся найти проводника, за соответствующую плату, разумеется. Развалины нужного вам Завода, скорее всего, существуют, а, если они существуют, то вы обязательно найдете Вечного Пасечника, который наверняка сохранил медоносных пчел!

И Мухоргин, презрев все возможные смертельные опасности, красочно и подробно описанные одаренным стилистом и рассказчиком Виноградовым, ранним утром следующего дня отправился в далекое село Паровиха, в окрестностях которого, по слухам, среди дремучего Калинового Бора и располагались искомые развалины. Сначала за помощью он обратился в местную сельскую администрацию, но там на него посмотрели, как на сумасшедшего и достаточно индифферентно посоветовали «походить по селу и там поспрашивать». По селу он походил и поспрашивал, но всюду встречал твердый отказ сопровождать его под сень Калинова Бора в поисках мифических заводских развалин, несмотря на то, что к полудню гонорар предполагаемому проводнику он поднял до десяти бутылок водки. Внезапно вспомнив Мертвоконево, Сергей Алексеевич наобум пошел по направлению к околице Паровихи, вплотную примыкавшую к темной кромке Калинова Бора. Там внимание его привлекла избушка, внешним видом почти аналогичная той, в которой жила мертвоконевская Екатерина Алексеевна. В избушке этой тоже оказалась одинокая старушка, но, пожалуй, намного древнее Екатерины Алексеевны и гораздо менее приветливей — Сергей Алексеевич ей никого не напомнил из ее далекого счастливого прошлого, если, конечно, таковое имело место быть. С хмурым выражением лица, молча выслушав просьбу явно ненормального незнакомца, старая карга прошамкала беззубым ртом, указав пальцем на заросшую подорожником узкую проселочную дорогу, по змеиному извивавшуюся мимо ее домишки прямиком под своды Калинова Бора:

— Пойдешь вот по этой дороге, никуда не сворачивая, если, конечно, не боишься волков, бандикутов и «пьяных рысей». Километров через восемь приведет она тебя к твоим Развалинам. Да только, касатик, ты до туда запросто можешь не дойти… Тебе жить, что ли надоело?! Так это же проще можно сделать, зачем до Развалин-то переться, да там и смерть тебя поджидает лютая-прелютая… Ты знаешь хоть, что за Развалины то ищешь — чьи они?!

— Чьи?! — Сергей Алексеевич, признаться, несколько опешил.

— Там давно когда-то стоял дворец. А жил в нем Полосатый Черт — Король Шершней! А сейчас там его могила и охраняют ее целые стаи шершней-убийц. Так что тебе еще, можно сказать, повезет, если тебе до туда дойти не дадут волки или бандикуты, или «пьяные рыси»! Вот так-то, касатик!

— Слушай, бабка — ты меня попусту не пугай, пуганый уже, а честно скажи — эта дорога точно до Развалин ведет?! — неожиданно разозлился Мухоргин.

— Точно — точнее некуда! Только я тебе ничего не говорила! — старуха обиженно поджала губы и хмуро насупилась.

— Да ладно, не обижайся, бабка! На вот тебе за помощь! — и Мухоргин, достав из дорожного баула две бутылки водки, протянул их старухе.

Она с жадностью схватила бутылки, заметно подобрев и даже перекрестила уходившего навстречу неизбежной жуткой гибели Мухоргина (в чем она нисколько не сомневалась) в спину.

Шел он часа полтора, сопровождаемый таинственными шорохами и криками неизвестных птиц и животных, доносившихся из глубин леса, густой зеленой стеной стоявшего вдоль узкой дороги. А по дороге, заросшей сочными огромными листьями подорожника, неброскими лесными цветами и россыпями молодых маслят, идти было легко и приятно. Ноздри щекотали терпкие испарения сосновой смолы, перемешанные с пряными и мятными ароматами, разогретых жарким августовским солнцем, лесных трав и кустарников. Помимо криков птиц, слышалось радостное стрекотанье кузнечиков, справлявших свои маленькие праздники в траве, и почему-то именно стрекотание кузнечиков наглядно доказывало, что тот странный мир, куда таким неожиданным и непостижимым способом попал Мухоргин, вполне реален и способен приносить живущему на его скрижалях человеку много плотских и духовных радостей. Совершенно не вспоминались зловещие предупреждения старухи-алкоголички, и на душе у Мухоргина было легко и радостно. Даже предпринятые им бесплодные попытки восстановить в памяти ТОТ мир, который он покинул на Бешеной Электричке, не вызвали привычных приступов бессильной мучительной злобы на самого себя, на собственную беспросветную амнезию. Почему-то именно сейчас, когда он бодро шагал, невольно весело насвистывая, сквозь совсем не страшный, а напротив — светлый, добрый, почти сказочный Калинов Бор, у него возникло стойкое убеждение, что рано или поздно он обязательно вспомнит во всех подробностях о ТОЙ жизни. Как ему говорила тогда, в самый первый, во всех отношениях совершенно ужасный, день пребывания ЗДЕСЬ, добрейшей души, золотая женщина, Екатерина Алексеевна из гадкого села Мертвоконево: «…ты не отчаивайся, сынок, это — еще не смерть, все еще можно поправить, можно еще вернуться ТУДА, ОТКУДА ты приехал!». Сергей Алексеевич невольно улыбнулся, вспомнив лучезарный образ своей спасительницы и невольно повторил вслух вслед за нею: «Да, это — еще не смерть!» и добавил уже от себя, даже, можно сказать, крикнул на весь Калинов Бор: «Мы еще поборемся с этими чертями-шершнями!!! Мы еще посмотрим — кто кого?!?!?!».

На него никто не напал — ни волки, ни бандикуты, ни «пьяные рыси». По большому счету, он так и не увидел за все время чудесной лесной прогулки зверя, крупнее ежа и белки. Правда, один раз почти у него над самой головой перелетела дорогу, тяжело взмахивая крыльями, огромная ярко-желтая птица, честно говоря, поразившая воображение Сергея Алексеевича размерами и необычностью внешних очертаний. В длинном ярко-оранжевом клюве птицы бешено извивался, видимо, тот самый, упомянутый бабкой, причудливо и жутко выглядевший, «бандикут». Изумленный Сергей Алексеевич проводил полет настоящей «жар-птицы» из русских народных сказок и ее нелепо смотревшейся жертвы, гипертрофированно выпученными глазами и с открытым ртом. Затем он плотно зажмурил глаза и потряс головой. Банальное, наиболее широко распространенное упражнение против галлюцинаций помогло — ни невозможной шафрановой птицы, размером в полтора павлина, ни злобного, но невезучего бандикута, среди теплой хвойной синевы августовского полдня больше не наблюдалось. Общее впечатление, равно как и настроение, эти две твари Мухоргину не испортили, разве что заставили слегка насторожиться и взглянуть на окружающую действительность качественно несколько изменившимся взглядом. Но как бы там ни было, вскоре сосны вместе с густым подлеском разом расступились в стороны, и Сергей Алексеевич увидел Развалины удивительно, хотя и смутно, знакомых очертаний, испытав при этом волнение не меньшее, чем то, какое испытал в середине девятнадцатого века американский археолог Джон Стеффенсон, впервые открывший для цивилизованного мира каменные города майя в самом сердце джунглей Юкатана.

«Это он!» — торжественно и гулко ухнуло в большой умной лысоватой голове Мухоргина, и он без тени сомнения вошел на территорию бывшего Воскозавода сквозь, уже вот несколько лет, широко распахнутые, покосившиеся ворота.

На территории завода-призрака царила глубокая целомудренная тишина, характерная для образцовых респектабельных кладбищ и крупных государственных музеев. Множество черных причудливых трещин избороздили древний асфальт обширного заводского двора. Не было видно ни души — ни человеческой, ни животной. Не жужжали даже твердо обещанные неприветливой бабкой-алкоголичкой шершни-убийцы. Сергей Алексеевич остановился точнехонько на середине двора и не без глубокого благоговения принялся лицезреть наиболее сохранившееся здание — административный корпус, где, как ему стало противоестественно казаться, он уже бывал не один раз. На потрескавшихся стенах кое-где еще сохранилась желтая краска, а в некоторых оконных проемах виднелись остатки стекол. Внимание Сергея Алексеевича привлекло одно из крайних окон на втором этаже. «Это будет окно моего кабинета!» — уверенно подумал он, но тут же какое-то странное смятение овладело им, и чей-то несуществующий голос шуршаще прошептал: «Или оно уже им было когда-то…». А в следующую секунду прилетело ощущение присутствия стороннего наблюдателя. Мухоргин резко повернул голову влево — на скрипучий протяжный звук открываемой металлической двери в стене корпуса цеха по разливу готовой продукции. Оттуда вышел высокий седой бородатый человек с горящими пронзительными глазами, одетый в какое-то ветхое рубище до пят, подпоясанное простой веревкой.

«Вечный Пасечник — он ждал меня!» — мелькнула радостная мысль, а вслух Мухоргин воскликнул:

— Здравствуйте, уважаемый! — и гулкое удивленное эхо разнесло, впервые прозвучавший за много-много лет, человеческий голос среди стен пустых разворованных заводских корпусов.

— Кто ты?! — строго и подозрительно послышалось в ответ.

— Когда-то я был директором Этого Завода! Я хочу вдохнуть в него новую жизнь, я хочу вернуть пчел обратно в покинутые ульи и спасти Пикирующий Район!

— Пикирующий Район спасти невозможно, потому что он — Пикирующий! — более миролюбивым тоном, философски заметил неизвестный и после этого спросил: — Ты недавно прибыл ОТТУДА?!.

— Да — недавно ОТТУДА! Я надеюсь, ТУДА вернуться! Если вы тот, кого называют Вечным Пасечником, вы поможете мне?!

— Да, помогу! — ни секунды не колеблясь, ответил Вечный Пасечник. — Но будет очень трудно и очень опасно!

— Я заранее готов к трудностям и опасностям!

Далее они подошли друг к другу, и у них появилась возможность прекратить орать на весь Калинов Бор, рискуя разбудить сонмы дремавших шершней-убийц. Между ними состоялась конструктивная деловая беседа, чьим главным итогом явилась дальнейшая энергичная и плодотворная деятельность Сергея Алексеевича Мухоргина, вначале, по подбору высококвалифицированной команды помощников, а затем уже — по восстановлению Воскозавода, как основной материальной базы высокорентабельного пчеловодства, сыгравшего бы роль панацеи для всего Пикирующего Района…

…Описываемая Планерка была самой первой после пуска производственных мощностей Завода на полную загрузку, и собравшиеся на проведение Первой Планерки люди особенно остро сознавали, как торжественность, так и ответственность настоящего момента — удивительного и невероятного. Каждый из сидевших за столом для совещаний внес немалый личный вклад в создание того чуда, которое произошло, и испытывал заслуженную гордость. Гордость в их сознании тесно перемешивалась с глубоким уважением к своему руководителю, появившимся самим собой за полтора года совместной работы с Сергеем Алексеевичем Мухоргиным. Уважение вполне заслуженно почти переходило в обожание.

Лично для самого Сергея Алексеевича в забвении далекого прошлого остались отчаяние, страх, неуверенность, приступы мучительных, в своей тщетности, попыток осмысления перевернувшейся с ног на голову действительности. Сейчас он, сам, не ведая об этом, превратился в того, кем и был фактически всю свою жизнь ТАМ — в преуспевающего бизнесмена, талантливого организатора, выдающегося исследователя-фармаколога и неординарного человека, распираемого бешеной созидательной энергией. Появились в нем и отложились на нем определенный лоск, равно, как и шарм. На кожу лица, как пороша на мерзлую землю в самом начале зимы, тончайшим, почти неуловимым, лаковым налетом, легла, что там греха таить, некоторая барская холеность, начавшая выражаться, кстати, непреднамеренно, и в определенных манерах поведения. В общем, Сергей Алексеевич, практически, во всех своих индивидуальных непередаваемых нюансах, обрел прежнего самого себя, окрашенного, естественно, сообразно особенному местному колориту Пикирующего Района. За последний год он заработал много денег (сам, точно, не зная, на чем — они у него, помимо официальной зарплаты, регулярно раз в десять ночей, сами собой появлялись увесистыми «прессами» во внутреннем и боковых карманах пиджака, фантастическим появлением своим постоянно выбивая его из нормальной психической колеи, заставляя глубоко задумываться на несколько часов) и купил неплохой «джип-внедорожник». Поначалу голый, неуютный кабинет Генерального Директора, восстановленного из руин Воскозавода, со временем оброс современной комфортабельной обстановкой, где кое в чем проглядывали элементы настоящей роскоши.

Как-то незаметно и ненавязчиво Мухоргин приобрел весьма солидный вес среди местной финансово-экономической элиты, сделавшись одним из важнейших органических ее элементов. Как уже указывалось выше, в него очень даже верил сам Паркиориц — некоронованный король Пикирующего Района, занимающий официальную должность Командира и имеющий прямую пара-телефонную и пара-телетайпную связь с Верховным Командованием всего Сумрачного Края…

… — Ну-с, господа! — бархатным баритоном звучно произнес Сергей Алексеевич, победно посверкивая стеклами очков на соратников-подчиненных. — Мы не спали всю эту ночь, надеюсь, не зря! Вот-вот позвонит Сергей Львович Паркиориц и поинтересуется: получили ли мы первый в истории Пикирующего Района Настоящий Мед, а — не Пара-Мед! Не мне вам объяснять, что, если внутри гиперпространства сложно устроенного организма Пикирующего Района появится Настоящий Продукт, Пикирующий Район моментально прекратит пикировать и перейдет в ровный планирующий полет, имеющий тенденцию к поступательному набору высоты! Буквально сейчас по селектору, то есть с секунды на секунду, должно поступить сообщение из «Цеха по разливу готовой продукции» от Николая Александровича Ткачука, что именно начало разливаться в означенном цехе — Настоящий Мед или Херня на Постном Масле! И лично я уверен в первом варианте, а вы?!

— Лично я — да! — быстрее остальных согласился с Генеральным Директором, сидевший к нему ближе остальных своих коллег, генерал-лейтенант от субвибральной ветеринарии, или, говоря проще, Главный Ветеринар воскрешенного Районного Пчеловодства, Кучин Леонид Арсентьевич (совершенно седой, но мускулистый, сухой и крепкий шестидесятипятилетний мужик, которого все на заводе, включая самого последнего рабочего, давно уже называли просто Арсентьич) и характерным жестом передернул плечами, отчего, как бы с согласным шуршанием, несколько раз изогнулись ослепительные золотые погоны, на каждом из которых нескромно, но жизнеутверждающе, сверкали по две великолепно отполированные серебряные пчелы, казавшиеся почти живыми.

— Я — тоже! — согласно кивнул головой, сидевший через стол напротив Кучина Главный Технолог Завода, Гена Якуб (поговаривали, что эти двое не особенно ладят между собой, на почве принципиальных расхождений, сугубо профессионального характера, не имеющего хотя бы самого малейшего привкуса личных мотивов).

Короче, из восьми членов пчеловодческой команды Мухоргина никто не дал отрицательного ответа на его вопрос, кроме одного — Вечного Пасечника, в мире именующегося, как Неживой Василий Павлович. Вернее, Василий Павлович до неприличия долго заставил ждать себя с ответом — вот-вот мог грянуть звонок Командира Района.

— Василий Павлович?… — не выдержав затянувшейся паузы, мягко, едва слышно, с взволнованным придыханием спросил Сергей Алексеевич, тревожно глядя на чудаковатого, слабо предсказуемого, Вечного Пасечника, сидевшего на дальнем конце совещательного стола в своем привычном пыльном рубище и отрешенно глядевшим в окно на чудесное июльское утро, талантливо раскрашенное кистью неведомого людям Создателя Пикирующего района, нежно-золотым, нежно-розовым и нежно-голубым оттенками.

— А что — Василий Павлович?! — не отрывая зачарованного взгляда от раскрытого окна, вопросом на вопрос рассеянно ответил Вечный Пасечник. — Подождем Ткачука — сейчас он все скажет! А на ваш вопрос, Сергей Алексеевич я отвечу отрицательно!

— Почему?! — бешено дернулся вперед всем корпусом Мухоргин, испуганно вытаращив на Вечного Пасечника добрые близорукие глаза.

— А, как может оказаться Мед НАСТОЯЩИМ, если мы сами — НЕ НАСТОЯЩИЕ!!! — с неожиданной яростью рявкнул Павел Васильевич Неживой, оторвав, наконец, взгляд от созерцания прелестей июльской природы и посмотрев прямо на Мухоргина.

Никто из присутствующих на планерке больше не успел произнести ни слова — одновременно загудел аппарат селекторной связи, и требовательно зазвенел телефонный аппарат прямой связи с Командиром Района. Мухоргин нервно нажал кнопку селектора:

— Ну что там у нас, Коля?!

— Херня на Постном Масле, Сергей Алексеевич! — послышался беспощадный, в своей голой правдивости, ответ.

Мухоргин отключил селектор и поднял трубку телефона. Просторный кабинет сразу же заполнил низкий властный голос Командира Района:

— Ну, чем порадуете, Сергей Алексеевич?!

— Настоящим Медом, Сергей Львович — у нас все получилось!!! — правду говорить Мухоргин не имел никакого морального права.

Командир Района долго-долго молчал в ответ, тщательно переваривая услышанное.

— Вашими бы устами, Сергей Алексеевич, да… сами понимаете, что пить! — произнес Командир Района по истечении томительной паузы с непонятной интонацией и положил трубку, оставив Мухоргина и остальных членов правления Воскозавода в полном неведении: что бы это значило?!

В тишине кабинета раздался резкий скрипучий голос Неживого:

— Все выглядит вполне логично, уважаемые товарищи пчеловоды — Настоящий Мед могут дать только Настоящие Пчелы, живущие в Настоящих Ульях! А это все, вы на меня не обижайтесь — одна нежить! И даже Херня, не говоря уже о Постном Масле, и те не являются Настоящими!

— Вы что-нибудь конкретное предлагаете, Василий Павлович?!

— Надо позвонить в газету «Хроника Пикирующего Района» — единственное, кто хоть чем-нибудь сможет нам реально помочь, так это — наши сумасшедшие газетчики. Они — Настоящие!…

Пикирующий район. Новокарачаровский АПК. «Золотой Гребешок». 5 июля 20… г., 8 ч. 58 мин

Генеральный директор Новокарачаровского АПК «Золотой Гребешок» Александр Васильевич Бугай, в отличие от Мухоргина, только что благополучно завершил проведение плановой еженедельной планерки, распустив подчиненных ему сотрудников по рабочим местам — времени на переливание всем известной информации из пустого в порожнее больше не оставалось. Александр Васильевич не любил болтовни, предпочитая ее реальной работе, дающей материально выраженные результаты. Особенно ему претила какая бы то ни была болтовня, пусть хоть самая деловая, в это чудесное июльское утро понедельника, когда внезапно выяснилось, что на возглавляемом им птицекомбинате накопился целый ком чудовищных (иначе не скажешь!) проблем. Эти проблемы прилетели на обширную территорию «Золотого Гребешка», как дурные перелетные птицы откуда-то из далекой, не-то Африки, не-то Австралии. Да, собственно, так оно, по сути, и было — в просторном кабинете Бугая вдоль восточной стены непосредственно под портретом Президента Республики Сумрачных Далей, в шести огромных проволочных клетках, угрюмо нахохлившись, втянув красноглазые головы, оснащенные тяжелыми острыми клювами, в пышное оперение роскошных шейных воротников, дремали полдюжины пернатых «нонсенсов», незваных гостей из тропиков, насильно навязанных Бугаю экзотических новоприобретений Командования Района вкупе с Командованием Новокарачаравской Сельской Администрации. Последнее время и то, и другое Командование сильно бесили Бугая, по несколько раз, за рабочий день, ввергая его в состояния приступов почти неконтролируемого бешенства. Как серьезный ответственный человек, Александр Васильевич переживал не за себя, а за тысячу восемьсот птичниц, скотников и разнорабочих гордости Пикирующего Района, каким по праву мог считаться АПХ «Золотой Гребешок» — огромный птицекомбинат, оснащенный по последнему слову техники, функционирующей «на грани фантастики», и самим фактом своего существования призванный ежеминутно повышать уровень благосостояния населения Района.

Но в это чудесное июльское утро ежеминутно мрачнело усталое лицо Бугая, а брови его хмурились. В седой умной голове роились тревожные мысли, не склонные складываться в стройные правильные выводы. Два дня назад, то есть в прошедшую пятницу, великолепно отлаженная работа птицекомбината дала некий пугающий сбой. Сбой начал свой роковой отчет с той секунды, когда из густой чащи Леса Вдов (так причудливо назывался многокилометровый смешанный сосново-березовый лесной массив, сплошным кольцом опоясавший село Новокарачарово) прямо внутрь огромного, специально освещаемого и тщательно охраняемого «Цеха-№6», где выращивались так называемые «куры-призраки», выбив ударом массивного клюва одно из верхних окон, залетела редкая и очень опасная хищная птица «бугервалль», принадлежавшая к древней вымирающей породе ворон-великанов. На глазах у до смерти напуганных и изумленных птичниц, грубый, грязный, или, точнее, нечистый, какой-то весь клочкастый, покрытый подозрительными багрово-лиловыми струпьями, «бугервалль», обильно роняя из мощного клюва темно-желтую слюну вожделения, быстренько оттоптал два десятка нежных пушистых красавиц «куриц-призраков» (очень дорогая порода, вывезенная четыре года назад из Сумеречной Франции), больно клюнул под правую коленку попытавшуюся было заступиться за своих несушек бригадира птичниц и со злобно-насмешливым клекотом, тяжело взмахивая мясистыми крыльями, неторопливо улетел обратно в вечный зеленый полусумрак Леса Вдов. Как назло рядом не оказалось ни одного охранника и некому было подстрелить мерзкую птицу, безнаказанно изнасиловавшую двадцать непорочных (или непоротых) высокопородистых кур очень специфического яйценосного направления. Дело в том, что «куры-призраки» несли настоящие пасхальные яйца, покрытые блестящей лаковой скорлупой, радующей взгляд православного человека яркими, чистыми, словно умытыми утренней росой, ультрамариновыми, яхонтовыми, рубиновыми и изумрудными красками. Для этих чудо-яиц птицекомбинатовскими мастерами-дизайнерами была создана специальная тара, имевшая торжественно-праздничный вид, чисто внешне сильно напоминавшая коробки из под самых дорогих сортов шоколадных конфет. Продавались они в районных магазинах и на рынках по бешеным ценам, но, тем не менее, никогда, практически, не залеживались на прилавках и лотках — в Пикирующем Районе проживало достаточное количество вполне обеспеченных людей.

Вместе с разноцветными естественно глазированными яйцами, иногда продавались и запеченные в мощных микроволновых печах, аппетитно выглядевшие, темно-золотистые тушки самих «кур-призраков». Кстати, их мясо обладало потрясающим вкусом, и им никогда нельзя было насытиться — в каких бы количествах оно не употреблялось. Именно по этой загадочной причине и родилось название одной из самых удивительных пород домашней птицы Пикирующего Района: «куры-призраки». Ведь мясом призраков, исходя из законов элементарной формальной логики, в принципе невозможно удовлетворить мало-мальские потребности организма в белках и прочих питательных элементах. То же самое касалось и сносимых «курами-призраками» праздничных пасхальных яиц — при попадании в ротовую полость человека они взрывались там целыми гейзерами изысканнейшего вкуса, после чего нежной патокой сливались в желудок по пищеводу, растворяясь там совершенно без каких-либо последствий для клеток организма, но вызывая в голове сладкую грусть по чему-то безвозвратно ушедшему, невыразимо прекрасному, но, на самом деле, никогда не существовавшему. По сути своей, «куры-призраки» и их яйца являлись одним из наиболее сладких обманов Пикирующего Района, и потому-то, наверное, они пользовались столь потрясающим спросом у наиболее обеспеченной части районного населения.

Между прочим, ухаживала за «курами-призраками» бригада девушек-птичниц, состоявшая исключительно из светло-русых и белокурых, обязательно голубоглазых или синеглазых, девственниц, отбиравшихся по жесткой конкурсной системе со всего Района. Красавицы-птичницы щеголяли в красивейшей униформе, сшитой по специальному заказу Командования Пикирующего Района одним из элитных ателье Пара-Парижа. Девушки подчинялись жесткой дисциплине, им запрещалось пить и курить, они соблюдали специфическую производственную диету и пользовались дорогими духами, чтобы внутри помещения цеха сохранялась оптимально подобранная атмосфера запахов и ароматов. Сам Бугай, когда производственная необходимость гнала его в «Цех№6», всегда одевал у себя в кабинете свежие трусы и свежие носки, а подмышки и пах щедро забрызгивал цветочным одеколоном.

Строгое соблюдение «принципа девственности» при отборе птичниц в «Цех №6» не являлось извращенным капризом руководства птицекомбината, а относилось к категории жесткой научно-производственной необходимости, как одной из обязательных слагаемых успешного воспроизводства таких нежных и уникальных существ, какими богатейшая параприрода Сумрачного Края создала «кур-призраков».

Жемчужину птицекомбината «Золотой Гребешок» «Цех №6», вместе со всем его драгоценным содержимым, лелеяли и оберегали, по расхожему народному выражению, как «зеницу ока» на самом высоком районном уровне, то есть на уровне Командования Района. Сюда частенько любил приезжать сам Паркиориц, подолгу стоять в ароматной сказочно-призрачной цветной полумгле волшебного цеха, любоваться курами, яйцами и красавицами-птичницами, внимательно слушая при этом пояснения, объяснения и пожелания директора Бугая.

Поэтому Александр Васильевич Бугай не увидел ничего удивительного в том, что гнусное пятничное происшествие приобрело общерайонный скандальный резонанс, резко испортив настроение, в частности, Командиру Района Сергею Львовичу Паркиорицу, увидевшем в беспрецедентном нападении «бугервалля» на «кур-призраков» очень и очень дурной знак, резко выделившийся среди целой чащи подобных знаков, чуть ли не ежедневно вырастающих на просторах стратегических перспектив Пикирующего Района.

Внимательно выслушав по телефону экстренное сообщение Бугая, Паркиориц мрачным голосом произнес:

— Этот «бугервалль» — только начало!

— Начало чего, Сергей Львович?! — настороженно уточнил директор «Золотого Гребешка».

— Вслед за ним полетят другие! — уверенно сказал Паркиориц и сразу спросил у Бугая: — Что ты сделал с этими несушками?!

— Пока отсадил в изолятор на карантин. Там посмотрим, что будет дальше!

— Не нравится мне, Саша вся эта история, ох, как не нравится! — несколько задумчиво и достаточно двусмысленно проговорил, тяжело вздохнув, Паркиориц и, не прощаясь, положил трубку, оставив Бугая в состоянии легкого недоумения. А может быть — и не особенно легкого, потому как почти сразу вслед за окончанием короткого разговора с Командиром Района у директора «Золотого Гребешка» появилось необоримое желание выпить чего-нибудь покрепче и побольше. Он не стал противиться дьявольскому искушению, и немедленно достал из несгораемого шкафа начатую литровую бутылку настоящей мексиканской текилы и недоеденный кусок буженины к ней в качестве закуски. Предварительно заперевшись изнутри в кабинете, расстроенный Бугай почти в течение часа потягивал крепчайшую текилу и бездумно, но тоскливо поглядывал в окно, словно бы страшась увидеть там еще одного «бугервалля» или еще какую-нибудь, подобную ему, крылатую нечисть, в изобилии населявшей Лес Вдов. Против ожидания, ядовито-зеленая текила не подняла настроения, окрасив мировосприятие действительности Бугая красками, господствовавшими в Царстве Птичьего Гриппа, если бы таковое, конечно, существовало. Между прочим, больше всего на свете, где-то в самой глубине души, Бугай боялся Птичьего Гриппа самым настоящим нелепым детским страхом, представлявшегося ему порой чем-то вроде могучего злого волшебника, публично поклявшегося среди высших иерархов Преисподней рано или поздно обязательно погубить передовой птицекомбинат «Золотой Гребешок». И более того, Бугай был почему-то уверен, что Птичий Грипп появится на территории птицекомбината однажды ненастным дождливым вечером поздней осенью в виде непрезентабельно выглядевшего мужика средних лет, высокого роста, награжденного матушкой-природой крайне невыразительным и неприятным лицом, главным украшением которого являлся бы огромный сизо-красный нос, набухающей заразной гнилью грушей, свисавший над верхней губой. Из вечного смрада волосатых ноздрей этого ужасного носа бесшумно и постоянно вылетают мириады вирусов птичьего гриппа, сея вокруг отчаянное кудахтанье, кряканье, гоготание и массовый падеж. Самым любопытным и совершенно необъяснимым Александру Васильевичу казалось то непреложное обстоятельство, что одет Птичий Грипп должен был быть обязательно, как рядовой сельский мужик, затрапезным пиджачком и засаленными брючками, заправленными в старые «кирзачи», ничем не выделяясь на общем фоне среднестатистического жителя Пикирующего Района. Его могли бы выдать лишь уродливый нос, да мутные, трусливо бегающие глаза жестокого дегенерата, не способного восхищаться ничем, кроме смертоносного вируса и массовой гибелью безобидной домашней птицы. Его пиджак, сапоги, брюки и кепка никогда не очищались от грязного пуха, перьев и помета миллионов отмеченных страшным проклятьем кур, уток, гусей, индюков и цесарок. Лишь темнота ночи и позднего вечера, исключительно под чьим покровом жуткий незваный гость тайком пробирался, как в частные, так и в общественные птичники, не позволяла разоблачить его истинную личину и немедленно забить тревогу. Со временем, ненавязчиво предложенный собственной фантазией неприятный материальный образ Птичьего Гриппа, случайно и изредка посещавший внутренний мир Александра Васильевича во время приступов депрессивных душевных упадков, превратился в настоящую болезненную фобию, требовавшую, скорее всего, серьезного медикаментозного вмешательства. Дело дошло до того, что, приблизительно, месяц назад штатный художник «Золотого Гребешка» Леша Чекан составил фоторобот Птичьего Гриппа, тщательно составленный по подробному описанию директора Бугая. Фоторобический портрет был немедленно размножен на ксероксе и в количестве трехсот экземпляров расклеен по всей территории птицекомбината…

Как уже известно, наступило утро понедельника, только что закончилась планерка и… одна из дремавших в клетках огромных экзотических птиц открыла круглый желтый глаз, с нескрываемой лютой злобой уставившись на Бугая, чем и вывела последнего из состояния бесцельной задумчивости о Птичьем Гриппе, о «бугерваллях», о «курах-призраках», о грядущих бедах, о только что закончившейся планерке.

«Головы бы вам посворачивать и бульону бы наварить — это было бы дело!» — глядя прямо в желтый глаз мерзкой гарпии, излучающий ненависть, подумал Бугай и с сожалением вздохнул, понимая очевидную беспочвенность только что родившейся кулинарной фантазии.

Загудел аппарат селекторной связи. Бугай нажал нужную кнопку и, не спуская тяжелого взгляда с ненавидящего желтого птичьего глаза, рявкнул:

— Бугай слушает!!!

— Александр Васильевич, к вам посетитель! — послышался в ответ робкий и, самую малость, непривычно растерянный голос секретарши Людмилы Анатольевны.

— Он, что — не представился?! — раздражение у директора птицекомбината нарастало неудержимо, как сорвавшийся вниз снежный ком на горном склоне.

— Она! — поправила Бугая секретарша Людмила Анатольевна и добавила: — Утверждает, что вы уже давно ждете ее появления у себя, хотя и не договаривались заранее о точной дате встречи!

— Н-д-а-а?! — раздражение и злость куда-то моментально улетучились, вместо них душу Александра Васильевича наполнило странное мечтательное ощущение близости, внезапно подкравшегося большого человеческого счастья, о котором в течение жизни мечтает каждый, но с которым далеко не каждому дано повстречаться.

— Пусть войдет! — распорядился он совсем-совсем другим голосом, усаживаясь в кресло за рабочим столом, забыв обо всех птицах на свете, о Птичьем Гриппе, с какой-то сумасшедшей надеждой, вспыхнувшей в глазах, взглянув на входную дверь, оббитую натуральной бегемотовой кожей (Бугай лично два года назад снимал кожу с этого старого трехтонного самца-производителя в Озеркинском экспериментальном свинокомплексе, где традиционно наряду с семьюдесятью тысячами так называемых «недорезанных свиней» всегда воспитывалось два-три десятка настоящих африканских гиппопотамов — на «черный день свиновода», как любил частенько приговаривать директор свинокомплекса Черданцев, страшно гордившийся своими бегемотами).

Прошло несколько томительных секунд ожидания и, хорошо смазанная утиным жиром, дверь бесшумно раскрылась, впустив внутрь кабинета Бугая посетительницу — роскошную девушку лет двадцати шести, судя по длине кожаной мини-юбки и глубине декольте полупрозрачной гипюровой блузки, не страдающей комплексом монашеской застенчивости. Бугай увидел, что оказался удостоенным высокой чести посещения самой настоящей длинноногой, полногрудой, большеглазой, пышногривой «герлз», сошедшей прямиком с глянцевых страниц американских эротических комиксов. Через плечо ожившей фотомодели была перекинута обязательная, шикарно пошитая и тонко выделанная, кожаная сумочка, инкрустированная узорчатыми россыпями полудрагоценных минералов. В сумочке, машинально подумал Бугай, не сводивший зачарованного взгляда с потрясающих загорелых ног неожиданной посетительницы, наверняка, беспорядочной кучкой хранились: пачка сигарет, дорогая изящная косметичка, распечатанная пачка хрустящих бумажных купюр и нераспечатанная пачка суперсовременных презервативов. Как-то спонтанно Бугай почувствовал себя обыкновенным похотливым мартовским котом.

А девушка, между тем, изобразив на смазливенькой мордашке очаровательную улыбку, произнесла мелодичным нежным голоском:

— Добрый день, уважаемый Александр Васильевич! — в некоторой нерешительности сногсшибательная гостья остановилась перед одним из стульев, кольцом окруживших стол для заседаний и вопросительно глянула на хозяина кабинета.

— Добрый!… — почти ничего не соображая, кивнул головой Бугай, впрочем, почти сразу невнятно пробормотав что-то вроде: — Чем обязан?!… От кого вы и… когда?!…

— Разрешите присесть — ведь в ногах правды нет — не правда ли?! — улыбнулась она еще очаровательнее, бросив неуловимый стремительный взгляд в сторону клеток с экзотическими пернатыми пленницами, источавшими острый тяжелый запах.

— Нет-нет, что вы — правда, как раз, заключается именно в ваших ногах! — неожиданно для себя скаламбурил Бугай и широко улыбнулся, показав посетительнице два неполных ряда кривых желтых зубов. — Присаживайтесь, конечно же, пожалуйста! — он сделал широкий приглашающий жест рукой.

Грациозно покачивая бедрами, распространяя вокруг себя невидимые облака сладких парфюмерных ароматов, не переставая чарующе улыбаться, дива пересекла пространство кабинета и уселась непосредственно напротив Бугая, закинув правую ногу на левую, и по свойски, уверенным движением, не лишенным врожденной грации и изящества, положив сумочку на поверхность рабочего стола Бугая. Бугай же, затаив дыхание, ждал, что произойдет дальше, а главное, когда, наконец, соизволит представиться таинственная прекрасная незнакомка и, может быть, даже назовет цель предпринятого ею визита. А пока он молча переводил растерянный взгляд сверху вниз и снизу вверх — с высокой груди на коленки и с коленок снова на грудь. Упрямо сохраняла молчание и визитерша. В конце-концов, Бугай не выдержал и вежливо спросил:

— А все-таки: как вас зовут и что вам угодно, прекрасная незнакомка?! — а в голове у прекрасного семьянина, передовика производства и отца троих детей, Александра Васильевича Бугая началась самая настоящая эгосексуальная чехарда из нескромных мыслей и первобытных эмоций. Мощная непроизвольная эрекция вызвала такой приток крови к низу живота и, соответственно, отток от головного мозга, что даже свет солнечного июльского утра на какой-то миг померк перед глазами директора самого мощного птицекомплекса Пикирующего района. И где-то все же на границе сознания и подсознания, он таки услышал зуммер маячка тревоги, правда, не громче комариного писка, но, тем не менее… — нечто чересчур невероятное, нарочито выпяченное, специально подстроенное, почудилось расстроенному мировосприятию Бугая в самом факте появления в его рабочем кабинете этой фантастической красавицы. «Что за наваждение?! Что за чертовщина?!» — затряс головой Бугай, изумленно и испуганно пуча глаза на опасную посетительницу. — «А, если, не дай, конечно, Бог, Зося бы сейчас заявилась — что-б тогда приключилось тут, и подумать страшно!… Однако, какая баба, ка-ка-я-а ба-ба!!!!!!!!!…Откуда же она могла взяться-то такая-а?!?!?!».

Правая рука красавицы потянулась к сумочке и плавным движением раскрыла ее замок. Бугай подумал, что сейчас оттуда окажутся вынутыми какие-нибудь специальные дамские сигареты американского или французского производства, но все получилось не так просто и очевидно, как можно было бы подумать. Рука девушки никак не могла нашарить нужный предмет, и директор «Золотого Гребешка», внимательно следивший за всеми ее манипуляциями внезапно испытал приступ безотчетного панического страха — бесследно исчезла даже эрекция и кровь в нужном количестве опять прилила к голове, так что перед глазами вновь сделалось светло и ясно. Пожалуй, даже слишком ясно — яснее ясного вдруг сделалось Александру Васильевичу Бугаю: к е м, на самом деле, являлась его загадочная, ослепительно прекрасная, посетительница…

— Говорите: кто вы такая и что вам здесь нужно?!?!?! — страшно заорал он, инстинктивно потянувшись рукой к тому выдвижному ящику стола, где у него хранился служебный пистолет, заряженный радиево-урановыми пулями, применявшимися сугубо против так называемых субъектов и объектов «Х», выползавших порой из самых глухих и забытых загашников Пикирующего Района, всегда очень щедрого на всевозможные сверхнеприятные сюрпризы.

— Успокойтесь, Александр Васильевич! — чуть насмешливо, но по-прежнему нежно и мелодично произнесла посетительница. — Я всего лишь слабая девушка по имени Тася, и до сих пор все мужчины при знакомстве со мной тянулись к своему вставшему члену, а не к пистолету, как это только что сделали вы!

Как ни странно, но после обидных слов Таси, Бугаю сделалось жгуче стыдно за себя, и он смущенно опустил глаза долу, не увидев, как блудливая Тасина рука нашла и достала из сумочки нужный ей предмет — сложенный вчетверо свеженакрахмаленный огромный носовой платок, благоухавший тонким ароматом каких-то очень дорогих духов. Глядя на платок и невольно вдыхая его аромат, Бугай вновь ощутил приступ сильного беспокойства. К тому же почему-то ощутимо засвербило в носу и на глаза выступили жгучие слезы, так что прекрасную посетительницу Александр Васильевич начал различать как бы сквозь колеблющиеся туманные испарения. Маяк тревоги заполыхал в голове у директора «Золотого Гребешка» на полную мощность, и в обоих ушах включилась даже пронзительно завывшая сирена. Лоб покрыла испарина обильно выступившего холодного пота, непонятная слабость разжижающей волю и силы патокой разлилась с кровотоком по всему телу. Сквозь сгущавшийся туман, как в дурном сне, Бугай различил искажающиеся невероятными уродливыми гримасами, лицо Таси — это еще недавно прекрасное, а сейчас ужасное лицо, приблизилось и кроваво-красные полные губы, в которых не осталось и следа от прежней чувственности, прошептали на правое ухо сквозь душераздирающий вой комбинатской сирены:

— Привет тебе, Бугай от Птичьего Гриппа — я его любимая внучка, Красная Волчанка…

Дальше Бугай уже ничего не мог ни расслышать, ни увидеть — в гайморовой пазухе у бедняги разорвалась настоящая вакуумная бомба и оглушительное «Ап-п-ч-х-х-и!!!» жутким эхом разнеслось по просторному кабинету, заставив испуганно подпрыгнуть в просторных проволочных клетках африканских чудо-птиц. Непреодолимая сила инерции рванула Александра Васильевича головой вперед и громко ударила лбом о лакированную поверхность стола, в результате чего директор птицекомбината потерял сознание, свалившись на толстый ворсистый ковер, целиком покрывавший пол кабинета.

А страшная Зараза, проникшая не только, собственно, на территорию «Золотого Гребешка» и, даже, непосредственно к его многолетнему бессменному директору внутрь его рабочего кабинета, приняв облик прекрасной девушки, злорадно победно расхохоталась, расправила, перламутрово вспыхнувшие в лучах утреннего июльского солнца, огромные крылья и вылетела в раскрытое окно, совершенно растворившись для человеческого взгляда среди безоблачного сияния начинавшегося летнего дня…

Село Пикирово. Центральный Районный Рынок. 5 июля; 8 ч. 59 мин. Автовокзал Пикирово

Виктор Виноградов и Костя Боровой неторопливо продвигались между торговыми рядами сквозь толпу многочисленных, подозрительно возбужденных и встревоженных покупателей, несмотря на ранний час, почти целиком, заполонившими Центральный Районный Рынок. Планерка закончилась минут десять назад, Костя получил в бухгалтерии скромные командировочные для поездки в Жабомоево и решил сходить на Рынок, купить продуктов на дорогу. Виноградов, у которого просто после планерки появилась необоримая потребность выпить, изъявил желание сопровождать своего молодого коллегу и помочь ему дельным советом в выборе необходимых продуктов. Ну и, настроение у Виктора Владимировича, как легко догадаться, сформировалось такое, что захотелось ему не только, в частности, выпить, но и развеяться по большому счету — многопланово и неординарно. Окончание планерки оказалось скомканным по той причине, что Малеванный торопился в Администрацию и тоже был сильно не в духе, и отказался разговаривать с Боровым и Виноградовым, пообещав, что обязательно выслушает обоих позднее, когда вернется из Администрации.

Оба журналиста рассматривали обтекавшую их, со всех сторон гомонящую толпу с чисто профессиональным любопытством, хотя и не без некоторого недоумения. Естественное недоумение нарастало с каждой минутой, подобно весенней снежной лавине, неудержимо катившейся сверху вниз по предательским склонам Сумрачных Гор. Поэтому время от времени они невольно понимающе переглядывались друг с другом, как бы молча, соглашаясь с тем, что истинным индикатором напряженности общественной жизни Пикирующего Района является Центральный Районный Рынок села Пикирово.

Конец ознакомительного фрагмента.