Год

Алексей Радов, 2017

Остросюжетная проза социолога, философа, финалиста премии «НГ» «Нонконформизм-2016», автора сборника рассказов «Мертвый ноябрь», романа «Вершитель судеб», Алексея Радова – роман о криминале и политике, секретных службах и власти, сексе и свободе.

© Радов А. Г., 2017

© «Пробел-2000», 2017

Глава 1. Два свидетеля

Ближе к пяти Секст выбегал до угла за французскими из своего подъезда, рядом у крайнего трое неизвестных ему стыдили женщину красивую, в лицо показывая чем-то, и жестикулируя широко, стремясь сбить ее этим манером на неосвещенную сторону проспекта.

— Где деньги, человек ты человек, — спросил старший, с открытым лицом, нормального сложения мужчина. На вид ему нельзя сказать сколько так, или лучше не давать ничего, люди пошли обидчивые, да и что будет с ним теперь, когда будет, думал, инстинктивно вжавшись в ограждение, но отпружинив спешно, отпрянув, достаточно громко произнес:

— Кого надо позову, ну прекратили!

— Это что за новый, опрятные подтяжки! — бросил невольно старшему один из двух.

Смолчав, тот взял, выстрелил в него. Упал, прямо на морозную землю с остатками оранжевой и изумрудной канадки, — было больно, вначале даже всхлипнул, разом перестал, стал немного непроизвольно дергаться — не похоже, но сейчас вдруг погибнет — в сознании кровь хлестала и грела холодное тело.

— Ну что ты сотворил опять, трапезник! (ему показалось, имя предводителя звучит именно так, мог поклясться, произнесла «Трапезник»!) — Почти убил мальчугана.

— Поняла, что будет, не вернешь, — без издевок бросил, едва шевеля морозными щеками, трапезник.

— Без ревизионизма. Не надо!

— Всего тогда, — улыбнулся другой сколь мог. — Пойдем. — Верно, напарник, — спросил, интонируя, тот же из одного из тех двух других напавших.

— Да, ничего не повернуть, спешим.

И посмотрев, в стоявшую на земле раскрасневшуюся женщину, быстрым шагом удалились куда-то вне восприятия.

Она бесилась с негодования, до неуместного возмущения. Казалось, вот сейчас, снова эти сапоги! Первые пол года после окончания приватизации было вполне интересно и развивалось по накатанным рыночным понятным стандартам, но теперь. Одни, другие. Позавчера обещали угостить по такой день добрые местные тормошилы, по папе — прямо бритты, по маме — похоже, что северяне. Зачем бритт зародил новую жизнь в независимой предположительно горожанке, сам много раз пытался прояснить. Будь при советах — судили, и куда скажут, брось так вот ее, и мал мала, уже произносящих, стоит попросить, передовой девиз. Был вполне молод — только исполнилось двадцать три.

Легко осмотрелась в бушующем порицании. Шел приятный мороз воздуха, возможно, порчена погона демисезонки, утверждать не могла, вроде оптического обмана — когда походка тонет в летнюю праздную толпу, идет не обязывающий променад. Из левого рукава изящной, беспроигрышной на вид поддевки переходил на длань, с нее на колено и на парной асфальт прозрачный, забавный натуральный пот с нотками предгорного шафрана, — создавая нечто похожее на пар на жесть.

— И чего, — спросила парня, в прочих обстоятельствах приятно.

— До свидания, — отозвался он. Было, нет.

Раздался звук двигателя, качающий хап.

— Ты там! Жива?!

— Его поначалу. Человеку помогите! — тоже громко ответила она, и он нагло оценил, что за женщина с ним, совсем недалеко — надо, приключилось.

И не видел, подбежали пара, подняли, против бальзама просьбы ее. Но его тоже подхватили и поволокли к машине.

— Только не в салон! — командовала она. — Просторней в багажнике, что под зонтиком частного пляжа, расположится удобно, а у меня новая, красная. Потом замотаюсь чистить, — был без задних, и не смог ответить на оправдание в свой черед. — Видите — ему совершенно нет разницы, где расположиться. В конце-то концов, мне придется обрабатывать багажник, по-божески.

— На конец земли умотаем, — предлагала она, фразы появились на излете мыслительного потока, куда-то отвлекся, всего на ничего, и они затихли изнутри, надоело, в чем нет сомнений — была в типаж, с большой улицы, такие на дорогу не валятся, глотая кислород после составов.

Сейчас — что лишь. Не нравилось, когда забывалась, смута переживания, а вспомнить не получается — ее еще не было, одно предвкушение.

— Знаешь, хорошая, — молвил, почти не раскрывшись. — Можно и сбежать. Должен мир завершаться где.

Не заценила философии мышления.

— Ты меня? — всколыхнула. Была ее манера начинать, но очень прочувствованно, существование вообще бытовой запал в том умерен.

— Идут? — услышал рядом.

— Восемь разом.

— Скучаю, — сказал в итоге голос, и повесил на том конце фирму.

— Жди.

И тут, — почувствовал восторг, просто вспомнив ее, линии джинсов. А ту точно звали так? С ней было. Из лучших. Но имя не хранила. Набитые историй взаимоотношения. Или это только в его развращенном сознании влечение связано с неприглядностью вящей. Точно презрительно кривя изящно, впрочем, объяснялась из последних. «Я неизбывно холодна, когда пробирает сверху», — натуры испорченность, не может дружить. С той случалось, не покрывало неизбывности. Чего с нею, съехала. Лучше быть открытым, закрытым, получать? Где закрутилось, почти новая пятиэтажка, пахнет кроткой осенью, скоротечной точно частые встречи, ноументальны душевные раны, не вопрос, или в выигрыше индустриальный символизм, спортивные достижения.

Подобная, но не срама хотела. Нет желания называть человека, тем паче девушку, по признанному между делом признаку пола. А ведь был там внутренний мир, богатый, манера общения, дикция. Шатай черемуха.

— Добавился в режим обработки сигналов, — спросили грубо.

— Мох?

— Нет.

— Тоже задал вопрос, хотелось бы ответ.

— Чем занимался на воле?

— Учащийся, второй курс.

— Голову поднял, царство не рабов, видеть безупречной линии изломы.

Спеша насладиться происходящим очнулся, махнув красиво головой. Мимо зеркальная поверхность, вот ни что к западу, поездка, готовые к общению, позови только, союзники.

— Поминаешь? — прервали.

Разозлился, принялся бить с тенью. Увидел коридор.

— Ты — сонма тварей хулитель? — нехотя двигаясь спросил.

Секст начал «отчет». Понимал, дотошно пия формулу. По случаю праздников вина. Кто мои подчиненные? — поставил в упрек, забыв приличия он, забыв с трети, что вспоминал. Взял молить от промыслов, словами, стеречь, простить на поступках. Попадет в лучший край, пращуры, многие расстроятся, что за лета натворил недостаточно.

— Привет — прекрати, — сказал где-то рядом узнаваемый неназвавшийся.

Перечил, но уклонил голову.

— Святые, помогите!

Пока почти дошел, наощупь, не смотря по сторонам или под ноги, чтобы не увидеть ненароком чего настоящего — хотелось остановиться, прислониться к стенам, и чтобы это закончилось. Но потянулся храбро открыть — пора это прекратить, открыл в характере еще решимости, хотя без адресата.

Прохаживались одни, другие стояли, очень красивые почти обнаженные девушки, примерно пятнадцать-двадцать молодых и постарше, вдруг полетел игрушечный аппарат и пробил конструкцию с надписью «Tiamat». Стойте! Я вышел из себя — орал кто-то на фоне, но никто не поверил отчаянию.

— Обрати внимание, я далеко могу зайти, — произнесла похоже улыбаясь миловидная блондинка. — Один.

— Два, — закинула симпатичная справа в почти розовой майке. — Вам нравится, не отрицайте, парни, когда знаете, как девушку зовут, вам даже кого не обязательно знать в лицо, спрашиваете имена, и зная, что они не совсем от рождения, все равно испытываете подчас возбуждение.

— Я еще не пробовал с кем не обязательно, а вы — они, — прервал нагло он.

— Нет, — обиженно, подумал, страшно сожалея, что перебил, отвечала Два. — А что, похожи?

— Здесь все такие замечательные и без лишней одежды! А она, — некультурно показал на Один, — строит мило глазки.

— Ты же не понимаешь, где очутился, — не поддержала начало завязавшегося диалога с Один Два.

— Что значит не понимаю?

— Торопи повозки. — Первая, пылая, говорила, иногда плотоядно показывая. — Тебе надо перекинуться не с нами, мы для чего не совсем подходим, а с голосом, не своим, и он пояснит. А пообщаешься, сделаю что захочешь, и они, — окинула собрание плетенкой аренщика — предположительно тоже.

— Ну ладно, — ответил девушке. — Чтобы провести с вами ночь, с кем скажешь пойду на сделку, только кроме плохих, потому что взять этот голос — зло по определению, не могу с ним заключить сделку — ведь тогда вы не реальные девушки, а часть страшного самого искушения, нет, не хочу верить — заметив поскучневший резко взгляд ее, торопился объяснять лучше — не подумайте, что решил, вы под злом, вижу нет, но вы сами можете даже этого не знать, на деле все устроено так — нет.

— Сдались наличные рефлексии на обычные при знакомстве взаимные обвинения, — заинтересовалась не всем ему импонирующая чаровница с очень интересным вырезом на чуть очаровательно слегка мятом платье, новая краска не позволяла, и немного стоило отвернуться в смущении.

— А у тебя что за имя, — вставил он.

— Понимаешь. Сейчас либерализм, только не пугайся. И насильно действующие — они ведь не лохи с открытым забралом, так и забрать может с ничего, чего они там с собой творят. Бегут, значит, и жалуются, де ты их в виду имел. Очень любят примерить чужое, чтобы чужие не сдали, хищнический оскал капитализма в стране какого там уже мира, хрупкого. При том, они реальные, поэтому им легко объединяться, на взаимных данных. Одни всю жизнь тут изображают других, чтобы соблазнять третьих, поддерживать дискуссию, не знаю, что они поглощают, но явно не с одними друзьями. Так что никакого мне имени, и рассмотрения волнующих острых проблем — в обычном значении, предметов манипуляции.

— Похожи на мою хорошую знакомую, не ошибаюсь, — перебил неторопливо он.

— Послушай, детка, — вмешалась вдруг сильно скромная молодая, пока стоявшая чуть слева остальных, но видимо имевшая определенный авторитет, потому что девушки вмиг замолкли, мгновения тому, сообразил вдруг, не пение птиц тропических супер сопровождало перепалку, а переговоры неспешные прелестниц, кое-где вдруг переходящие в воздушные поцелуи ему. — Одна моя хорошая знакомая, шотландка, купила однажды три бутыли французского. К ней немедленно подошли активисты и предложили подставить магазин, ведь чека покупательница так и не видела. На возмущение, один из современных дружинников достал из ее сумки, точно средневековый факир — натуральную черепаху, другие наперебой начали требовать на холоднокровное документы.

— На что им, — недоуменно спросил он, и тут же вспомнил, просила.

— Общественники. На каждого почти у кого-то есть. Вот ходят и формируют отсутствие конкурентного спроса. Шотландка в Англии — реальный анекдот, а здесь нарвалась на бдительных.

Он очень хотел узнать, из Англии ли нынче сама, в жизни это наверно было бы вежливо, удержался. Третий номер смотрела на него все более благостно и заигрывала немного уже. Замечтавшись, все же что-то такое пробормотал.

— Они ее под руки взяли и спрашивают: кто по национальности, люксембуржка? Она: ошибаетесь, шотландка. Они: полностью? У вас от нас автокефалия против нас? Она — не понимаю, эти смеются, та не очень врубает, но видно, те еще непрошенные гости, плохо к гостям относятся. За имя зацепиться пробуют и вызнать, на чем добиралась сюда, где остановилась на постой, есть обратные билеты, где. Она — зовут так мол и так, про билет не дам ответ. Они — это что за имя. Она — мама назвала, родители с острова Мэн. Она — да, мама мэнка, папа нет. На что, помахивая корочками «удостоверение Человека с Большой буквы» общественники песню сочинили, буквально пару четких рифм, мама мэнка, папа нет, нет билета, заучен ответ. Зови нас господа хорошие, — сохраняя лицо, сообщили они. Это потому, что не русская? Да? Они — была бы русская, выразились понятнее. Та отказалась петь и подставлять не за что торговую точку, пригласившим ее друзьям было неловко за весь эпизод. — И молодая сама вдруг немного взгрустнув, замолчала.

Ничего не сказал, представляя глухой проулок, молодых, разнузданных сверх меры сотрудников нелегальных коммерческих структур, злых на весь мир, но таких добрых на самом-то деле — хотели показать ориентиры, красоту на теплом ночью искусственном пруду на окраине, они ведь не патриоты, плохие националисты, а я? — примерял на себя историю, надеясь на продолжение. Но та отмахнулась, изящно тасуя флирт.

— Что у тебя за имя, — спросил ее вместо отповеди не в меру ретивым поборникам разобщения в обществе, затем вспомнив, она немного представилась.

— Три, — ответила, сглаживая неловкость ее соседка.

— Вот что. Ну, может небольшое превью, обращаюсь к вам всем тогда, чего там получу. А то знаю, что бывает, говорили об этом самом, об одном и том же, теми же словами, но сама, типа требуя щадить чувства, уважать, что в первую очередь такой же человек — не дала окончательно условиться.

— Давай целоваться, ты словоохотливый, но затем сразу к высшей силе, да? Пару раз со мной и к самой высшей, идет. Договорились, — напирая, миловала особа, подходя к нему на расстояние не более двух метров.

— Тот голос — злая сила или добрая, бог или что-то вроде сонма магов и колдунов? Не могу общаться с чем-то, что общается точно некто конкретный, а еще и называется несклоняемо. Может, это отражение меня и вас, всего мира, а то целый мир против меня?

— Не усложняй мне восприятие реальности. Я такая вот девочка, мне никогда не сделает никто плохо, я дюже слаба, носитель жизни. Паинька, хотя бываю плохой, понимаешь. Тебе видно нравятся плохие девочки, но не стервы, или стервятники. Или хочешь в эдем, где все эти благонамеренные чинно соединятся со своими единственными воздыхателями, дневные святоши. Уверена, там повстречаешь близких по духу?

— Много их в тех парках, собирают свежие помело и нектарины, или они собираются сами, оттеняя прогулки любящих свет добра в пар? Возможна ли жизнь после смерти без власти промысла, кто создал нас на землю данную в грехах, или мы за то пища бактерий, а тут мы под управлением, кошмарно, — меня будут жарить на сковородке-вертеле, о муки древнего героя, где мы — сановники. Сейчас протяну руку и не смогу тебя ухватить, хряп, — сделав шаг к ней, хватил против ожиданий за упругое бедро.

Мгновений пять обычно стоял, ощущая влекущий зной, чувствуя, медленно начинает слегка дрожать. Более не думая ни о чем, резко прижался губами, игриво зацеловал шею. Слегка отстранился, замерев, запечатывая в память интересное вдохновенное лицо, — чтобы впиться незаконно в губы, но тут та жестко дав в живот кулачком, отпихнула, глядя поверх.

— Не торопи — ждем, что голос решит.

— Ладно, — ответил в тон, не раздражая.

Все отрубилось точно, выглянул, выплыв из вязкого сновидения — ныла голова, это быстро пробуждало. Вокруг, похоже, больничная палата.

— Головушка, — попробовал сказать он. — Губы еле приоткрылись, язык почти не слушался.

— Очнулся, — сказали у ног.

— Где мы, — попробовал спросить, ничего не соображая.

— Слушай, — продолжил голос. — У тебя была почти смерть, ты был по ту сторону, пару деньков, — человек на вопросе приблизился, и он увидел в беловатом тумане высокого представительного мужчину в элегантном синем пиджаке. — Исчез, прав?

— А, — снова попробовал заговорить он, но также раздались лишь нечленораздельные отдельные звуки.

— Нет, что ты, — неожиданно понял незнакомец, — тебе ведь сказали. Точно? Покажи, что слышишь.

Недовольно зажмурился, надеясь снова видеть девушек, это не помогло.

— Выходит, был в портале. Должен понять важную вещь, ты не совсем тот, что был там один. Понять можно, объяснять причин нет. Когда спросят, в конце свет, своих близких лицезрел, можешь добавить будущее видел, говорил с ними. Никому, кроме тех, кто сам начнет разговор, не говори про девушек, и особенно про сам портал, скажем так, кстати, открыл там?

Действительно не знал, что за ответ будет правильный, и слабо легко кивнул.

— Вот еще, с тобой могут заговорить и другие — не такие, кто пережил уже, но и те кто пережил не подобно тебе, или мне, или — ей, к примеру, — наверное человек говорил о ком-то в комнате, — не знаю, сможешь распознать кто кто, но будь готов, предельно аккуратным в общении, посторонние могут притвориться знакомыми, передавая неблагонадежных друзей по сцепке на цепочке.

Хмыкнул, не видя в пожелании быть готовым к неприятностям ничего дурного для себя, от него же не требуют обещать нечто конкретное, наверно доктора, с добрыми пожеланиями перед необходимой и полезной процедурой.

Может проделки тех сил, было то реально, и насколько действительно это, лучше взять критерий существительно, возможно, для успешной оценки последних событий?

— Запомни, поведаешь правду, поместят в изолированное помещение, начнут проводить опыты, вполне серьезно. К сожалению, ничем не могу тебе помочь прямо сейчас, я не доктор и нахожусь здесь совершенно без разрешения, а скоро к тебе придут работники, и тогда даже они, соседи по палате, кто угодно, конечно, и особенно эти могут. Не проболтайся никому про девушек и портал, а только, повторюсь, говори не более других, кто переживал подобное нечто, верно слышал, — он более уверенно кивнул. — Хороший парняга. Найду тебя попозже или кто из наших, и все объясню, пойдет?

— Тогда все, мотни дополнительно четыре раза. Потом отсчитай десять и еще пять, только никому.

Так и сделал, посетитель мог оказаться кем угодно, может и в себе, но разбираться он разве может — и пошевельнуться не в состоянии, похоже, тот что-то вколол, пиджак представительский чего стоит!

— Ни к чему тебе моя фамилия, а отчество, раз надо по отчеству — у нас не дают, откуда мы. Пришел, кстати, с подругой тут был, она тоже, — в тумане появилось женское лицо в длинной под стать шалью, спадавшей на крупной вязки акриловый свитер, в отличие от красочных недавних переживаний повседневно буднично угадывался потрескавшейся непонятно с чего слегка интригующий, — потолок палаты. Был однажды в больнице с подозрением, а еще один раз, но там меньше недели было — предполагали вообще, симптомы страшные должны быть, у него — ничего, оказалось точно в анекдоте.

Смеяться. Опять летаю, — тяжко подумал. Голова болела поменьше, но пошевелиться так и не получилась. — И зачем рассуждать? Разве недостаточно, просто можем делать друг друга счастливыми. Я и подруги дней, бабушки и внучата, президент и российский народ. Что за ерепень в процессе сменяющих наплывом недавние терзания будней, — надо нацеливаться на прибыльные заработки, искать подходы к нужным людям, а все о жизни простых людей, приватизации грабительской, подлости и лицемерии вокруг, жертва объективной информации прямо. Но да, — загорелся, — о негативных чертах характера людей, взаимозависимости своеволия, единоначалия и дисбаланса морфогенеза!

— Ты такой так, — пошутил, пародируя эмоции, даже не слова, такое, бей, прыгай. Не принимал, когда его звали непримиримым, вообще не оправдывал ярлыки, это всему свой коленкор. Не восхищаться, и ненавидеть поддерживающую коммуникацию для него было чем-то свойским, точно те катания, или черничная гулянка, на которой одна из первых на первой впервые показала ему, что не только в фильмах для взрослых, как называл такое один родственник, бывают прихотливые девушки и великие бездны влечения. Да и та, не говоря о ней, или вот той, не для сравнения. Та. Немного утомили антитезы, но была сильна искусная паника, неудобно было. Похож обездвиженный должен быть на Тутанхамона, лирично. Иногда, подчас сам с таинственным замиранием перед загадкой, чаще и весьма придирчиво с призрением к слабостям — оценивал выражения и переживал, вот низко пал. Что с ним произошло за два года, что бросил обучение, никто не сможет пояснить. Возможно, правы, точно родственники, кто винит его «этих», «опять эта твоя звонила. Зачем бросил? Че совсем? Передай той ходить в панталонах, в нижнем белье в обтяжку по Москве — именно развратно. Она что же, приглашает всех к себе, в себя ха-ха, это грустный, маленький, смех», — на учебе появиться разве, хоть днем этого не будет, переживал, пытаясь включиться. А так и останется теперь он, — представим, что надолго, и говорить не получается, тот визитер, так не хотел чтобы рассказал что видел — был не в себе, а где, пойдут вопросы, начнутся бесполезные толки по-латински герои и названия нехороших болезней. Зачем не по-русски? Когда же ты замолчишь, уже перебил сам себя про себя также, не пожалев — будет тебе, давай потупим, или подумаем о чем-нибудь отвлеченно. О чем? О девушках, знакомых милашках в юбках, готовых зайти далеко, так говорит родственник тот в своих знаменитых байках о служебных романах у них, на филиале. Представители старшего поколения семьи через раз переговаривались, просто придумывает, такого вчерашние советские служащие не могут делать, тот уверял, и в пятидесятые было, не у них, его вроде еще не было, а может и был, он не знал, конечно, а скажи кто, вряд ли запомнил надолго. Иди туда, хорошо? И до кольца не один, а там почти дома. Ты молод, напористый, подскажут рядом, все там знает, пристроишься за нечего взамен, еще и его перетянешь, он всем, видел, знаком у них. Его и зовут только полным именем, даже молодежь — покажет тебя кому, пометка в деле надолго. Почему не хочешь, — Секст уезжает, по новью пьют.

— Привет, меня видишь, — задребезжал в ушах заботливый голос. Докопается мигом, чего делал подле булочной, — понурился, но здорово, что кто-то.

Вытянула из кармана большой ключ, и непосредственно улыбаясь, потянулась совсем в его сторону.

— Ты что? — попробовал сказать, но получилось вроде нечто не понятное, — она вонзила нож рядом, спрашивая:

— От переживающих был?

Похолодел, общение с гостями не прошло вскользь.

— Отвечай, или порасспрошу.

Посмотрел в сторону ее рта, твердо сжатые решительные кулаки, еще более широкие, чем обычно жесты, такие очерченные черты лица, наперед важного решения, похоже готовилась, даже не успела надеть правильные кольца, и те выглядели не так празднично, привычно.

Или не она, что за шутки, где работники, что в мире грез опять. Что надо. И так пострадал, разве не видно, уж ты должна понять, вдруг хрустнул фаянсом хохломы на перевешанной елке и бухнулся на нее сразу обеими руками и головой, неловко задев по подбородку. Та взвизгнула, и размахнувшись — ударила его, дернулся в сторону, попала в плечо, взревел и скатился с койки, вскочил мгновенно на ноги, провел двоечку, она рухнула на пол и обиженно заскулила.

— Что за жесть! — взревел было он, но получился лишь набор шипящих, — а больше не пришлось пока пытаться восстановить речь, укол стоявшего за спиной усыпил.

Сначала слышал новые голоса, делал вид, умиротворенно где-то. Говорили сразу трое или более людей.

Потом прояснилось, ничего такого, привстал. Что бы могло быть: все что увидел, скудный одноместный бокс, человека в белом халате — молодого и двух еще.

— Очнулся! — радостно вскричал старший по званию, обратясь ко второму.

Тот достал из кобуры пистолет и направил на него.

— Что вы делаете! — закричал работник. — Прочь из палаты!

— Заткнись, — приказал второй, и достав пистолет, направил на работника. — Молчи или зашибу.

Тот показал готовность подчиниться, и непокорно вздохнув, перевел взгляд с пистолета на угрожающее лицо.

— Кто тебя, — спросили его.

Показал харизматично, — не могу говорить — и кашлянул, пытаясь, словно в гнезде открывает клюв, ловя пищу, изобразить типа «нет».

С пистолетом усмехнулся и сказал очень ласково, словно доярке, благодаря за парное:

— Отвечай, прошу, — и подозвал другого. — Покажи.

Реципиент грохнул в стену палаты, затем прибавил угрозы ударом.

— Больно, — кричал работник.

— Помолчи, вообще получишь.

Работник повел плечами. Потом закусил предплечье.

— Звать тебя?

— Зачем вам.

— Не обманывай. Между делом, ты националист? — спросил Секста, точно уколол.

— Не знаю, — ответил он.

— А я нет. Так есть имя, человек?

— Ладья.

— Без шума. А ты, дорогой, ответствуй — и правду.

Запоминал имена, но не с первого знакомства, зато гордился феноменальной «визуальной памятью», кроме, боялся расстроить походу переодетых бандитов, взяли в заложники — и, быстро вспоминал он, — надо не перечить, быть очень наблюдательным, найти способ оповестить полномочных.

— Подъем, — оповестил безапелляционным тоном старший, так может человек в форме, превосходный отец — юноше.

Слез с койки и стал одевать, подпрыгивая, брюки. Вдруг влетела девушка.

С порога резко переменилась в лице — с беззаботней летней улыбки — на крайний испуг и отчаяние, почти появились нечастые слезы, не сводила глаз с собравшихся. Однако, тот прикрывал заразительную улыбку, и смотрел только на нее.

— Ты ничего, — выпал в штабель один из этих. Действительно, девушка была необыкновенно хороша внешне — не старше двадцати пяти практикантка с натуральными бровями в немного неуместной прическе.

В коридоре раздался шум, хлопки.

— Кто? — махнул один ей пистолетом.

— Снизу, но не уверена.

Махнувший чуть приотворил дверь, заглянул в щель и элегантно прикрыл, громким шепотом говоря своему, там трое — показал забавно. Повторно проворно выглянул, вновь слегка открыл, прождал таясь, вдруг уже резво распахну в, дверное полотно чуть не полетело, выскочил в коридор, одновременно стреляя, бах, — пять. Гул стоял в коридоре, а второй стоял опершись в колени и дышал, потом мотнул головой — на ней в первый раз за все время не было и тени, и пригнув ее, вышел было, потом словно забыл что-то, дернулся, заглянул, посмотрел пристально на что-то одно, и подхватив первого, втянул обратно — интеллигентно направив щеколду обратно.

— Через окна, — приказал всем.

— Не стоит раздумывать, — и подтолкнул к окну одновременно работника и девушку, — прыгайте — только не решайтесь бежать — сверху перебью на пару, точно мой компаньон, не хуже, тех.

Работник подбежал к подоконнику. Открыл угрюмые ставни, девушка помогла подсадить на подоконник. Он свесил ноги, и обернувшись, сказал умоляющим голосом смотря на одного из ужасных людей:

— Сломать можно что-то, ушибиться!

— Тогда осторожно. Действуй, или я тебя вот прямо здесь, — ответил тут же, и махнув перед ним ладонью прибавил: — Время не для длительного обмена расходящимися мнениями.

— Пожалуйста, мне не хочется, — в голосе была неподдельная просьба о помощи.

— Считаю до двадцати. Четыре, тридцать, — второй, подойдя насладиться кружившим над кроной большого дерева в искажении двойного стекла облаками, взял говорящую паузу.

Работник вглядывался в их непреклонные спокойные лица. Его лицо приняло достаточно невнятное выражение:

— У меня пятеро.

— Молодцом.

— Ладно, прочь разногласия, — выставил локти, затем, не услышав и окрика, перебросил вначале ноги, высматривая осторожно там что-то невидимое для всех, наконец, завис на руках, и резюмировал:

— Была быль! — и разомкнулись пальцы.

— Ты! — оба показали на девушку, один фривольно. — Тебя не надо упрашивать?

— Нет.

— Прыгай также, только поняла, группируйся.

— А что это значит?

— Пошла! Вот что значит. Спеши.

Она обхватила руками плечи, задрожала, но никуда не пошла.

— Скорее, — ревниво, но с некоторой гневностью приободрил собеседник. — Он тебя не погладит, не прыгнешь.

— Тот прыгнул! Тоже будет, — показал на Секста, делая сообщником. — Второй этаж, зачем гоните, ты не знаешь, неужели гуманитарий? Переучилась?

— Сейчас на вечернем.

— Давай, завершим дискуссию. Не прыгнешь, пеняй.

— А его, правда, зовут не совсем так, не говорите — подумала она вслух.

— Прыгай, хватит заводиться, — она примостилась на подоконник, оттолкнулась, и когда тот театрально топнул, покинула помещение.

— Ходи, — поманил тот же его, не поворачиваясь, и смотря внимательно на панораму перекрестков через приоткрытые, шероховатые изящно лопнувшими скорлупками побелки, античные ставни.

— Не люблю считать.

Он подошел к раме, где замер, и не желая смотреть вниз.

Начал было молиться, впервые за год. А нет, молился недавно. Тогда ладно. Не принимая сомнения за знаки, наощупь перекинул ноги и прыгнул с воплем. Немного невесомости, потом ударило. Валялся по земле. Рядом раздались два похожих удара живой плоти о твердое — прыгнули, видимо, переодетые.

Кадрами запомнил, бежали к машине. Работник вырывался, но ноги не хотели перечить — сбылось предчувствие — легко травмировался при прыжке, их тащили жутко, периодически ругаясь, чтобы не пытались идти сами. Не отставая, спешила и девушка. Пыталась протестовать, тогда один из них тыкал вперед указательным, повышая тембр:

— Для чего испытывать на прочность! — компания запыхалась недовольно, а она сбросила шпильки, спешила босиком. Несмотря на положение пленника, о красоте такой ее он думал постоянно, или благодаря ей. Освободимся, и тогда неплохи шансы на отношения.

Долго, бесконечно ехали на новой волге вначале на Балашиху, потом часто грунтовыми или бетонными дорогами, весь день до поздней ночи, наверно до двух. Говорить запретили, кто хоть обмолвится — не получит еду. И не думайте даже ни о чем. От нас не бегают.

Молчали, переглядывались, он все сильнее испытывал влечение к девушке. Она кротко поджимала в легком блеске губы, поначалу не замечала, что так смотрит на нее, томясь от желания, и его не смущали два этих пистолета. Наверно она сейчас, очень по-женски, переживала за работника скорее. Он замотал голову майкой, видно было, отлично держится, но помнит, унижался, просил. Секст показал работнику мол. Тот присовокупил о пол дрожавшими кедами, слегка непривычно, но терпимо. Молодые сильно сблизились по-товарищески, эта неунывающая троица в плену у двух бандитов в запоминающийся день — потом подумает, в сентябре, в августе.

Знаешь, — обращался к ней внутри себя, — есть что проговорить, не знаю, о чем повел речи, встреться она при прочих обстоятельствах. Давай начнем вместе. Та смотрела на него, молод, но ведет себя очень мужественно, смотрит на похитителей неприязненно. Один повторял, отвечая на укор:

— Не надо изображать. Они — держатся, не захочу чего, даже и придется, а тебя — тебя бы наперед, — ну и так далее.