Пьесы. Забытые в столе

Алексей Праслов

Автор написал в подзаголовке – «Забытые в столе». Конечно, это не подзаголовок, а какое-то временнОе и даже пространственное определение написанного. Ощущение, что пьесам дали отлежаться и вытащили из стола, тем самым ухватив так называемую уходящую натуру. И натура эта не остыла, она горяча. Люди живые, страстные, с желаниями и поступками. Интересный взгляд на героев, на то, что с ними происходит, подталкивающий поучаствовать в их жизни. Актёрский взгляд, из-за кулис.

СЁМКА-МАРГИНАЛ

ПАСТОРАЛь

СЕМЁН

АНЮТА

ДУСЬКА

ДАНИЛА.

СТОЖОК И ВСЕ-ВСЕ

Вечер. Небольшой стог соломы. С одной стороны стоит Семён, заряжает ружьё. С другой стороны из стога торчат две головы — Дуська и Данила. Издалека слышится радио.

РАДИО: (муж. голос) Местное время… Да где часы-то? (жен. голос) На гвозде, где! Сам повесил! Допился?! (муж. голос) Брысь, не гавкать! Значит, местное время… Блин, стоят! В общем, около одиннадцати. Так что радиоузел заканчивает свою работу. В койку, сельчане!

Женский визг, мужской смех, щелчок — и тишина.

СЕМЁН: (ворчит) Попробуешь, чтоб жизнь сладкой не казалась, деревенской-то соли! А то ишь!… Надо бы дробью, да, боюсь, засудят. Ну ничего, попляшешь, а там поглядим… Может и драпанёшь сразу к мамке в город, в ванную, причандалы отмачивать!

Другая сторона стога.

ДУСЬКА: (шёпотом) Ты его не знаешь! Он же дурной!

ДАНИЛА: (так же) Ты чё, про отца-то?

ДУСЬКА: Эт не я, эт мама так, когда… ну, в общем…

ДАНИЛА: Плохо живут?

ДУСЬКА: Да ну да! Они друг за дружку всем хари поразбивают!

ДАНИЛА: А тогда чё «дурной» — то?

ДУСЬКА: В другом смысле.

ДАНИЛА: В каком?

ДУСЬКА: Вот в этом вот, в самом! Ну, что… Дискотека — развратный шалман, пляж — лежбище голых «б»! И чтоб в девять — как штык дома!

ДАНИЛА: Так и говорит напрямую?

ДУСЬКА: Про чё?

ДАНИЛА: Про голых «б»?

ДУСЬКА: Нет, просто «б».

Сторона Семёна.

СЕМЁН: Дуську как бы не зацепить… И хорошо бы в зад ему запиндюрить! Оно тогда посмешней выйдет, попозорней! Моя ещё… дурёха тоже… (передразнивает) Джульетта! Ромео! Тринадцать!… У цыган и в одиннадцать лет хрен чё знает бывает! Так что ж, вместо школы — замуж? (устраивается в засаде) Пропущу, чтоб прошли… И потом… Гавкнуть, что ль, попробовать? Дуська собак боится, отскочит, а я ему влеплю и… А там уж что будет!

Сторона Дуськи и Данилы.

ДАНИЛА: Ты сиди, я один пойду. Спросит, скажу ты дома давно. А потом…

ДУСЬКА: Боишься?

ДАНИЛА: Кто, я? (вылезает из стога) Я пошёл!

ДУСЬКА: Стой! (вылезает из стога) Вместе пойдём! Или боишься?

ДАНИЛА: За тебя боюсь! Чё мне-то?!

ДУСЬКА: За меня не надо!… Считаем до десяти и пошли.

Сторона Семёна.

СЕМЁН: Считаю до пяти, не появятся, сам пойду! Раз, два, три, четыре, пять… Пойду, поищу, где…

Прячет ружьё в солому, уходит. С другой стороны появляются Дуська с Данилой.

ДАНИЛА: (тихо ей) Проходим, как будто не замечаем.

ДУСЬКА: А его нет!

ДАНИЛА: Тихо! В соломе он.

ДУСЬКА: Да мы ж только из соломы!

ДАНИЛА: Ну и чё? Прошлый раз тоже думали, что мы одни, а оказалось?

ДУСЬКА: (смеётся) Да если б Танька не заехала тебе каблуком в глаз, то мы бы и не догадались, что они там с Толяном обжимаются!

ДАНИЛА: А сверху ещё ваш татарин спал!

ДУСЬКА: Он не наш, он пастух! (оглядывается) А правда, куда папанька-то делся?

ДАНИЛА: А был ли мальчик?

ДУСЬКА: Какой мальчик?

ДАНИЛА: Это так говорится. В смысле, был ли тут твой папанька? Вопрос!

ДУСЬКА: Какой вопрос? Я чё, глухая?

ДАНИЛА: Может, опять татарин? Бубнил себе, а ты…

ДУСЬКА: И чего это татарину про меня бубнить? «Дуська, Дуська!»

ДАНИЛА: Ну, не знай…

ДУСЬКА: Щас узнаем. (зовёт) Илька-дед?! Ильяс Равильевич Гарифуллин, коровы разбежались!

ДАНИЛА: По быкам!

ДУСЬКА: Тихо ты!… Погоди!. (зовёт) Папань?! Пап? Семён Алексеич?

ДАНИЛА: Говорю, никого! Показалось тебе.… Посидим ещё? (садятся с этой стороны стога) Слушай, и чего ему на меня злиться?

ДУСЬКА: За меня переживает. Ты приехал и уехал!

ДАНИЛА: Я уже второй год езжу.

ДУСЬКА: А чего ты ездишь? У тебя ж там сладкая жизнь! У папки казино на набережной… Девки голые у шеста! Чего тебе?

ДАНИЛА: Чё мне девки?

ДУСЬКА: А то! Танька, вон, с Толяном чё обжимается? Ей замуж надо, она беременная!

ДАНИЛА: А я тут при чём?

ДУСЬКА: Ты!… И Толян не при чём! Ой!… Дань, ты только это… никому, а? Понимаешь, приезжал тут один… С похудением каким-то… И ещё говорил, что этой… Как её? А-а, коррекцией фигуры занимается! А у Таньки сдвиг на своей толщине. Ну, он её и скорректировал!

ДАНИЛА: А Толян?

ДУСЬКА: Он хороший. Она очень хочет его полюбить! Ой, господи, мы же никого тут не видим! (пауза) Влюбилась она в того корректировщика. Не просто так, не думай.

ДАНИЛА: А я и не думаю.

ДУСЬКА: И не думай!… У неё мать одна, и ещё братишка младший в пятом классе. Ей замуж надо!

ДАНИЛА: Да знаю я всё!

ДУСЬКА: Ничего вы там не знаете!… Ладно, поздно уже.

Она встаёт.

ДАНИЛА: Дусь, а чё тебя Дусей назвали?

ДУСЬКА: Евдокия. Отцу нравится.

ДАНИЛА: А правда, что твой отец твоей матери в любви на поле расписался: «Ай лав ю» маком?

ДУСЬКА: И никакой ни «ай лав», а просто «Люблю Анюту»!

ДАНИЛА: Здорово!

ДУСЬКА: А чем тебе «Дуся» не нравится?

ДАНИЛА: Да нет… Дуся. Дуся. Ласковое такое!

Подходит мать Дуськи Анюта.

АНЮТА: Дусь, ты тут?

ДУСЬКА: Тут мы, мам.

АНЮТА: А отца не видали, сюда пошёл? Здравствуй, Данил.

ДАНИЛА: Здрасьте, тёть Ань.

ДУСЬКА: Не видали, мам. Вроде был, а где… сами не знаем.

АНЮТА: Пора, идите. Данилка, ты уж проводи!

Данила встаёт.

Завтра репетиция, Дусь, прям с утра начнём. Ты б заглянул в клуб-то, попробовал, а, Данил Валентиныч?

ДУСЬКА: Мам, ты чё?! Он же уедет!

АНЮТА: Задержим на денёк-два!

ДАНИЛА: Да не знай, тёть Ань.

АНЮТА: Ну ладно, идите.

ДУСЬКА: А ты?

АНЮТА: Я отца подожду.

Дуська с Данилой уходят. Анюта смотрит им вслед, потом садится на их место.

Батюшки ты мои! Сто лет в сене не кувыркалась! Вот как Дуську сообразили и… И всё! (тихо запевает) Сладку ягоду…

Голос Семёна подхватывает: рвали вместе… Подходит Семён.

СЕМЁН: Горьку ягоду ты одна?

АНЮТА: Что ты, Сём, вместе, всё вместе!

СЕМЁН: Да нет, неправду чую!

АНЮТА: Сядь, Сёмочка, сядь родной.

Семён садится рядом.

СЕМЁН: Её нигде нет!

АНЮТА: Да дома она давно!… Я потому и пришла. Ружьё-то где?

СЕМЁН: Тут. В соломе.

АНЮТА: Наделаешь делов-то! Н-ну? Ну, чего ты? (поёт на известный мотив) Ой, Сёма, Сёма, Сёмочка, с ней случай был такой!… (ложится) Ты давно видел звёзды?

СЕМЁН: Чего я?… Вон они!

АНЮТА: Ляг, глянь какие…

Семён ложится.

Дуське семнадцатый год уже.

СЕМЁН: Ещё только!

АНЮТА: Нет, уже, Сёма, ужжже! Ты мне в семнадцать лет целое пшеничное поле расписал!

СЕМЁН: Ржаное.

АНЮТА: Ну, ржаное. Ты мне скажи, чего ты так разволновался?

СЕМЁН: Это он Данилу подсылает! Чую, он!

АНЮТА: Ты, прям, как зверь — чую! Это ж и его родина, отец его тут, дед Данилы.

СЕМЁН: Дед всегда тут был!… Не-ет! С тобой не получилось, так дочь хочет увести! Через сына! Чтоб Дуська в его борделе голой крутилась!

АНЮТА: Ну-у, всё в одно собрал! Брось, рано ещё про Дуську-то. (прижимается к нему) Не дура она у нас с тобой. У нас с тобой ты дурачок!

СЕМЁН: (ворчит) То не ездили, а как подросла, так второй год…. Дед-то дед!

АНЮТА: Да если б не Авангард Леонтьич…

СЕМЁН: (садится) А чего Авангард Леонтьич?

АНЮТА: (тоже садится) В армию тебя отправил вместо тюрьмы, вот чего!

СЕМЁН: Ага, но до этого его сынок на самолёте тебя над ржаным полем покатал!… Чтоб ты посмотрела и ахнула — как… он тебя любит! Всю химзащиту из-за сынка поднял на крылья твой Авангард!

АНЮТА: Да не Леонтьич это! Ты же сам говорил, что Валька уболтал лётчика пролететь за две бутылки и ещё за что-то…

СЕМЁН: Говорил! За путёвку в лагерь для его дочки! Говорил! Чё для его отца путёвочку-то сделать тогда было. Зато перед тобой… Ну?! Ну и чё, красиво красное на зелёном?

АНЮТА: Красиво!

СЕМЁН: (вскакивает) Так вот теперь знай!… Вот уж про это, я тебе никогда не говорил, и никому не говорил, но это и правда он, Валька, расписался на поле! Красным маком по зелёной ржи: «Люблю Анюту!»

АНЮТА: Что ты несёшь, Семён?

СЕМЁН А потом в штаны наклал!… Как же, полполя мака! Люди к председателю: кто да кто? А это председателев сынок! А тут Сёмка-голодранец подвернулся, в герои полез — я, мол, это… У Сёмки-то даже на две бутылки денег не было, а на какие шиши и где он приобрёл два мешка мака, чтоб засеять, никто спросить не удосужился!… А Авангард Леонтьич спас, куда там! Меня в армию, а сынок — в университет! Ага, спасибо! Не-ет!… (роется в сене, достаёт ружьё) Теперь уж…

АНЮТА: Кого убивать-то собрался?

СЕМЁН: Кого надо!

АНЮТА: (ласково) Погоди, Сём, потом… (шепчет ему на ухо) Оторвалась пуговица и случилась путаница, да такая путаница — прямо жуть! Как в такую путаницу, да без той без пуговицы, да штаны к рубашке нам не пристегнуть?…

Она прижимает его голову к своей груди, гладит его, он затихает.

Валька тогда уж на второй курс перешёл… Тебе до армии с месяц оставалось… Ты дорабатывал на своём комбайне… Была уборка… Вот это… пшеничное поле было не убрано… Валька ночью взял твой комбайн и прокосил буковки… А утром мы, и ты, на «АН-2» пролетели над полем… Валька показывал, а ты молчал… Когда сели, ты сразу ушёл… Авангард Леонтьич ругался, что много пшеницы загубили… А ты сказал, что это ты… А Валька промолчал… И не было тогда никакого мака!

СЕМЁН: (всхлипывает) Не было.

АНЮТА: И не было красного на зелёном. Была зрелая пшеница.

СЕМЁН: (плачет) Не было… Была пшеница… А я во ржи хотел… В озимой… Чтоб красиво…

АНЮТА: Сём, всегда хочу спросить, почему именно во ржи?

СЕМЁН: Не знаю. Ржаной, ржаная… Слово крепче, красивше. Ржаное поле!

АНЮТА: А-а… Да!

СЕМЁН: (в плаче) Ну, почему у меня так… всегда… Почему не так? Почему? Эх-х, жизнь моя… ржаная!

АНЮТА: Сказочник ты мой!… Брось ружьё-то… Приляг…

СЕМЁН: Пальнуть бы!

Она опрокидывается на спину, тянет его к себе. Он отбрасывает ружьё, и тут раздаётся выстрел. Семён с диким криком вскакивает и, держась за свой зад, бегает вокруг стога. Анюта хохочет.

ДУСЬКА, ДАНИЛА И…

День. Тот же стог. Данила с удовольствием «дурачится» на сене. Дуся сидит, сжавшись, обхватив колени. Данила перекатывается к её ногам, и вдруг затихает. Смотрит на неё.

ДУСЬКА: Что ты так смотришь? Думаешь, если папа хворает, то… уже можно… так… что ли?

ДАНИЛА: Я не потому!

ДУСЬКА: Нет ты потому!

ДАНИЛА: Нет! Солнце просто!… Тихо! Красиво!… Воздух какой-то… такой хороший. Вдохни! Видишь? А? И… И у тебя платье короткое! И ещё…

ДУСЬКА: (вскакивает, чуть отходит) И ещё ты дурак!

ДАНИЛА: И ещё я дурак! А так платье ещё короче!

Дуся одёргивает платье, тянет его к коленям.

ДУСЬКА: Я просто… Оно малое… Мамино, давнишнее… Да дура просто!

ДАНИЛА: Евдокия… Красивое имя!

ДУСЬКА: Да чего ты?… Дура просто!

ДАНИЛА: (любуясь ею) Не-е, не дура! Не-е…

ДУСЬКА: (испуганно) Ты чё? Не надо!

ДАНИЛА: А где то поле?

ДУСЬКА: Какое то?

ДАНИЛА: Ну, то, на котором твой отец… про любовь…

ДУСЬКА: А-а… Да вот оно!

ДАНИЛА: (вскакивает) Как? Прям вот это?

ДУСЬКА Ну да, а чё? Оно ещё дальше клином врезалось. Во-он, до школы и до больницы. Клуб почти отрезан был, так всё, что посеют, вытаптывали. Не обходить же! И вообще, кто тебе сказал про всё про это?

ДАНИЛА: Ты.

ДУСЬКА: Я — потом, когда ты уже спросил!?

ДАНИЛА: Ну, отец. Мой отец. Только он приврал, наверное!

ДУСЬКА: Почему так думаешь?

ДАНИЛА: Сказка какая-то!… (встаёт, странно смотрит на неё) Был у меня друг Семён. Засеял он поле озимой рожью. Весной оно было зелёное-зелёное! А в начале лета закраснелось посередине. Однажды люди проснулись, поднялись в небо и полетели над полем. Тогда «АН-2» было много, они летали, как бабочки, и все, кто хотел, могли посмотреть сверху на свою землю. То, что они увидели, поразило их: посреди зелёного поля горели на солнце огромные маковые буквы! Рябило в глазах, самолёт летел быстро, и никто не успел прочесть. «Что там написано?» — спросила Анюта. «Ай лав ю!» — ответил ей парень. Но это был не Семён. Он уже был в армии и ничего-ничего не видел.

ДУСЬКА: (тихо) Приврал.

ДАНИЛА: (медленно идёт к ней) Никто не косил это поле. Рожь и мак осыпались, но весной всё проросло, и всё повторилось. И так, пока не вернулся Семён. Он сказал, что было написано во ржи. И Анюта вышла за него замуж. У них родилась дочь Евдокия!… Сказка?

ДУСЬКА: А чё тебе-то?

ДАНИЛА: А может, я рождён, чтоб сказку сделать былью? А? Хочешь?

ДУСЬКА: Нет! Я вообще ничего не хочу! (отбегает, останавливается) И не надо мне никаких сказок, хватит!

Убегает.

ДАНИЛА: (вслед) Дусь? Дусь, ты чё? (тихо, себе) А мне надо!

СЕМЁН, АНЮТА, ПОЖАР И ЗВЕЗДОПАД.

Ночь. У стога, опираясь на палку, стоит Семён. Подходит Анюта.

АНЮТА: Сём, чё не спишь-то?

СЕМЁН: Да, думаю, пока никто не видит, похожу, подышу.

АНЮТА: Ну, дышал бы около дома, а то сюда…

СЕМЁН: А куда? Здесь простор. (вздыхает) Август… Звездопад, вон… Видишь, летают как?! О, о! О, ещё! Прям, на землю, поди.

АНЮТА: Да. А я тоже думаю: ну, чё, август, а он спит. А, гляжу, тебя нет! Я сюда. А ты здесь. Хорошо!

СЕМЁН: Здесь. Ничего, ничего, Анют. Дыши!

АНЮТА: (прижимается к его спине) Брось ты, Семён, брось!… Ты знаешь, я так рада! Это же — чик! — и заработало! Чик — и готово!… У меня руки отходить стали.

СЕМЁН: Я знаю, Анют. Дело не в этом.

АНЮТА: Ну, как же… Это тоже дело, мы же живём?!

СЕМЁН: Живём. (поворачивается к ней) Дай мне твои руки.

Анюта протягивает ему руки.

Ничего. Костяшки помягче стали… А подушечки совсем… Как у девочки! (улыбается) Конечно, а что ж! На Марс, вон, садимся, а уж какую-то стиральную машинку, что ль, не придумаем? Господи, делов-то! Не-е, сейчас без этого нельзя! Ничего, ничего!… Хоромы себе достроим, успеем! А Дуська в школу пойдёт — компьютер ей! Последний год, пусть изучает. А то что там в школе узнаешь, по очереди-то? Стоят, ждут, чтоб раз на кнопку нажать! А дома — чик! — и всё! А как же? И микроволновка, я щас думаю, нужна! Где курицу, где пирожок какой подогрел, где салат… Не, салат в печку не надо, но всё равно!

АНЮТА: Сём…

СЕМЁН: Тебе шубу к Новому году надо! Новую! Обязательно надо!

АНЮТА: Дусе лучше.

СЕМЁН: И ей обязательно! А как же? Ничего, ничего!…

Он шумно вдыхает, так же шумно выдыхает и замолкает. Смотрит на звёзды.

АНЮТА: (тихо) А это поле мы обратно выкупим, ты не переживай. Потом выкупим!

СЕМЁН: Конечно, а как же… Да что «это, это»? У нас этих паёв до хрена собачьего! Правда же? А уж это-то… (оглядывается) Жаль бегать сейчас не могу! Э-эх!… Он ходит, но зад его с раной забыться ему не даёт… Пушкин! Или Лермонтов?

АНЮТА: Чего ты?

СЕМЁН: (хмуро) Поджёг бы и убежал!

АНЮТА: Вот дурак-то! Сгорим же все!

СЕМЁН: Не сгорим! Роза ветров не туда!

АНЮТА: Для тебя она всегда туда!

СЕМЁН: (обиженно) Куснула, да? Ну, давай, давай!…

АНЮТА: Я не кусаю, я жалею… всех нас. Как Данилка стал за Дуськой ухаживать, ты, прям, извёлся весь! Прошлый год ещё ничего, а в этот… И чего вроде бы?!

СЕМЁН: Чую я…

АНЮТА: Ноздри заткни, чтоб не чуять!

СЕМЁН: (злится) Не ноздрями, а вот этим! (стучит себя в грудь) У тебя тут ничего? Не ёкает?

АНЮТА: Всё у меня ёкает, но не беситься же! Ну, всё, всё! (гладит его грудь, щёки) Сядем. Подумаем, помечтаем.

СЕМЁН: «Сяделка» не даёт! Так что, спасибо, пешком постою! Смешочки, да? (отстраняется от неё) Я предлагал ему другой клин, там и выпас хороший, а он — нет! Этот и всё!

АНЮТА: Кто?

СЕМЁН: Авангард твой, Леонтьич! И главное, до этого на любой надел был согласен, а как Данила приехал — заартачился! Почему?

АНЮТА: Да ёлки твои палки!… Пойдём спросим!

СЕМЁН: Куда-а человека среди ночи-то…?

АНЮТА: Ну, ты же вскочил среди ночи?

СЕМЁН: Я? Погулять вышел!

АНЮТА: (неожиданно) Дай спички!

Семён машинально протягивает ей коробок спичек. Анюта чиркает спичкой и бросает её в стог. Стог вспыхивает.

Гори оно синим огнём, это поле!

СЕМЁН: Ты чего, Анют, ты чего? Сгорим же!

АНЮТА: Роза ветров не туда!

СЕМЁН: Какой на хрен… твоя роза ветров!

Выхватывает охапки соломы, отбрасывает их в сторону. Стог разгорается. Семён сдёргивает с себя рубашку, пытается сбить ею пламя. Загорается и рубашка. Семён бросает её в огонь, торопливо снимает штаны и с криком хлещет языки пламени.

Хрен вам всем!… Ничего, ничего!… И холодильник старый заменим!… «Бошевский» возьмём!… Два с половиной метра!… Под потолок чтоб!… И «шестёрка» остохренела! Хватит!… Ильке-пастуху отдам, пусть за коровами на ней гоняет!… А нам на «БМВ» пора… Пора-а!… Я вам покажу розу ветров! (горланит) Пора-пора-порадуемся волдырям на жопе, судьбе не раз шепнём «мерси боку»!…

Глядя на него, Анюту разбирает странный азарт. Она снимает с себя халат, хлещет им по огню. Халат вспыхивает. Анюта вертит его горящим «пропеллером» над головой, бежит вокруг стога

АНЮТА: Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор!

Семён бросает остатки своих штанов в костёр, подхватывает песню.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор!

Всё выше и выше, и выше…

Анюта тоже бросает догорающий халат в огонь, подбегает к Семёну, утыкается ему лицом в грудь и, вдруг, всхлипывает, и тихонько подвывает.

Жа-алко-о…

СЕМЁН: Штаны, что ль, с халатом?

АНЮТА: Не-е… На этом месте всегда стог был… Выго-о-орит… Тут… помнишь, мы Дусюську… сотворили… в стогу…

СЕМЁН: (обнимает её) Ещё сотворим… Дусюську! Чё нам?

АНЮТА: У-у-у… Теперь тут пятно будет. Чёрное… Страшное! А, Сём, а-а?

Семён отстраняет её, идёт вокруг горящего стога, тычет в огонь пальцем.

СЕМЁН Ничего, ничего… Ещё лучше расти будет! Чернозём, зола, перегной — это же самый смак! Мы здесь цветы рассадим! Клумбу такую зафигачим, что из Голландии приезжать будут, опыт перенимать! А вокруг — четыре фонтана! Нет, погоди… Фонтан и вокруг клумба! И чтоб дорожки к фонтану с четырёх сторон: подошёл, побрызгался и гуляй по жаре! Или плюхайся на зелёный газончик мордой в цветы! А над тобой бабочки, стрекозы… (стихает) Да… Ничего… А, Анют?

Останавливается, замолкает, смотрит на огонь. Потом поднимает взгляд на Анюту, в его глазах растерянность. Не сговариваясь, они начинают топтать тлеющую по краям солому.

АНЮТА: Куда-а? Стой… Стой, собака! Ну, господи, не надо-о… А-а-а!

СЕМЁН: И я подумал, как же?… В голове — бац, удар! Опять так, прям… пожалел… Как тогда там! Помнишь, рассказывал?… На мне ни одной царапины… А я весь в крови… Юрку Мережко рядом на кусочки… Я сперва бежал, потом полз… В глазах красно стало… Думал, кровь… Повернулся на спину, лёг — нет, небо синее, бабочки, стрекозы летают… Только тишина… Тихий зуд какой-то в ушах, как провода… когда под ними… ну, высоковольтные… И вертолёт за стрекозу принял… Оглушило, ничего не слышу… Потом ребята смеялись: лежит весь красный в маковом поле… Замаскировался, не найти… Если б на нашем, на зелёном… Да. Когда пошли на разворот, легли на бок, я и увидел всё то поле. Ничего не соображал, но, помню, пожалел, что Валька не достал… ну, тогда ещё, дома… До армии ещё… Когда я просил его… два мешка мака. Да нет, не просил, а… сказал просто, что хорошо бы! Он обещал через отца… Не смог. Да… Да… У них там, наверное, нет ржи, в пустыне-то. У нас, конечно, получше было б!…Ещё бы! А?

АНЮТА: Ещё бы!… Сё-о-о-ом?! Валька достал два мешка мака… Когда узнал, что тебя… Что ты… Осенью на твоём комбайне он засеял и рожь, и мак… Тебя привезли весной, когда ещё всё было зелено… Леонтьич договорился с «АН-2»… И как только зацвёл мак, мы полетели… И ты всё вспомнил! Ты говорил, а Валька сидел в сторонке, улыбался и тихо плакал. На солнце так рябил мак, до слёз! И у всех были слёзы… Когда мы сели, Валька молча обнял нас и ушёл… А ты побежал на поле… Я еле тебя догнала… Вот здесь, у этого стога. А теперь он сгорел.

Плачет навзрыд. Семён подбегает к ней, гладит её щёки, волосы.

СЕМЁН: Ничего, ничего… Надо сходить за вилами.

АНЮТА: Догора-ает!

СЕМЁН: Это ерунда! Надо сходить за вилами. Надо перетащить вон тот стог сюда. Чё нам Голландия? Как сеяли, так и будем сеять! Тут им не ихний палисадник с цветочками! Это — Россия! Это — наша глубинка! Это наше поле! (громко поёт) Поле, русское по-оле…

АНЮТА: Это я дура!…

СЕМЁН: Моя дурацкая идея! (поёт) Не сравнятся с тобой…

АНЮТА: Я спичкой-то, я-а… А здесь, ведь, всегда-всегда… Помнишь, ещё когда мы в школе?… Авангард Леонтьич и то… Пашут, старый стог огибают, не трогают… Сеют — тоже… После жатвы старый убирают, новый накидывают!

СЕМЁН: Я накидаю! (поёт) Ты со мной, моё поле…

АНЮТА: У тебя руки обгорели!

СЕМЁН: Ну и чё? А то я не горел!… А ты? Как ты? Ну-ка, ну-ка, дай посмотрю!

Осматривает её руки, потом всю её.

АНЮТА: Ой, да я ж голая вся!

СЕМЁН: (прижимается к ней) Не вся… Не вся-а… А-а! О-о…

АНЮТА: Сёмочка… Ой! Да как же ты сумеешь, у тебя же компресс на заду? О-ой! Да где ж мы будем, сгорело ж всё?

СЕМЁН: Копёшечка осталась, мы спасли… Копна, Анют… Аню-ут!

Его руки скользят по всему её телу. Издали наплывает звук — то ли «АН-2», то ли вертолёт. Приближается «звезда». Радостно и счастливо смеётся Анюта.

АНЮТА: (кричит) Летит!

СЕМЁН: (неотрывно целуя её) Что это? Кто тарабанит? Кто, что?

АНЮТА: Да звёзды ж падают и тарабанят! И барабанят! И… их, их… и…

СЕМЁН: Копёшечка, копёшечка!… (поднимает её, кричит) Аню-у-у-ута-а-а!…

АНЮТА: (оглядывается вокруг) Ой, где наша копёшечка?… Ой, где ж она, родная?

Громыхает вертолёт. Семён несёт Анюту к спасённым от огня охапкам соломы. Они падают в эту «копёшечку».

Ах… звёзды-то… какие! Ах… звездопад… какой! Летит… глянь… Нет, повернись ко мне!… Я расскажу тебе сама, как… звёзды… к нам… летят!

Яркий луч врезается сверху в чёрное пятно сгоревшего стога, пульсирует, переливаясь цветами. В свете этого луча — Дуська и Данила. В их руках вилы с насаженными на них огромными охапками соломы. Сверкают, искрятся от пота их полуобнажённые молодые, красивые тела. Они сбрасывают свои охапки в одну копну, и тут же по лучу плавно и реально, как только бывает во сне, опускается и накрывает их… стог из ржаной соломы. Шум вертолёта так же плавно переходит в пение сверчка. Темно.

АНЮТА, СЕМЁН, ПЕТУХ И РАДИО

Утро. Стог. Из него торчат две пары грязных ног. Одна пара обмотана тряпками. Наверху стоит здоровый красивый петух. Он хлопает крыльями, стряхивает с себя сверкающие капли росы, поёт свою песню. Где-то включается радио.

РАДИО: (муж. голос) Правильно! Местное время уже… аж семь пятнадцать!

Наверху поднимается Анюта, оборванная, облепленная соломой, перемазанная сажей. Она сладко потягивается.

АНЮТА: (гладит петуха) Петька, сдурел? Орёшь под ухом!

РАДИО: Прослушайте последние новости. Позавчера житель нашего села выстрелил себе в задницу из ружья. Солью. Теперь бюллетенит. А на дворе — битва за урожай! (поёт петух) Правильно. Не ищи на жопу приключений! (жен. голос) Да Ванька, что ль!? Хреначишь такими словами в динамик! (муж. голос) Извиняюсь за резюмю. Далее. Вчера, то есть ночью на поле сгорел стог соломы.

Опять поёт петух. Наверху появляется всклокоченная, «соломенная» голова Семёна. Он долго озирается по сторонам, смотрит на Анюту, на петуха, щупает под собой солому. Потом осторожно заглядывает вниз.

СЕМЁН: Что это?

АНЮТА: Стог.

СЕМЁН: Стог? Сто-ог… А? А вот это?

АНЮТА: Петух.

СЕМЁН: Петух… Нет, это что?

АНЮТА: Ноги.

СЕМЁН: Ноги… Чьи?

АНЮТА: Н-наши. (загадочно улыбается) Когда-нибудь, увы, кончаются и сказки…/

Семён, а за ним и Анюта съезжают вниз. Семён недоумевает, беспокойно смотрит по сторонам, на свои ноги с перебинтованными пальцами, потом на торчащие из соломы, пара из которых замотана в такие же тряпочки. Анюта тянет его уходить, Семён сопротивляется. Вдруг он вскрикивает, хватается за сердце и закрывает глаза. Анюта, прижимает его голову к своей груди.

СЕМЁН: Скажи мне что-нибудь хорошее, родная…/ Скажи, пожалуйста, пока я не взревел…/ От боли яростной, что мне сжимает сердце…/ Иль обмани, пусть это будет сон…/

Удивлённая Анюта ладонями черпает с травы росу, прикладывает к его груди.

АНЮТА: А разве наша жизнь не сон, любимый?…/ Зачем щипать себя, проснуться для чего?…/ Мы это, мы той ночью звездопадной…/ И веки так тонки, чтоб это скрыть!../

Семён открывает глаза. Анюта пальцем показывает на «маленькие» ноги в стогу.

Вон пятнышко родимое, забыл ли?…/ Пониже щиколотки… на моей ноге…/ Ты целовал его когда-то, помнишь, Сёма?/ И нынче ночью так же целовал…/ Когда от звёзд сверкающих, горячих…/ В объятьях тесных уворачивались мы…/

СЕМЁН: Так мы с тобой во сне, мы спим, Анюта?/ И эти ноги… ноги грязные мои?…/ И эти тряпками замотанные пальцы…/ По ситцу милому простые васильки…/ Постой, постой… Знакомые узоры!…/ Я эти тряпочки, похоже, узнаю…/

АНЮТА: Мне на себе пришлось порвать одежды…/ Ты видишь, я нага, на лоскуты…/ И каждый замотать собственноручно…/ Чтоб пальцы не сожгли осколки звёзд…/

СЕМЁН: Я чую боль и жжение на лапах…/ И холодок приятной мне росы…/ Меня томит предчувствие обмана…/ И странная сумбурность в голове…/

АНЮТА: А странно ли, что стог стоит сгоревший?…/ А странно ли, что мы и тут, и там?…/

Кричит петух.

СЕМЁН: Но вот петух… Петух! Он что, мне снится?…/ Не нас ли разбудил его истошный крик?…/

АНЮТА: А разве в жизни петухи послушны?/ А здесь гляди: ступай домой, петух! /Лети, хороший, вспомни, ты же птица…/ И не тревожь покамест сладкий сон…/

Петух взмахивает крыльями и послушно улетает. Включается радио.

РАДИО: (муж. голос) Пфу, пфу… Раз, раз… Вот воробьи подлюки!/ Обгадили весь микрофон дерьмом!/ (жен. голос) Да хорошо коровы не летают!/ (муж. голос) У вас, у баб, коль надо, полетят./ (жен. голос) Тогда сиди и не чирикай, Ваня!/ (муж. голос) Брысь, Варька-стерва, не мешай вещать!…/ Как атавизмы прожитой эпохи…/ Мы — цель не только птичьего дерьма!… /

СЕМЁН: Но это радио? Его я слышу явно?/ Оно всё так же мелет чепуху…/ И Ванькин мат, и Варькина скабрезность…/Ужели этим полнится душа?…/

АНЮТА: Оно лишь для того, чтоб нам проснуться…/ И, выглянув в окно, увидеть… петуха…/ И стог, и по полю к нему дорожку…/ Твоих, моих следов по утренней росе!/

СЕМЁН: Какая ночь безумная, Анюта!/ Я просыпаться не хочу никак!/ Спешим домой, чтоб досмотреть концовку…/

АНЮТА: Успеть бы обогнать нам петуха!/

Убегают. Тут же кричит петух, и сразу включается радио.

РАДИО: Далее. На месте сгоревшего стога молодые энтузиасты всю ночь скирдовали новый… кхе-кхе… притон… (жен. голос) Ванька, с утра-то?! Чудак с другой буквы! (муж.) Я и говорю — новый приют тельца и вдохновенья! (зевает) Н-ну, встренем утро гимнОм, а не гав…

Громко звучит гимн.

ДАНИЛА, ДУСЬКА, ПЕТУХ И РАДИО

Стог. Рядом стоит Дуська, теребит изодранный подол короткого «анютиного» платья. Из стога выныривает голова Данилы. Дуська застывает, прижимая подол к бёдрам.

ДАНИЛА: Прелестно! Патриотка навытяжку перед гимном!

Дуська молчит.

Вы все, что ль здесь чокнутые?

Дуська молчит. Данила вылезает из стога, сидит, слушает. Вдруг хохочет.

Гимн-то не наш, советский! Ну, полное дебиле!

Дуська молчит.

А правда, что твой отец контуженный?

Дуська молчит.

Ну, я про то… Ты ночью прибежала, глаза с тарелку… Горит… Надо тушить… Надо перетащить… Отец не выдержит… Рана, травма душевная… Какой-то стог?! Чего? Таскали всю ночь, как дураки!

ДУСЬКА: Кто таскал, тот и контуженный!

ДАНИЛА: Ты чего?

ДУСЬКА: А ты чего? Пусть мы чокнутые! А ты?

ДАНИЛА: Да нет, я ничего.

ДУСЬКА: Хочешь, теперь я расскажу тебе сказку?… Жила-была девочка. Её любили два друга. И ей они нравились. Оба. Они вместе кончили школу. Вместе поехали поступать в институты. Двое поступили, а одна, она хотела стать артисткой, нет. Тогда один из друзей не стал учиться и вернулся. Он устроился работать на комбайн и заставил её пойти на заочный. Она поступила в институт культуры. Он работал, она училась. Однажды она спросила, почему он не делает ей предложения. Он ответил, что не хочет «благодарной любви». А ещё однажды он сказал другу, который приехал на каникулы, что хочет написать о своей любви «алым маком по зелёной озимой ржи». и показать ей сверху.. Друг обещал помочь. Но, наверное, ему было некогда, надо было уезжать учиться… А сам ночью он тайно сел на комбайн и просто выкосил «Ай лав ю!» на пшеничном поле. Потом…

ДАНИЛА: (тихо) Прости. Забудь, что я… гнал тут всякую… В общем, грубил и… Это так, просто…

Встаёт, виновато подёргивает опущенной головой.

В общем, я думал ты будешь смеяться надо мной… Ну, в том смысле, что… Всю ночь с тёлкой… Ой, блин!… Короче, в сене… И ничего… В смысле, не дотронулся.

ДУСЬКА: (улыбается) За «тёлку» не обижаюсь. И не в сене, а в соломе. А что, хотелось?

ДАНИЛА: Чего?

ДУСЬКА: Дотронуться?

ДАНИЛА: Ещё как!

ДУСЬКА: Спасибо. (смущённо) А то я думала, неужто я такая, что уж… совсем…

ДАНИЛА: А разве можно было?

ДУСЬКА: Ещё чего!

Они смеются. Видно, что смущение проходит. Данила бежит за стог, возвращается с вилами, закидывает соломой «нору», где спали.

ДАНИЛА: Я чуть не сдох, когда носил солому! А Толян с Танькой, как заводные… Да, главное, обувку в сторону, и босиком… Чтоб о стерню, говорят, не спотыкаться! А татарин ещё нас подгоняет, подгоняет!… Как очумели все! А ты вилами, как вилкой! О-о, не слабо! (втыкает в землю вилы) Да не верю я!… Ну, про то… Толян болтанул Таньке, что от звезды пожар?! Звезда упала в стог и загорелось…

ДУСЬКА: А я верю! И Танька верит! Поэтому она, я слышала, и сказала: судьба. Это значит, что они с Толяном поженятся. И я рада!

ДАНИЛА: Нереально как-то здесь у вас… всё. И я какой-то… непонятный… Сам себе… Мне-то чё?

Пожимает плечами, смотрит на свои перемотанные лапы ног.

Если б не ноги, вот, то не поверил бы… Как сон! И звёзды, и пожар… Я ж никогда не брал в руки вилы! А тут вон какой накидали! Сон? Наверное, сон. А, скажи? Да конечно! Ведь я не помню, когда ты мне ноги забинтовала. Как под кайфом! Последнее, что помню… Вот: как искры звёзды сыпались на нас!/ О! А? Как будто кто нашёптывал…

Удивлённо смотрит на Дуську. Дуська загадочно улыбается.

ДУСЬКА: Ты сладко спал, я росною травою…/ Омыла, как могла, твои стопы…/ И, платье разорвав, перевязала…/ Чтоб оберечь и успокоить сон./

ДАНИЛА: О, твою нежность глаз я видел рядом…/ И тело, что сверкало в свете звёзд…/ И та стерня, что раны мне саднила…/ Всё показалось счастьем в этот миг! /

Доносится песня петуха.

ДУСЬКА: Молчи, молчи! Не надо! Уже утро…/И не смотри так на меня, прошу…/ Я плакала… от дыма и… не знаю…/ Все тайны пусть сокроет этот стог!/

ДАНИЛА: Несчастный я! Уже пропел петух…/ И помню я по сказкам — всё исчезнет…/ Иллюзия рождает только грусть…/ И жажду страстную всё повторить сначала…/

ДУСЬКА: Опять могу заплакать, пожалей же!…/

ДАНИЛА: Прости! Стучит во мне дурная кровь…/. Я сам себя давно не понимаю…/

ДУСЬКА: (тихо) Скажи, пожалуйста, мне в рифму…

ДАНИЛА: (тоже тихо) Про любовь?!/

Они застывают, глядя друг на друга.

ДУСЬКА: Как долго эхо носит это слово!…/ Ведь кто-нибудь услышит невзначай…/ И приголубит ласковым обманом…/ И в поцелуй сомкнёт не те уста…/ А это рифма, это просто рифма!…/

ДАНИЛА: Перед тобой счастливейший поэт!…/ Пусть дрожь во мне дыханье убивает…/ Я задохнуться рад! Прощай! Последний вдох!…/

Он вдруг обнимает Дуську, целует её. Она затихает в его объятьях. Включается радио, слышится мужской, женский смех.

РАДИО: (муж.) Последняя свежая новость и хорэ!… Сегодня утром какая-то голая пара… Мужская и женская особи! (жен. голос) О, особи! Хватит придуриваться-то, не пьяный, чай! Выражаешься, хуже матюков! (муж.) В общем, голые мужик с бабой гонялись за петухом, пока тот не юркнул в подворотню к…

Радио трещит, помехи заглушают голос. Дуська отталкивает Данилу.

ДУСЬКА: Не приходи больше! Чего тебе? Через неделю в школу, уезжай.

Данила молчит.

И вообще, мне некогда… Мы не успеваем с мамой… У меня не получается!

Данила молчит.

Я не Джульетта, понимаешь? Мы уже столько репетируем, а я всё Дуська, Дуська!… Потому что… Ну, он не Ромео, понимаешь?

Данила молчит.

Мы первого должны показывать в клубе… Уже все знают! Мама переживает, она столько сил… А я… Ну, что ты молчишь?

Данила молчит и смотрит на неё.

Ты думаешь, мы все здесь дураки?… У вас там сверкает всё… У вас жизнь, а у нас нет? У нас гимн и тот не тот, да? В клубе… одни «дуськи», как клушки в курятнике, да? (плачет навзрыд) Тебе не надо смотреть нашу постановку! Ты не будешь смотреть! Уезжай! Уезжай! Уезжай!

Плача, убегает.

ДАНИЛА, СЕМЁН И ЗАТМЕНИЕ

Стог. Рядом, опершись на вилы задумчиво стоит Данила. Подходит Семён, тоже с вилами. Руки его перебинтованы по локоть, и он неуклюже, как обрубками, прижимает их к животу.

СЕМЁН: Не сон. А я надеялся.

ДАНИЛА: Всё как во сне, дядь Сём.

СЕМЁН: Добился?

ДАНИЛА: Чего?

СЕМЁН: Я тебе не позволю, чтобы Евдокия так плакала! Я тебе не позволю!

ДАНИЛА: Простите.

СЕМЁН: Что мне твоё «прости»? Уходи. А то… у меня вилы в руках…

ДАНИЛА: Не уйду. У меня тоже вилы. (взрывается) У меня в башке «вилы», вот что хуже всего! Не пойму я ваши фишки! Я здесь у вас свихнусь!… Что вы всё врёте, что выдумываете? Рожь зелёная, мак красный!… На пшеничных полях они расписываются!… Вертолёты, как стрекозы!… Самолёты бабочками порхают!… Платье мамино в цветочек!… Заповедник какой-то! Да пошло оно!…

Начинает яростно раскидывать вилами стог. Семён угрожающе поднимает свои вилы.

СЕМЁН: Не тронь!

ДАНИЛА: Звёзды у них солому поджигают!… Дурь какая-то! Звёзд не хватит, чтоб каждую копну палить! Устроили ночной клуб в стогу и радуются!… Да это ваше дело, но зачем других-то сказками кормить?! Платье какое-то задрипанное на бинты порвали — что ты?!? Символ!… Душа плачет!… Какая на хрен душа?!… Роса… Звезда… Баба Яга летела в ступе, курила, уронила папиросу и стог сгорел! Вот и вся сказка! А ещё проще — ваш пьяный татарин…

СЕМЁН: Не тронь Ильку! Он уже неделю больной. Может, и не выживет! А ты…

ДАНИЛА: Ага, больной! Всю ночь с нами бегал с бешеными глазами, солому таскал! Подгонял всех… Зачем? Ведь ничего в этом разумного не было и нет! И вообще ничего нет! Обкуренные вы все, что ль? Нет и не было!

СЕМЁН: Может быть… Может быть… А вот поле было. И есть. И стог есть. И был всегда! И дорожка по росе… И Анюта Джульетту в школьном спектакле играла… В отрывке….И Валька «Ай лав ю» выкосил… Хотел мне помочь. А я его не простил. Было! И весь в крови я лежал на маковом поле… Не своей крови. Юрка Мережко, земляк… вместе призывались… Тут он рядом жил, а встретились там… «Не хочу в Дуське брюхатой домой лететь!» — это он сказал… Лежали, смотрели в небо… Три самолёта с грузом «двести»… пузатые такие ползли… Двести… Двести… Двуська-двусечка, пронеси!… Ну, он и сказал: Дуськи брюхатые… Было! И контузия была… И как мир перевернулся — было! И Юрка улетел в то самое небо… На «двуське-дуське»!… И красное на зелёном — было!… Было!… И стог… Это не клуб соломенный! Это то, чем дохнуть хочется, иначе не выжить, когда лежишь в крови!… В своей, чужой!… Доползти, унюхать родное и…и дышать, и жевать… телёнком… А ещё… да-а… Молоко-о из алюминиевой кружки!… Прохладное, из погреба… Потом… на пол лечь… дома… И спать в жару! А мама… полотенцем… мух из комнаты выгоняет… и ветерок от него… нежный!… Я дополз — было!… И Валька достал два мешка мака… Ради меня!… И мы летели, и видели… «Люблю Анюту!» И я опять не простил ему… Было! И платьице в цветочек… простые васильки… Было! Было… навсегда! Вон оно, лоскутками, на твоих и на моих ногах… На, смотри!

ДАНИЛА: Ну, это ж фокус какой-то!… Как «на твоих и на моих»? На ваших-то откуда? Что у вас и ангелы, что ль, летают? То есть, пе-ре-летают!? И перевязывают «святым» тряпьём?! Это ж тоже враньё! Не путайте меня!

СЕМЁН: А разве ночью ангелы не пели?…/ Огонь сжигал солому, не сердца?../. И души не качались в колыбели…/ Объятий первородного греха?… /

ДАНИЛА: Как не поймёте вы, что это всё нелепо…/ Что вокруг нас жестокий, страшный мир?…/ Не склеить щит из скорлупы слюною…/ Осколки насмерть могут поразить!…/

СЕМЁН: А у души нет скорлупы, Данила…/ Она вольна и беззащитна тем…/ Но есть обитель, в это надо верить…/ Как есть у нас у всех свой отчий дом./

ДАНИЛА: Да не надо мне это…! Лоскутик, соломка, роса, звезда… Х-ха, философия!

СЕМЁН: А как же? Лаптем щи!… Иной лоскутик дороже целого. Ничего, ничего… А Дуська… с оборванным подолом ещё краше будет… Как дикарка, как колдунья… В холщевом домотканом платье… В весёлых васильках… Да, босая! Да, по росе!… Красавица моя!

ДАНИЛА: Единственное слово правды — красавица! Остальное не сходится! «Холщёвое»! Зачем вся эта дурь? Затмение какое-то тут у вас! Везде свет, а у вас затмение!… Как же вы её Дуськой-то назвали, если…

СЕМЁН: Уходи! Вон с моей земли!

ДАНИЛА: Нет уж, Семён Алексеевич, земля это моя! Мой отец выкупил её у вас! И я что хочу, то и буду делать!… Захочу, спалю этот стог!… Опять! Сам подожгу!… «Звезда»!… Ха-ха-ха!

Неожиданно начинает темнеть.

Ага, чудо местное?! Шиш вам! А петуха забыли! (свистит) Где ты? Кукарекай, сказка затянулась! Очнуться пора!

Кричит петух, его подхватывают другие петухи и куры, мычат коровы, лают собаки, пронзительно пищат коты и кошки. Становится темно. Данила растерян, смотрит вверх.

СЕМЁН: Когда-нибудь кончаются и сказки…/ И свежий хлеб черствеет, правда, но…/ Жестокий мир не затемняет свет в окошке…/ Пока душа сама не съёжится в сухарь!…/

ДАНИЛА: Я не дам превратить себя в идиота! Не-ет!… (на затмение) Это физика… движения тел, простая фи-зи-ка!

СЕМЁН: А слёзы — химия! А мы почему-то плачем!

ДАНИЛА: Да вы!… Уж лучше вы мне вилы в бок!… Давайте! Дуэль в темноте! На вилах!… Русская рулетка! Выпад и укол на «ку-ку»! Ку-ку! Ку-ку!

СЕМЁН: Сопляк!

Крик в темноте. Тишина.

ДУСЬКА, АНЮТА И ВЕЗДЕСУЩЕЕ РАДИО

Стог. Время к вечеру. Уткнувшись в солому, громко, с причитаниями плачет Дуська.

ДУСЬКА: Как он мог? Как же он мог? Я его теперь ненавижу! Я его… Ой, мамочка! Ой, что же мне делать?

Подходит Анюта, подсаживается к Дуське.

АНЮТА: Вот ты где. Хотя, где ж ещё…

ДУСЬКА: Мама! Я ненавижу папу! Или нет, не знаю! Не могу!… Скажи мне, родненькая моя, что же мне делать?

Включается радио.

РАДИО: (задыхающийся муж. голос) Ф-фух! Н-да!… Срочные новости! Их две — хорошая и плохая! (жен. голос) Ладно рассусоливать-то! А то я сама! (муж.) Цыть! Кха, кха… Сегодня в местную больницу был доставлен пацан… а-а… юноша с ранением в… в заднее бедро. Его принёс сам преступник, на вилах которого и была обнаружена кровь. В интересах следствия фамилии просили не называть. (жен.) Следствие, заднее бедро, преступник… Прям Чикага какая-то! (муж.) И второе. Сегодня у нас произошло обычное солнечное затмение, которое говорит о том, что жизнь идёт, природа крутится! А потому слушайте русскую народную… (жен.) Ягоду давай, ягоду! Сладкую! (муж.) Сладкую, говоришь?

Женский визг, смех. Звучит «Сладка ягода». Слышатся частое дыхание, стоны. Видимо, забыли выключить микрофон.

ДУСЬКА: Я побежала, а… а… А их уже нет!

АНЮТА: Их в район увезли. Данилку в больницу, а отца…

ДУСЬКА: В тюрьму?!

Анюта пожимает плечами, прижимает её к себе, гладит.

АНЮТА: Евдокия, не выйдет у нас сегодня репетиция. И завтра. Ехать надо.

ДУСЬКА: К кому же мне, мам?

АНЮТА: Глупый вопрос. Тебе к Даниле.

ДУСЬКА: А папа?

АНЮТА: А к папе я. Судьба у нас с тобой такая.

ДУСЬКА: Ой, мамочка!… Ой, да какая же я несчастная!

АНЮТА: Ты-и? Ты счастливая!… А про папу не верь. Не смей так думать про папу! Не мог он этого сделать, не мог!

Встаёт, начинает прибирать стог, аккуратно укладывая охапки.

Дусь, ты не купалась в утреннем тумане?

ДУСЬКА: Я? М-м… Мы бродили…

АНЮТА: А мы купались!… А слышали, как шипят звёзды в росе?

ДУСЬКА: Ты чего, мам? Зачем сейчас о таком?

АНЮТА: Значит, не слышали… Звёзды падают в ночную росу, шипят и испаряются. Горячий пар поднимается, остывает к утру — вот тебе и туман. Чем больше звёзд упало, тем гуще туман. Войдёшь в него, и тысячи капелек на тебе!… (задумчиво улыбается) Наш туман можно горстями черпать и умываться. А может, и охапками!…

ДУСЬКА: Как-то вы с папой… всё… переворачиваете. И я за вами! А Данилка надо мной смеётся…. Нет, сперва смеялся, а потом и сам… Ему тоже понравилось! Ну, вот про туман… как сейчас… Он же от речки поднимается и капельками на траве оседает, оттого… роса!

АНЮТА: (загадочно) Не всегда. И уж не сегодняшней ночью!… Сегодня роса была крупная, и холодная-холодная… Капельки с далёких звёзд! У папы что-то жгло в груди, я зачерпнула росы, мокрыми ладонями погладила его, и он успокоился.

ДУСЬКА: И я тоже… Зачерпнула и… Наваждение какое-то!

АНЮТА: Вся жизнь наваждение, дочка… Нет, не мог наш папа сделать такое. Такого — не мог! Давай сядем, решим, как нам быть.

Садятся, прижимаются друг к другу.

Когда папу привезли из госпиталя, ты у меня в животике ещё была, семь месяцев… Как раз столько прошло с того дня, как я проводила его в армию… Вот отсюда проводила… Здесь прощались… И вот привезли… Он долго не мог говорить… Только ходил, смотрел на меня и иногда шептал: Дуська, Дуська… Задумается и шепчет… Я и назвала тебя Дусей… Валька, отец Данилы, всё сделал, чтобы Сёма пролетел над полем и увидел… Ты знаешь что. И когда он увидел, то сразу заговорил… Он говорил, а мы с Валей плакали… Потому что Сёма… смотрел вниз… и наизусть… отрывок из «Ромео и Джульетты»… который мы когда-то в школе играли с дядей Валей… Весь отрывок!… И за меня, и за него… Как он его вспомнил?… Тот, который никак не идёт у вас с Толяном… А когда сели, он бегом сюда… Лёг на солому, раскинулся… И такое счастье в глазах!… «Я чуть не потерял всё это! Я чуть не потерял всё это!»… Повторял… И с тех пор… бережёт… всё, дрожит, как над… как над аквариумом. Тюк, говорит, — и мы дохлые! У нас, мол, жабры только для этих мест…

ДУСЬКА: (встаёт, решительно) Я поеду к отцу!

АНЮТА: (тоже встаёт) Нет, дочь, ты поедешь к Даниле!… Не прогоняй и не пугайся наваждений…/ В твой мир войдёт лишь тот, кто угадает дверь…/ Жизнь так сложна, и в ней клубков так много…/ Какой распутать, не подскажет оберег…/ Вдруг наважденье, как туман нахлынет…/ И как туман рассеется опять…/ То спрячет все углы и страшный посверк лезвий…/ То обнажит вдруг беззащитность душ…/

Включается радио. После хрипа врывается голос.

РАДИО: Последний раз его видели, как он бежал за машиной, увозившей преступника, и что-то кричал.

ДУСЬКА: (испуганно) Что? Что, мам, мы прослушали? Про папу? Что?!

РАДИО: (жен. голос) Повтори ещё, один треск да хрип был! (муж.) Да ты своей ляжкой всю аппаратуру смяла!… (жен.) Сам меня сюда!… (муж.) Ну! Ещё в микрофон крикни, кто тебя, куда и как!… Повторяю. На полпути в райцентр у дороги был найден труп Ильки-татарина. Последний раз его видели, как он бежал за машиной, увозившей преступника, и что-то кричал. (жен. крик) Чикага какая-то!…

Радио выключается.

ДУСЬКА: Что, мама, что?

АНЮТА: Ничего. Просто умер ещё один добрый человек.

ДУСЯ: Ещё один? Ещё?!

АНЮТА: Так говорится. Не дрожи, Дусюська моя!… Прекрасный туман жизни иногда рассеивается. Но ничего, ничего… Он возвращается и, к счастью, часто! Посиди здесь, успокойся. И не бойся. Я схожу узнаю.

Анюта уходит. Дуська остаётся одна.

ДУСЬКА, ВИДЕНИЯ И ДАНИЛА

Стог. Вечер. Тучи. Темно. «Погромыхивает» гром. Молнии высвечивают сидящую у стога Дуську.

ДУСЬКА: Как страшно перепутано всё в жизни!…/ Свет, тьма… смех, стон… где радость была — боль…/ А мир гремит, сверкает, манит… Давит!…/ И никому нет дела до меня!…/ Да что тут «я», когда в мученьях двое?…/

Страшный раскат грома, ослепительная молния. Появляется видение в белом. Это Данила. В руках у него коса.

ДАНИЛА: Один. Не я, я цел и невредим…/ И оттого вдвойне себе противен…/ Хотя не знаю, в чём повинен я?…/ Он мне сказал: нет у души защиты…/ Нет скорлупы, она обнажена…/ Но есть свой мир, куда глухи ворота…/ Так как же душам встретиться тогда?…/

После разряда молнии появляется ещё видение. Это Семён.

СЕМЁН: Я говорил — есть у души обитель…/ Её обитель, да, и есть наш мир… /Твой, мой, её — и в нём она витает…/ Вольна и боязлива, и хрупка!…/ Но если в ней, вдруг, верх берёт гордыня…/ Она становится и жалка, и смешна…/ Хотя смеётся над другими свыше…/ Тем оскудняя мир свой и себя!…/

ДАНИЛА: Но есть же разум?

СЕМЁН: Разум быть обязан!…/ Ведь без него она почти слепа…/ Как слепо сердце — милый наш предатель…/ И верный друг — до самого конца!…/

ДАНИЛА: Придуманный мирок!

СЕМЁН: Ну, вот тебе и разум!…/ А я о том, что есть всему исток…/ И ежели в пути ручей мутнеет…/ Его родник всегда живителен и чист!…/

ДАНИЛА: Не пей моей водицы, испоганишь?…/ Ваш мир — есть всё, а что же мой — ничто?…/ Вы страшный человек. Да вы убийца!../. Вы погубитель душ! Чертополох!…/ Причудливо цветёте, но дотронься…/ И брызнет от иголок ваших кровь!…/ Под корень вас!

Замахивается косой.

ДУСЬКА: Не-ет! Пожалейте! Вы же…/ На части разрубаете любовь!…/

Раскат грома, дождь. Закрыв лицо руками, громко, с подвываньем, плачет Дуська.

ГОЛОС: Дусь, ты что? Это я, Данила!

Подходит Данила. Он на костылях.

Прости меня! Твой отец ни в чём не виноват. Это я, я сам! Хотел разворотить этот стог… Залез, разбрасывал… Поскользнулся, а вилы выпали… И я на них! Сам!… Я так и сказал милиции. А дядь Сёма сказал, что это он. Ничего, Дусь, ничего, разберёмся. Не плачь, не надо!

ДУСЬКА: Ты-и?! А папа?

ДАНИЛА: Папа… Тёть Аня поехала к нему. У него… с сердцем плохо. Его перевезли в больницу. Ничего, Дусь, просто… А я сбежал сказать! Мне всадили обезболивающий… Тёть Анюта меня к тебе послала, а сама…

ДУСЬКА: (вскакивает, кричит) Я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу-у!.

Убегает. Гром, молния, дождь. Данила один. Мокрый, на костылях.

ДАНИЛА, ПЕТУХ И ВИДЕНИЕ

Раннее утро Туман. Стог. Наверху петух. Внизу Данила на костылях.

ДАНИЛА: Вот так, брат… Сейчас пропоёшь… и всё! (опускает голову, видит перебинтованные ноги) Лоскутик с васильковыми цветами… Знаешь, брат Пётр, ты пока не пой. Дай человеку подумать. (смеётся) Наверно, твой коллега, жареный петух, мне в задницу клюнул, вот я и задумался. Стоя думать приходится! Издержки недомыслия. Куриные мозги. О, извини за твоих подруг! А давай-ка ты пока…

С трудом наклоняется, снимает с пальцев ног тряпочки, связывает их в один узелок и бросает наверх петуху.

Ты будешь у меня голубем… Нет, петухом мира! Или просто почтовым. Возьми, передай ей весточку от меня. Сам не могу, потому как… с раной. И притом — весь!

Петух клюёт узелок, взмахивает крыльями и пропадает за стогом.

Да это что ж такое?! И петухи здесь заодно со всеми!… Глюки конкретные! Что я здесь делаю? Промокший, отупевший и больной?! Всю ночь у стога простоявший и замёрзший…

Разгребает костылём солому, осторожно, бочком, ложится.

Здесь просто аномалия какая-то… Лучи какие-то… Тьфу, тьфу, тьфу! Сейчас туман рассеется, выйдет первый луч солнца и… И что? Найдут, скажем, мой труп. Нет, не тот прикол! А, вот… местная фишка: вдруг явится ему Аврора, как виденье…/

С первым лучом солнца появляется видение. Это Дуська. Она с распущенными волосами, в простеньком облегающем платье «в васильковый цветочек». Подол платья иссечён на лоскуты, что ещё больше подчёркивает её прелесть.

Аврора… Дуся!?!

ДУСЬКА: Как ты легко ошибся! Дважды кряду!…/ Сперва невесть кого вообразил…/ Потом отказ без тени огорченья…/ А жаль, что так меня и не узнал!…/

ДАНИЛА: Нет, я узнал тебя! Колдунья ты, колдунья!…/ Где прячешь яды сладкие, скажи?…/ Свой приворот, губительно манящий?…/ И где я сам? О боже, это я?!…/ Да разве только здесь летают звёзды?…/

ДУСЬКА: Но только здесь они шипят в росе…/Туман густой над полем воспаряет…/ И мы ныряем в звёздную купель!…/

ДАНИЛА: А зажигает кто горячие пожары?…/

ДУСЬКА: Те звёздочки, что дать хотят тепла!…/

ДАНИЛА: Мне кажется, я брежу… Жар и жажда!…/ Дай мне попить из рук твоих скорей…/ Хоть и боюсь, козлёночком вдруг стану…/ И буду бегать за тобой на поводке!…/ Согласен я. Веди в зелёно поле…/ И покажи мне, где алеет кровь…/ Мальчишьего признанья деве юной…/С единственною рифмою: любовь!…/ Скажи, а правда ли, что здесь и рожь иная?…/

ДУСЬКА: Отцами нашими посеянная — да!…/

Черпает ладонями туман, подносит к его рту.

Возьми, попей, иначе не успеешь…/ Уже туман спускается к реке…/ Пора и мне.

ДАНИЛА: Русалка ты? Наяда?!…/ О да, признаюсь я, однажды подсмотрел…/ Как вышла из воды ты обнажённой…/ И я в кустах чуть не сошёл с ума!…/

ДУСЬКА: А у колдуний всякие наряды…/ Но этот мне милее, посмотри!/

ДАНИЛА: Трепещут лоскутки на твоих бёдрах!…/ Туман тебя уводит за собой…/ И васильки, в нём растворяясь, тонут…/ Я слышать не хочу твоё «прощай»!…/

Дуська, улыбаясь, отступает в тень и пропадает. На стогу появляется петух.

Пусть трижды пропоёт петух горластый…/ От этой сказки я не откажусь!/

Кричит петух. Данила вздрагивает, поднимается, с удивлением оглядывается по сторонам. Опять видит наверху петуха.

Я спал, или…? Всё на своих местах. И солнце, и я, и стог, и петух…

Слышится голос: «А татарин помер!»

А татарин умер. Бежал за милицейской машиной, кричал: «Сёмка не виноватый! Сёмка не виноватый!» От тех только пыль… А татарин помер. А? А кто это сейчас сказал? Ты, Петя-вещун? У-ди-вительно! О, голова моя, башка! Что со мной? Укол? Мне же нельзя! Отец, отец…

Радио играет траурный марш.

Что ж я здесь торчу, когда… Там же… Ну, костыляй, Данила, к людям! Не сходи с ума, папка далеко, не поможет!

Делает шаг и валится опять в солому.

ОПЯТЬ ВИДЕНИЯ, ИЛИ ПЕТУШИНЫЙ СПИРИТИЗМ.

Стог. Время суток неизвестно. Блуждающие лучи, огоньки, переливы света в тумане. Четверо в балахонах, в венках носят вокруг стога «весёлой» расцветки гроб. Это Семён, Анюта, Дуська и Данила. То и дело слышно шипение, как будто где-то опускают в воду раскалённое до красна железо. Сквозь этот шип доносится из радио траурная мелодия. Наверху стога медленно поворачивается, застывший как флюгер, петух. Процессия идёт в ту сторону, куда он повернётся.

Конец ознакомительного фрагмента.